Заинтересованный

      Двоякость ощущений от сложившейся ситуации изрядно давила на мозг уже спустя несколько часов после возвращения домой. Бэк и предположить не мог, что мозг может болеть так долго и всесторонне — буквально каждая клетка тела мечтала о прекращении пытки, и сама же подбрасывала новые темы для размышлений. Казалось, еще минута и голова взорвется от перенапряжения и количества вопросов, скопившихся за столь короткий срок.       Бэкхёну было мерзко от собственных мыслей — осуждение Юры наравне с собственным эгоизмом и враньем били по сознанию писклявым молоточком. Можно ведь простить этот обман и жить дальше, ибо сам не многим лучше, но, почему-то (будто он понятия не имеет почему), нет никакого желания: что-то доказывать, спасать, удерживать. От того, чтобы развернуть и уйти прямо сейчас сдерживают только Исин и желание поговорить с Юрой по душам напоследок. Бэкхён все решил еще по дороге из больницы, и это решение пугало даже его самого.       Все люди рано или поздно к чему-то привыкают, даже к самому плохому, и Бэк так же привык. Его пугает неизвестность, как и всех, только этот страх настолько необоснован, что самому смешно и тошно. Посмотреть глубже: у него есть собственная квартира, новая желанная работа, вернувшийся насовсем лучший друг и, как бы непривычно это не звучало, у него есть Чанёль. Пусть в это пока сложно поверить, но отрицать уже нельзя — Пак медленно и верно стеснял все глупые мысли и чувства из тела, заставляя расцветать любящую душу сладко пахнущими, бесконечно красивыми цветами.       Так почему тогда, что же мешает Бэкхёну наконец жить так, как хочется самому? С тем, с кем было предрешено еще несколько лет назад, у центрального пруда под крики детей и птиц? Ответ такой нежеланный и такой необходимо осознанный одновременно — ему мешает он сам. Так бывает, у кого же не было: предложат тебе работу посолиднее, оклад побольше, и главное — желанную до хруста челюсти, а ты сидишь на старой и сомневаешься до тех пор, пока на предлагаемое место не изберут другого кандидата. А потом жалеешь, локти по плечи облизываешь, и ищешь оправданий целый список по типу "зато здесь стабильно", "коллектив хороший", "до дома недалеко" — и еще тысячу и одну, лишь бы идиотом себя в своих глазах же не ставить.       Оправдания такие же жалкие, каким чувствуешь себя сам несмотря на уговоры, но время вспять не повернуть. Для Бэкхёна думать о времени страшно, хоть и желанно до чертиков. И больно за сына любимого — так сильно, что, кажется, вены с гулкими звуками рвутся. Исин... Его маленький сынок Исин, собравший в себе лучшие качества своей матери, дяди и... И думать не хочется, кого еще. И от того в несколько раз больнее.       И Бэкхён понимает, что он это заслужил — целиком и полностью. Еще давным давно он начинал готовить себя к мощному привету от злодейки-судьбы. За все поступки нужно платить, а за плохие — по двойному, а то и тройному тарифу. Вся жизнь Бэка последнее время была похожа на театр одного актера, который бесконечно выступал на бис для одного зрителя, и хлесткими пощечинами лупит осознание, что актеров было двое — и пресловутый зритель оказался на ступень выше. Двое погрязших во лжи и собственных грехах — в эгоизме и напускном добродушии, двое по-настоящему сломленных, как музыкальные заевшие шкатулки.       И если судьба Бэкхёна теперь в его руках, потому что выступать больше не перед кем, то Юра продолжает играть наравне с собственными чувствами, и осознавать это неприятно. Ему жаль девушку до скрипов в сердце, потому что он понимает, ради кого началось и продолжается ее представление. Но это осознание не влияет существенно на финальную картину — они по уши в лапше, что мягко сказано, и выпутаться из нее нужно как можно скорее, пока Исин не погряз вместе с ними.       Исин... Вновь и вновь возвращая мысли к сыну, Бэкхён словно каждый раз себя лезвием по сердцу полощет. Он отказался от самого себя ради этого ребенка, от своих желаний и мечт — ради маленького человека в чужой утробе, ради части своей плоти. Исин пришел в его жизнь, как снег ранним летом, перевернув жизнь с ног на голову, но Бэк никогда не жалел об этом. Их малыш стал его эшафотом и его глотком воздуха, его ядом и противоядием. И он ни за что не откажется от него, как от своего ребенка, потому что Исин — Бён, и всегда им будет.       