Люди

Во рту что-то шевелилось. Чужие пальцы, извиваясь, скользили вдоль языка. Джон очнулся с удушающим кашлем и тут же согнулся пополам, когда его вывернуло. Голову крепко держали, разворачивая набок. — Вот так, хорошо. Не сопротивляйся, — раздался спокойный, чуть хрипловатый голос. Джон попытался оттолкнуть незнакомца, но отяжелевшие руки не слушались. Тело ныло и дрожало от холода, хотя кожа пылала жаром. Голова раскалывалась, как будто кто-то включил в ней сирену. Он моргнул, пытаясь сосредоточиться. Невыносимо яркий свет над головой бил по глазам, и все вокруг плыло, но при этом выглядело пугающе четким — осколки на полу, перевернутый стул, и чужое лицо, склоненное над ним. Не инопланетянин, хотя боль и ослепление вполне подходили под сценарий похищения. Всего лишь хозяин квартиры: длинные седые волосы, чисто выбритый подбородок, серьезные голубые глаза. Джона снова вырвало. Он едва успел опереться на локоть, прежде чем рухнуть обратно. С губ повисли желтые нити слюны, когда он прохрипел: — Какого… хрена… тебе надо? — Пейте, — сухо велел тот, протягивая стакан воды и грязное кухонное полотенце. Потом, чуть помедлив, добавил: — Мистер Камински, если вы уж решили спиться до белой горячки, может, хотя бы не делайте этого в одиночестве? У нас уже есть проблема с мышами. Не хватало еще только вашего гниющего трупа. Джон вытер рот полотенцем, опершись ладонью о пол, и поморщился, почувствовав, как в кожу впиваются мелкие осколки стекла. — Почему… вы здесь? — процедил он. — Услышал грохот. Поднялся проверить. Когда вы не открыли дверь, я позволил себе воспользоваться запасным ключом, — ответил Бон Джови, с беззастенчивым видом поправляя идеально выглаженную рубашку. — Нашел вас на полу. Остальное, думаю, и так понятно. — Уходите. Джон попытался подняться, ухватившись за столешницу, но ноги не держали, а комната завертелась, как бешеная карусель. — Эй, эй, — старик подхватил его под мышки, удерживая от падения. — Убери руки! Мне не нужна помощь, — огрызнулся Джон, безуспешно пытаясь вырваться. — Вы это очень убедительно демонстрируете. Игнорируя сопротивление, старик дотащил его до кровати и аккуратно уложил. — У меня нет денег, — пробормотал Джон, заливаясь на бок. — Да что вы говорите. Я все ждал, когда вы мне об этом скажете. — Старик склонился, чтобы стащить с него ботинки. — Я рассчитывал на арендную плату еще на прошлой неделе. Но, — он вздохнул, — полагаю, могу подождать… пару дней. Джон с трудом назвал дату, которая ему казалась достаточно отдаленной. — Прекрасно, — пробурчал Бон Джови, отступая. — Что же это за напасть такая, что ни жилец, то алкоголик. Джон хотел ответить что-то колкое, но не успел — вязкая темнота затянула его в черную воронку. Когда он очнулся снова — через минуту? час? — в комнате царила полутьма, рассеянная тусклым светом торшера. Джон обнаружил, что его укрыли пыльным шерстяным одеялом, которое он держал в дальнем углу шкафа на случай холодов. Мысль о том, что хозяин квартиры рыскал по его вещам, заставила его содрогнуться. Бон Джови все еще был тут, сидел в кресле под лампой с книгой в руках. — Проснулись? — спросил он, отрываясь от чтения. — Как самочувствие? — Хреново. — Не удивительно. Ударились головой, да еще и алкогольное отравление. Я могу вызвать скорую, если… — Нет! — поспешно оборвал его Джон. Голос дрогнул, и он тут же откашлялся. — Никакой скорой. — Как хотите. Но шишка у вас знатная. На вашем месте я бы все же показался врачу. Джон потянулся ко лбу, чтобы ощупать место удара, но замер на полпути: его ладонь была перемотана бинтом. — Это