Призрачные

      Двадцать третье декабря. О, есть лишь одно двадцать третье декабря в году, и хвала портянкам Императора, что оно всего одно; в ином случае двух двадцать третьих декабря Даниил не вынес бы.       — Ложись!       Ах да. Двадцать. Чертово. Третье. Декабря.       Оно ужасно по следующим причинам. Во-первых:       — Отведай-ка свинца, хренова интеллигенция! — крикнул приземистый дед внушительного вида, разворачивая ствол пулемета в сторону Даниила. Кожух «Максима» нагрелся быстро, и в эту краткую передышку Даниил удачно скользнул в укрытие к Артемию.       Во-вторых, по некой неопределенной причине именно двадцать третьего декабря Даниилу не посчастливилось — подчеркнуть и выделить тремя чертами — НЕ посчастливилось свести знакомство с Артемием Бурахом. Вследствие того, что:       — Ты ж сказал, что напоил его опиумом, так какого шабнака он здесь творит? — воскликнул Артемий. Даниил отрывисто бросил ему саквояж с коробкой патронов, обронив зажигалку.       — Во-первых, попрошу на «вы». Мы с вами на брудершафт не пили, — сухо отметил Даниил. Потянул носом и чихнул от взорвавшегося рядом мешка с кокаином, отчего голос резко осип: — А во-вторых, лошадиной дозы опиума в «малинке» нашему бугаю оказалось недостаточно.       И в-третьих: непосредственно связанная череда неудачных событий двадцать третьего декабря привела его в логово местного наркобарона, что в трущобах Нижнего. К тому же под пулеметный обстрел.       К тому же в компании Артемия.       — Зачем мне патроны? — нахмурился Артемий. — Думаешь… то есть думаете, стрелять есть толк?       Даниил усмехнулся.       — А вы разберите. Толк и появится.       В самой невыносимой компании из всех возможных. 23 декабря, 00:12.       Часы, перетянутые явно неподходящим кожаным ремешком, явственно проступили между рукавом шинели и краем перчатки — Данковский нехотя протянул руку Артемию, мазнув взглядом по циферблату. 00:12 — что же, хорошо, времени было с запасом. О чем Даниил однозначно ни разу не пожалел, так это о том, что не продал часы в момент нужды.       Он представился:       — Даниил Данковский, информатор, метальщик и приближенный от партии. Рад встрече. Здесь безлюдно, но в дальнейшем попрошу обращаться по псевдониму Бенедикт. Во избежание потери анонимности, сами понимаете.       Сохраняя деловитый тон в голосе, Данковский поспешил пожать руку Артемия как можно скорее: нет, не из-за мороза, хотя тот час от часу и становился крепче, бил колкими иголочками точно в брови, в расходившуюся подошву, раздражал, пытался отвлечь внимание, — а кровь. Из-за крови. Холодная и густая, отдающая железом в носу. Этот бросовый излишек вынутых органов, Артемий был покрыт ей с таким природным разумением, с такой естественностью, словно она — его вторая кожа. Стекала по небрежной щетине, очерчивала, льдисто поблескивая, резкие скулы и парой капель застывала на чуть горбатом носу. Данковский успешно избежал зрительного контакта с ним — еще чего, не хватало в глаза смотреть, затянет на дно с собой, — выдернул руку, возможно, слишком поспешно. Уже и надежная шкура не могла скрыть беспокойства, а перчатки лишь неприятно хлюпали. Много же крови на чужих руках.       — Извиняюсь, — буркнул Бурах. — Вы это, не пугайтесь. Я его не убивал.       Он качнул головой в сторону выпотрошенного тела, и Даниил еле удержался от вопроса: «А изурочивали бедолагу тоже не вы?»       Впрочем, спросить не успел, — Артемий быстро потерял к нему интерес.       — Сколько за сердце дашь? — спросил он, отворачиваясь к неприятному мужичку.       «Попутчик» — кто бы он ни был — покрутил между пальцами оторванный хлястик пальто и вылепил на лице очередную улыбочку: от вида его уродливо потрескавшихся губ, от взгляда на наполовину развалившееся сердце на ладони Даниилу вновь стало не по себе. Казалось, чего только не навидался, какими ужасами внутреннего мира человека не довольствовался, а все равно. Не по себе.       — Снова кривое, — скептично-насмешливо протянул попутчик, — много не получишь. Но да ладно, заради трудов держи.       — Хотя бы так, — Артемий взял алое кольцо из неизвестного материала и несколько секунд странно рассматривал его. Голос его прозвучал несколько надломленно: — Оно… из Города?       — Весь мой товар из Города. Или до сих пор надеешься, что я промысел свой брошу?       Он хитро наклонился, и чувство неправильности, глубокого уродства происходящего укоренилось в Данковском сильнее.       — Желательно, — процедил Бурах.       — Ничто не мешает тебе не ходить ко мне… Кроме нужды денег.       Артемий оглянулся: очевидно, мало кому хотелось распространяться о своих финансовых трудностях перед незнакомцами.       — Короче, брось ты лучше.       — Невозможно, попутчик, — мужичок с усмешкой развел руками. — Ты же знаешь: пока живо твое кровавое дело, жив я.       На этой ноте Артемий наконец махнул на него рукой и, пробормотав: «Потом Ласке оттащу», быстро закидал труп снегом. Повернулся. Глянул исподлобья. Странный — точно, странный. Даниил с каждой секундой всё более и более убеждался, что данный… провинциальный ляпсус — иначе выразиться язык не поворачивался — вызывал в нем удивительное чувство отторжения, то ли смешанное с чувством первобытного предубеждения ко всему замаранному внутренними жидкостями человека, то ли смешанное с… с…       Слова терялись.       — Мне необходим ночлег, — сказал Данковский, снимая с лица платок и кидая его Артемию. Тот неловко дернулся в попытке поймать, но платок издевательски пролетел мимо. — Будьте добры, как местный житель, возьмите ответственность и подыщите мне укромное место. Желательно, чтобы там была горячая вода и еда.       — Еще раз, — Артемий поморщился и зачем-то сильнее натянул шапку на уши. — Не расслышал.       Данковский сдержал тяжелый вздох и терпеливо повторил:       — Нужен ночлег. Горячая вода и еда.       — Есть квартира, есть схрон в складах. Размещу вас пока в схроне, — Бурах сделал паузу, будто раздумывал, и вытер руки. — Там горелка в наличии. Будет и вода горячая, и еда. Я там, правда, еще плесень не вытравил, да и крысы иногда шарятся, но вы ж переживете?       Мгновенно потухшее лицо Данковского только слепой не увидел бы. Увы — робкий намек, чтобы Даниила в дом пустили, хлебом-солью накормили, оказался безжалостно растоптан.       Но Даниил только махнул рукой, повторив за Артемием, и пошел. В любом случае ему хотя бы удалось сохранить уверенность и не потерять лицо — удалось скрыть свое замешательство при виде… при виде столь необычного знакомства.       «Абсолютно, — утвердительно подумал Данковский, гордо обходя сугроб, — с такими людьми главное — иметь чувство собственного достоинства».       — Извиняюсь, — вновь ляпнул Артемий. Даниил раздраженно повернулся: Артемий стоял в нескольких шагах позади, странно прикрывал рот кулаком и покашливал.       — Ну что?       — А… это… — «кашель» Бураха усилился. Лишь спустя продолжительную минуту он усилием воли выдавил: — А так и должно быть, что у вас заплатка на… пятой точке?       О чем, о чем, так об этом Даниил впервые слышал. Надевал же шинель наспех и покупал не глядя. Он несколько раз яростно повернулся вокруг своей оси — и действительно, пусть и недостаточно видно, но на указанном месте висела нескромная и весьма подозрительная заплатка, наталкивающая на множество идей касательно ее появления.       Как хорошо, что кредо Даниила — иметь чувство собственного достоинства.       — Это отличительный знак партии, — не растерялся он. — Такую же придется сделать вам и всему вашему отряду.       — Серьезно?       — По-вашему, я тут анекдоты травлю?       Артемий задумался.       — Немного.       — Тогда настоятельно советую убрать свое мнение подальше и не задавать идиотских вопросов. Идите вперед и указывайте путь.       Они пошли, а Данковский незаметно выдохнул. Не терять достоинство. Пусть и со скрипом, Бурах поверил и по крайней мере вопросов не задавал, то есть вовсе не говорил, до самого схрона. Им оказалось небольшое складское помещение, обшитое металлическими листами. Лестница, по которой его провел Артемий, вела вглубь подвалов, несколько виляла между длинными рядами ломаного заводского оборудования, одноколесных телег и мешков, тянувших за собой резкий запах лука, и, наконец, выходила к небольшой комнатушке. Войдя, Артемий поставил на ближайшую поверхность старенький фонарь с облупленной краской и зажег не менее, если не более, древнюю коптилку. Неровный свет расползся по голым стенам, осветил матрас на самодельно сколоченном каркасе. Подушки и одеяла не было, другой мебели, кроме разбитого трюмо, явно притащенного со свалки, и небольшого примуса с котелком, тоже. Хотя, насколько Даниил мог судить, из темноты неосвещенного угла как будто проглядывала некая разбитая плита и приборы неизвестного происхождения, рассмотреть которые не представлялось возможным.       — Я поищу еды, — кратко сообщил Артемий и удалился. Но Данковский уже не слушал — он устало бухнулся на жалобно скрипнувшую кровать и закрыл глаза.       Не домашние хоромы. Что ж. Бывало и хуже. 23 декабря, 21:56.       — Гален! Слободчиков!       Даниил крупно вздрогнул — часы на цепочке предательски выскользнули и стукнулись о пол. Он вздохнул: снова спускаться с кровати вниз, на холод. Кряхтя и отдуваясь, Данковский вытащил себя из-под одеяла и полез по металлическим перекладинам мимо соседа снизу. И, как назло, этот сосед вонюче перебрал большими пальцами ног именно перед носом Даниила.       — Чегой вам? — крикнул сосед, и большие пальцы вдруг сменились лицом. Проветренный скуластый унтер-офицер, его сосед Слободчиков, насквозь провонявший табачным дымом и ужасным одеколоном, задористо ухмыльнулся Данковскому, обхватил за шею. — Не видите, что ль, что мы на боковую уже легли?       Взрыв хохота позади заставил Слободчикова нахмурить растрепанные брови и взреветь так, что Даниил едва ли не оглох:       — Над командиром смеяться удумали?!       Смех умолк, и Слободчиков, повернув заодно и Даниила, обернулся к творившейся вакханалии.       Казармы Обенштадтской крепости представляли собой этим вечером особенный бардак. Когда Данковскому предложили скрыться от бдительного ока политического сыска, прожив несколько недель в качестве рядового крепостных войск, он ожидал всего чего угодно. Но не это.       Шум и гам наполняли гигантское помещение, протянувшее во все стороны ряды двухъярусных кроватей. Пьяные солдаты, свища и отплясывая казачков, хлестали спрятанную водку, запрокидывали вверх фуражки, папахи, а некоторые особенно смелые подбрасывали и стоптанные кирзачи. Во хмелю лилось бренчание балалайки, бились бутылки и, плечо в плечо, громко пели:

Плыли мы по морю, ветер мачту рвал,

Капитан Залупа с корабля сбежал,

Я стоял на вахте и держал весло,

Чем-то уебало, и меня снесло!

