Истиной лгать

      — Это безумство! — Сиф подаётся вперёд, всей собой. Она — бурленье воды горячих источников, близко нельзя подходить — обожжёшься. Ошпарит негодованием. — Тор, ты ведь терпеть их не можешь!       Фандрал её прерывает:       — Ему придётся, не так ли?       — Зря всё это затеяли, — отзывается Огун. Он сливается с тенью, как с тишиной — его голос. — В Ванахейм писем не слали. Эта новость вызвала бы ажиотаж.       Среди душистых деревьев, в стороне от площадки для тренировок, сражение мнений более яростно, чем недавний бой на мечах. Сиф расплёскивает негодование щедрее, чем наливает гостям мёд самая радушная из хозяек, тогда как Фандрал, с ней несогласный, полирует Фимбулдраугр излишне усердна — в отраженье клинка то и дело он проверяет, не излишне враждебно ль на выпады Сиф он хмурит брови.       Спор воинов пророс из «невинной» новости Тора — с братом сегодня он в Йотунхейм отбывает. Приглашение йотунов ни сколь не лестно, однако, коль желание есть составить компанию… Тор не уверен, когда был тот момент, однако будто бы Сиф закипела на обрывке имени удушливо холодного мира, едва заслышав чужеродное «Йотунхейм».       Неожиданно Фандрал вздыхает:       — Ах, должно быть, еда Ледяных Великанов огромна. Достаточно, чтоб накормить досыта нашего дорогого друга Вольштагга. Мне думается, он был бы рад получить такой сувенир. Водятся ли там гигантские кабаны?       — Для Йотунхейма кабан миловиден, — делится мыслями Огун. — Что-нибудь сто крат уродливей, серое, лысое больше походит на правду.       Прикрыв глаза от усталости — чужой спор будто бы вытянул из него все душевные силы, — Тор делится не многим из имеющихся у него знаний:       — Единственный из Ледяных Великанов, с коим я виделся, не столь огромен, как их описывают. Не сказал бы, что лысый… Видел ли кто-либо из вас кабана с уродством души?       Тихо. Слышно, как опускается с ветки потревоженный ветром цветок. Тор чувствует, не смотря на друзей: они переглядываются. Тревога, сомнения точат их, как жук короед.       С того случая с молниями и подпаленными гобеленами Локи из Йотунхейма ни разу не явился Тору во сне. Счастье от этого было столь велико, как и дни спустя накатившая внезапно тоска: во снах его вдоволь терзали и мучали, отплатить соразмерно же этому не удалось. Но Тор думал. И фантазировал. Помимо Мьёльнира на ум так ничего и не шло. Дочерна молнией испепелить, пустить молот в полёт — костей влажный хруст ознаменует конец. Мьёльнир в руках его — и ничего больше. Бессонной ночью, полной болезненных, как лихорадка, фантазий, Тору почудилось: крови жаждет не он, кровь требует Мьёльнир. Мысль об этом смешна. Мысль об этом пугающа. Могло ли оружие, дарованное отцом в знак признания наследником трона, привнести в его жизнь не только честь, но и жестокость?       Горячая ладонь Сиф — на плечо. Вздрагивает, костяшки случайным касанием гладят Тора, линию челюсти.       — Тор? Нездоровится?       — Горестно знать, что в своих опасениях я не одинок. До встречи, друзья: пора собираться.       Всем хочется тяжко вздохнуть — никто не вздыхает.       Проводы безмолвны. В осанке, в звуке шагов, в том, как колышется плащ, в каждой детали читается обречённость и нежелание.       Лихая пружинящая поступь нагоняет в коридорах: ярко, подобно полированной монете на солнце, Фандрал сияет решимостью угодить в сомнительное приключение. Задевает бок Тора локтем в меру почтительно — с желанием раззадорить:       — Благоразумие сдалось под натиском природного любопытства, — подмигивает. Не как деве, которую не прочь обаять — как тому, кого намерен втянуть в сомнительное похождение.       Неслышно Тор выдыхает: самую малость становится легче.       Улыбка сходит с губ Фандрала, когда портные приносят им с Тором одежду. Обилие вещей делает процесс утомительным, настроение — скверным, сожаления о согласии более явными. Тяжесть тканей и мехов тянет вниз, и Тор не прочь породниться с тюленями: их стремление передвигаться ползком находит в нём отклик.       — Хотел бы я знать, как в этом нам седлать лошадей.       С непривычки первые шаги Фандрала неповоротливы, он заваливается то на одну, то на другую сторону при ходьбе, похожий на тех зимних птиц с короткими лапами, поселившихся на страницах детских книг. Тор посмеивается:       — В таком виде ты очаруешь больше дам, чем обычно: страсть у них к беспомощным созданиям.       