вы…? — Ага, — коротко отозвался хозяин, перелистывая страницу. — Вытащил осколки, промыл порезы. Не благодарите. Джон уставился на него с подозрением: — Зачем? — Чтобы не началось заражение. — Нет, я про другое. С какой стати? Вы что, гребаный добрый самаритянин? Проповедуете «Жизнь молитвами»? Бон Джови едва заметно усмехнулся, взгляд его остался спокойным. — Разве это не то, что сделал бы любой нормальный человек? — Нет, — выплюнул Джон. — Вы даже не представляете, кто я такой. — И кто же вы? Ответ вертелся на языке: Хоумлендер. Сколько бы он ни отдал, чтобы стереть это самодовольное выражение с лица старика, чтобы увидеть животный ужас в его глазах… но какой в этом смысл? Все было бы кончено в одно мгновение. — Уборщик, — наконец выдавил он сквозь стиснутые зубы. Как он и ожидал, старика это совершенно не впечатлило. — Благородное занятие, — спокойно заметил Бон Джови, без намека на иронию. — Увы, его часто недооценивают, как и многие действительно важные вещи. Джон хотел было съязвить, что это «благородное занятие» — просто стерилизованная форма рабства для неудачников, но неожиданно для себя спросил: — Какие еще «важные вещи»? — Вы и сами знаете. — Нет. Скажите мне. — В другой раз, — ответил Бон Джови, захлопывая книгу. — Вам сейчас нужно отдыхать. Как только почувствуете себя лучше, заглядывайте. Поговорим, если вам все еще будет этого хотеться. — Он выключил торшер и поднялся с места. — Мне пора открывать магазин. Я пришлю Кэсси вас проведать попозже. — Кэсси? — Джон нахмурился. — Моя дочь. Вы знакомы. — Она же слепая. — Слепая, — согласился Бон Джови. — Но не сбрасывайте ее со счетов. Она видит куда больше, чем кажется. — Мне не нужна нянька, — буркнул Джон, отворачиваясь. — Отлично, потому что она не нянька, — улыбнулся старик. — На стойке я оставил чай и бутерброды, если проголодаетесь. Постарайтесь остаться в постели. И… никакого алкоголя. — Странный вы человек, — бросил Джон, не оборачиваясь. — Как и вы, мистер Камински. Как и все мы. Дверь закрылась за ним мягко, почти беззвучно. В наступившей тишине Джону вдруг почудилось, что где-то внизу, в недрах дома, кто-то перебирает струны старой гитары. Этот звук медленно растворился в его сознании, пока он не провалился обратно в сон. Когда он очнулся, солнечный луч пробивался сквозь узкую щель между занавесками, разрезая комнату пополам. Его голова тоже раскалывалась на две половинки. Череп пульсировал тупой, глухой болью, отдававшейся откуда-то из глубины — от места удара. Об угол стола? Пол? Он не мог вспомнить. Все, что было до того, как он отключился, стерлось начисто. Боль опоясывала его череп, сжимая лоб и виски, а затем опускалась вниз, по затылку и шее. Как шлем, надетый слишком туго, который невозможно стянуть. Во рту стояла сухость, на языке — привкус желчи. Джон медленно сел, держась за краешек кровати. Тошнота поднялась к горлу, но он проглотил ее обратно — отказывался опустошать желудок в спальне. Да и, честно говоря, в нем, кажется, уже ничего не осталось, что можно было бы вырвать. Слава богу, воскресенье. Никакой работы. Раньше воскресенья означали роскошные обеды, фотосессии и громкие имена за одним столом. Теперь все это превратилось в бесконечное листание Twitter, где каждая новость била его в живот, и бесцельное переключение кабельных каналов, на которых дикторы озвучивали заголовки, методично разрушавшие его мир. Даже смешно, как это его до сих пор не «отменили». Разве это не так обычно происходит? Кто-то на вершине Олимпа оступается, и толпа, с удовольствием фотографируя его падение, давит хэштегами и твитами, пока от