      Первое время Даниил не понимал, с какого перепугу пехота пела о флоте, и лишь после увидел, куда смотрел Слободчиков. Группа солдат, собравшись вокруг мальчугана в морской форме, укутанного наполовину в чью-то шинель, жутко скалила зубы. Они держали спички. И спички одна за другой вставлялись между пальцами его рук и ног. Даниил не мог отметить особенную иронию экзекуции: солдаты, втайне отколупав в часовне плиту с надписью «D. O. M.», расположили ее посреди казарм и взвалили поверх бедного паренька. Интересно, чувства скольких верующих они задели?       — Но Слобод… господин младший унтер-офицер, — сказал один из них. — Мы тут новенького из речного минного подобрали. Как там его? А, Кирнос. Мы вона Кирноса уму-разуму учим… «велосипед» показываем.       Новенький тоненько заскулил при слове «велосипед». И при виде огонька зажженной спички.       Слободчиков с нечитаемым выражением лица смотрел то на перетрусивших солдат, то на умоляющие глаза новичка, и с каждой секундой гул в казармах становился всё тише и тише, пока не смолк вовсе; солдаты испуганно смялись и неуверенно, один за другим, затянули распахнутые гимнастерки.       Яростный смех нарушил молчание.       — Ой вы, ребята! — разрываясь истинно гомерическим хохотом, хлопнул себя по колену Слободчиков. Хлопнул снова заодно и Данковского. — Ну, вы даете! Прапорщика нет, да и хрен с ним — развлекайтесь!       Зычное «Так точно, господин Слободчиков!» пронеслось по казармам, и пьяный кутеж возобновился.       А Слободчиков тем временем вальяжно развалился на койке, в который раз прихватывая за собой и Даниила: он, в общем говоря, сопротивляться и права не имел. Теперь к длинному списку того, что он не ожидал увидеть в армии, прибавился пункт «лежать в одной койке с мужиком». Да. Будь Даниил оптимистом, он бы сказал себе: «Зато в дальнейшем подобное не удивит». Но оптимизмом не пахло.       Напрягшись и постаравшись максимально вжаться, Даниил невольно подумал, почему он неверующий, — мог бы хоть время занять, молитву мысленно прочитать.       Чиркнула спичка, воздух пропитался резкой вонью табака.       — «Кредо» будешь? — грубо впихнул ему сигарету Слободчиков.       — Благодарю, но, боюсь, куря лежа, я рискую обронить пепел на лицо, к тому же мне нужно поднять часы…       — Да что ты носишься с этими часами, как курица с яйцом? Али баба какая надарила? — Слободчиков не дал Даниилу встать, утянув обратно на койку.       Данковский незаметно дернул глазом. Он не стал говорить, что часы были подарены ему отцом и что они были единственным напоминанием его принадлежности к дворянству, к высшей крови. Что он еще не слился окончательно с контингентом местного балагана. И Данковский тем более не стал говорить, что он не позволял обращаться с собой подобным образом — поскольку этот беспардонный человек был единственным членом Боевой организации, который мог укрыть его от любопытных глаз следствия.       Вечно лезущий не в свое дело, настырный и якобы ненавязчиво принуждающий, Слободчиков являл собой тип человека, с которым Данковский, как бы выразились по-солдатски, в одно поле срать не сел бы. Ему Данковский не мог сказать нет. Мол, обязан был многим Слободчикову. Тот и переселился из куда более комфортабельных офицерских казарм в солдатские ради него, и контроль держал над армейскими слабо, многое допуская, ради него; и перевелся из полевых войск в крепостные ради него, и разместил Даниила поближе к себе. Ради него. Откажи Даниил хоть раз его непрошеной заботе, и сладкая жизнь мигом закончится.       — Гален, Гален… — с укором прицыкнул Слободчиков, как бы пробуя на язык новый псевдоним. — Ты где вообще эту фамилию откопал?       — Врач и философ был такой, — Данковский поморщился, едва вдохнул едкий дым. Их точно изготавливали из табака, а не из мышьяка? — Древнегреческий. Создал классификацию болезней в…       — Эх ты, Гален, когда ж научишься говорить по-нашему, а? Тьфу-тьфу-тьфу, раскроют тебя еще и что потом будем делать? Гален, Гален…       Лучше молчать, понял Данковский, насилу позволяя себя трепать по голове. Лучше держаться.       — А давайте ему фитиль в жопу вставим и подожжем! — раздался сквозь общий гомон голос.       — Получится «Изотта-Фраскини», — гикнул другой.       А ведь плита, наверное, уже покрылась подпалинами и надпись подстерлась. «Богу, лучшему, величайшему», — перевел про себя Даниил. Может быть, оно и к лучшему, что он не верил в бога.       — Я спросить хотел, — затянувшись, поморщился Даниил. — У тебя шинель можно купить? Холодно ночами.       Слободчиков загадочно хмыкнул и, внезапно схватив за голову, повернул куда-то в сторону.       — Да не проблема. Но сначала погляди вот на что.       Над некоторыми кроватями в знак особого отличия разрешалось вешать куски ненужных высшим чинам пододеяльников, создавая тем самым импровизированную гардину. Увидеть, что творилось внутри и кто там лежал, было невозможно, но Слободчиков указывал именно туда. Что это? Он хотел, чтобы Данковский отличился на службе? Хотел пожаловать пододеяльник вместо шинели? Ах, ну спасибо…       Так думал Даниил, пока не разглядел едва различимые фигуры на кровати. Потом — пока не услышал стоны и вздохи. Затем — не почувствовал запах спермы.       Женщин в крепости не содержалось.       — Содомиты? — нахмурился Данковский.       — У нас в роте не принято так говорить, — покачал головой Слободчиков. — Мы называем их «трезво оценивающими свои силы». Были б только трезвыми…       — Действительно, — усмехнулся Данковский. — Так где же они трезво оценивают свои силы?       — Да вот так, Гален, и оценивают. Видишь же, баб нет, а… нет, ты смотри лучше, такую штуку приведу. Вот представь, что хотение трахаться — это как голод.       — Ну представил, — фыркнул Данковский. Какая банальная метафора.       — Ну и вот. Жрать-то всем мужикам надо, но вокруг — ни-ни. Вообще. Ни корки хлеба. Но помирать от голода никому не хочется, а? Так что и приходится заниматься канги… канноби…       — Каннибализмом.       — Во! Умеешь же ты слово нужное вставить, — Слободчиков вновь довольно потрепал его по голове, и Даниилу внезапно пришли на ум все возможные способы, как застрелиться. — Ты их за это не суди. Не суди да не судим будешь, ага. Прапорщик говорит, у многих канеболизм — привычное дело, и сам нам разрешает. Везунчиков к себе приглашает.       