У лешего две тени, но обе не его

Как ни крути, Райан принял несколько решений, после которых его совесть была чиста и он с лёгким сердцем считал, что сделал всё, что мог. Глядя на Алексея, на его молчаливую неуверенность, на боязнь находиться рядом с Володей, он чувствовал, что разорвать их связь при определённых усилиях не стоит почти ничего. Володя — личность эпохальной величины по сравнению с ним, та самая русская жар-птица. Райан и сам понял его не сразу, много времени потребовалось, но теперь смотрел и не понимал, чего и почему боится Алексей. Неужто обжечься страшно? Так, может, и пусть обожжёт. Заживёт же. Потом хватайся за хвост и лети с ним миром управлять. Райан и правда верил Володе. Слышать об измене было сложно. Только глобально измена сама по себе ничего не меняла, да и по времени, если подумать, Володе вполне могло не хватать заботы и внимания от относящегося к нему довольно потребительски Райана. Но даже если и нет, даже если бы Райан в тот момент и был для него надёжен, ни одна из причин связываться с Игорем не отменяла каждого дня, проведённого вместе, каждого освещающего его пёрышка. Не отменяло всего, что Володя делал для этой команды и для всех, кто был к ней причастен. Того мужества, с которым он боролся с чужим далеко не всегда хорошим мнением о себе от тех, кто, если честно, не редко сидел у него на шее. Вот Семён, например. — Ты в порядке? — спрашивал. Но не у Володи, который месяц ему статистику поднимал, а у Райана. — Да вроде. — Ты меня прости, что я тогда всё это вывалил на тебя. Так не надо было делать, я на эмоциях. "На тебя вывалил". — Семён, не у меня тебе прощения просить, — только ответил Райан. — Я-то прощаю. — Больше ни у кого не собираюсь. — А пока оно так, о каких победах идёт речь? — В каком смысле? Думаешь, проигрываем из-за того, что личное перед раздевалкой выставляем? Так вот все молчат, как рыба об лёд, пока не накипит и крышку не сорвёт, а может, и лучше было бы вовремя обсуждать вопросы, пока не осточертело? Слушал и бледный дёрганный Миша Гуляев, и привычно молчаливый и нечитаемый Лёша Соловьёв — про последнего все забыли, перед ним никто не извинялся, не считалось, что его чувства той речью тоже задеты. Райан покачал головой: — Так обсуждай. Зачем лидера травить? — А он помнит о том, что он лидер, когда бесконечные отношения крутит в раздевалке? — жёстко заговорил Семён уже с очевидной попыткой и на Райана надавить этой претензией. Сражаться с ним не хотелось. Всё это только усугубит ситуацию, — Интересный вы народ, — Райан сел на скамейку и опустил згляд вниз, не хотел выглядеть и звучать, как воспитатель. — Был бы человек, а повод докопаться найдётся. Никогда не играли в клубах, где всем на тебя плевать, с проблемой всегда остаёшься один, лидеры либо думают только о себе, либо враждуют между собой, либо вообще отсутствуют. Понятия не имеете, как вам повезло, что вас выслушают, без крыши над головой не оставят, впрягутся за вас. Что вас искренне поддержат, когда сложно. В душе ты точно понимаешь, о чём я, я это вижу. Но в итоге лезете в личное, топчете при всех, судите как чужого. Я вас не понимаю, — признался Райан. Да, Семён, правильно удивляешься. Посмотри на всё со стороны: якобы преданный, якобы промененный на Алексея Райан в Володе не сомневался, верил ему, как и всем бы положено. И заступался, потому что так и должен делать надёжный партнёр по команде. Пока вся остальная раздевалка только молчаливо взглядом встретила именинника, необыкновенно энергичного сегодня, безумно заряженного и готового Барыс швырнуть через бедро в одиночку. А за ним — Сергей Евгеньевич, недовольный, как и всегда: — Разрешение играть получено, куда ты пришёл? Хотя Володя сегодня уж точно больным не выглядел. — Док разрешил. — Не располагайся раньше времени. Пошли. Будем выяснять. Он оглядел раздевалку, отыскивая взглядом второго интересующего его человека. — Гуляев — тоже. Надо поговорить. Диц