Но Юра... Юра никогда не была его женщиной как таковой, и ее поступок только укрепил это осознание. Они никогда не были честны друг перед другом, а значит — никогда не были настоящими. Слишком очевиден выбор между тем, чтобы спасать тонущий корабль или спасаться самому, и Бэк прекрасно это понимает. С этого корабля крысы не сбегали — их там изначально не было, а, значит, и брак этот был заранее провальным.       Нет смысла оттягивать неизбежное и играть в прятки с освобождением, которого все желают. Нет смысла удерживать то, что давно рассыпалось и унеслось волнами наигранной супружеской жизни.       И Бэк с тоской вспоминает то начало, которое он сам допустил. Ведь один вовремя заданный вопрос мог изменить все, всего один разговор мог облегчить страдания обоих — только бы он имел смелость его начать.       — Счастлива ли ты, Юра? Чувствуешь ли ты себя целостной?       И услышать такой же вопрос от жены, чтобы с чистой совестью и светлым будущим ответить.       — И я несчастлив. Зачем тогда мы мучаем друг друга?       Но Бэкхён трус. А быть моральным трусом это как быть врагом самому себе. Бэк без зазрения совести и лишних сомнений помог бы спасти котенка с дерева, перевести бабушку через дорогу или донести тяжелые сумки — но он был слишком слаб, чтобы сказать человеку правду в лицо и уйти, когда нужно уйти. Этот диссонанс заметен только ему, и оттого еще больше ненавистен.       Это рвет душу на части, это гложет до боли в горле. И так не может больше продолжаться — они окончательно заврались, и предельно вымотались.       Неделю. Неделю Бэкхён носил все в себе переживания, сомнения и решения. Ровно на неделю он выпал из жизни, полностью посвящая себя разбору собственных полетов: эмоций, чувств, черт характера и причинно-следственных связей. Сказать, что это было адски больно — значит промолчать. Эта неделя была невыносимой: сам — парной овощ, улыбка Юры — фальшивая, как сувенирная монетка, а маленький Исин казался загнанным зверьком в ловушке взрослой трагедии.       Если бы Бэкхёну предложили одним словом описать свое состояние, он бы устало ответил — "заебался". Если бы у Юры спросили, что как она себя чувствует, она бы, не задумываясь, ответила — "измотанно". Это ли не веский повод наконец завести разговор?       Исин уснул к моменту, когда Бэкхён вернулся домой с двумя бутылками вина. Юра удивилась, но виду не подала, или просто сочла этот жест не достойным внимания — отложила книгу с важным видом и подняла взгляд на мужа. По телу пробежали мурашки от осознания, что все может закончиться сейчас, но последние крупицы сомнения развеялись под гнетом изучающего взгляда жены. Они оба знают, что сейчас будет, но только один в курсе, к чему это "что-то" придет.       — Вина?       — Не откажусь.       Бэк налил даже если бы она отказалась. Юра предложила сама даже если бы он спрятал их в мини-баре. Они впервые за долгое время наконец присели поговорить: не о погоде, пройденном дне и Исине, а именно о них двоих. И от того Юра дрожала, как осиновый лист, и залпом осушила полный бокал, даже не соизволив закусить любезно предложенной Бэкхёном конфетой.       — Как ты? — тихо спросил Бэкхён, зажмуриваясь в ожидании ответа. Потому что каждое слово — удар, от которого физически становится больно.       — Паршиво. А ты? — ей незачем врать сейчас, когда карты вскрываются, а на столе "all-in" — только бы честность не стала фатальной.       — Двояко. Знаешь... Я много думал о происходящем... между нами, — каждое слово отдавалось болью в горле: он настолько не привык говорить о насущном, что буквы отказывались связываться в слова и предложения, и в горле постоянно пересыхало. Бэкхёна спасало то, что пересохшее горло смачивалось вином, в ускоренном темпе.       — Бэкки, между нами уже давно ничего не происходит, — Юра неоднозначно усмехнулась и вновь пригубила вина, поджав под себя ноги. Бэк неоднозначно повел плечами.       — Но ты все еще здесь.       — Ты тоже, — в том же тоне ответила она, издевательски приподнимая бровь.       — Держимся, как голодающие за черствый ломоть хлеба, — меланхолично ответил Бэкхён, переведя задумчивый взгляд куда-то в стену. Юра растерялась на долю секунды и сделала очередной глоток вина.       — Сравнение сомнительное, — хмыкнула она. Бэкхён расслабленно пожал плечами, обновив бокалы.       — Ты когда-то думала все бросить? Убежать, испариться? — внимательный взгляд любимых глаз заставил Юру сжать челюсть от напряжения, а ее тело —мелко задрожать. Он редко смотрел на нее так пронзительно, что земля улетала из-под ног, и сейчас было трудно подавить желание поддаться инстинктам и отдаться своему мужчине. С трудом взяв себя в руки, девушка отвела взгляд и закусила губу.       — Готова поспорить, ты грешишь этим ежедневно.       — Лучшая защита — нападение? — устало улыбнулся Бэк. — Мы говорили о тебе.       — Нет, не думала. Даже скорее не позволяла себе думать. Это именно то, чего я хотела, так что грех жаловаться, — она неопределенно повела плечами и спрятала лицо за бокалом с напитком, стараясь унять бушующее сердце. Бэкхён поддался чуть вперед, заинтересованно склонив голову набок.       — Но так ли, как хотела?       — Это уже другой вопрос, — почти огрызнулась Юра, защищая раненую душу. Бэк снова откинулся на спинку дивана и нервно сглотнул, прокручивая на языке непривычный, но желанный вопрос.       — И... Ты счастлива? — вопрос, который ждал своей очереди уже несколько лет, но никем не озвучивался: из страха и нежелания знать правду.       — Вполне, — врет.       — Счастливые читают книги о том, как спасти брак или себя?       — Ты задаешь вопросы, на которые знаешь ответы, это глупо, — раздраженно, или скорее обиженно шепчет она, отвернувшись к окну.       — Я хочу слышать ответы от тебя, а не искать их из своих наблюдений, — осторожно сказал он, заставив Юру обернуться: с полубезумной улыбкой и неприкрытым удивлением.       — Да ты что? Хороший мой, где же были твои такие рассуждения, когда сам был ровным счетом такой же. Хотя, почему был. Ты и есть такой, — Юра уже откровенно смеялась, а Бэк только потупил взгляд. Она была права, несомненно, и от того было неприятно.       — Мне жаль, — почти прошептал он, прикрыв глаза. Юра махнула рукой и устало улыбнулась.       — А мне нет. Я знала, на что иду.       — В каком смысле? — вопрос остался без ответа.       — Я просто хотела быть счастливой с любимым мужчиной. Это ведь не преступление. Я так много тебе позволяла только, чтобы ты был рядом, — почти бессвязно говорила она, даже не глядя в сторону Бэкхёна. Это пугало и завораживало одновременно — истинный лик души.       — Юра...       — Бэкки, я именно искала ответы в наблюдениях, как сыщик. У тебя ведь всегда все лучше всех, когда не спроси, только взгляд почему-то ежедневно тускнеет. Мне жаль знать, что я причина тому.       — Я сам себе причина.       — Не лги. Разве я не дала тебе достаточно свободы? Я ведь давно поняла, что не дождусь взаимности. Твое сердце ведь занято... — Бэкхён дрогнул и замер, не смея пошевелиться. Фраза Юры была такой обыденной, словно "занята" кабинка в общественном сортире, а не сердце любимого ею мужчины. Сколько нужно раз проживать эту мысль, чтобы принять настолько безоговорочно? Откуда в ее голове это? Откуда она знает?       — Юра...       — Считай, сегодня мой монолог, крик души. Разве ты не этого хотел? Этого, конечно, сам все равно молчишь, только вопросы задаешь. Так слушай, слушай, внимательный ты мой. Я устала, предельно устала, но отпустить тебя для меня сродни добровольно решиться умереть, понимаешь?       — И неужели быть со мной для тебя лучше, чем попробовать стать целостной?       — Я уже попробовала без тебя, этого оказалось достаточно, чтобы понять твою значимость.       — Я даже не хочу представлять, что в моей тишине могло привлекать тебя. Тебе нравится страдать?       — Пфф, будто тебе не нравится. Всем нравится быть жертвами. Ставлю сотку, что ты, вот, считаешь себя жертвой обстоятельств. А мне комфортно с жертвенностью во имя любви. Так жить гораздо проще.       — Этот выбор слабых людей, — Бэк обращался больше не к Юре этой фразой, а к себе самому, от того на сердце было так тяжело. Принимать себя и видеть без прикрас всегда тяжело.       — А я слабая. Я слабачка, Бэк, разве это не стало заметно, когда вместо себя объясниться отправила Чанёля? — от знакомого и такого значимого имени в жилах застыла кровь. Юре хотелось плакать, а Бэкхён удивлялся ее силе в признании слабости. Сам ведь даже себе через раз признается. — Чанёль... Ты не представляешь, на что мне приходилось закрывать глаза, чтобы ты был со мной.       — Ты уже дважды сказала об этом, но не уточнила. Хочешь сказать — говори, — Бэкхён был готов к ответу и не был одновременно. Желудок скручивало, и дыхание разом сбилось — от Юры, отрицательно покачавшей головой и измученно улыбнувшейся. Игра в "кошки-мышки", в которой погибнут двое, дело времени.       — Ты убиваешь меня...       — Мы убиваем друг друга. Я устал быть жертвой, правда, — шепчет Бэкхён, обхватив руками голову.       — А я нет, — уверенно ответила Юра. — Я не отпущу тебя. Как же наш Исин?       — Наш? — девушка дрогнула и шумно сглотнула, но Бэкхёну и этого было достаточно, чтобы усмехнуться.       — Наш.       — Насчет чего за эти годы ты мне никогда не врала? — внезапно спросил он, наливая очередные бокалы вина.       — Что люблю тебя. А ты?       — Я всегда врал, — Бэкхён сжал ладонь в кулак, Юра широко улыбнулась, словно лотерею выиграла.       — А я знала, — подняв указательный палец вверх, пропела она. — Я позволяла тебе это. Я позволила тебе топтать себя, испивать, убивать. Я разрешила любить Чанёля. А тебе уже мало одной твоей любви, да? Естественно, Чанёль же уже свободен.       Слова из чужого рта лились беспрерывным потоком, а у Бэкхёна, кажется, сердце остановилось. Он — самый настоящий олух, который мог встретиться на пути. Сжималось горло от осознания и сложно было вдохнуть: вокруг все знали о нем все, только он ничего не видел за пеленой собственных страданий. Чувство было сродни того, что все увидели прилипшую к заднице жвачку, и только дома увидел ее ты сам — только чувство умноженное в сотню раз: за время, за усилия, за собственные закрытые глаза.       — Юра, что ты...       — Я же сказала: ты сам толкал меня на анализ наблюдениями, — бесстрастно ответила она, коротко хихикнув. Сделав еще один глоток алкогольного напитка, Бэк шумно выдохнул и прикрыл глаза.       — Это... Это было неожиданно.       — В книге говорится, что искренний разговор облегчит участь. Но мне только тяжелее, — вдруг шепнула она. Бэкхён закусил губу.       — Почему?       — Может потому что я все еще искала тебе море оправданий, и не хотела верить в то, что видят глаза. Любовь, оказалось, не делает нас слепыми. На самом деле, она делает нас глупыми и всепрощающими.       — Не совсем согласен с тобой. Даже любя, я бы никогда не простил тебе измены, — шанс второй и сразу третий, потому что тянуть уже некуда, а точка кипения медленно подступает к сознанию. Бэкхёну до тошноты дурно, а Юра бледнеет от каждого следующего слова. Тетива натянута так туго, что счет до контрольного выстрела идет на минуты.       — А я бы простила, — совсем убита шепнула она. Бэкхён нервно выдохнул и подумал "пора". Слова сами сорвались с губ, будто только и ждали позволения.       — Из-за желания быть жертвой или...       — Отчасти, — перебила Юра, но Бэк терпеливо продолжил.       — Или из-за того, что сама грешна?       — О чем ты говоришь? — ее голос ломается от волнения, и от этого приходится снова делать глоток алкоголя. Бэкхён жмет плечами и улыбается, отставляя вторую пустую бутылку к первой — становится легче с каждой секундой, хоть сердце трещит по швам от осознания последствий.       — О наблюдениях.       — Тогда ты слепой, — раздраженно выдыхает она.       — Скорее, по-детски наивный. А ты просчиталась.       — В наблюдениях?       — В форс-мажорах.       — Последнее, что я хочу сегодня — отгадывать загадки. Какие форс-мажоры? — она выглядела усталой, а после ответа совсем побледнела и сползла с кресла на пол. Бэкхён закусил губу и выдохнул.       — У меня не может быть детей. Врожденная небольшая патология, крохотная приписка в медицинской карте, милая.       — Бэк... — она опускает глаза и коротко хмыкает, отрицательно покачав головой — скорее для себя. А затем снова поднимает взгляд и растерянно смеется.       — Что?       — Сама судьба тебе велела быть пидаром.       — Это вместо "извини"?       — Извиняются, когда жалеют. А я жалею только том, что отпустила тебя на медкомиссию, — она остается сидеть на полу, утащив за собой плед, спрятанный между подушек. Бэкхён покачал головой, впуская пальцы в растрепанные волосы.       — Ты сумасшедшая.       — А ты ничем не лучше. Спал со мной, чтобы отвлечься от моего брата, врал каждую гребанную секунду. Так что не ТЕБЕ меня судить. А Чанёль никогда не будет с тобой, потому что боится потерять благосклонность родителей. Так что закати губу, Бэкхённи, я — твой единственный шанс видеть его, хоть издалека, — каждое слово проходило навылет, подобно пуле, и от этого становилось физически больно. Бэкхён сел рядом и опустил голову на руки, выпуская истерический смешок.       — Алкоголь все-таки обнажает души. Я всегда видел в тебе милую девушку, не способную на подлости.       — А я видела тебя настоящего и все равно была рядом.       — Нет, детка, не меня. Ты видела и любила только тот образ, который сама себе построила, понимаешь? Ты не знаешь меня от слова "совсем". Ты не знаешь, что у меня за душой и в ней, и каждое твое предположение — всего лишь предположение. В этом наш общий прокол — мы видели созданные собой образы, и по определенным причинам никогда не копали глубже. И знаешь, я не жалею. Кто знает, что еще я мог откопать.       Юра долго молчала, а потом внезапно оглушила невинностью разговора. У Бэкхёна по спине пробежала толпа мурашек: в голосе жены было столько отчаяния и боли, что глаза заволокло пеленой слез.       — Я мечтала готовить десерты молекулярной кухни и растить пятеро детей. Мечтала иметь огромную собаку и однажды подобрать на улице кота. А еще я терпеть не могу вишневые конфеты, но мама всегда говорила, что принцессы пахнут сладко. А я мечтала быть принцессой.       — А я мечтал петь. И работать бариста, потому что обожаю кофе. И мы не подарили друг другу ничего из наших мечт. За что здесь держаться?       — За любовь? — шепнула Юра. Бэк взял ладони девушки в свои и снова заглянул в глаза.       — Настоящая любовь возвышает, а не убивает, понимаешь?       — Ты словно тоже эту книгу прочел, — раздраженно сказала девушка, вытянув свои ладони из желанных рук мужа.       — Я смотрю правде в глаза.       — Бён Бэкхён. Твоей правдой только подтереться. Ты не хочешь быть со мной? Так скажи прямо, а не строй из себя благородного рыцаря, — Юра вскочила на ноги, а сам Бэк так и остался сидеть, сглотнув и опустил голову.       — Я не хочу быть с тобой.       — В глаза, в глаза, — прикрикнула Юра. Бэкхён послушно поднял взгляд и повторил.       — Я не хочу быть с тобой, Юра.       И больше не нужно искать оправдания и придумывать новые причины — лишние слова неуместны. Есть только эмоции, о которых в последующем останется жалеть, и желание сбежать подальше, скрыться и никогда не возвращаться к этому снова. Бэкхён все это время считал, что ломает Юру своим присутствием и влиянием, но она была ничем не лучше его самого, ежедневно переступаемая пороги собственной нравственности и принятия. Они стоили друг друга, и эта встреча должна была произойти, чтобы оба осознали свои ошибки и попробовали их исправить.       Не друг с другом, нет. Только по одиночке, только глядя вперед и помня предыдущий опыт.       Юра долго молчала прежде, чем устало выдохнуть и позвать Бэкхёна, заставляя его обратить на нее внимание. Тот послушно поднял голову, не зная, чего ожидать от девушки теперь. Она лишь усмехнулась, словив чужой взгляд, и поспешно отвернулась, чтобы не показать ему своих слез.       — Ты мудак, Бён. Я сейчас иду спать. А по утру и запаха твоего здесь слышать не хочу, понял? Вот тебе и вся правда — от любви до ненависти.       — Ненависть от того, что не по-твоему? — догнал ее вопрос уже в дверях. Юра не обернулась, сжав ладони в кулаки.       — От того, что больно. Ты можешь тысячу раз прокручивать этот разговор в голове, но услышать в реальности куда больнее.       — Я знаю.       — Знает он. Надеюсь, теперь ты удовлетворен.       И Юра оставила Бэкхёна одного — наедине со своими мыслями, чувствами и свободой. Бэк впервые за долгое время сделал такой глубокий вдох, что закружилась голова. Он свободен.       Он свободен от самого себя, в первую очередь: предыдущий разговор рассеял возможные причины самобичевания относительно своих поступков. Они с Юрой в равной степени были ответственны за все, что происходило. Юра была точно так же втянута в это, без его помощи — она оказалась далеко не невинной овечкой. Да, именно Бэкхён сломал ее, но выбор существования всегда остается за человеком. Она выбрала лучший для себя, не думая о возможных последствиях, и это не проблема Бэка.       У Бэка больше нет проблем, есть только одна навязчивая мысль — сжечь фотографии, любезно припрятанные до лучших времен.