Можно пустить пулю в лоб, можно — в висок или можно застрелиться с мосинки. Здорово. Даниил попал в рассадник содомии, где ему читали цитаты из Библии. Как прекрасно не верить в бога — господи, как прекрасно.       Тут Даниил почувствовал, как волосатая рука Слободчикова обняла его за шею, и от всей мерзости происходящего в горле встал ком. Можно достать из оружейной любую винтовку, сесть на стул, подставить дуло к челюсти…       — А ты, Гален? — Слободчиков знал его настоящее имя — сознательно избегал. Пропахший перегаром голос пропитал ухо. — Ты есть не хочешь? Я вот хочу.       Можно было достать все револьверы, винтовки и пистолеты мира, но ничто не смогло бы спасти Даниила от помутившегося сознания. Разом слились в единый ропот песни и крики мальчика, ревущего от обожженного ануса под аккомпанемент смеха солдат. Поплыли перед глазами в неровные точки сплетенные за пододеяльником фигуры, и замельтешила пляска разгульной крепости.       И воспоминание закончилось. Сон сменился неясными картинами ангелов, принявших облик световых столбов в папахах, — те курили «Кредо» и кидали бычки в пепельницу из плиты с надписью «D. O. M.» Через некоторое время пространство искривилось, и из него посыпались жуки, а изнутри жуков, как бы содержась в основе их мироздания, громко задышали в шею часы. Жуков не смог подавить даже проехавший поверх больших пальцев ног броневик «Изотта-Фраскини», но, к счастью, их вскоре сжег А., сделав несколько прицельных выстрелов из колес поезда, который он держал намотанными трижды на кулак поводьями, до того самого момента, пока из поезда не выскочил охранник с простреленной головой… 23 декабря, 04:35.       — Труп в поезде!       Даниил подскочил на кровати, как ошпаренный. Обливаясь градом холодного пота, крупно трясясь, нервно сглатывая подступающую слюну, он повторил про себя: «Труп в поезде, труп в поезде». «Труп в поезде, труп в поезде», — встало неделимой мыслью в голове, и действовать Даниил стал как-то механически: проверил часы на руке скорее по инерции, чем осознанно, ботинки и запасной платок на лицо натянул под влиянием импульса, не сильно задумываясь, и принюхался к аромату булькающей похлебки инстинктивно. Вкусно.       Бурах, уже отмывший кровь, сидел в углу — том самом, недавно загадочно затемненном, — и с удивлением смотрел на него. Если бы не послесонная муть, Данковский разглядел бы, с какими приборами он возился, но Данковский успел увидеть только, как тот натянул на руки перчатки и, сурово сверкнув глазами, вышел из-за стола.       — Какой труп?       — В поезде, в котором я прибыл. Охранник. Пришлось застрелить, чтобы не настучал, — обрывисто и по делу пояснил Данковский, внутренне предчувствуя нравоучительную лекцию.       Но Артемий только молча кивнул. Без лишних слов взял со стола инструменты, большой холщовый мешок, выключил примус и кивнул на дверь.       — Идем. 23 декабря, 06:01.       Когда-то давным-давно, еще в армии, у Данковского был шутливый список того, чего он никогда не ожидал увидеть или сделать. Взломать оружейную, породить адское варево из заплесневелых носков, остатков водки и бычков, отравить собственного командира, устроить военный переворот в крепости мести ради, пуститься после в бега на санях, притворившись евреем, — да как два пальца об асфальт. Жизнь имела свойство быть насыщенной, хотя Данковский в последние несколько лет предпочел бы уют лаборатории адским агентурным баталиям, но жаловаться не приходилось.       Не считая сегодня.       — Да запихните вы, в конце концов, его ногу! — шипел Даниил.       — Ее резать надо. Видите же — не запихивается, — возражал Артемий и упорно наваливался пилой на торчащую из мешка пятку.       — Время видите? — Даниил постучал по циферблату часов. — Уже шесть утра! Товар начнут разгружать с секунды на секунду, а вы хотите мало того что дотянуть до самого прихода работников, так еще и оставить прямые доказательства убийства. Не в первый же раз трупы убираете.       — Ну… вообще, — Артемий бросил ногу и озадаченно почесал затылок. — Обычно я их оттаскиваю в нужное место. Там девочка, моя знакомая, закапывает и хоронит по правилам.       Даниил, в свою очередь, бросил мешок.       — Что же вы раньше не сказали? Снимайте куртку и кидайте на мешок — хоть как-то укроем. Ногу оставьте. И в качестве компенсации за потраченное время обустройте мне по прибытии достойный ночлег, отогрейте помещение и приготовьте ужин заново.       Артемий открыл было рот, чтобы законно возмутиться, но, подумав, закрыл его. Потом снова открыл, снова закрыл. Данковский закатил глаза.       — Не хватайте ртом воздух и принимайтесь за работу.       Шутливые списки шутливыми списками, но тащить мешок с трупом гуськом на пару с мужчиной, который действительно согласился остаться в одном свитере в почти двадцатиградусную дубень, Данковский точно никогда не ожидал. Убийства, перевороты, грабежи и теракты могли хотя бы присниться в бреду, но в данном случае абсурд ситуации час от часу усугублялся.       В девять минут десятого Артемий сказал:       — Возьмем моего? Ну, того, которого я…       Они нагрузили поверх мешка с одним трупом шмат мяса с другим, и теперь уже Даниилу пришлось снимать шинель, чтобы накрыть тело. И вот так без верхней одежды, по снегам и складам, нагруженные трупами, они вперевалочку доплелись до самой черты города. Справедливости ради, Данковскому повезло и идти спиной вперед пришлось не ему, а Артемию, с другой стороны — держать в зубах, словно псина какая-то, саквояж было в высшей степени постыдно.       Но и то не шло ни в какое сравнение с дальнейшим сюром. В без десяти десять перед ними вырос кирпичный домишко весьма запутанной конструкции; форму ему, очевидно, дали уже после постройки. Данковский устало кинул трупы у крыльца и, прогибаясь в спине, обнаружил во внешнем виде дома удивительную и милую глазу долю завершенности и совершенства малейшей детали: от выпирающих под причудливыми углами стеклянных фризов до водостока, огибающего дом в точности золотого сечения.       — Восхитительное строение, — пробормотал Данковский. — Кто его архитектор?       — Стаматин, кто ж еще, — не замечая округлившихся глаз Даниила, Артемий протопал к двери и громко постучал кулаком. — Ласка! Эй, Ласка! Нужна твоя помощь!       — Постойте… я не ослышался? Стаматин? Один из тех самых близнецов? — Даниил в потрясении сел прямо на мешок. — Сколько лет я не слышал о них…       — Ласка!       — Ее здесь нет.       …И уж тем более не видел.       