с другого края раздевалки выступил вперёд, закрыв собой медленно двигающегося к двери Мишу: — Я отвечу на все вопросы. Поверьте, так будет лучше, — и он с мольбой взглянул на Сергея Евгеньевича. С первого взгляда на Мишу сегодня было понятно, что ситуация, в которую он попал, почти необсуждаема, особенно с ним. Он бы в рот воды набрал, если бы ему сейчас вновь устроили допрос с пристрастием, выбился бы из сил попытками себя в руках удержать. А впереди матч. Гуляев нужен в равных, в меньшинстве, в большинстве — он главный молодой талант команды, за его энергией на льду волочатся нижние звенья. Так что Сергей Евгеньевич трогать не стал. Согласился на условия Дица и взглядом проводил Пашу Коледова, взявшего за локоть Мишу и поторопившегося с ним в душ, прочь от чужих глаз. А Райан только диву давался: у Миши за спиной история, которую страшно рассказывать кому бы то ни было, а он полностью доверяет свои интересы перед тренером защищать Даррену Дицу, знает, что тот расскажет не больше и не меньше — именно столько, сколько надо. Их ментальная связь не была связью учителя ученика, любовников или даже братской. Что-то намного сильнее. И это чувствовалось, стоило только между ними встать. Просто сейчас секунду назад сунуть руку между понуро опустившим взгляд Мишей и закрывшем его спиной Дарреном, и плоть насквозь прошили бы нити, незримо и намертво их соединяющие. Так жизнь возвращала Мише его любовь. Всю, отданную в последние месяцы, за пару дней. Даррен, как оказалось, любить умел как никто. Спасать умел, обнимать, душу в руках беречь так, словно она только в руках и выживет. — Подойдите ко мне ненадолго, пожалуйста, — попросил Сергей Евгеньевич по телефону. Трубку положил и уставился на Володю с Дарреном, стоящих перед ним так, словно вызваны на ковёр услышать как минимум новость об увольнении, а возможно, и приговор на смертную казнь. — И что скажете? Где вы вчера среди ночи его откопали, и как он сегодня собирается на лёд выходить? Два расстрельных переглянулись. — С днём рождения, кстати, Вова, — Даррен улыбнулся. И Володя тоже благодарно улыбнулся в ответ. Вот так хоть уверенность в голосе появятся, а то не очень бы хороший разговор получился. — Сергей Евгеньевич, я попрошу вас его не трогать. Он пережил жуткие события и, хоть и виноват в них сам, ему просто пока нужно время, чтобы восстановиться. И полезным ему было бы знать, что команда доверяет ему и даёт ему это время. Он поправится. — То есть ты хочешь, чтобы я на лёд травмированного выводил под свою ответственность и не ругал его за косяки? Получается, так. Володя искоса посмотрел на Даррена, стараясь не привлекать внимания в этом разговоре. — Он будет отрабатывать на свой максимум, я за него ручаюсь. Просто доверьте его ругать мне. Временно. Это на неделю, не больше. Звягин одарил его внимательным взглядом, анализировал, каким боком Диц прилип к Гуляеву и почему он отвечает за молодого игрока. Неужто ещё одни любовнички нарисовались... — Ладно. А что было-то, серьёзные проблемы? Даррен пожал плечами. — Уже нет проблем. Он просто связался не с тем человеком и много что от него допустил. Человеку мы объяснили, что его ждёт, если он ещё раз появится рядом. Миша под домашним арестом у Ткачёва. Нужно время, чтобы пережить шок. — Понятно, — Сергей Евгеньевич посмотрел на Володю. — Помощь нужна? У тебя уже выводок там целый дома. — Всё как всегда, — усмехнулся Володя. — Я справлюсь. — Ладно, — выдохнул Сергей Евгеньевич, кивая. — Под твою ответственность, Диц. Свободен. А он и рад бы вообще полностью и навсегда забрать за этого мальчишку ответственность на себя. Даже под домашним арестом пусть был бы у Даррена, это уже понятно, что сам Миша абсолютно не против пожить у него под боком. Ткачёв решил иначе, и Даррен не спорил сразу по нескольким причинам: во-первых, ему самому нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями и понять, как не затянуть Мишу в очередные