упавшего не остается ничего, кроме мокрого пятна. Но, конечно, он снова оказался исключением. Имя Хоумлендера все еще не сходило у них с уст. Только теперь слова, которыми его называли, звучали иначе. Больше не «герой», не «защитник», не «спаситель». Нет-нет. Теперь он был «обманщиком», «убийцей», «монстром». Кое-кто доходил до «Антихриста». И да, сравнения с Гитлером были повсюду. С Гитлером, твою мать. Они свалили на него все грехи, какие только могли выдумать. Политические интриги, о которых он даже не слышал? Конечно, это Хоумлендер. Войны на другом конце света, которые унесли тысячи жизней? Ясное дело, виноват он. Когда-то он мог бы надавить на Сейдж, чтобы она разрулила этот бардак, но после потери сил, Сейдж, запертая в своем опустевшем разуме, могла лишь бессвязно бормотать, пуская на воротник слюни. Так что оставалось только наблюдать, как мировые лидеры по очереди выступают с обличающими речами, а журналисты роются в его прошлом, вытаскивая на свет все, что только можно продать. Тейлор Свифт даже выпустила хит, посвященный ему, — Striped & Starred («Звездно-полосатый»). Как остроумно. Может, лучше Stripped & Scarred («Раздетый и израненный»)? Netflix, конечно, уже снимал документалку — высосанное из пальца «разоблачение» с участием Звездочки, Слепня и тех, кого он когда-то даже взглядом не удостоил, но кто теперь с радостью накручивал себе очки, поливая его грязью. Создатели документалки дразнили публику «особым гостем». Мэйв, конечно. Или… Райан. Господи, только не Райан. Мысль о сыне скручивала желудок в тугой узел. Он слишком хорошо знал этих стервятников. Они уже наверняка кружили над его мальчиком, облизываясь в предвкушении момента, когда смогут вонзить в него когти. Когда выволокут его перед камерами, чтобы устроить шоу — публичное отречение от отца. Их вопросы будут вылизанными, липкими, улыбки — фальшиво-сочувственными. «Расскажи, Райан, папа тебя когда-нибудь обижал? А может… трогал?» Любая грязь, любая гадость — все, что можно раздуть до бесконечности. Лишь бы собрать просмотры, взвинтить рейтинги и удержать аудиторию у экранов. Слава богу, пока Райан был в тени. Кто бы ни прятал его сейчас, этот кто-то делал все правильно. Уберегал мальчика от всей этой мерзости. Хоть одно утешение в этом нескончаемом кошмаре. Ненависть публики, как оказалось, делает тебя куда популярнее, чем любовь. Огонь, зажженный Звездочкой, разросся до адского пекла, и теперь его имя звучало повсюду. Он был знаменит, как никогда, но совершенно не так, как раньше. Он не мог смотреть на это. И не мог отвернуться. Его разбирали по кусочкам, методично, без жалости. На месте героя осталась только гротескная карикатура. Годы службы, жизни, которые он спас, — все это больше не имело значения. Его наследием стало не величие и не благодарность. Только кровь и руины. Они поклонялись ему как богу, посланному, чтобы спасти их. А потом распяли, когда он перестал соответствовать их образу. Он был как Иисус. Только в отличие от Иисуса, его не ждали ни вознесение, ни искупление за стеной боли. Вместо этого он нырнул в тьму с головой — в ад, созданный людьми, где свет его свершений угасал в пылающей пустоте. В первые недели после побега это почти убило его. Даже здесь, в заброшенном городке на краю ничего, он ощущал их ненависть, как электрический разряд, как бесконечный цикл своей публичной казни, где смерть никогда не приходила и не спасала от унижения. Но с месяцами чувства притупились. Почти. Оказывается, даже к этому можно привыкнуть. Он зарыл лицо в ладони, пальцы впились в кожу. Со стоном он поднялся, распахнул