Как Луна, Земля и Солнце

      Чан как-то сразу понравился Джисону. Может, не в первую минуту, потому что пугливый робкий омега при знакомстве с другими трейни держался особняком, но на первой тренировке Хан уже точно смотрел на Чана полными восхищения глазами — таковой была его впечатлительная романтичная натура. А дальше на омегу градом посыпались события, которые только сильнее погрузили его во влюблённые грёзы, и Джисон, подхваченный волной вдохновения, все свои чувства принялся вкладывать в песни.       Директор изначально представил Джисона как композитора, поэтому в глазах Чана, как считал сам омега, он поднялся на новую ступень. Но Хан даже представить себе не мог, что директору в голову придёт очередной эксперимент и он решит на пробу объединить его и другого трейни, Чанбина, в юнит вместе с Чаном. И омега даже не подозревал, что они удивительно легко сработаются.       И когда они втроём вошли в состав группы, которая в будущем должна была дебютировать, и директор начал всё чаще их хвалить, вселяя в сердце Джисона надежду на успех, Хан, до этого плывущий по волнам эйфории, нырнул в неё с головой.       Чан по большей части действительно был таким, каким его видел Джисон: всем всегда помогал, со всеми был приветливым, а ещё был кладезем редчайших музыкальных данных, которые с помощью трудолюбия и бесконечной практики к двадцати годам вывел на профессиональный уровень. Разве что Чан скрывал свою «слабую», человеческую сторону и, когда на него накатывало чувство безысходности, всегда уходил подальше, чтобы поплакать в одиночестве. Но Джисон сразу разглядел печальную личность Чана и в минуты его отчаяния всегда стремился как-то приободрить непомерно сильного духом альфу.       Хан не учёл одного: если в моменты срывов поддерживать Чана он мог, то повлиять на его чувства — нет. А альфе по канону всех драматично-сопливых мелодрам нравился высокий тощий омега, который никогда не привлекал к себе внимания и в целом создавал впечатление не особо талантливого музыканта. Что Чан в нём нашёл, Хан понять не мог.       Осознание того, что его чувства безответны, вырвало Джисона со дна тёплого моря и со всей силы швырнуло в утёс из обиды, злости и боли. Хан знал себе цену и никак не мог смириться с тем, что серый воробушек сумел заполучить внимание самого чудесного альфы агентства.       Но Джисон ничего не мог с этим поделать: он продолжал слышать шепотки Чана и Сынмина, когда после тренировок спускался по лестнице чёрного входа, видел их переглядки во время репетиций, но просто не мог им навредить. Потому что Чан светился — настолько был одухотворён отношениями с Сынмином — и у Хана рука не поднималась стереть с лица альфы улыбку: она ему и так досталась большой ценой.       А потом Джисон узнал, что дебют планируется совсем скоро и что он будет в одной группе не только с Чаном и Чанбином, но и с Сынмином, ловким изящным Минхо, с которым Хан успел сдружиться, с высоким милым Хёнджином — омегой с заразительным смехом — австралийцем Феликсом и маленьким очаровательным Чонином. А ещё через несколько дней директор собрал всю группу и объяснил, что в ближайшем будущем они переедут в другое, более просторное общежитие, и жить станут не просто как группа, а как стая.       И Джисон понял, что, кажется, он встрял по самые уши — запутался в водорослях некогда тёплого моря своих чувств. И эти водоросли утягивали его всё ниже, ко дну, заставляя захлёбываться в мутной теперь воде.       Спал он очень тревожно. Помогали Минхо и трогательный в желании всем помогать Феликс. Минхо часто наведывался к омегам в спальню, приносил им что-нибудь вкусное, рассказывал забавные истории, и часто они втроём так и засыпали вместе на кровати Джисона.       Немного отпустило, когда у Чана начались какие-то проблемы с Сынмином. Да, Хан корил себя за эгоизм и ревность, но его омега каждый раз при мысли о том, что Чан мог порвать с Сынмином, со злорадным восторгом поднимал голову. Джисон его давил изо всех сил, но ему, семнадцатилетнему юноше, было не так уж и просто справиться с внутренним зверем, поэтому в один из вечеров Минхо силой вытащил омегу из переполненной ванны и, завернув в полотенце, отнёс его, рыдающего, к себе в спальню. — Хани, Хани, — шептал Минхо, поглаживая омегу по голове и давая Джисону почуять себя.       