when the party's over

      Страдать в самолёте, который летит в Майами, определённо лучше, чем под одеялом в своей комнате.       Юнджин занимается своё место у иллюминатора и оглядывает салон. Большая часть пассажиров – пожилые парочки в забавных гавайских рубашках и шортах, но встречаются и студенты. Стюардессы разносят еду и напитки. Хо определённо съедает больше, чем ей следовало бы, но… эй, у неё разбито сердце, ясно?! И кто вообще установил лимит на то, сколько девушка должна есть?! Кто бы это ни был, он заслуживает провести на диете на овощах как минимум пять лет, чтобы понять, каким идиотом был.       – У вас всё в порядке, мисс? – Спрашивает милая стюардесса.       Улыбка проступает на губах Хо.       «Ну», – думает она. – «Девушка, в которую я влюблена, сказала, что не хочет отношений с мной, и я хочу разрыдаться прямо у вас на глазах, но… наверное, это не так плохо, да? По крайней мере, наш самолёт не падает, а я лечу в Майами не на похороны своей любимой черепашки. Разве страдания от разбитого сердца не переоценивают? Как вы считаете?».       – Да, мэм. Спасибо.       – Приятного полёта.       Международный аэропорт Майами выглядит так же, как и другие аэропорты. Белые и серые стены, ряды металлических сидений для пассажиров и провожающих, терминалы, шум. От цоканья каблуков по мраморному полу боль начинает пульсировать в висках, но Юнджин старается сосредоточиться на внутренней радости от приезда сюда. Дело не только в пляжах, солнце и солёном море, аромат от которого Хо чувствует даже здесь, а во встрече с матерью.       В последний раз они виделись в день переезда. Мама должна была быть в Нью-Йорке, руководить установкой системы внутренней связи в здание, которое тогда проектировала, но приехала в Лос-Анджелес. Она помогала Юнджин собираться вещи, спрашивала о том, будет ли она чувствовать себя достаточно комфортно, много шутила, хотя и была заметно, что каждая из этих шуток давалась ей с болью. Вопреки мнениям многих «хороших друзей семьи», миссис Хо любила дочь, и Юнджин видела это как никто другой.       Мама строила карьеру, но в то же время не пропускала ни одной из её игр. Когда Юнджин впервые выступала в основном составе за школьную команду, миссис Хо перенесла встречу с важным клиентом, чтобы приехать и поддержать её. Она могла находиться в любой точке страны, но на следующий день появиться дома, потому что не хотела пропустить важное событие, будь то игра, родительское собрание или экзамен на получение прав. Кто-то из соседей говорил, что такая мать – прямой путь к психотерапевту, но Юнджин казалось, что мама стала единственной причиной, по которой после расставания с Гаыль ей не потребовалась серьёзная психологическая помощь.       – А вот и моя принцесса, – мама притягивает Юнджин к себе и целует лоб.       – Привет.       – Я соскучилась.       – Я тоже.       Улыбка становится шире, когда Хо видит на парковке блестящий новенький кабриолет приятного нежно-зелёного цвета. Из динамиков, встроенных в приборную панель, доносятся приятные звуки летней музыки, – той, которая каждый вечер доносилась с пляжа рядом с их домом. Когда мама брала выходные, то во время готовки открывала окна и подпевала, а Юнджин отбивала ритм по мраморным и деревянным поверхностям кухонной мебели, танцевала. Иногда присоединялся и папа. Двигался он неуклюже, неловко, но старательно, из-за чего мама всегда ласково подшучивала над ним.       – Ты медвежонок, – говорила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его. – И тебе достаточно просто быть таким же милым, как и всегда, чтобы тебя любили. Ты хорош во всём, что делаешь. Даже в танцах.       – Твой отец сказал, что ты окончила этот год на A+. Поздравляю!       – Спасибо, – пожимает плечами Юнджин. – Кажется, я не такая глупая, какой кажусь.       – Ты далеко не глупая, – хмурится мама. – Кто тебе такое сказал?       – Никто, просто… могу я задать вопрос?       – Рискни, – шутит женщина.       – У тебя не было проблем с тем, что я… ну… люблю девушек?       – Какого рода проблем?       – В целом.       – Хм… если ты говоришь о реакции окружающих, то они никогда не беспокоили меня настолько, чтобы я считала это проблемой. Разумеется, встречались несколько особенно одарённых, которые думали, будто могут давать мне советы по поводу твоего воспитания, но идиоты были, есть и будут, и я никак не смогу это изменить.       – А ты не была разочарована?       – Тем, что тебе нравятся девушки?       – Может, у тебя были какие-то планы на меня?       – Только один – сделать тебя счастливой. Какая разница, нравятся ли тебе парни или девушки? Важно лишь то, что тот, кто будет рядом с тобой, сделает тебя счастливой. Вот, что меня волнует. Почему ты вообще решила об этом спросить?       – Не знаю. В голову пришло.       – Тебе ничего и никогда не приходит в голову просто так.       – А что насчёт той идеи угнать твою машину, чтобы покрасоваться перед девушками постарше?       – Ладно, тебе ничего не приходит в голову просто так, кроме того случая.       Когда Юнджин не отвечает, мать мягко поглаживает её по плечу.       – Можешь не говорить мне, если не хочешь, но знай, что я всегда готова тебя выслушать.       – Спасибо, мам.       – Я люблю тебя, змейка.       – Я тоже тебя люблю.       Их вилла выглядит впечатляюще. Это дом из стекла и металла, с плоской крышей, на которой в ряд стоят солнечные батареи, и пирсом, у которого уже покачиваются на морских волнах две моторные лодки. Рядом – вход на частный пляж. Вся территория участка кажется зелёным морем из-за огромного количества густых тропических зарослей, пальм. В первую секунду от сильного морского аромата у Юнджин кружится голова.       Она делает шаг, будто не веря, что действительно будет жить здесь, а затем её глаза закрывают чьи-то нежные ладони.       – Угадай кто.       Знакомый голос.       – Хёнсо.       – Это было слишком просто.       Глупо отрицать, что в реальности она ещё красивее, чем на экране мобильного. У неё изящные плечи и узкая талия, идеальная кожа, слегка тронутая лучами яркого солнца Майами и блестящие от радости чёрные глаза. Белый топ оставляет открытыми живот и плечи, а джинсовые шорты подчёркивают длинные ноги.       Юнджин не может отрицать её привлекательность, но перед глазами появляется Казуха, – её нежный взгляд, пухлые губы, руки, исследующее её тело. Дрожь пробегает по телу.       – Юнджин?       – Извини… – качает головой Хо. – Потеряла дар речи от такой красоты.       Нежно подтолкнув дочь в плечо, мисс Хо уходит на виллу, а Хёнсо подходит ближе. От её тела исходит приятный аромат мороженого. В другое время Юнджин бы попыталась обнять её, пофлиртовать, предложить прогуляться по пляжу или искупаться, но сейчас слёзы снова накатывают. Ей приходится прикусить губу, чтобы не расплакаться.       – Приятно видеть, что в реальной жизни ты такая же уверенная.       – А как иначе?       – Хочешь прогуляться?       – С тобой? Всегда.       Опустив ладонь на щёку Юнджин, Хёнсо давит большим пальцем на уголок губ.       – Ты так много болтаешь.       – Тебе это нравится.       – Конечно.

