Мам, я вернусь домой

Тебе не сказать никогда, как называется этот город

Я на санках везу мертвеца, по земле волочится пальто, ворот

Ты никогда не попросишь то, чего мы забыли вкус

По улице Зодчего Росси разносится полозьев железный хруст

Ты не прокричишь никогда, как называется эта осада

У мертвеца в желудке вода из проруби у летнего сада

Ты даже не сможешь сказать, что разбрасывают тысяча винтов

Мертвец готов, и я к смерти готов

Ты даже не сможешь сказать, как я называл тебя, с тобой играя

Там, куда мы идем с мертвецом, нет ни ада, ни рая

      Город не переставал ощущать непрекращающиеся атаки. Жители находились в исключительно тяжелом состоянии, как физически, так и морально. Каждый из них старался выжить, искренне надеясь найти хоть какую-то пищу, в то время как перед их глазами умирало множество людей от голода. Начавшись с ужасающего разрушения Бадаевских складов, где пламя пожрало запасы сахара, муки и масла. После налета немецких бомбардировщиков на Бадаевские склады в Ленинграде 8 сентября 1941 года возник гигантский пожар, который запомнился многим горожанам на долгие годы. Грандиозное зарево огня было видно с самых отдаленных уголков города, создавая атмосферу страха и опасности. Даже те, кто находился далеко от места пожара, чувствовали запах гари, который неизменно сопровождал огненную бурю на Бадаевских складах. Для ленинградцев это был невиданный масштаб разрушений, вызванных стихией, их жизни изменились навсегда. Фашисты показали, что не остановятся ни перед чем, чтобы довести город до края выживаемости. Казалось, что это никогда не закончится.       8 сентября 1941 года войска группы армий «Север» взяли город Шлиссельбург на берегу Ладожского озера, замкнув тем самым кольцо блокады вокруг второго крупнейшего города Советского Союза по суше. В окруженном Ленинграде в ловушке оказалось около полумиллиона советских войск, почти все военно-морские силы Балтийского флота и до трех миллионов гражданского населения. Единственный путь, который теперь связывал Ленинград с «большой землей», проходил по Ладожскому озеру. Еще летом по нему начали массово вывозить из города жителей, а после установления блокады доставлять туда продовольствие. Лёжа в осаде рядом с дорогой жизни, он думает об одном. Стреляет по противникам и снова припадает к земле, спасаясь от пули.       За спинами звучали снаряды вражеских войск. Каждый бился до последнего вздоха, сражался, как мог, несмотря на усталость и страх. Они были неразлучны — братья по оружию, друзья, товарищи. В самом сердце сражения, припадая снова к земле, он увидел, как пуля попала в Вову , его верного друга. Его глаза теряли яркость, а кровь булькала изо рта, напоминая о безжалостной реальности войны. Это был момент, когда парень осознал бессмысленность всей этой бойни, но именно тогда он почувствовал глубокую привязанность к этому человеку, с которым шагали рядом весь этот ужасный год.       Раненный рядовой Сергей Акумов лежит на земле, сжимая рану на своем плече. Его камуфляжная форма покрыта пылью и грязью, а фуражка упала рядом. В его глазах виден решительный блеск, ведь он знает, что сейчас не время для слабости. Сжимая зажигалку в руке, он направляется к фашистской фуре, полной боеприпасов. Его мысли заняты не столько битвой, сколько образом матери, которая с нетерпением ждет его возвращения с фронта. Он видит ее улыбку, слышит ее молитвы за его безопасное возвращение.       Рядовой Сергей Акумов зажигает факел и бросает его в фуру. Взрыв оглушает его, но он не останавливается. Его решимость и вера в победу держат его на ногах. В этот момент ему необходимо быть сильным, не только для себя, но и для своей родной страны.       Рядовой Сергей Акумов, вместе с русскими солдатами, преодолевал 800 метров по замерзшей реке, где раздавались голоса раненых. Готовясь к решительным действиям, он не мог не думать о старшем сержанте, о Кире Курседове — опытном бойце, которому он мог бы доверить свою жизнь. Сергей стрелял по немецким солдатам, снова и снова падая к земле, чтобы самому не попасть под пули. Его решимость не ослабевала, он обещал себе сражаться до последнего патрона, до последнего вздоха. Кир курседов был его примером — сильным, умелым и бесстрашным. Серёжа понимал, что для того, чтобы выжить и победить в этой войне, ему нужно следовать его примеру, быть настойчивым и неуклонным в борьбе. Каждый выстрел, каждое движение — они должны быть совершены с максимальной точностью и скрупулезностью. Именно такие мысли и чувства наполняли рядового Акумова, когда он вновь перезаряжал своё оружие и готовился к следующему бою. В его глазах горел огонь решимости, и он был готов пройти через ад, чтобы защитить свою Родину — Товарищ старший сержант, задание выполнено, — докладывает солдат, шестнадцать часов пролежавший в окопе под обстрелами. — Отрядом было заложено около пятидесяти фугасных бомб и положено около четерхста противников. — Молодцы, Серёж, — шепчет Кир в ответ, обнимая крепко. Волновался. Шатен с огромным пятном крови на своей камуфляжной форме в районе плеча предстал передо Курседовым. Его взгляд, уставший, но счастливый, говорил о выполненной миссии. Впалые щеки измазаны сажей и садинами, что говорило о том, что он прошел через многое.       Старший сержант Курседов кормит своего солдата двойной порцией хлеба с тушенкой, что специально для него припрятал, и перевязывает огнестрельное ранение плеча, накидывая поверх чужих плеч свой китель. Кир аккуратно удаляет пыль с щеки, ощущая тепло пальца на своей коже. Серёжа медленно тает под лаской. Рядовой невольно дрожит, когда к нему случайно касается плечо. Рана от пули, пронзившей его тело, заживает медленно и болезненно. Сержант извиняется, пропуская пальцами темные волосы. Курседов притягивает к себе, целуя вспухшие губы военнослужащего. Он прижимает их к себе в нежном поцелуе, уложив руку на его талию, пока чужая голова опускается на его плечо. Сергей дышит громко, уткнув нос в шею и медленно проводя кончиком носа по ее изгибам. Сержант его не отталкивает. Сержант не говорит, что любит. Он знает, что любить запрещено. Сержант не любит.       Рядового следующим днем отправляют в другую горячую точку. Сержант его отправляется вместе со своим отрядом, как главнокомандующий. Они отстреливают фашистов, кашляя от поднимающейся пыли и пороховых газов. Ощущая тяжесть ответственности за жизни своих бойцов, они лежат четвертый час в окопе, стреляя и защищая свою позицию. Вдруг, прерывая монотонность звуков боя, раздается выстрел. Акумов ловит пулю в грудную клетку. Его зеленые глаза в ужасе широко распахиваются, а оружие выбивается из рук. Курседов, крепко сжимая зубы, поворачивается к товарищу. Его сердце сжимается от боли, видя страдания сослуживца. Он, отбрасывая оружие, подползает ближе, солдата тормоша. — Серёж? Ты как, Серёж? Серёж, потерпи, всё хорошо будет. Слышишь, — в глаза его страх и растерянность, а у губ Серёжиных струйка крови.       Старший сержант Курседов видел много смертей. При нём погибали товарищи и подчиненные. Но никак не любовь и спасение, ради которого воевал всё это время. В карих глазах плещется страх и слёзы. Впервые за долгое время подобную реакцию вызывает смерть. Он зарывается рукой в темные волосы, пока его солдат хрипит что-то неразборчивое. — Я здесь, Серёженька. Я рядом, слышишь? — шепчет тихо, наклоняясь ближе.       Акумов чувствует, как на его лицо что-то капает. Чужие или его самого это слезы, непонятно. Но у сержанта по щекам тоже дорожки мокрые тянуться. Серёжа впервые видит его слезы. — Кир… — с хрипом вырывается из груди. Он сжимает чужую руку в своей, уже не такой горячей, как раньше.       А Курседов кладет чужую голову себе на колени, поглаживая аккуратно щеку. Кир плачет почти навзрыд, пока у Акумова глаза стекленеют. А Серёжа плачет тоже. Кир слишком молод, чтобы терять любовь свою. Ему всего двадцать два. Сергей слишком молод, чтобы погибать от пуль, почти на вылет пролетевших. Ему всего девятнадцать. Он обещал матери вернуть домой невредимым. Курседов всхлипывает, носом холодным по щеке проводя. В последний раз. Акумов улыбается по-детски счастливо. Потому что его сержант сейчас рядом. «Матушка, я обещаю, я вернусь живым. Найду невестку. Внуков тебе родим. Слышишь, всё хорошо будет. Не плачь, мама. Я люблю тебя.»