Он знал, что нарушает правило на первых порах не выпускать свои феромоны, но не мог по-другому успокоить омегу. Тот по какой-то причине впал в жуткую истерику и, если бы по счастливой случайности они не оказались дома вдвоём, вся стая уже точно ломилась бы к Минхо. — Хани, ты меня слышишь? Что стряслось? Хани, — шептал Минхо, обнимая Джисона и прижимая его к запаховой железе.       Тот, надышавшись альфьего запаха и немного придя в себя, громко сопел и, вздрагивая, пытался выдавить из себя какие-то слова, и только через несколько минут Минхо удалось сложить их воедино: «Чан нравится мне, но я не нравлюсь ему. И я так больше не могу».       Минхо тогда удивлённо взглянул на Джисона и, помолчав, сказал так, будто это разом решало все проблемы омеги: — Так мы же без пяти минут стая!..       Хан от этих слов только снова расплакался и попытался отодвинуться от альфы, крича, что тот ничего не понимает и, вообще, лучше бросил бы его там, в ванне, и дал утопиться.       Вот тогда и случилось кое-что из его списка под названием «первое». Потому что Минхо с силой притянул омегу к себе и поцеловал его жёстко, властно — так, как в подобной ситуации не стоило бы целовать, но так, как лучше всего подходило Хану, потому что он сразу затих, сглотнул последние капли истерики и начал отвечать на поцелуй. Неумело, но жарко, с благодарностью. — Теперь послушай меня, — начал Минхо, оторвавшись от губ Джисона. — Мы — стая, пусть и неофициально, но стая, я это чувствую. И я тебе это не просто так говорю. Здесь у всех нас есть шанс быть друг с другом, поэтому раньше времени не закапывай себя и своё очарование, ладно?       Хан внезапно для себя улыбнулся, когда Минхо мягким движением пальца поддел кончик его носа, и шепнул неловкую благодарность, на каком-то особом уровне — уровне генетической памяти — поняв, что нужно сделать. Поэтому наклонился и ткнулся носом Минхо в ладонь. А тот удивлённо, смущённо взглянул на Джисона и осторожным движением погладил его по запаховой железе, обещая, что будет рядом.       Минхо, казалось бы, не сказал Джисону ничего особенного, но в то же время вселил в него такую уверенность, что омега, как только представилась возможность, решил попытать счастье. К тому же, вечером того дня Минхо шепнул Хану, что у него есть все шансы, потому что Чан с Сынмином помирились и теперь их вожак в прекрасном расположении духа. Джисон не переставал поражаться тому, что Минхо каким-то непостижимым образом всегда всё обо всех знал.       Вообще, не в характере Хана было кривить душой, но его омежье чутьё подсказывало, что, если предстать перед Чаном слабым и испуганным, альфа не сможет отказать в ласке. Поэтому он, махнув рукой, со внутренним торжеством наврал, что его мучает тревога и ему жизненно необходимо остаться на ночь под защитой главного альфы.       И ведь сработало! Чан не только с готовностью пустил Хана под своё крыло, но и поцеловал его, когда Джисон проболтался о своих желаниях. И настолько этот поцелуй ударил по растревоженным нервам внутреннего омеги, что Хан даже не подумал испугаться, когда в спальню внезапно вошёл Чанбин, тем более, что они до этого не раз целовались. И вообще… В тот момент, когда его омега потянулся руками к замершему на пороге альфе и внезапно издал хныкающий звук, Джисон наконец-то осознал, насколько на мозг влияет жизнь в стае. Потому что понял, что ему нужен и Чанбин тоже, что этот сильный альфа едва ли меньше нравится ему. Вот так по-глупому внезапно Джисон дошёл до этой мысли и так же внезапно готов был отдаться им прямо там. Ему не было страшно или неловко — Хан просто чувствовал, что его внутренний омега выбрал именно этих двух альф и никому другому не захочет вручить девственность своего хозяина.       Поэтому он, конечно, расстроился, когда Чанбин и Чан остановили его от поспешных действий и довели до оргазма одними только руками. И потом ушли в душ додрачивать друг другу! И продолжали ему мягко отказывать, ссылаясь на занятость, на то, что скоро в общежитие вернутся остальные, и придумывая ещё кучу нелепых причин.       