отношения со стариком. Это ведь будет очень трудно, раз Миша тоже влюблён. Во-вторых, резкая настойчивость на всём, связанном с Гуляевым, породит вопросы со стороны и сомнения самого Миши: Даррен не планировал сообщать ему, что его чувства взаимны, и уж тем более не планировал сообщать о них всем остальным, а вопросы уже и так мелькали в глазах окружающих то тут, то там. Ну и, в конце концов, там рядом будет намного больше людей, а это Мише полезно. Вряд ли кто-то ради лишней встречи с ним придёт в гости к Даррену, а вот в квартире Ткачёва нереальный проходной двор: трое живут, ещё четверо регулярно ходят. Володя показал, что не против присутствия Даррена, хоть и прямых разговоров между ними по этому поводу не было. В раздевалке вновь бурно что-то обсуждали, но взгляд Даррена прежде попытки понять, о чём речь, устремился на тишину между скамьями Лёши Соловьёва и Райана Спунера. Эта тишина сидела, осторожно и старательно складывая гражданское в сумку, вешала куртку на крючок и наклонялось поправить гетры. И она замечалась. Просто по той причине, что раньше её там не было — раньше там был шум, глупые, но смешные шутки, не по годам лидерские речи и какой-то многим незнакомой силы кайф от хоккея. А сейчас тишина. Она больше не оттеняла двух холодно враждующих людей. Больше не абсорбировала весь яд, который между Алексеем и Райаном протекал. Хотя смотришь на отношения Алексея к Володе, и непонятно: о чём спор? Он же давно уже принял поражение, возможно, ещё до того, как Райан приехал, возможно, даже несмотря на то что Володя на коленях перед ним вручает ему победу и руки целует, лишь бы взял. Странный он. — Ну, как там? — спросил Дамир зашедшего в раздевалку Даррена. — По ноге остались слушать вердикт. Что обсуждаем? — День рождения этой ноги, — ответил Дамир. Да, по возрасту должна совпадать с одним из игроков Авангарда. — Мы разве не решили ехать в лес волков кормить? — Ну, вот я тоже думал, что решили. А тут, оказывается, народ посчитал, что, раз был скандал, то вообще можно товарища не поздравлять и все договорённости аннулированы. А они вообще-то не аннулированы. Верба уже всё купил и всё замариновал. — С чего вы решили, что он сам захочет? — неловко спросил Ваня Игумнов. — С ним или без него я еду жрать мясо в лес, — отрезал Марк Верба. — Заебали. То им всё купи и приготовь. То им уже нахрен не надо. — Он захочет, — уверил Даррен. — Я тоже уверен, что захочет, — подтвердил Дамир. — Вот из-за таких, как вы, козлы, мы не увидели, как Джуд Лоу целуется с Джони Деппом. Этого аргумента было достаточно, чтобы все голоса в раздевалке затихли. За такое, конечно, выгоняют из хоккейной команды, не спрашивая, Дамира спасло только то, что он начальник всех этих козлов. Семён руками развёл, когда понял, что ответа на бесконечные вопросы ждут от него. — А что тут непонятного? Фантастических тварей не смотрел, что ли, никто? За отменённого Джони Деппа никто не переживал? — В общем, назовите мне хоть один аргумент игнорировать день рождения лушего бомбардира команды и не ехать сегодня на шашлыки. — Ровно один: мы еле терпим друг друга за примерно час в день в этой раздевалке, — констатировал Игумнов. — Это факт. И, если так ехать, то это будет плохой день рождения. Извините, ребята, но со стороны вы все выглядите в чём-то друг другу мешающими. Кому будет весело от того, что мы сегодня натянем улыбки и сделаем вид, что ничего не происходит плохого? Явно не Володе. Он всех насквозь видит. А тут даже и не надо всего этого, чтобы видеть, как Спунер и Соловьёв друг другу в глотку хотят вгрызться. Как Чистяков обливает помоями Ткачёва на глазах у всех. Как Бердин и Диц друг друга избегают. Я бы не позвал никого из вас на свой день рождения. Простите за откровенность. Чистая правда, и каждый это знал. Мишка Гуляев поднял голову на Лёшу, замечая, что тот взглядом бегает по вещам. Не привык ко вниманию к своей персоне, не ждал, что вдруг ткнут в