От смущения — или же утомившись — Фандрал пыхтит. Какую бы в сторону Тора ни придумал остроту, она будет сейчас и о нём.       Лошадей, к великому счастью, седлать не пришлось: до Химинбьёрга им добираться по воздушным волнам. Крытая ладья должна донести за четверть часа.       Огорчение Фандрала от того, что им предстоит путешествие в Йотунхейм, не столь велико, как недовольство от телесного неудобства. На тесном сидении он весь извертелся, проверяя замки, пуговицы и защёлки. Щелчок — проверяет крепление пряжки. Шорох шнуровки — ослабли, затянуты туже поножи, неповоротливое движение — стук от удара обтянутой кожей пластины.       — Нелепость… Как прикажете следовать зову природы?       С улыбкой Тор пародирует интонации старшего брата:       — Путь воина порой вынуждает ступить на тропы смирения… — он серьёзнеет. — Брат говорил, во время войны в Йотунхейме эйнхерии лили слёзы от холода. Не из-за слабости. Холод — это больно. В обычном доспехе нас бы хватило на жалкие часы. Впервые с того, как составил Тору компанию, Фандрал умолкает.       В Асгарде не принято говорить о войне в Йотунхейме. В Асгарде не принято вспоминать о войне в Йотунхейме. Есть йотуны, есть перемирие, но не война. Те, кто участвовал в ней, хранят ужас знания о былых битвах в шрамах, изувеченном разуме, закрытом для всех — для них самих тоже.       Бальдр не говорил о войне в Йотунхейме почти ничего.       Фандрал просит Тора рассказать что-нибудь. Если он знает.       Тор жуёт изнутри щёку. Он знает не много. Истории о воинах, из оружия у которых — зажатый в ладони снаряд. С ним спать, с ним есть, с ним отойти помочиться. От него помереть. Лучше помереть от него, убив, ранив врага — иначе бессмысленно умереть.       До самого Химинбьёрга у Тора руки холодные, как упокоившая асгардских воинов чужая земля. Леденеют с каждой новой историей. Оттаять суждено лишь при виде старшего брата: он — живой, тёплый, греет присутствием. Обнять бы его со спины, прижаться, как в детстве, зажмурившись. В детстве Тор не дотягивался, залезал на софу и тянул руки: подойди, обними, пожалей, но чтоб никто не узнал.       Посреди сферы обсерватории искрится иллюзия. В воздухе Бальдр чертит ладонью линии света вдоль улиц Утгарда, присмотреться — снежинка с острыми пиками зданий, ответвлениями мелких дорог разрослись двенадцать лучей.       — Здесь, — один, два, три ярких луча, — слишком близко к горам. Улицы, полагаю, пустуют. Ничего, что могло бы утолить любопытство. На востоке сильные ветры, подгонять будут в спину… Терпимее снежной крошки в лицо. Отдать предпочтение, следовательно, стоит юго-востоку… Хеймдалль, каков будет совет?       — Триста тридцатый градус удобен.       Тор молчит не из желания не отвлекать брата, а из любопытства. Бальдр планировал этот визит несколько дней, совещаясь с отцом, с матерью, с Хеймдаллем, его самого оставляя в неведении. Пропадая из виду столь часто, что Тор сомневался: виделись ли они в этот день, или всё только пригрезилось.       Фандрал — Тор замечает едва — исполнен тщательно скрытой неловкости. Пусть он придворный — старший принц при дворе бывает не часто, предпочитая уединяться в чертоге. На памяти Тора, с друзьями его пути Бальдра до момента сего не пересекались ни разу.       Оттого неожиданно по ушам ударил негромкий приказ:       — Хеймдалль, открывай мост.       Стремительность вспышки Биврёста не даровала мгновения выразить удивления.       Ветер толкает их в спину, резко и хлёстко. Йотунхейм даёт сразу понять: они нежеланные гости.       Слева тёмный мазок — Фандрал, запнувшись, ногами утопнув в глубоком снегу, летит вниз, падает на колени. Утопает руками.       Бальдр хмурится и поднимает выше меховой воротник. Решает, можно и пошутить:       — Фандрал, вы излишне формальны. Неофициальная встреча, поднимитесь с колен. Вы высказали уважение на несколько встреч вперёд.       Лицо Фандрала горит так, что Тор уверен: сделать шаг к нему — возможно погреться. К его чести, на ноги становится крепко. Тор отзывчиво улыбается:       — Бальдр любитель закалки духа, — недолгая пауза, — нестандартными методами. Не даёт заскучать.       — Славно… Пейзаж однообразен. Объясняет, отчего Йотунхейм так скуден поэзией.       Кулаки сжимаются в объёмной мягкости рукавиц. Тор не верит, что они в Йотунхейме. Разум отгородился от этого столь легко, отказался от осознания, не желает признать. Они в Йотунхейме.       