И теперь Джисон времени зря не теряет: воспрянув духом после наставлений Минхо, он теперь больше не останавливается. В попытках соблазнить альф он идёт напролом: вечно затаскивает их в укромные уголки общежития, там совсем уже бесстыдно целует, а в студии вообще берёт приступом: усаживается Чану или Чанбину на колени и трётся ягодицами о пах. В общем, изводит их как может, мстя за постоянные отказы, но так ничего и не добивается, и в конце концов его терпение лопается с противным резким звуком порвавшейся струны. Правда, на деле противным оказывается сопение Джисона, когда он, одержимый очередной идеей, десять минут пытается открыть запертую дверь в ванную, куда ушли Чан с Чанбином. — Хан! — раздаётся крик Чанбина. — Это опять ты?       Джисон горделиво пропускает мимо ушей вопрос альфы и продолжает ковыряться в замочной скважине. — Да я знаю, что ты! — снова слышит Джисон голос Чанбина. — Ты долго нас будешь изводить? — До тех пор, пока не откроете! — обиженно отвечает омега. — А хотя уже не нужно! — он со всей силы дёргает дверь и та наконец поддаётся. — А вы долго будете бегать от меня?!       Джисон врывается в ванну и застывает на пороге — только дверь захлопывает от греха подальше: под струями воды стоят альфы, хотя стоят — это не вполне точное описание. Потому что Чанбин-то стоит — так, как всегда стоят люди, — а вот Чан — нет. Он устроился на коленях и — о великие предки! — отсасывает Чанбину. — Да вы совсем охуели?! — взрывается Джисон. Ярость накрывает его: он уламывался, чтобы соблазнить альф, а тем, видимо, это не особо и надо было, потому что они преспокойно трахались друг с другом!       Омега бросается к Чану и Чанбину и, оттолкнув их друг от друга, вклинивается между ними. — Это что ещё за приколы?! Если не хотите меня, так бы сразу и сказали, а не водили за нос!       Джисон, полный негодования, аж краснеет, и, похожий на злобного воробушка, совсем не пугает. Особенно когда поскальзывается и падает на мокрую плитку. — Да ёб твою мать! — вскрикивает Джисон и начинает стягивать с себя одежду. — Только, блять, чистую надел, а теперь снова в стирку, потому что извозил в какой-то хуйне!       Он кричит что-то ещё, отвернувшись от альф и размахивая руками, и вздрагивает, когда чувствует, как Чан прижимается к нему сзади. — Так давай эту «хуйню» отмоем, — проговаривает он низким бархатным голосом, от которого волосы на загривке Джисона поднимаются так же быстро, как и кое-что внизу. — Вот именно, — вторит ему Чанбин, прижимаясь сбоку, и Хан, окутанный возбуждёнными феромонами аж двух альф, сдаётся. — Мы так хотели уберечь нашу хрупкую маленькую птичку, — воркует Чанбин на ухо Джисону. — Но птичка сама пришла в сети. И теперь не отвертится.       Омега вздрагивает, когда Чан обхватывает его за талию и, приподняв, относит в душ. Сердце ухает вниз, когда Чан вжимается в него сзади, а Чанбин — спереди, и в голове на мгновение мелькает страх, но между ног становится ужасно мокро, когда Джисон позволяет своему омеге полностью почуять родные запахи своих альф.       Он в надёжных руках. Он им всё это время мечтал отдаться, и теперь, когда этот момент наконец-то настал, Хан не упустит шанса. — Наш драгоценный омега так хочет нас, что не испугался наших альф, которые могут затрахать его до обморока, — шепчет Чанбин, кружа пальцами по мокрой головке Джисона. — Да мы и сами не против, — ухмыляется Чан, проходясь пальцами между его ягодиц, — а не только наши альфы. — Да подождите вы! — скулит Джисон, из последних сил сопротивляясь, чтобы сохранить хоть немного омежьего достоинства. — Теперь мы больше не будем ждать, — качает головой Чанбин, приподнимая голову Хана за подбородок. — И тебе понравится, птичка.       Джисон снова вздрагивает, когда ловкие пальцы Чана проскальзывают внутрь и начинают настойчиво его растягивать. А когда он наконец медленно протискивается членом между мокрых мышц, вообще жалостливо стонет и растекается по плечу Чана, потому что низ живота мучают мелкие судороги и ноги совсем не держат.       