занавески и зажмурился от бледного света, потоком заполонившего комнату. Постель не хотела его отпускать, но мочевой пузырь решил иначе. Зеркало ванной встретило его лицом незнакомца. Синеющая шишка на лбу, темные круги под глазами, мучнисто-бледная кожа, — будто он не видел солнца целую вечность. Щетина, трехдневная, жесткая, делала его почти неузнаваемым. Он сплюнул в раковину, соскреб горький привкус рвоты зубной щеткой, пока вода с шумом уносилась в слив. Потом прошел на кухню. Та была подозрительно чистой. Перевернутый стул стоял на своем месте, на полу не было ни пятнышка и гора грязной посуды в раковине исчезла, уступив место аккуратным стопкам тарелок в шкафу. В воздухе едва уловимо витал запах лаванды. Его челюсть сжалась. Гребаный Бон Джови. Старик не только оттер пол от его рвоты, но еще и перемыл всю посуду — несомненно, с тем своим снисходительным видом. Да, технически это была его квартира. Но врываться вот так, нарушая его личное пространство? Обращаться с ним, как с каким-то благотворительным проектом? Внутри поднималось жгучее унижение. На стойке у чайника стояла тарелка с бутербродами, завернутая в пластик. Что это, мирная оферта? Джон поморщился. Как будто он станет есть что-то, что трогали руки этого типа. Не раздумывая, он вытряхнул содержимое тарелки в мусорное ведро. Вместо этого он наполнил стакан водой, выдул его залпом, насыпал себе миску хлопьев и уселся за стол. На экране телевизора включился CNN. Джон выставил звук на минимум. Нога непроизвольно дергалась под столом, пока знакомая заставка мелькала на экране. Показывали репортаж о суде над Зажигалкой. Картинка была зернистой, но детали выдавались отчетливо: как она, спотыкаясь на каждом слове, мямлила что-то, вытирая слезы. Никакого следа от ее прежнего бойкого красноречия. Выглядела она тоже ужасно: этот неуклюжий пучок, эта убогая блузка с бантом — она что, пыталась сыграть на жалости? Не сработало. Тридцать восемь лет. С ее сердцем не дотянет и до пяти. Джон медленно прожевал ложку хлопьев, глядя на ее заплаканное лицо. Надо отдать должное: Зажигалка оставалась ему верной до конца. Когда весь мир отвернулся от него, она каким-то чудом нашла того скользкого адвоката, который помог ему исчезнуть. Он должен был что-то к ней чувствовать. Жалость? Благодарность? Но в душе было пусто. Разве что где-то глубоко, почти на дне, тлел слабый отголосок сожаления. Но в остальном — ничего. Совсем ничего. Ложка застыла на полпути ко рту, когда он снова уставился на экран. Как он до такого докатился? Мир должен был стоять перед ним на коленях, а не поворачиваться к нему спиной. Его челюсть дрожала, пока он жевал, а на языке разливалась отвратительная, приторно-сладкая химия хлопьев. К середине репортажа его терпение лопнуло. Он выключил телевизор. Когда Джон смотрел это впервые, его передергивало от злости. Во второй раз это было унылое зрелище. Он посмотрел в окно. Ветер гнал листья и обрывки бумаги, закручивая их в хаотичные спирали. Облака неслись на север, дразня небесно-голубыми разрывами в серой массе. Может, выйти на прогулку? Идея увяла так же быстро, как пришла. После тяжелой ночи его тело было неподатливым, словно вырезанным из дерева, а головная боль никак не унималась. Телефон все еще лежал на столе. На автопилоте он потянулся, разблокировал экран… и замер. Чат с Райаном был открыт. Два сообщения — прочитанных, но неотвеченных. Крис Луис: привет Крис Луис: ну что, уже собрали 4 тонны? Блять. Сколько же он выпил, чтобы совершить настолько идиотский, настолько безрассудный поступок?! Джон быстро закрыл чат