Этот мир будто бы в вечной тени. В вечном сне на грани мечты и кошмара. Синие сумерки не приветливы и не угрожающи, прозрачные, как акварели. Город пред ними полон камня, льда и синего дрожащего света: лёд, камень, всё, что в нём есть — лишено красок жизни. Нет огня.       Хруст снега, первых шагов — ломаются кости. Треск мелких, побольше. Животных. Не только. Таких, как они. Срочно стряхнуть наваждение — Тор слишком часто и долго думал о смерти, о том, сколько таких же, как он, как они, асов осталось здесь после войны. Если и здесь они, то давно под снегом и льдами. Глас останков их не услышать.       Тревожный взгляд в его сторону — от Фандрала. Слова его теряются в гуле ялика над их головами — мрачный, из острых углов, едва различим на фоне тёмного неба.       — Это… Свартальвхеймский? — до последнего Фандрал сомневается в том.       Бальдр соглашается излишне спокойно. Добавляет:       — Не последний, что сегодня увидим.       — Мне всё больше не нравится здесь, — хмурится Тор.       — Представь в ином свете, — советует Бальдр, — старший брат привёл на незнакомую игровую площадку. Исследуй. Веселись. Развлекайся.       — …замёрзни насмерть.       Фандрал старается подбодрить:       — Мы ведь ещё не дошли, друг мой. Уверен, будет более… живенько. Возможно, не на трезвую голову.       Возможно.       Возможно, в Йотунхейме им ещё не встретилось ничего из того, что заслужило бы гнев. Но гнев Тора Йотунхейм заслужил задолго до этого путешествия. Столь давно, что причины смутны, размыты временем.       У арочных, стремящихся ввысь ледяных врат пёстрая стайка эльфиек. Наряды их едва ли пригодны — яркость оперения тропических птиц в многообразии цветов их одежд, меховые накидки на плечах не многих из них легки и тонки. По-птичьи, на одной ноге, подпрыгивают от холода.       Фандрал тянется стащить с себя шубу, не успевает — ладонь Бальдра ложится ему на плечо, ощутимо сжимает.       — Из полудюжины дам ты в силах осчастливить одну ценой расстройства пятерых. Разумно ли?       Лязг петель — впустить пёструю стайку в город — глухой хлопок. Двери отворили и заперли до того, как троица поравнялась со стражей.       Йотуны… Эти йотуны огромны. Тор отмерил бы им два своих роста, а тому, что будто бы и не из стражи, с рисунками на теле отчего-то смутно знакомыми — два с половиной. Локи Лафейсон был совсем иным. По нему меряя, Тор считал, что в книгах многое приукрашено. На деле же один отдельный йотун был преуменьшен.       Синяя кожа, доспехи из жадеида — плотным зелёным льдом, будто вплавлены, срослись с кожей. Несмотря на крепость мышц, кости столь явно видны. Острота черт лица, острые плеч углы, впалые животы — если б они были не у столицы, Тор был бы уверен, что народ здесь морят голодом. Может быть, несмотря, что столица — всё так.       Йотун, что выше и шире в плечах, с мясом на костях большим, чем у остальных, говорит им себя обозначить. В руках Бальдра от холода похрустывает велень, он мелькает, переходя из одних рук в другие, а Тор всё рассматривает. Рисунки на коже, украшения из кости и непривычных камней. Снежно-белый, льдистые переливы. Будто бы обозначились светлым белым редкие брови — у стражников усмотреть не удалось даже их. Левый глаз мутный, с бельмом, неровным шрамом пересечён от брови до уголка рта.       Фандрал на ухо — на грани слуха:       — Пялишься, Тор.       Моргает, отводя взгляд.       Голос великана — рокот волн, нагоняющих берег. Перебирающих звонкую гальку.       — Сыны Одина. Не докучайте своим обществом младшему принцу. Мой вам совет.       Тор вскидывается, голову задирает, чтобы глянуть в глаза. Наглые, тронутые тенью вседозволенности. Хочется разжечь конфликт: да как смеют с ними так говорить?!       Бальдр спокоен, как штиль.       — Примем к сведению. Ваше Высочество.       Запястье Тора — в крепком капкане ладони Фандрала. Увлекает настойчиво в город его, начинающего осознавать.       Красоты Утгарда для Тора невидимы: слишком важен вопрос.       — Бальдр! Кто это, чтоб его, был?       Фандрал неловко и неудобно зажат между ними, Тор в вопросе своём, стремлении узнать ответ, позабыл вовсе о том, что брат — не бок о бок к нему. Зажимает теснее до момента, когда Фандрал, будто случайно, больно упирается локтем.       — Эй! Гм, прости, Фандрал. Так кто?       — Хельблинди. Старший ребёнок Лафея. Его наместник в Утгарде. Это не интересно.       