Обрывки черновиков

      Призрак приходит сюда уже не в первый раз. Непонятно, зачем и как он выбирает время для своего тихого паломничества. Просто в один момент маленький сосуд отправляется в путь, пересекает всё древнее королевство и, достигнув дна, спускается ещё ниже... На дно самой Бездны.       Тишина вокруг стоит тяжёлая и гнетущая. Её нарушают только стук тысяч и тысяч масок, перекатывающихся под лапками, и его собственное мерное мурлыканье-ворчание. Низкий пробирающий до мурашек гул Дитя упорно предпочитал считать обманом слуха. Так... казалось спокойнее.       Добравшись через толпы бессмысленно парящих в пространстве теней к нужному месту, Призрак ничего особенного не делает. И от крылатого компаньона ничего особенного не просит. Он лишь подолгу сидит пред древним разбитым яйцом и всматривается в его матовые бока странным, казалось бы бессмысленным, но очень пугающим пустым взглядом.       Мрачному Дитя от этого и от этого места в целом не по себе. Атмосфера подавленной безысходности и окружение в виде бесчисленного множества маленьких м ё р т в ы х сосудов на него болезненно и беспощадно давили.       Однако мистическим образом всё это вместе заставляло кроху вспоминать. Чужое место рождения напоминало ему о собственном появлении на свет.       Он не помнил многого — слишком был мал (в лапках отца умещался так легко, что даже страшно становилось, как такого кроху не раздавили). Зато из того, что врезалось в память намертво, можно было извлечь много всего интересного.       Дитя, как и все свои прошлые перерождения, было окружено пламенем. Огонь сопровождал Маэстро с самого рождения и до неизбежной смерти. Только пока он не выжигал всё нутро, не сжигал заживо, а ластился к яркому хитину услужливым ласковым зверьком и дарил тепло, согревающее грудку изнутри.       Помимо пламени кроха помнил огромные ладони отца с угрожающе острыми большими когтями, венчавшими каждый аккуратный тонкий палец. Взрослый Маэстро поразительно ловко обращался со своим грозным естественным оружием и мог часами спокойно поглаживать-щекотать-почёсывать тогда ещё хрупкое маленькое тельце его дитя. ...смотрел при этом Гримм очень странным тяжёлым, горько-задумчивым взглядом больших выразительных глаз, на дне которых плескалась застарелая печаль.       Мрачное Дитя пока не понимало до конца причину такой грусти родителя. И не могло ещё связать это с ощущением крепкой хватки обжигающе-горячих когтей на собственном сердце — чувством мимолётным, но хорошо запоминающемся.       Это было последнее, что кроха мог вытащить из своих воспоминаний о первых мгновениях в реальном мире.