факты, заставят юлить так, словно Алексей всего этого не знал. Решительно выдохнув, он повернулся и взгляд направил мимо Миши сразу на Райана. А следом протянул руку. — Он прав. Мы играем в одной команде и делим одну раздевалку. И одного Ткачёва, — пронеслось у каждого в голове. А Спунер не стал вести себя как злодей. Руку пожал и пронзительно посмотрел в глаза. Он лезть не будет, мешать не будет, но и вражда начата не им — это Алексей с первых секунд их знакомства дал понять, что на этой территории ничего, кроме войны, Спунера не ждёт. Володя зашёл прямо в момент, когда короткое рукопожатие расцеплялось, и краем глаза успел зацепить, что произошёл акт примерения. На губах мелькнула горькая усмешка: ещё подружатся, и врагом в итоге останется один Володя. Вот будет смешная ситуация. — Ну, что, всё-таки в строю? — спросил Дамир. — Здоров, полон сил и чувствую, что сегодня отгружу минимум трёху, — довольно ответил тот. По раздевалке прошёл смешливый гул: вот балабол. Но мгновенно поднявший всем настроение балабол. И летел он по льду, как птица — необычайно энергичный, заряженный, настроенный побеждать. Омичи были рады его видеть, немного испугались все, увидев в канале новость о его повреждении. Отлегло, когда сегодня заявили в старте, рядом со Спунером, который на выходе отбил ему кулак. — Это что же выходит, с Алексеем помирился? — спросил его Володя, пока другие партнёры не подошли. — С днём рождения, воробушек, — мягко улыбнулся Райан. В качестве подарка ещё пас отдал в первой же смене, и Володя за четырнадцать секунд с начала матча оформил первый гол. — Говорил, минимум три сегодня оформит, — объяснял Дамир на скамейке Звягину. — Вот и подтверждение. Надо на него играть. — Можно подумать, обычно вы справляетесь как-то в обход него. Дамир засмеялся. — Ну, я имею в виду... — Да понял, понял, — махнул Сергей Евгеньевич, обращая внимания на дальний край скамейки, где по рядам прошлась весёлая расслабленность. — А ну собрались все, на скамейке всем отдыхать, а не трепаться! Алексей потрепал Володю по шлему, внезапно, непредсказуемо даже для самого Володи. — Хорошая шайба. — Спасибо, — неуверенно ответил Володя. И долго смотрел, слишком долго. — Всё? — спросил он. — Я снова в милости? Но Алексея позвали на смену, и он, перемахнув через борт, поехал отбиваться от казахской атаки. Илья подтолкнул Володю в плечо, намекнул, что не время и не место для выяснения отношений. Несколько минут омичам пришлось играть осторожно, чтобы не пропустить на радостях, а соперник, пытающийся прийти в себя, толком не мог завладеть шайбой так, чтобы что-то успеть с ней сделать. Даже если шансы дарили, а Омск делал это направо и налево. Вот и Сеня Чистяков споткнулся на чужой синей линии, только в зону атаки успели войти. Шайбу спас, стоя на коленочке, и отдал дальше, чтобы встать спокойно на ноги. Жафяров, их резкий и быстрый технарь Жафяров, просто не сориентировался её отобрать, а Володя с замахом попытался отдать на пятак Дамиру, но промахнулся по шайбе, задел её поверху и попал в ворота. Дамир упал на колени от неожиданности, а Чистяков расхохотался позади, подъезжая к Ткачёву: — Ты имел в виду минимум три за первые пять минут матча, что ли? На скамейке ждали с почестями и тупыми шутками. Володя проехал по всему ряду, принял поздравления и повернулся на очередную глубинную мысль от подъехавшего близко к ним Жафярова: — Опять на привязи, что ли, неделю сидел, собачатина? Спунер приехал и за старое? — А ну молчать, — Володя, смеясь, легонько задел его крюком по ноге. — И так обо мне тут чёрти что уже говорят. — Так правду же! Уехал, оставив за собой шлейф володиных шутливых негодований, спунерского самодовольства и очередного соловьёвского проигрыша. Снова Алексея не восприняли кем-то важным. Старые друзья Ткачёва знали только Райана и, как и Жафяров, видимо, не знали, что они расстались. И уж точно никто не говорил им ни про какого Соловьёва. Кому он