Нажим в голосе брата силён, ощутим кожей. Запросто им ломать. Что — не важно. Смущает. Почему не интересно? Как раз наоборот! Они в Утгарде. Им нужно знать всё о том, кто, по какой-то причине, здесь всем заправляет.       Тор открывает рот возразить — локоть больнее давит под рёбра.       — Не на улице.       Храни Один благоразумие Фандрала…       Бальдр не раз — обречённо, снисходительно, раздражённо — напоминал брату о неуместности многих речей. Не то время иль место, не та компания. Тор проявлял всегда себя ярко и вольно, ему естественно быть каков есть везде и всегда. Естественно то оборачивалось ни единожды новой проблемой по старой причине.       Здесь проблемы им не нужны. Будет тяжко — без раздумий понятно.       Похожие на сталагмиты дома словно бы замурованы в тонкую корку льда. Неровные, скользко блестящие, мерцающие синим и голубым изнутри. Тор хмурится, взглядом щупает любую неровность и не может усмотреть вход или окно: они должны быть, хоть единая дверь. Не видно ни щели, ни прорези.       Горячий, огненный свет — мелькнул и скрылся. Что-то звякнуло на ветру.       — Поторопился я со словами, что будет живенько, — вполголоса отзывается Фандрал.       За пол сотни шагов им на глаза попалась лишь стража и один свартальвхеймец, бросивший на них странный взгляд и тут же скрывшийся. Не видно нигде красочности эльфийских нарядов.       — Мы прибыли до рассвета. Циклы Асгарда с местными не совпадают. Не хотелось бы у ворот днём слишком многим дать знать, откуда мы родом. Это могло бы привлечь повышенное внимание.       — Не хотелось затеряться столь быстро, сколь случилось то с неуловимыми красавицами Альвхейма. Верно говорю, Тор? Неужели ты не согласен?       Мгновения тишины.       Растерянно оглядеться, проследить взглядом свернувшую в сторону цепочку следов. Невероятно. Фандрал намеревался увлечься до того страстно, что его придётся искать — Тор в этом его опередил.       Мотыльком потянулся на свет. Переливы тончайшего стекла витражей его заворожили. Йотун, сжимая бережно фонарь двумя пальцами, лучиной распалял внутри огонёк. Раскололась синева Йотунхейма, горстью драгоценных камней на снег упал свет — изумрудами, рубинами, янтарём. Кожи коснулось тепло.       — Фонари из Альвхейма, угли из Муспельхейма, — поясняет йотун, переходя к следующему фонарю, и Тор неумело делает вид, будто бы и неправда, что он не отводил взора последние… долгое время.       Во взгляде подоспевшего Фандрала затаился испуг.       — Друг мой…       Слова замёрзли на языке. Что он намеревается делать? Отчитать наследника Одина за нежелание озвучить ему каждый дальнейший свой шаг? Осудить за то, что зародил в нём самом чувство волнения?       Облачком пара на выдохе:       — Твой уход… — в носу защипало от пережитых эмоций, от холода, — отозвался во мне тревогой. Впредь дай возможность последовать за собой без промедления.       Хрусткие шаги Бальдра. Коротко встречаются взгляды — его, йотуна, — и едва слышно последний:       — Младшенькие…       Один как другой — два тихих смешка. Знающих. Понимающих.       В голосе йотуна слышен сон:       — Вы слишком рано. Ничего не работает, хоть о дверь расшибись — негде погреться. Ну… погодите.       Тор с не меньшим любопытством, чем разглядывал закуток, следит взглядом за йотуном — как ладонь его касается монолитной стены, и та вдруг внушительной аркой утопает в льдистом, некогда цельном. Образует проход. Подумав чуть больше, чем раньше, Тор остаётся на месте. Пытается заглянуть внутрь, а внутри будто бы ничего. Темно и не видно. Вернувшийся йотун подаёт Тору горящий фонарь, но он медлит. Хочется протянуть руку, прижать озябшие ладони к цветному стеклу. Оно выглядит тёплым. Оно — тёплое. Лучится красочно и горячо.       — Никто не решит, что я его просто, как бы помягче сказать, взял и утащил?       Бальдр глушит смешок.       Взгляд йотуна выхватывает развешанные на зданиях фонари, возвращается к тому, что в руках. Смешливый прищур.       — Не дотянешься. Бери. У многих есть запасные.       В смятении Тор благодарит хаотичными жестами, непонятным кивком и множеством слов, что слиплись в одно. Цепляется за фонарь белкой, нашедшей последнюю кедровую шишку, и почти к нему прижимается носом. Уходя обратно, к развилке, ни слова не слышит о посольстве Альвхейма, о том, что можно переждать там морозное утро. Любуется синевой витражного ириса, не замечая, как блики огня и цветное стекло красят руки его в причудливый цвет.