Рождество в штате Мэн

Одноклассники Хоуп ездили на зимние каникулы в Диснейленд, летали с родителями в Европу, прятались от непогоды на пляжах Карибского бассейна, а кто-то оставался в Нью-Йорке — в Рождественскую неделю там всегда можно было найти, чем заняться. Планы же Хоуп оставались неизменны, и повлиять на них она никак не могла. На все праздники родители возили её в Сторибрук, провинциальный городишко, затерянный на побережье холодного моря в штате Мэн. Там не было развлекательных парков, не заливали катков, и на улицах царила промозглая сырость. Зато там жили её бабушка и дедушка, и дядя Джеймс, всего на два года Хоуп старше, и другой дедушка… И все относились к ней так, как будто она была по меньшей мере наследной принцессой. Ну, кроме дяди Джеймса, ужасно задиравшего нос и именовавшего Хоуп не иначе, чем «пельмешкой». Но Джеймс на самом деле тоже её любил, и показывал всякие таинственные места, вроде затерянной посреди лесопарка детской площадки или заброшенных шахт под зданием библиотеки. Все в ней души не чаяли, но между собой её родня ладила не слишком хорошо. Хоуп об этом не говорили, но догадаться было не сложно. Поэтому Сочельник они проводили у маминых родителей бабушки Мери-Маргарет и дедушки Дэвида, а само Рождество у папиного отца — дедушки Голда. Бабушка Мери-Маргарет всегда накрывала сказочно вкусный стол, так что Хоуп, увлечённо поглощающая индейку и домашнюю выпечку, пропускала мимо ушей остроты дяди Джеймса — отшучиваться с набитым ртом как-то не получалось. После ужина они зарубались в видеоигры — и Джеймс смешно надувал розовые губы, когда Хоуп случалось случалось одержать вверх. Дедушка Голд жил один, и видеоприставки у него не было — только шахматы да нарды, а блюда для семейного обеда он чаще заказывал в закусочной, чем готовил сам. Но зато — «зато» стало любимым словом Хоуп с тех самых пор, как она прочла «Полианну» — весь его дом казался ей волшебной шкатулкой с сокровищами. В каждой комнате таилось нечто удивительное: старинные карты, фарфоровые куклы с нездешними лицами, пыльные дамские шляпы со страусиными перьями, книги на всех языках, настоящий граммофон с коллекцией пластинок. Все эти богатства находились в полном её распоряжении. Про любой предмет из своей коллекции дед мог рассказать целую историю, и когда Хоуп была малышкой, она верила каждому слову. Теперь же, в свои десять, она склонялась к тому, что большую часть этих рассказов деда выдумал. Ну как, в самом деле, городской пропойца мог влюбиться в монашку? Как трактирщик мог продать собственного сына за серебряную флягу? И разве мог увесистый старинный арбалет принадлежать Робину Гуду, когда всякий пятиклашка знает, что этот самый добрый разбойник, личность мифическая, а не историческая, то есть — вовсе никогда не рождался на свет? Но даже это осознание не делало байки деда менее интересными. А ещё дедушка Голд всегда дарил Хоуп самые лучшие подарки. Такие шикарные, что мама закатывала глаза к потолку. А папа стонал сквозь зубы: — Ну, папа! Дед неубедительно оправдывался. — Это же моя единственная внучка! А с Генри я был этого лишён, к тому же он мальчик. — И ты думаешь, что девочке это нужно?.. — Нужно! Нужно! — Хоуп по очереди бросалась на шею к деду и к папе, примиряя их своими горячими объятиями. Только маму так было не задобрить — она не любила все эти телячьи нежности. — Мам, мне правда это надо. Для учебы! Знаешь, какой проект я теперь сделаю ко дню науки! Хоуп в такие моменты и сама верила, что всю жизнь мечтала именно об электронном микроскопе, старинной детской железной дороге, наоконной аквафеме… В выборе подарков дед всегда проявлял удивительную изобретательность. «Опять твой отец выпендрился», — бывало ворчала мама, когда перед отъездом в Нью-Йорк с трудом запихивала свёртки с подарками в багажник машины. Но Хоуп знала: ругается она только для виду. Мама на самом деле тоже любила деда, а их постоянные перебранки были частью игры, такой же как у неё самой с дядей Джеймсом. Разница заключалась только в том, что Джеймс иногда обижался взаправду, а дедушка Голд только делал вид: Хоуп его давно раскусила. Вот и в этот раз за ужином мама ковырялась в лазанье и говорила, что в Нью-Йорке пицца не такая вареная, а дед возражал: мол, пусть он совсем не кулинар, но отсутствие манер это не то, чем следует кичиться. Дед вообще часто вставлял в свою речь смешные старинные слова вроде «кичиться» и «кулинара», какие только в черно-белых фильмах услышишь. После они пошли во