и проверил активность. Слава Богу, больше ничего: никаких лайков, никаких комментариев. Никакого компромата. Можно сказать, легко отделался. Сообщения, в сущности, невинные. Могло быть куда хуже. Он мог проебать все свое прикрытие. И все же тревожный звоночек прозвучал. Он больше не мог позволить себе таких промахов. Одно из двух: или удалять аккаунт, или бросать пить. Выбор не из сложных. Против воли он снова открыл чат. Имя Райана на экране вызывало странное ощущение — глухую боль в груди, словно кто-то натянул тонкий хрупкий мост, на который он сделал первый шаг. Конечно, Райан не ответит. Он слишком умен, слишком осторожен, чтобы ввязываться в переписку с незнакомцем из интернета. Даже с таким обаятельным, как «Крис Луис» — серфер, гитарист и свой парень. Но мысль о том, что он все еще мог до него достучаться, не отпускала. Слабая надежда, еле мерцающий огонек. Если он захочет, он может написать. И Райан это увидит. Джон сглотнул. Однажды он уже пережил агонию, думая, что потерял Райана навсегда. Тот день до сих пор жил в его памяти: перекошенное, изуродованное Вирусом лицо его сына, черные нарывы, удушливый кашель. Райан задыхался, изо рта вытекала густая, мерзкая субстанция. Зрелище, которое ему никогда не забыть. Только это и стало причиной, почему он не остановил Солдатика. Почему позволил ублюдку взорвать себя и лишить способностей всех суперов в городе. Это был не расчет, не продуманное решение. Чистый инстинкт. Животный, иррациональный. Паника. И что-то еще, чему он до сих пор не мог дать имени. Повторил бы он этот выбор, будь у него время обдумать его? Скорее всего, нет. Он не стал бы ставить все на карту ради сына, который его предал, который смотрел на него с отвращением. Ради чего? Его наследие и так было уничтожено. И в плохие дни Джон горячо сожалел о своем решении. Его жертва ничего ему не принесла. Он остался без сил и без сына. Но в тот момент? В тот момент, когда он увидел, как Райан поднимается на ноги, когда на долю секунды их взгляды встретились, он ничего не стал бы менять. Ничего. Осознание того, что Райан будет жить, что он спас его, наполнило его до краев. Заполнило счастьем — диким, безудержным счастьем, которого он не чувствовал уже очень, очень давно. Счастьем, которое продлилось ровно до того момента, когда он попытался активировать лазерное зрение. Он закрыл чат. В пальцах все еще ощущалась дрожь напряжения. В тишине раздался звонок в дверь. Он его проигнорировал. Звонок повторился, а затем сменился едва различимым звуком ключа, поворачивающегося в замочной скважине. Ладонь сама собой сжалась в кулак. Бон Джови упоминал что-то о том, чтобы прислать сюда свою слепую уродку. И, конечно, вот и она. Уже стучит своей проклятой тростью по полу. Тук. Тук. Тук. — Эй? — прозвучал ее голос, мягкий и неуверенный. — Мистер Камински… вы здесь? Он не шелохнулся, затаил дыхание. Может, уйдет, подумал он. Но нет. Тупая, настойчивая тварь. Шаги становились громче. Она приближалась медленно, словно монстр из ужастика, пока он замер, в надежде остаться незамеченным. Чувство отвращения поднялось в его груди. Не только к ней, но и к себе — за то, что он сидит, как крыса в норе, и слушает, как она вторгается в его жалкое царство. — Мистер Камински? Он хмыкнул про себя. Да, он теперь "Эрик Камински". Король мусорной империи. Живой труп. Непобежденный герой... что теперь работает уборщиком и нюхает свои гребаные проблемы на дне бутылки. В проеме, отделяющем кухню от спальни, появился тонкий силуэт. Худющая, с бледной кожей и подернутыми дымкой глазами, которые смотрели в