И тогда Чан резким движением подхватывает Джисона под бёдра и, оторвав от пола, разводит его ноги как можно шире, чтобы Чанбин мог видеть возбуждённый омежий член и влажные мышцы, послушно растягивающиеся вокруг члена своего альфы. А потом Чан ненадолго выходит до головки, а Чанбин резким сильным движением насаживает Хана на вожака, и вскрик замирает в джисоновом горле, и выходит наружу сдавленным сипением, потому что Чан как будто достаёт до его лёгких.       Чан мурлычет омеге на ухо какие-то нежные слова, среди которых его поехавший мозг едва может различить «хороший мальчик», «делаешь мне так приятно» и «так хорошо справляешься», и внутренний омега ещё податливее расплывается в чановых руках, потому что ему невероятно сильно хочется быть самым прекрасным для своих альф.       Чанбин прижимается ближе, переглядывается с Чаном и внезапным слитным движением сдёргивает Джисона с члена вожака и опускает его на свой. Хан вскрикивает и невольно сжимается, румянец разгорается на щеках с новой силой, пока Чанбин глубоко вбивается в его нутро, а Чан пристраивается сзади и трётся о ягодицы. — Бин… Бини, я больше не могу!.. — скулит Джисон, откидываясь на грудь Чана. — Я больше… А-ах! А-а!..       Он взвизгивает и заходится резкими фальцетными стонами, потому что Чан трёт пальцами кожу под джисоновым копчиком, а затем погружает внутрь три пальца один за другим. — Вы… что… Вы что творите!.. Блять! Нет, не так глубоко, пожалуйста, не так глубоко, не… та… ккк!.. Ммххх!..       Джисон стонет, уже не понимая, приятно ему или больно: это, скорее, пограничное чувство — когда сверху к паху мышцы проскребает судорогой, а снизу вверх нарастает блаженное тепло. И когда два ощущения достигают общей точки, они поражают белой вспышкой, поглощая разум и все существующие чувства.       Хан продолжает дёргаться в руках альф, ловя судорожные оргазмы, его тело ломает, но ломает приятно, пока Чан и Чанбин попеременно загоняют в него свои члены. Джисон, ослабевший, но довольный, не мозгом — обострившимися до предела ощущениями различает, кто из альф где. Вот Чан несколько раз толкается, достигая бархатной глубины, а вот уже Чанбин врывается внутрь, не доставая до самой глубокой точки, но растягивая почти невыносимо.       Джисон чувствует себя невероятно лёгким, почти невысомым — так просто альфы перебрасывают его друг на друга. — Джисон, мой любимый, мой дорогой, я хочу тебя… — шепчет Чан. — Я тоже, позволь и мне!.. — втроит ему Чанбин, мешая слова с восторженными рыками.       Джисон открывает рот, чтобы объяснить им, что он и так уже их, причём давно, едва ли не с первой встречи, но только зажмуривает глаза и кивает, когда наконец-то понимает.       Альфы не как омегу его хотят, они не хотят сделать его своим — они жаждут стать его, потому что готовы преклониться перед ним как перед своим мужем.       Джисон замирает, глуша в горле отчаянный всхлип, когда альфы почти одновременно кусают его по обе стороны от шеи и Чан содрогается, наполняя омегу своим жаром, а Чанбин, не выдержав, пачкает и без того грязный живот Хана. — Поставьте меня, — куксится Джисон, наблюдая за поцелуем своих альф, и, когда альфы его отпускают, усаживается на плитку, подставляясь струям воды.       Ноги его не держат, во всём теле чувствуется слабость — не самое приятное чувство, когда ты один, но терпимое, когда у тебя есть парни, которые носят тебя на руках.       Джисон недовольно морщит лоб, подползает к альфам и быстрым движением впивается в бедро Чана, а затем, под ругательства вожака, кусает Чанбина в голеностоп.       «Терпимо, когда у тебя есть не парни, а мужья», — кивает сам себе Джисон и без сил оседает на пол, отдаваясь дремоте.       Да, жить с надёжными альфами — действительно настоящий подарок, потому что они своего омегу помоют, завернут в огромное пушистое полотенце, а потом обработают метки и поцелуют на ночь, пообещав в будущем подарить ему целый мир.       Джисон в это всем сердцем верит. Ведь теперь они связаны так же крепко, как Луна, Земля и Солнце.