***

      — И ты так и сказал? — восхищенно спрашивает Чондэ, подставив открытую ладонь под щеку. Короткий кивок Бэка заставляет первого восхищенно взвизгнуть. — Очуметь. А Чану, Чану ты уже позвонил?       Бэкхён отрицательно покачал головой, испуганно взглянув на друга. От упоминания имени возлюбленного, кусок пиццы стал посреди горла, заставляя парня закашляться. Чен похлопал Бэка по спине и понимающе кивнул, хотя на самом деле ни черта не понимал.       — У меня есть одно незавершенное дело, — шепнул он в свое оправдание, вставая с насиженного места, чтобы достать из ящика стола пакет с дорогими сердцу фотографиями. Чондэ понял все без слов, увидев мусорный пакет в чужих руках.       — Порвать?       — Сжечь.       Друг предусмотрительно принес зажигалку, таз, а сам ушел в душ под предлогом "освежиться". Бэкхён снова остался один — теперь наедине со своим прошлым: самым счастливым и самым несчастным периодом его жизни.       Щелк, еще один щелк и процесс необратимо запущен. Сердце колотится так сильно, что стук эхом раздается в ушах. Фотографии горят ярко, словно созданы для того, чтобы быть сожженным. Бэкхён ехал к другу с мыслью сначала рассмотреть все, запомнить досконально каждый кадр, но желание отпало, как только заветный пакет оказался в руках. Он не доставал их с тех пор, как те были сняты со стены, и в этом пропала всякая необходимость. Сейчас им правило желание исправить все ошибки, избавиться от грузов прошлого и наконец-то взять ответственность за свои решения и поступки.       Единственная фотография, которая молила о пощаде, и чьи мольбы были услышаны: чужая спина и черные лебеди на фоне. Единственный кадр, который Бэкхён бережно огладил и отложил на столик, бросив остальные в горящий костер: своих сомнений, переживаний и скрытых желаний.       "Пусть горит все, что делало меня несчастным и счастливым. Пусть горит все", — шепчет про себя Бэкхён, ощущая успокаивающее тепло от огня и влажные дорожки на щеках. Это были самые сладкие слезы за всю его жизнь — слезы очищения и освобождения.

***

      Бэкхён боялся звонить или писать Чанёлю — каждый день придумывал тысячу причин перенести это дело и гору дополнительных задач, которые не терпели отлагательств. На самом деле, он просто снова не мог поверить своему счастью: объект воздыханий был в неосязаемой, но такой желанной близости — в нескольких кварталах от него самого, один в пустой квартире.       Сам же Чанёль отправлял сообщения с пожеланием доброго утра и спокойной ночи, иногда выводил на разговор, но слишком на парня не давил, решив дать ему шанс привыкнуть к новому положению вещей. Влюбленную душу радовали даже самые простые сообщения или отправленный смайлик — по телу сразу разливалось давно забытое тепло. Чан давно не чувствовал себя настолько счастливым и воодушевленным: каждая струнка играла внутри, создавая непередаваемую мелодию.       Но то, что он узнал от сестры одним воскресным вечером выбило его из колеи и заставило изменить свое мнение насчет привыканий и медленных шагов вперед. В голове необъятным роем клубились мысли, подбрасывая причины для волнения один за одним. Почему Бэкхён ничего ему не сказал? Почему не спешит быть рядом? Наспех собравшись, Чанёль прыгнул в такси и помчался в сторону родительского дома, сжимая руки в кулаки и нервно играя желваками. Его обидело такое положение дел, но разбор полетов устраивать рано — нужно сначала узнать причину.       Он понимает Бэкхёна — его стеснительность и неуверенность в себе, но принимает его таким, и готов делать первые шаги, пока Бэк однажды не сделает ответный. Потому что между ничего не значащих строк Бён говорит о своих чувствах, между мимолетными взглядами видно его влюбленный и отчаянный. Бэкхён — для Чанёля, он это точно знает. Поэтому злится и едет.       Чен тем временем готовит ужин, пока Бэкхён смывает с себя отголоски прошедшего дня. У Бэка чесались руки позвонить Чанёлю, ведь уже завтра он будет официально свободен от всех семейных обязательств. Эта мысль эхом разносила по телу чувство легкой эйфории и неприкрытой радости. Наконец-то все утряслось... Но каждый раз, почему-то, останавливался "за секунду до", со страха до боли заламывая пальцы. Чанёль — для Бэкхёна, он в этом уверен, просто Бэк хочет выбросить перед тем обручальное кольцо.       — Завтра позвоню сразу после слушания, обещаю, — уверенно шепчет Бэкхён, глядя на свое отражение в зеркале. Отражение улыбается и светится счастьем, и Бэку на секунду кажется, что и не было этих мучительных лет самоистязания. Вместе со сгоревшими дотла фотографиями прошлое окончательно отступило, распуская по глупости сплетенные нити. И после терпкого осадка последствий, соленым привкусом разливающегося по душе, словно после дождя проросли неописуемой красоты цветы. И цветы эти бледную кожу окрасили — в цвет радости и приближающегося счастья.       Чанёль нетерпеливо стучит в дверь до тех пор, пока ему наконец не открывает Чондэ с удивленным выражением лица. Тот пропускает друга в квартиру, как истинный хозяин, упирается ладонями в бедра и исподлобья смотрит на пришедшего.       — Не ожидал тебя здесь увидеть. Сегодня, — говорит Чен, пожав Чану руку. Чанёль смущенно потупляет взгляд и закусывает губу.       — Бэкхён ведь у тебя?       — У меня.       — Почему он... Почему он ничего не сказал? — былая уверенность переросла в растерянность перед изучающим взглядом парня, поэтому Чан даже чуть заикался, задавая терзающий душу вопрос. Чен неопределенно пожал плечами и вяло улыбнулся. "Если бы я сам знал" — думает он, но отвечает:       — Сейчас выйдет из душа — сам спросишь.       Чанёль понимающе кивает и переводит изучающий взгляд на стены прихожей. Чен приглашает пройти в кухню, а Чана озаряет неожиданный для него самого вопрос. Он смотрит в спину друга и закусывает губу в смущении, решившись его озвучить.       — Чондэ. Почему ты нам помогаешь? Обычно парни существа брезгливые, у меня есть сомнительное предположение, но боюсь тебя обидеть.       — Да, думаю оно верное — я сам гей, поэтому понимаю как это трудно, — Чондэ разворачивается к Чанёлю и застывает, ощущая, как в горлу подступает противный ком. Вместо пары глаз на него смотрят сразу две: одни с интересом, другие удивленно-испуганно.       — Гей? — почти шепчет вышедший из душа Бэкхён. Чен бледнеет на глазах, но быстро берет себя в руки, утвердительно кивнув.       — Кажется, настало время моей истории. Я за алкоголем, а вы тут решите все пока, — похлопав Чанёля по плечу, Чен скрылся за переделами кухни.       Бэкхён растерянно хлопает глазами, проводив взглядом друга и встретившись с изучающим теплым напротив. По коже мгновенно пробежали толпы мурашек — он так давно не видел возлюбленного, что кожу жгло даже от взгляда, а подушечки пальцев бесстыдно млели. Чанёль не смог сдержать улыбки при виде такого домашнего и родного парня, и едва держал себя в руках, чтобы не прижать распаренное сладкое тело к себе. Он скучал, безмерно скучал, и каким же было его удивление, когда Бэкхён сам сделал первый шаг и оплел руками его талию. Для самого Бэка этот шаг — как шаг в пропасть, для Чанёля — его окончательный ответ.       Чан бережно прижал возлюбленного к себе, неторопливо поглаживая по спине и вдохнул полной грудью сладкий запах яблочного шампуня. Мысли окончательно и бесповоротно вылетели из головы, когда Бэк, внутренне долго сомневаясь, приподнялся на носочки и коснулся губами родной щеки. Дыхания сбились, сердца неистово стучали, просясь навстречу друг другу. Бэкхёну казалось, что он умер и попал в рай — настолько все было нереально, до щекотки внизу живота приятно. Запах мужского парфюма кружил голову, заставляя сминать в ладонях чужую рубашку от страха упасть в обморок. Словно чувствуя чужие опасения, Чанёль притянул парня к себе, уперся лбом в чужой и мягко выдохнул в губы. По телу Бэка прошел ток, и он ненадолго прикрыл глаза, наслаждаясь волшебными секундами.       — Ты мне ничего сказать не хочешь? — бархатный шепот медом мазнул по ушам, заставляя парня мелко задрожать и нежно улыбнуться. Глаза сами приоткрылись, чтобы лукаво взглянуть на парня и заметить любимую полуулыбку. Сердце пропускало по несколько ударов за раз, даря ощущение легкого головокружения и необходимость дышать глубже.       — Я собирался завтра, когда все закончится, — так же тихо шепчет Бэкхён, с опаской прижимаясь щекой к родному плечу. Он словно осмелел от пьянящей близости любимого мужчины. Чан скользит ладонью по спине выше, вплетает пальцы в чужие волосы и касается губами виска.       — Глупенький. Я так скучал.       — И я очень скучал. И много думал...       — Тебе много думать вредно, — с улыбкой говорит Чанёль и дарит очередной поцелуй в район виска. — И что надумал?       — Почему ты сказал, что любишь меня дольше? Откуда эта уверенность? — вопрос, который мучал Бэкхёна с той самой ночи. Ему так хотелось кричать о том, что он наверняка любит дольше, с того самого дня, с той самой секунды, но ответ Чанёля разом заглушил собственные рвения. Руки задрожали, а к горлу подступил противный ком, вынуждая сглотнуть и подавить желание расплакаться.       — Я влюбился в тебя в тот день, когда ты гулял у озера в желтой смешной курточке и фотографировал все подряд.       — Чанёль...       Бэкхён нехотя выбирается из объятий и возвращается в комнату, подхватывая пальцами оставленную на столике фотографию, а второй ладонью стирая бегущие по щекам слезы. Чанёль, испугавшийся такой реакции, идет следом и удивленно замирает, когда видит в руках парню фотокарточку: тот день у озера, его спина и пара черных лебедей на воде.       — Бэкки, — шепчет парень, обнимая любимого со спины. Волосы даже на руках дыбом становятся от осознания собственной глупости, и Бэк уже не стесняется рыдать, обернувшись в желанных объятиях, чтобы обнять в ответ. Тело бьет крупная дрожь, которую только усиливают собирающие соленые капли пухлые губы. — Мой маленький, мой миленький Бэкки. Мы ведь больше не позволим друг другу быть такими глупыми?       Ответом служат частые кивки и размазанные по щекам соленые дорожки. Борясь с собой, Бэк все же открывает глаза и поднимает взгляд на Чанёля: ему страшно увидеть в любимых глазах отчуждение и осуждение. Но в родных глазах напротив — только безграничная нежность и тепло, ответно разливающиеся по телу Бэкхёна. И они оба понимают, что так долго мечтали о сказке, которая все время была под боком, что больше не имеют права упустить эту возможность.       — Бён Бэкхён, любовь моя, ты будешь со мной? — словив взгляд возлюбленного, шепчет Чанёль, ощущая, как волнами волнение проходит по телу. Бэкхён не верит своим ушам, губы непроизвольно растягиваются в счастливой улыбке. Его Чанёль — искренний, он действительно хочет подарить Бэку весь мир в себе. Взрослый Бён, восседающий в сознании, наконец сдает позиции и уступает маленькому Бэку трон. Больше не нужно бегать от собственных желаний и искать подводные камни в каждом собственном слове — нет необходимости строить планы и вычислять последствия. Пазл сложился, и тело заполнило чувство, словно так было всегда: чарующий шепот Чанёля, его сильные руки на собственной талии и самый любимый/влюбленный взгляд.       — Я буду, Чанёль. Я буду, — шепчет в ответ Бэкхён, поглаживая большими пальцами щеки возлюбленного.       Чанёля манят чужие губы так сильно, что сопротивляться нет ни сил, ни желания. Бремя спало с плеч с гулким звоном, по телам бегут толпы мурашек — осознание бьет по вискам. "Он мой, он только мой", — крутится в головах, окончательно срывая им крышу. Первое невесомое касание и у Бэкхёна голова идет кругом. Желанные губы неторопливо касаются собственных, оттягивают их и прижимаются ближе; язык ласково скользит по губам, касается чужого. Для них этот поцелуй — оазис в пустыне, найденная надежда на светлое будущее. Для них эти касания — антидот от всех возможных ядов, первый луч солнца на рассвете.       Они нехотя отстраняются, когда воздуха в легких становится совсем мало, но головокружение никак не проходит. Любимый запах пьянит, сводит с ума и беспрестанно целует ноздри. Бэкхёну наконец-то так хорошо, что снова хочется петь.       Их идиллию нарушает вернувшийся Чен со звенящим пакетом напитков.       — Наконец-то, блять, — закатывает глаза он, увидев обнимающихся друзей, и плюхается в кресло, оперативно раскладывая закуски по столику и доставая первую бутылку коньяка. — Присаживаемся, сейчас будет шоу.