интересен-то? Большинство с ним в одной лиге играет и знать не знает никакого Соловьёва. Даже если им фамилию назвать, всё равно вспоминать придётся, о ком речь. Барыс заменил вратаря, и после пошла тяжёлая сухая игра в средней зоне, заморозившая каждого в своих мыслях по итогу взрывной первой пятиминутки. Миша вновь поймал на себя шайбу в меньшинстве, присел на коленку и не поднялся. Матч остановился — середина второго периода, последний час земного времени на льду не происходило ровно ничего, поэтому вполне возможно, что он просто уснул. Но, если судить по выражению лица, было больно. Паша Коледов наклонился к нему, интересовался, сможет ли продолжить. И, судя по всему, получив отрицательный ответ, приподнял его рукой, чтобы оставить на здоровой ноге и увезти самостоятельно. — Этого ещё не хватало, — недовольно прокомментировал Звягин. — Бойков, в третье звено вместо Гуляева. "В хоккей играют настоящие мужчины", — заиграло на арене. Алексей подвинулся, пуская Мишу в уголок ко врачу. — Вот зараза малолетняя, — прошептал Даррен. — Убить мало. — Поговоришь с ним? — попросил Володя. — Ремня дать можно? — Используй все рычаги влияния, — было сказано с усмешкой. Не собирается же Даррен всерьёз... — Ты это... — осознавший, что гарантии никакой, Володя вновь повернулся к Дицу. — Не вздумай. Кто знает, что этот мужик с ним делал, вдруг ещё навредишь этим... — И то правда. Реально, что ли, собирался ремешком Мишу отходить? Что это за "и то правда"? А Володя, пока Даррен продумывал воспитательные меры, повернулся к сидящему с другой стороны Алексею, теперь тоже пользуясь эффектом неожиданности: — А ты помнишь, как тебя возбуждал мой хоккей? Смотри на лёд, Алексей. Сегодня я сделаю счёт большим. Мы выиграем всухую, и это всё буду я один. Остановка игры, и смена Володи. Он поднялся, напоследок заглянув Алексею в лицо: — И уж постарайся быть первым мужчиной, которого я после этого встречу. И просто вышел за калитку, направляясь к кругу вбрасывания. — Выиграть тебе? — спросил Райан. — Я и так, и так забью, — ответил Володя. Он себе пообещал. Не только забить, но и в последний раз из кожи вон вылезти ради Алексея, не приняв никаких подачек от Райана. В последний раз напомнить, что он сделал выбор. Он — сделал. Не Чистяков сдал, не Жафяров нашутил, не остальные наплели — Володя прямо сейчас играл для Алексея. И всё, что тому нужно, — просто смотреть до конца, не забить в свои, дождаться финальной сирены и взглянуть на табло. Осознать, что Ткачёв забрал матч в одиночестве, оформил покер — и всё чисто ради Соловьёва. Удачно его за зад схватить в подтрибунке и просто уволочь. Володя как сказал, что будет забивать сегодня много, так и забил четыре. Он сам себе подарил все подарки. А команда ему — сухую победу. А Соловьёв — ещё грубый секс где-то в удалённом углу, где при определённом стечении обстоятельств кто угодно мог их застать за всяким. Увидеть, как позорно герой вечера тёк, как сосал чужие пальцы, уронив хоккейную защиту на пол. В экипировке и в коньках его ещё не брали, неудобно, унизительно — прекрасно. Ноги было никак не поставить, соскальзывали в коньках то одна, то другая, но чужая жестокость на весу удерживала. Алексей потянул за хвостик на джерси наверх, оголил спину, да так, что на голову Володе его собственный свитер натянул, положил руку на шею и нагнул. Стонать не разрешалось, а хотелось не просто стонать — идеально было бы орать во всё горло от кайфа. А Володя только дышал натужно и не думал дёрнуться поначалу. А потом в голове мысль проскользнула: а вдруг его насилуют, а он этого сейчас даже не понимает? Слабо ухватился ладонью за одетую ногу Алексея. — Тяжело, — проговорил. Просто, чтобы посмотреть, что будет. Алексей ногу поставил между его ног и поднял обратно, убирая натянутый на лицо свитер. А он, слезая с головы, оставил такой красивый бардак в Володиных волосах — глаз не оторвать. Да ещё и губы эти покусанные, красные, взгляд