двор, пускать фейерверки, звёздами расцветавщие в затянутом тучами сторибрукском небе. И сердце ухало где-то в ушах, когда цветные искры гасли, не долетая до земли. Когда они вернулись в дом, Хоуп почувствовала себя такой уставшей и замёрзшей, что от её намерения посидеть со взрослыми подольше ничего не осталось. Ей еле хватило сил добрести до своей комнаты, все ещё заполненной игрушками, в которые она играла совсем малышкой. «Пора им переехать на чердак», — только успела подумать Хоуп и уснула, едва коснувшись головой подушки. *** Эмма тактично вышла. Оставила их ненадолго наедине. Или сама захотела побыть одна: ей всегда нужно было больше личного пространства, чем самому Нилу. И Нил не возражал: не хотел потерять её снова… Третий раз, он чувствовал это, стал бы последним. Отец разлил коньяк по тонкостенным бокалам, и не дожидаясь сына обхватил свой ладонями и отпил. — Генри… — начал он чуть хрипло, — Реджина говорит, что он собирается приехать на Новый год. Так, что если вы задержитесь, можете отпраздновать вместе. Нил хмыкнул. Генри созванивался с родителями в сочельник, но о своих планах не сообщил. Немного обидно… Но, возможно, они с Эммой большего и не заслужили. — Бей, я не навязываю вам свою компанию, — по-своему понял его замешательство отец. — Я имел ввиду вместе с остальной семьёй. Нил тоже глотнул коньяка и поморщился от непривычного привкуса. — А пива у тебя нет? — Не держу… Но достаточно щёлкнуть пальцами… — отец криво улыбнулся. — Не надо. — Я так и думал. — Папа… — второй глоток пошел уже мягче. — раз уж ты сам заговорил о магии… Давно хотел спросить. Почему ты стареешь?.. — Тут есть о чем подумать, — отец откинулся на стуле, обхватил ладонями бокал и посмотрел в него, точно ответ скрывался в его содержимом… — Возможно, проклятье ослабевает. Или не только оно владеет мной, но и я им. Раньше, я, сам того не осознавая, хотел остановить время, а то и повернуть его вспять. Теперь же… мне это больше не нужно. Нил щедро подлил себе ещё. Да, потом Эмма будет на него фырчать, но на трезвую голову он никогда не завершит этот разговор. Десять лет не получалось даже начать. Достаточно было одного взгляда на скорбные морщины в углах рта отца, чтобы почувствовать себя виноватым. Потому что раньше этих морщин там не было. И Нил слишком хорошо помнил при каких обстоятельствах они появились. — Если бы я не искал средства тебя воскресить, если бы не убедил Белль использовать ту печать… Все сложилось бы иначе. — Но меня бы не было здесь, чтобы судить об этом, — прервал его отец сухо. — Я мог бы сам провести ритуал. — И тогда Хоуп не было бы на свете, а Генри вырос бы без отца… Ты не знал, какова будет цена. Я не виню тебя, сын. И тебе не следует. — Но ты так и не простил Эмму, за то, что она разделила вас?.. Она... — …я знаю. Она защищала свою семью, она поступила, так, как считала нужным… Не мне её судить. Отец продолжал гипнотизировать плескавшуюся на дне бокала янтарную жидкость, словно был не в силах оторвать от нее взгляд. — Эмма хотела назвать дочь её именем. Это я был против. — И правильно, — отец опрокинул в себя остатки коньяка и со стуком отставил бокал на кофейный столик. — Девочка должна прожить свою собственную судьбу, а не быть живым напоминанием о том, кого с нами уже нет. Отец улыбнулся, только глаза его подозрительно блестели. То ли от непролитых слёз, то ли от отблесков жарко полыхавшего в камине пламени. — Ты боролся за своё счастье, Бей… Не отравляй его сожалениями о том, чего уже не изменить. Сам я слишком поздно этому научился… — Пап, я просто хотел попросить прощения. Отец мягко засмеялся: — Если мы начнем просить друг у друга прощения, то, наверное, не закончим до утра. А у вас, мне помнится, были большие планы на завтрашний день. — Белоснежка звала нас на школьный спектакль, — недовольно скривился Нил и снова потянулся к бутылке. — Терпи! Не так много тебе их осталось. Хоуп растёт… Кстати, не думал свозить её в Диснейленд, пока она не выросла совсем? Например, на пасхальные каникулы… — Вообще-то мы собирались в Сторибрук… — Боюсь, Бей, ты не заметил, что Хоуп уже успела перерасти и спектакли Мери-Маргарет, и поиск цветных яиц у меня в саду. Может быть, она слишком любит нас, чтобы сказать об этом прямо… Но, подумай сам… Отец поднялся, подхватил с кофейного столика наполовину опустевшую бутылку и направился в сторону кухни. А Нил ещё долго сидел в гостиной и смотрел на потрескивающие в очаге поленья, пока глаза у него не начали слезиться от дыма.