пустоту. Длинные каштановые волосы спутанными прядями спадали на узкие плечи, застиранная юбка до пола шуршала по грязному линолеуму, в свободной руке болтался коричневый бумажный пакет. — Мистер Камински, — повторила она, на этот раз с уверенностью, словно знала, что он был прямо перед ней, хотя ее лицо было чуть повернуто в сторону. — Папа попросил, чтобы я вас проведала. — Ну что ж, проведали, — коротко бросил он. — Теперь можете валить. Ее голова медленно повернулась на звук его голоса, дымчатые глаза продолжали смотреть поверх его макушки. Губы сложились в тонкую улыбку, будто его ответ ее позабавил. — Папа упомянул, что вы чрезвычайно милы. Я принесла вам ибупрофен, на случай, если у вас нет лекарств. Вчера папа не нашел у вас аптечки. А еще немного еды. Она подняла бумажный пакет и протянула его ему. Джон не пошевелился. В комнате будто стало тише. Выдержав короткую паузу, она наклонилась и осторожно поставила пакет на пол. — Здесь то, что я готовила сегодня для нас с папой. Можете вернуть контейнер, когда будет удобно. В ближайшее время он нам не понадобится. Джон фыркнул. — В этом нет нужды. Забирайте его с собой и проваливайте. — Вы поправитесь быстрее, если поедите, — возразила она, неверно истолковав его слова. — О, не переживайте за меня, — усмехнулся он криво. — Я найду, чем перекусить. Только не вашим собачьим кормом. Ее голова чуть склонилась в сторону, будто она разглядывала его — что, конечно, было невозможно. — Раз уж вы об этом упомянули... разве собачий корм — не то, чем вы питаетесь? Все эти замороженные обеды… Он подался вперед, глаза сузились. — Вы что, черт возьми, роетесь в моем мусоре? — Нам это ни к чему, — ответила она без тени смущения. — Лестничный пролет пропах ими насквозь. Запах трудно с чем-то спутать. Когда умерла мама, мы тоже выживали на этих обедах. Вы, кажется, любитель говяжьего рагу с картошкой? Мне нравилась курица по-тайски. — Впечатляет, — ядовито процедил он. — Что еще вы можете унюхать? Может, что пора сваливать? Она вздохнула и переложила трость из одной руки в другую. В ее голосе появился едва заметный укор. — Мистер Камински, вы снимаете у нас квартиру. Наш договор содержит определенные условия — я полагаю, вы о них знаете. У нас есть право выселить вас с месячным предупреждением. Я не говорю, что мы собираемся это сделать, но немного любезности с вашей стороны было бы разумным. — Любезности? — прошипел он. — Как насчет того, чтобы вы проявили ее первыми и перестали вламываться сюда, когда вам вздумается? — Вы не ответили на дверной звонок, — возразила она. — Кто может гарантировать, что после вашего... ночного эпизода вы не лежите в коме? Или не захлебываетесь рвотой? Снова? — О, вам бы это понравилось, правда? Ее лицо на мгновение застыло в замешательстве. — Понравилось? — Конечно, — огрызнулся он. — Так вы могли бы избавиться от алкаша, который воняет дешевой едой и не платит аренду. Она молчала несколько секунд, а потом мягко произнесла: — Мистер Камински, плохие вещи могут случиться с каждым. Если у вас проблемы с деньгами, просто скажите. Мы что-нибудь придумаем. И в принципе, если хотите поговорить, о чем угодно, — мы всегда готовы выслушать. — Выслушать? — он коротко рассмеялся. — О, мне так нужны проповеди от слепой девчонки и ее добренького папаши. Я уже наелся вашего сочувствия по горло. Она не изменилась в лице. — Как хотите. В любом случае, еду я оставлю. Если не съедите — выкиньте. Приятного дня. Она повернулась с достоинством и, осторожно постукивая тростью, направилась к выходу. Джон опустил взгляд на пакет. Потом пнул его ногой.