уставший, обомлевший от чужой власти. Только Алексею было доступно. Ему было предложено, и он взял. Забившего покер Ткачёва положено только ему одному. — Где тяжело? Не насиловал. Просто дикий, как и всегда, но Володе только в наслаждение. Лишь бы тогда настрой его сбить. — Шайбы забивать научился. А давать тебе так, чтобы ты стонал, нет. Научишь? — Научу. Ночью. С нормальной смазкой. Тебе больно, я же вижу. "Твою мать", — ещё хорошо, что не вслух, ответил Володин разум. — Соловьёв, блядина ты охуевшая, — больше просто не смог сдержать он себя, — знал бы ты, как сильно я тебя люблю. Почему ты ведёшь себя со мной, как ёбаная мразь? Почему игнорируешь, ревнуешь, орёшь на меня? Если тебе не наплевать на меня настолько, что ты готов вот прямо сейчас, блять, сдержаться, почему ты не сдерживаешь ни одну хуету, которую позволяешь мне каждый день говорить? Да хоть до смерти меня выеби, это не будет так же больно, как всё остальное, что ты делаешь. Такой честный взгляд в ответ, совершенно открытый, будто на эту агрессию ему есть что ответить, на каждое слово — он чист перед Ткачёвым. Как же это раздражало. — А тебе больно? Какой же тупой. У Володи никаких слов не нашлось. Только руки поднял, когда Соловьёв попытался их словить. — Не трогай меня. Алексей замер, и рука его зависла в воздухе. Володя качал головой в ответ на всё тот же искренне непонимающий взгляд. Обуяло такое отчаяние, что того и гляди расплачется перед дураком Соловьёвым, руки опустит. Он мог столько всего сказать Алексею сейчас, просто понегодовать, как-то обозначить, какую ерунду он говорит и спрашивает. Напомнить о словах любви, прозвучавших вот только что. Напомнить о всех первых шагах, которые Володя делал. Напомнить об этом матче, который Соловьёву был почти подарен, несмотря на всё, что Володю окружало в последнее время, в том числе, и от самого Соловьёва. Но только сил уже не было на это. — Я действительно не уверен, что без меня тебе больнее, чем без него. — Ещё одно слово, и, я клянусь, между нами всё, — уже на самом деле захлёбываясь, нервно ответил Володя. Его руки натягивали защиту обратно, чтобы покинуть этот разговор физически, и, как только он с этим справился, он перешагнул ногу Алексея и был тут же остановлен его ладонью на своём локте. — Я люблю тебя и боюсь тебя потерять. Вот и всё, — наконец, кажется, нащупал нужный путь Алексей. — Так любишь или боишься? Соловьёв одарил непонимающим взглядом. Может, потому и не понимает, что для него это одно и то же... — Любовь и вера бесстрашны. Без всяких но и если. Я жизнь тебе под ноги бросаю, а ты топчешься на ней и смотришь в ответ недоверчивым ебалом из-за каких-то своих страхов. Знаешь, что происходит? Это не я, а ты сомневаешься, но признаться в этом кишка тонка, поэтому ты старательно перекладываешь свои сомнения на меня, словно это я определиться не могу. Все мои старания, все мои эмоциональные силы коту под хвост, потому что ты боишься. Руку Алексей сжимал сильно — цеплялся не просто за человека, а за, наверное, последнюю возможность оставить его рядом. — Я надеюсь, что ты представишь себя на моём месте. Так же, как делаешь это с каждым, кто тебе небезразличен. С тех пор как он приехал, я стал лишь кем-то, кто его временно заменял. В глазах всех кругом. — Но не в моих. — Может быть. Но он вхож в твой дом, знает о тебе почти всё, для большинства вы или вообще не расставались, или расстались временно, и он подтверждает это, постоянно отвечая за тебя и защищая тебя перед другими. — Ну, хоть кто-то... — усмехнулся Володя, вроде бы, не зло, но с определённым намёком. — Хоть кто-то защищает. Может, делай это кто-то другой, то он бы и воспринимался мне ближе. А знаешь, что самое прекрасное в твоём вот этом вот якобы ответе на мой вопрос, почему ты ведёшь себя со мной как скотина? То, что там не прозвучало ни слова про меня. Райан говорит, другие думают, ты молчишь — а я? Я-то что в это время