Голос из-за двери донесся слабо. Не наступи в этот момент гробовая тишина, Даниил бы и вовсе перепутал его с отголоском ветра. Но приподнявшаяся на миг занавеска, в которой мелькнул воспаленный глаз, развеяла любые его сомнения.       — Петр! — Артемий не остановился и стал стучаться вдвое сильнее. — Петр, где она?       — Ушла. К Вораху.       — Что? Какого… какого она там делает?       — Тебя давно не было. Она пошла за деньгами. Мне стало хуже.       Артемий наконец прекратил стучать: сполз по двери вниз, в ужасе закрыв голову руками.       — Би ойлгоно угыб…       Даже если Петр и знал больше, говорить точно не хотел: Данковский услышал удаляющиеся шаги, а затем и звон перекатывающихся бутылок. Вот и нашел причину, почему давно не слышал о Стаматиных…       Бурах все еще что-то бормотал на местном диалекте, временами неверяще качая головой. Данковский вздохнул. Делать нечего.       — Я надеюсь, вы соизволите дать объяснения? — сухо поинтересовался Даниил.       — По дороге, — процедил Артемий. Он тяжело поднялся и обратил глаза на Даниила, да так внезапно, что тот не успел защититься от прямого зрительного контакта.       Увидел. Увидел, чего не хотел. Жажду крови. 23 декабря, 10:44.       Даниил несколько раз проморгался. Проморгался, еще проморгался — и все равно не понял.       — Стоп. Давайте заново, если уши меня не обманывают, — он сжал переносицу и покачал головой. — То есть вы утверждаете такую схему: вы продаете органы мертвых людей некоему барыге. Полученные деньги отдаете погорельцам из Города, в том числе этой Ласке; взамен она хоронит доноров. При этом она несовершеннолетняя. Более того, эта самая несовершеннолетняя отправилась на заработки к местному наркобарону. Я правильно понял ваше пространное изложение?       — Вроде того. Только пропустили, что Ласка сама вызвалась мне помогать, — Артемий натужно шмыгнул носом. Его внушительная фигура мрачно вышагивала по снегу, оставляла за собой глубокие лунки, по ним же Данковский и шел. Пустить Артемия вперед, чтобы тот прокладывал собой путь, определенно было отличной идеей. Артемий продолжил: — Ей было неудобно принимать помощь безвозмездно. Так и решила подсобить мне.       Данковский остановился.       — И вот к чему ваша благотворительность привела.       Они встали перед исполинским забором. Вверху него, искрясь кристалликами снега на свету, оплеталась егоза. Вкупе со зданием заброшенного металлургического завода, возвышавшегося на много миль ввысь, с протяженными ржавыми подтеками на неприступных стенах, с металлическим кишечником переходов между корпусами, она, эта колючая проволока, наводила такую невыносимую тоску, что хотелось тут же развернуться, вернуться и грохнуться прямо на остывшую кровать, досыпать недостающие часы сна…       Минута слабости прошла быстро.       — Значит, это и есть убежище вашего тезки?       — Что? — нахмурился Артемий. — Повторите, не услышал.       Даниил удивленно изогнул бровь.       — Я стою в шаге от вас. У вас что, со слухом проблемы?       Ответа не последовало: Бурах молча прошел вперед — может быть, не услышал, может быть, намеренно не сказал, — и остановился перед громоздкими воротами, знакомым жестом натянув ушанку сильнее. Данковский не к месту отметил, как у его ушей и шеи словно бы вилось нечто черное, но что — рассмотреть не успел. И не до того.       Бурах на пробу толкнул ворота, и те легко отворились. Даниил озадаченно переглянулся с Артемием. Кивнул — вперед.       Во дворе было пугающе тихо. Бандитов, о которых толковал хозяин кабака, не наблюдалось — наоборот, их окружали лишь чрезмерное запустение и тишина, не свойственная первой четверти рабочего дня.       «Смотрите в оба», — привычно запустив руку в карман с револьвером, хотел бы сказать Данковский.       Как вдруг двери основного корпуса распахнулись, и из них выкатился полный седоволосый старик. Здоровенный бугай, многократно больше Артемия и в высоту и в ширину, возвысился над ними необъятной тушей. Его наряд, как и вид, представлял собой дикое зрелище, некую хаотичную смесь народностей. Какие-то страннейшие шаровары в сочетании с длинным бешметом, который с двух сторон пересекали полосы патронных лент, ятаган в громадных грязных руках и волосы, стриженные на манер членов мафии соседствующей империи Маньчжу. Глядя на него, Даниил невольно подумал, скольких бы конечностей лишился, последуй он по наводке кабатчика сначала к Вораху.       — А, Бурах, — зычно крикнул Ворах. — Как там у вас по-степнячьему? Сайн байна, тэгэр! Я уж думал, не придешь!       — Где Ласка? — не церемонясь, процедил Артемий.       — Ласка? А-а, вот как ее, — он шумно почесал рукоятью ятагана пивной живот и вдруг осклабился. — Ты что же, забыл? Через порог не отвечают. Ты заходи, будешь гостем.       — Да ты!..       — Стойте, — Данковский вовремя дернул Артемия за рукав. Тот остановился, и настало время думать, скольких бы зубов лишился Артемий, не дай Даниил по тормозам. Потянув его за плечо, Даниил вынудил Бураха ссутулиться сильнее прежнего и быстро прошипел на ухо: — Заходим внутрь. Мы на его территории. Придумаем что-нибудь на месте.       Артемий глянул на него так, словно хотел придавить взглядом, но послушался. Под довольный смешок Вораха они прошли внутрь. Дверь захлопнулась, и на секунду Артемий и Даниил оказались в абсолютной темноте. Щелкнул переключатель. Одна за другой зажглись ряды производственных ламп, осветивших пространство помещения; со всех сторон оно было заставлено трубами и деталями различных размеров, оставшихся после предыдущих владельцев, и подозрительными ящиками — из некоторых Данковский уловил знакомый запах гашиша и опиума. Похоже, этот Ворах неплохо обжился на поставках из-за границы. Где-то даже стояло в ряд несколько «Максимов», испещренных неизвестными иероглифами, — а это уже, по-видимому, сказывались избытки сотрудничества с мафией.       Ворах грузно протопал к костру, котловина которого была выдолблена прямо в полу. Саблей указал сесть на пустые ящики.       — Ну-с, — крякнул Ворах, глотнув самогона. — Помните, так говорят эти… псы на службе у интеллигенции. Да, интеллигенция…       Он задумчиво погладил куцую бородку и харкнул в пламя. То плюнуло и изогнулось.       — Что ты хочешь за Ласку? — снова спросил Артемий.       — Я? Да ничего, в общем-то. Мне ж как раз не хватало гробовщика. Ну, знаешь, который не будет вопросов лишних задавать. А тут раз — и сама явилась, не запылилась. И вот. А что мне нужно от тебя — чтоб ты хвостик свой поджал и из конуры носу не совал. Я ж понятно изъясняюсь?       На протяжении всей речи Ворах ни разу не сменил интонации голоса. Не попытался хотя бы мимикой дать намека на угрозу или прямую провокацию — просто и ясно донес основную суть. Но Артемию этого более чем хватило, чтобы взорваться: он вынул припрятанный за пазухой нож и вскочил, тяжело раздувая ноздри. Данковский весь натянулся, как пружина: кто бы мог подумать, что ситуация выйдет из-под контроля настолько скоро.       — Что, волчонок, зубы скалишь? — Ворах криво усмехнулся уголком губ. — Лапы не хватает против стаи переть.       Гримаса ярости перекосила и без того острые черты лица, и Артемий встал на изготовку.       Тут настало время Данковского.       — Господа, думаю, пора переходить к делу, — Даниил сделал шаг перед Артемием, положив руку на плечо и уж очень ненавязчиво намекая сесть. — Прошу простить моего коллегу, он бывает несдержан. К вашим услугам Бенедикт Гален, младший унтер-офицер, третья рота Обенштадтской крепости. Я хотел бы предложить вам сделку.       Казалось, Ворах был сбит с толку. Несколько секунд он молча таращился на протянутую руку. Потом поднял на Даниила недоверчивый взгляд, в котором читалась явная досада.       — Мы не заключаем сделок с незнакомцами.       — Поверьте, от моей невозможно отказаться, — на этих словах Даниил безупречным жестом, словно на аукционе, раскрыл саквояж и вытряхнул из него имеющийся арсенал. — Здесь — лишь малая часть того, что я принес на нашу встречу. Вашему вниманию: новейшие наганы прямиком с завода, браунинги — настолько компактные, что их можно пронести хоть на встречу с Императором. И это я еще не говорю о целом складе маузеров, двустволок, пятифунтовок, лимонок и винтовок.       — Ты что же… оружием мне предлагаешь башлять?       — Именно, — кивнул Даниил. — И даже больше: определенная… часть армии готова закрыть глаза на вашу деятельность. Сверху обратили внимание на ваши успехи. И верхи жаждут сотрудничества.       Ворах что-то неопределенно промычал и уставился на огонь с нечитаемым выражением лица. Руки Данковского на секунду дрогнули, но он быстро сжал их в кулаки, сохраняя во взгляде выверенную благожелательность. Не потерять контроль. Держаться. Держаться даже если могут одним махом прихлопнуть и мокрого места не оставить.       Держаться.       Ворах запрокинул голову и расхохотался.       — Эк фортуна, эк молодец! Да что же это, у меня сегодня день рождения? Гробовщица есть, выгодная сделка сама в ручки пришла, армии подмаслиться успел… — он хлопнул себя по ляшкам, встал и подпрыгивающей походкой направился куда-то за горы товара. — Вы обождите! Проставимся как надо!       Только когда туша Вораха окончательно скрылась за поворотом, Даниил протяжно выдохнул и без сил упал на ящик. Еще никогда смерть так жадно не лизала кончики пальцев. Однако времени на передышку не было: Даниил выхватил нож из рук в край ошарашенного Артемия, резанул по мешку с опиумом и вытащил оттуда несколько брикетов. После разломил их и бросил в одинокую бутылку самогона.       — В Столице в последнее время распространилась такая практика среди проституток, — пояснил Данковский, встряхивая бутыль. — Приходит клиент, ему наливают алкоголь, подмешанный с опиумом. Клиент засыпает, а просыпается без гроша в кармане. Получившийся напиток прозвали «малинкой». Не спрашивайте, откуда я это знаю. Лучше подумайте, где находится Ласка. Учитывая размеры нашего клиента, сомневаюсь, что «малинка» подействует надолго.       Артемий слушал и только делал глазами хлоп-хлоп. Не потрясение и не шок — на его лице отразилась такая непередаваемая гамма эмоций, которую Данковский с трудом мог хоть как-либо интерпретировать.       В сущности, он не знал, зачем зашел так далеко. Спасать какую-то там девчонку ради едва знакомого человека, с которым его связывали исключительно деловые отношения — самоубийству подобно. В его же интересах было не потакать желаниям Артемия, отговорить от безрассудных авантюр и заняться отрядом. Быть может, невозможность излить исследовательскую энергию в пробирки вынудила его бросать смерти вызов иными способами. А может, ему просто стало до смешного жалко попеременно то открывающего, то закрывающего рот — как рыба на суше, честное слово, — Артемия.       Да не. Бред какой-то.       — Спасибо…       Тихий шелест благодарности прошел еле слышно, едва успел зацепить что-то потухшее в сердце Данковского — тут же потонул в слоновьем топоте ног. Ворах вернулся и поставил перед ними еще одну бутылку самогона. Конечно же, без рюмок.       — Ну, — торжественно начал он, поднимая бутылку с «малинкой». — За успешную сделку и ваше здоровье?       — За успешную сделку и здоровье, — сдержанно кивнул Даниил, и они оба отхлебнули.       Не прошло и пяти минут восторженного лепета Вораха в предвкушении продуктивного сотрудничества, как он брюхом рухнул на ящики. Бутылка со звоном разбилась.       — Пора, — скомандовал Даниил. Он встряхнулся, прогоняя ощущение крепкого спирта в организме, и раскрыл полегчавший саквояж. — Ищите Ласку, я пока подберу оружие.       Не стоило повторять дважды: Артемий уже мчался в направлении заднего двора, из-за приоткрытой двери которого виднелись бугры свежей земли. Данковский отвернулся, сгребая в охапку высыпанные пистолеты и револьверы. Облегченный выдох выдался необычайно дрожащим: что ж, отлично. Дело осталось за малым, как только заберут девчонку — можно будет и передохнуть, и встретиться с отрядом, и вскорости послать телеграмму штабу…       За спиной раздался щелчок гашетки и лязг задетых патронов — Даниил едва успел уклониться от выпущенной очереди и ринуться за ближайшие коробки.       — Бурах! — перекрикивая грохот пулемета, завопил Даниил. — Ложись!       — Отведай-ка свинца, хренова интеллигенция! 23 декабря, 11:10       Все еще с некоторым недоверием Артемий смотрел на коробку патронов. «А вы разберите, толк и появится», — только на словах звучало просто, но когда над головой свистели пули и кричал благим матом дородный амбал, разобраться, что к чему, сложно — Даниил понимал, но не принимал. Потому выражался односложно и резко:       — Инструменты брали?       — Да.       — Доставайте. Нужен порох. Что у вас есть?       