Но на прощание я хочу услышать всего лишь три слова

Ни «Ленинград», ни «хлеб», ни «блокада», ни «листовки»

Я мечтаю всё это никогда не слышать снова

Я знаю, что ты никогда не выговаривал «л», мой милый Кир

Но как бы я хотел вместо воя репродуктора услышать короткое

Я.

Тебя.

Люблю.

— Я тебя люблю, — шепчет Кир, припадая к чужим открытым губам и сминая их в последний раз с нежностью. Чувствуя металлический привкус чужой крови. Пока Акумов всё ещё сжимающий его руку, делает последний вздох. Пока Курседов, отстраняясь, закрывает чужие глаза, как это делают всем умершим.       Пока Кир рыдает над его телом, как мать над сыном своим. Пока качает его из стороны в строну и поёт колыбельную. Пока снова оружие в руки берёт, продолжая стрелять по противникам без остановки. Он знает, что всё однажды пройдет. Знает, что нужно пережить и продолжить. Знает, что поздно или рано всё забудет. Но пока по сердцу стекает кровь, а по щекам слезы, пока на той стороне в него целиться немецкий военный, пока рядом лежит мертвое тело любимого, он стреляет без остановки, жмя на курок со всей силы.       Пока ему в сердце целится фашист. Пока пуля летит в его тело. Пока он также падает замертво рядом со своим солдатом.       Блокада Ленинграда оставляет за собой смерть и разрушение, унося жизни людей и потрошащая сердца их близких. Но даже в самых тяжелых моментах любовь остается непоколебимой. Она живет в сердцах тех, кто выжил, и дает им силу и надежду на лучшее будущее. Великая Отечественная война стала испытанием не только для физической выносливости, но и для духовной силы людей. Любовь несокрушима, и ни блокада, ни война не смогли погасить ее свет.

Любовь блокада не уносит

«Серёженька. Уже 5 месяц ты не отвечаешь на мои письма. Сынок, я надеюсь ты в порядке. Серёженька отомсти этим проклятым иродам-фашистам, этим выродкам-нехристям. Отомсти за батька своего, за братьев, за меня…родной мой, неужели из-за этой проклятой войны я не понянчу своих внучат? А меня ведь все уже сейчас называют бабушкой. Я ведь совсем седая. Голова моя белая, как твоя яблонька… Что-то так сердце защемило… Господи, неужели и с тобой стряслась беда? Господи, за что же это? Удариться бы сейчас грудью об политую слезами землю, обернуться бы голубкой да помчаться к тебе, сыночек мой родненький, ненаглядный, последний ты мой…»