делаю? — Выгоняешь меня из квартиры, оставаясь там с Райаном, — напомнил Алексей. — Ага, вот сразу, как за тобой дверь захлопнулась, я прыгнул на него на глазах у Миши и Даррена — сам у них спроси, всё подтвердят. Ладно, если это всё... Володя попытался пройти мимо вновь, но Алексей не дал. Вновь схватил запястье и сразу как-то грубо вернул Ткачёва на место, сжал чуть сильнее трепимого. Володя взбрыкнул, но второе запястье так же было поймано в крепкий мужской захват. А это что-то новенькое. — Я бы нагнул тебя сейчас силой, если бы у меня была смазка. С этих пор ты обязан носить её с собой. И я куплю тебе цепочку с флаконом, которая будет на тебе на матчах и тренировках. А сейчас удовлетворишь меня другим способом. Володя весь был в мурашках, вообще весь, странно, что до лица не добрались. Это что за Лёша сейчас такой перед ним? Он такого ещё не видел. — Я неясно выразился? Подбил носком конька одну голень Володи, заставляя опуститься на коленки. Руки остались в захвате наверху, но Алексей удерживал их одной своей ладонью и больше не сжимал до очевидных синяков. Другая рука нужна была ему, чтобы за волосы на себя насадить и удержать во время резких толчков в самую глотку. Смело с его стороны. Такой секс Володя вполне приемлет, но разве он не должен базироваться на абсолютном его доверии к Алексею? Лишать воли можно, но для этого Володя должен знать, что Алексей её даже невысказанную сможет соблюсти в крайнем случае, а иначе это же просто изнасилование. Не то чтобы Володя вот настолько ему не верил, но всё-таки и отношения идиллией точно не назвать. Спасало только то, что ему до экстаза понравился такой Алексей. Ещё, говорит, смазку теперь для себя сам носишь. А иначе что, интересно? Накажет? Вот как сейчас, или хуже? Володя задыхался и плакал — реакция организма. Именинник, герой матча, в одиночку разделавшийся с соперником, теперь на коленях с руками наверх в слезах давился чужим членом. Превознесение до бога омскими восторженными трибунами и унижение до ничтожности сразу за ними. Боль от жёсткого секса пятью минутами ранее, синяки на запястьях, прорва вопросов в голове. И кончили на лицо, даже рот не дали приоткрыть, чтобы капли ими словить — Алексей хотел видеть Володю именно таким, слизывающим язычком с собственных губ. Рука осталась в волосах, Алексей то перебирал прядки, то грубовато сжимал их, другой рукой по чуть-чуть стирая с чужого лица капли и наблюдая, как Володя слизывает их с его пальцев. И смотрит снизу прямо в глаза. Алексей не сдержался: наклонился и завлёк в развязный поцелуй, натянув волосы так, чтобы не пошевелиться было. — Я боюсь тебя потерять, — шепнул он в губы, слегка хлопнув Володю по щеке, не до пощёчины, просто напоминая, кто главный. — Но я абсолютно не боюсь тебя любить. Я готов делать это жестоко, раз так надо. И правда бесстрашно. — Если вместо предъяв по поводу того, чего я не делал, ты будешь меня насиловать, я согласен. — Получил согласие на изнасилование, выходит, — усмехнулся Алексей. — Выходит, так — Выходит, так. Значит, как только я начинаю сомневаться, я иду и принуждаю тебя. Даже если причина этих сомнений в его словах, в словах других или в собственных загонах, отвечаешь за это всё равно ты. — Да, — легко согласился Володя. — С одним условием. Лёша выпрямился, но руку из чужих волос не убрал. Видимость потребительского отношения к Володе его определённым образом защищала, поэтому он и сделался выше, и волосы снова натянул, и другую руку положил на лицо, словно оценивающе его оглядывая с разных сторон. — Каким? — почти безразлично спросил он, обесценивая любые дальнейшие слова Володи. Но это его выбор. Главное, что сам Володя теперь ставил их выше всего остального, выше даже собственных чувств и хоккея: — Я жертвую собой и своим благополучием ради разрешения твоих внутренних проблем в последний раз. В ситуации с Райаном это последняя моя уступка. А значит, и отношениям поставлен таймер.