***

      Казуха думает, будто проходят недели прежде, чем отец снова начинает с ней разговаривать, хотя это наверняка всегда два или три дня, но сложно следить за временем, когда большую часть дня проводишь в слезах. Он сообщает, что матери стало лучше, но врачи всё же рекомендуют оставить её в больнице до осени. Казуха кивает. Больница, которую выбрал отец, действительно хорошая, и там она придёт в себя.       – Ты в порядке?       – Да, – бросает Казуха.       – Выглядишь бледной.       – Я просто… я не выходила из дома, так что…       – Почему?       – Тренировок нет, а Сакура… эм… занята. Я не хотела её отвлекать.       – А… – он замирает, словно слова застревают в горле. – Юнджин?       – Она улетела в Майами на встречу с матерью.       – Ты могла бы съездить куда-нибудь одна. Я дам свою карту. Может, в кино?       – Не хочу.       Они снова умолкают. Горничные приносят ужин, – кажется, что-то из национальной кухни, но сейчас Казухе даже перец халапеньо кажется пресным. Она ест что-то, – просто чтобы избежать вопросов, – и выпивает стакан воды.       – Могу я рассказать тебе кое-что?       Казуха хмурится, но кивает.       – Это касается твоей матери. Ты знаешь, я женился, когда был уже взрослым, потому что хотел, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. Мне исполнилось сорок, когда я впервые встретил твою мать. Тогда я уже считал, будто знаю всё о жизни, будто она лежит передо мной, полностью изученная, и мне не остаётся ничего, кроме как равнодушно смотреть на неё. А твоя мать… твоя мать появилась передо мне будто Северное Сияние, будто восьмое чудо света. Я сидел в зале и смотрел, как она, – такая хрупкая и светлая, – танцует так, будто нет в мире дела прекраснее, – он улыбается. – Я знал, что плох для неё. Я был богат, но что у меня было, кроме денег? Время и работа испортили моё лицо, а мой характер никогда не был достаточно мягким для того, чтобы я знал, как обращаться с женщинами. Но тогда… тогда я будто обезумел. Думал только о ней, хотел, чтобы она стала моей женой. Она отказалась.       – Сколько ей тогда было?       – Девятнадцать. Я понимал, что это странно, но… влюбившись в неё, я учился становиться мягче, давать поблажки другим и себе, и… может, этот брак и не был счастливым, но по крайней мере он подарил мне две прекрасные вещи, – умение чувствовать и тебя. Я не буду врать, Казуха, и говорить, что был хорошим мужем, но… я клянусь, что старался быть хорошим отцом.       – Почему она говорила, что ты запер её?       – Твоя мать родилась, чтобы сиять. В то время, когда я стал ухаживать за ней, она встречалась с режиссёром, редким, как по мне, дураком. Но он умел создавать для неё сказку. Я этому не научился. Когда твоя мать перестала танцевать и вышла за меня, то посчитала дом золотой клеткой. Но я никогда не удерживал её рядом с собой или тобой.       Сжав в руке металлические палочки, Казуха спрашивает:       – Она меня не любит, так?       – Я… я не могу ответить. Но… я знаю, что говорю это реже, чем должен, но… я очень люблю тебя, Казуха. Ты – счастье в моей жизни, понимаешь? Ты – всё, что у меня есть.       «И всё-таки ты не готов меня принять», – проносится в голове.       Словно испугавшись собственных мыслей, Казуха отбрасывает палочки в сторону, поднимается. Взгляд скользит по отцу. Он выглядит ещё более уставшим, чем обычно: на лбу и щеках глубокими бороздами проходят новые морщины, под глазами мешки, а в уголках губ тонкие красные трещины. Руки дрожат. Он пьёт много кофе, когда нервничает, и только за этот ужин опустошил уже три чашки.       – Казуха, – зовёт отец.       – Я хочу отдохнуть. Извини.       Уже в комнату Казуха позволяет себя уткнуться лицом в подушку и зарыдать. От наволочки ещё пахнет духами Юнджин, но вскоре и этот аромат вытеснит тяжёлый запах порошка и хлорки. Накамура тянется к мобильному, набирает номер, но металлический голос из динамика холодно объявляет:       – Абонент добавил вас в чёрный список. Разговор невозможен.