Артемий достал из подсумка набор хирургических инструментов, и Данковский не удержался и вопросительно вскинул бровь. Комитет, помимо имени и пароля будущего лидера, не дал подробной информации, так что род деятельности Артемия оставался для Данковского загадкой. Максимум, что он мог предположить, — что ему встретился самоучка, криво-косо разбирающий трупы на запчасти. Но набор был больно внушительным для самоучки. Может…       Да не. Бред какой-то.       — Берите плоскогубцы, — Даниил выглянул из-за ушитого пулями ящика и тут же спрятался обратно — Ворах повернул ствол на него. — Возьмите самый острый троакар и приступайте. Главное — не заденьте капсюль патрона.       Бурах побледнел на несколько тонов и опустил голову.       — Это… не получится.       — Так сделайте так, чтобы получилось, — ощерился Данковский. Когда очередной ящик разлетелся на ломтики гашиша, он не выдержал и бросился вдоль линии товара. Отдаленно услышал перепуганное: «Куда?!» и всё. Ничего.       Грохот крови в ушах заменил пулеметную пальбу, зрение, слезящееся, размытое, туннелизировалось до одной-единственной точки: штабелей труб, оставшихся после закрытия производства. Слились в единое пятно порхающие частицы кокаина, костер, «Максим», Бурах и лампы и любые огни — он поднырнул и на одной ноге скользнул в ближайшую трубу.       Сердце колотилось, как сорвавшееся с цепи, — устало, бедное, от бесконечных выбросов адреналина. Но за стуком сердца мгновенно последовал другой: дробный град из пуль ударил по пластине трубы, стал подниматься всё выше и выше, прямо к тому месту, где лежал Данковский. «Если я умру, — подумал он, ползя ничком по трубе; каждый пройденный дюйм превращался в решето, — …пусть Бурах продаст меня на органы и потратит деньги на достойные похороны. В гробу высплюсь».       Любил ли его большой небесный дядя или нет, но Даниил вылез из трубы относительно целым, не считая пошатнувшейся психики в виде мечт о гробе с шелковой подкладкой, и даже невредимым. На обратной стороне, в глубине штабелей труб, оказался небольшой пятачок пола, куда пулемет не доставал. И что же это — Даниил чуть от радости не подпрыгнул, увидев здесь же ящик с мелкими изделиями. Среди них, как по заказу, лежало несколько небольших алюминиевых труб и болтов, подходящих для плана…       Обратная дорога обошлась без приключений благодаря вновь перегревшемуся кожуху. И хотя пришлось пострадать, проведя забег на короткую дистанцию с препятствиями, Даниил приземлился к Бураху все еще — удивительно! — живым. Кратко возмутился в тон занывшей спине:       — Черт, я слишком стар для этого…       — Дерьма? А может, слишком чокнутый?! На кой фиг тебе понадобилось лезть под пулемет ради пары болтов и трубок?       — И вам здравствуйте, Бурах, — Даниил особенно выделил слово «вам» и оглядел результаты его трудов — добротную кучку пороха. Сам Артемий вприсядку стучал зажатым в плоскогубцы патроном по ржавой, но толстой покрышке: Данковский хмыкнул, оценив его догадливость — использовать кинетическую энергию от удара для выпадения пули. Едва очередная пуля вылетела, он взял троакар и каким-то неприятным скованным движением проделал отверстие в пороховом отсеке; высыпал порох в общую кучу и взялся за новый патрон, но с таким взглядом, с такими глазами, метавшими молнии, что Даниил действительно на миг подумал, не провинился ли в чем.       — Слушай, ты так не шути больше, — сказал Бурах. Словно ребенка отчитывал.       — По-вашему, я сюда шутки шутить пришел?       Артемий даже не задумался.       — Конечно.       Данковский закатил глаза — нет, однозначно нет ничего хуже, чем злополучное двадцать третье декабря, когда он попал в одну лодку с этим провинциальным ляпсусом.       Усиленно не обращая на Артемия внимания, Даниил взял порох и наполнил им одну из труб. Незаметно цыкнул: плохо, хватало худо-бедно на одну. Потом достал из саквояжа остатки битой ампулы, разбил бутылек цианида калия и смешал получившиеся осколки с порохом; закрутил болты на обеих концах трубы и, наконец, оценил свое творение.       — Познакомьтесь с нашим новым другом — кустарной бомбой, — представил Данковский. — Пусть и без бикфордова шнура, эта дама поистине взрывоопасна.       — Э-э… ты…       — Не перебивайте, — перебил Даниил и самозабвенно продолжил. — Дело осталось за малым. Теперь мы быстро разберемся с нашим… homo qui mingit in ventum. Да, точно, homo qui mingit in ventum, точнее не скажешь: только полный идиот пойдет против людей очевидно более высокого склада ума.       — Послушай…       Но Даниил не слушал, а довольно тряс бомбой.       — Хотелось бы решить недопонимание менее кровопролитным путем, но сомневаюсь, что Ворах способен на процессы сложнее лакания отравленной браги и бездумного спускания обоймы на невинное и ранимое создание…       — Да повернись, тэнэг!       Лишь тогда Данковский заметил, что на бомбу легла тень. Потом — что тень легла не только на бомбу, но и на всю его руку. Плечо и даже голову. И что время для остывания пулемета уже давно прошло, а стрельба все еще не началась…       Было сложно сказать, кто среагировал быстрее: Даниил, уклонившийся от неизбежного нокаута, или Артемий, одним махом затащивший его себе за спину. На ходу он отобрал у Даниила бомбу, нашарил левой рукой зажигалку и встал перед Ворахом. Гигантское тело амбала возвысилось над ними; глаза Вораха бешено выкатывались из орбит, а рука сжимала чеку. Пока что не отдельно от гранаты.       — Тьфу, надо было сразу бросать, — плюнул он. Артемий ровно смотрел на него. Ворах усмехнулся: — …Но больно уж хотелось глянуть, как ваши сучьи лица разлетятся.       — Идите за Лаской, — не отрывая глаз от Вораха, сказал Даниилу Артемий. — Мы заберем ее, и ни один из этих снарядов не разорвется.       Лицо Вораха сжалось в невообразимой гримасе отвращения, но он не стал возражать, когда Даниил обошел их и направился к предполагаемому заднему двору. Упорно хотелось обернуться, посмотреть на эту сцену: как, застыв статуей, Артемий уверенно и без колебаний держит бомбу, и извивается на кончике гравированного сердца огонек, и грозно нависает над его лбом граната. И бомба, дурацкая закрытая труба, и граната, напоминавшая по форме детскую погремушку, выглядели до смешного игрушечными.       Раздвижная дверь со скрипом отодвинулась, и во дворе посреди свежих могил обнаружилась девочка лет семнадцати в школьной форме, поверх которой был небрежно наброшен мужской пуховик. Как оказалось, дама в беде своей беды и вовсе не осознавала, и на приказ Даниила идти вместе с ним сказала, подняв мутноватые глаза:       — Куда?       — Домой. Бурах просит вернуться.       — А, так он пришел… — девочка чуть подумала, прикрыла глаза и, словно сверяясь с чьим-то ответом, медленно проговорила: — Думаю, можно. Мертвые упокоены, теперь они могут спать спокойно. Какой час?       — Двадцать три минуты двенадцатого.       — Пете скоро лекарства давать… Да, пойду я.       Раздражение невольно заклокотало в груди, когда, вместо того чтобы пойти, Ласка вновь прикоснулась к могиле и беззвучно пошевелила губами, как если прощалась со старым другом. Возникла мысль, что все выжившие из Города как будто не от мира сего, и эта мысль внезапно показалась Даниилу весьма доказательной и точно не поспешной.       Вернувшись, они обнаружили Вораха и Бураха все еще стоявшими друг напротив друга. Ласка, судя по несколько озадаченному виду, похоже, не слышала стрельбы ранее, а вот Артемий облегченно выдохнул, увидев ее.       — Теперь мы оба опустим бомбы. Я, он и Ласка уйдем и больше никогда здесь не появимся.       — Скатертью дорога.       Громила цыкнул, однако гранату положил. Бомба легла рядом на пол. Время подошло к двадцати пяти минутам двенадцатого, проблема рассосалась быстро, но напряжение в воздухе не погасло ни когда Даниил и Ласка торопливо засеменили к выходу, ни когда Артемий пошел спиной вперед, не сводя взгляда с мясистой физиономии Вораха. Артемий отвернулся лишь у дверей и тогда же ему донеслось издевательское прощальное:       — …А круче было бы вас всех перебить. Вы, горхонские крысы, везде за собой чуму несете.       Бурах сжал кулаки, и Даниил почти что услышал зубовный скрежет — так сильно он напрягся. Но в отличие от прошлого раза Бурах сдержался.       Они вышли.       Солнце стояло почти в зените, матово просвечивая через плотную пленку из облаков, разъядрившийся морозом воздух бодрил, и они молча шли, изредка поскрипывая застарелым снегом.       Когда прогремел взрыв, обернулась только Ласка, еле слышно прошелестев:       — Надеюсь, им было не больно.       Кому — знать хотелось в последнюю очередь. Даниил мрачно вышагивал вровень с Артемием, с какой-то пустой завистью думал, почему не может так же, как этот ребенок, обернуться и с потаенным восторгом, в котором мешался ничем не прикрытый ужас, наблюдать, как горят обломки очередной жизни. Красоту — усмотрит, но восторга не испытает точно. Навидался на своем веку взрывов. Как и Артемий, похоже.       Кустарная бомба ведь может взорваться от малейшего чиха. 23 декабря, 23:54       День казался воистину бесконечным. Еще никогда Даниил так сильно не жаждал вернуться к постели — остывшей, без одеяла и подушки, но хотя бы символизирующей конец прошедшим кошмарам.       Особенной издевкой стали события, следовавшие после абсурдного и насыщенного начала дня. Вторую его половину они провели в поручениях и очередях, носясь по городу из-за ерунды. То Петру придется купить антибиотики, а Ласка уйдет за дом разбираться с принесенными трупами; для покупки таблеток понадобится аптека на другом конце города. То там придется отстоять очередь из-за старухи, полчаса брызжавшей слюной на продавца. То по приходе окажется, что земля промерзла настолько, что Ласка не смогла вырыть могилу, — придется взять лопаты и, дружно посыпая проклятиями весь белый свет, бесплодно заскрести по непослушной почве, чувствуя на затылке невидимый взгляд Петра. Даниил как раз хотел спросить, что с ним, как в тот же миг послышался топот ног. Мафия, с которой водился Ворах и которая отсутствовала в часы их прихода к нему, вышла на след. Не стоило и говорить о том, сколько раз свернулся узлом позвоночник Даниила, пока они прятались в подвалах сарая, а затем, шарясь по углам, несколько часов добирались до схрона.       На кровать они шлепнулись каким-то единым слипшимся организмом. Даниил, уже всасываясь всем телом в матрас, только после мимолетного взгляда на часы вспомнил, что обещал себе больше не оказываться в одной лежанке с мужчиной.       — Помнится, вы говорили, у вас есть нормальная квартира, — сказал он, пиная Артемия в бок. — Так сделайте милость и идите спать там.       — Она далеко… идти… долго, — прогундел Артемий куда-то в матрас и, кажется, провалился в сон.       Данковский не преминул загнать локоть в бочину сильнее.       — Ай… — вышло как-то вяло и неубедительно.       — Имейте совесть! Я же гость, постелите себе на полу.       — Да я бы и сам не прочь, но крысы… — спина Артемия поднялась в тяжелом вздохе и опустилась. Чудо, что сапоги стянул, прежде чем свалиться. — Вы поймите, я и сам после армии спать с мужиками ни за какие шиши не стал бы…       — Служили? — оживился Данковский. — Под чьим командованием?       — Командира не помню. Помню из фамилий только офицеришку такого, Слободчикова, он многим заправлял.       Данковский немного помолчал, примеряясь с мерным дыханием Артемия.       — Сочувствую, коллега.       — Тоже?       — Тоже.       Они бы пожали руки, да только двигаться больше, чем пнуть и перевернуться на другой бок, не могли. Тело ныло. Даниил отвернулся к стенке, негласно давая Артемию добро остаться.       Стало тихо.       — Могу узнать?       — М?       — Зачем вам столь большой набор инструментов?       — Да я хирург. Ну, был. Сейчас… уже не очень, в местном училище просто анатомию преподаю. Перебиваюсь чем могу.       В наступившей многозначительной тишине любые шевеления воспринимались как инородные. Повернувшийся с живота на спину Артемий показался Даниилу слишком громким, слишком сильно нарушившим ровный поток дыхания под боком.       — А вы? У вас вроде микроскоп в саквояже лежал.       — Врач, — Даниил поджал губы, не решаясь добавить научную степень и уж тем более бывшее звание танатолога. — Был когда-то.       Где-то под потолком зашуршала проснувшаяся муха. Зажужжала, затрепыхалась, незримая. По стенам рассеянно забродили загулявшие допоздна тени, и где-то потухла свечка, пустив к потолку короткий дымок. Даниила медленно клонило в дрему: он обвил себя руками, силясь сохранить остатки тепла, и в потемках прищурился, пытаясь рассмотреть время на часах.       — Кстати… — начал Артемий.       Двадцать четвертое декабря. Ровно полночь.       Наконец-то.       — А как вас зовут? Я не расслышал.       Даниил скрипнул зубами. На виске запульсировала венка.       …Уже двадцать четвертое декабря, а тяжелый день все еще не закончился. С Артемием — точно не закончится.