Аутсайд

Когда грустно, становится холодно. Он не знает, у одного его так или у всех, или у некоторых. Вряд ли у всех и вряд ли это-то что-то ужасное, из ряда вон выходящее. Какой-нибудь лишний сигнал подсознания или как там это бывает? По телу волнами бегают мурашки, хочется свернуться калачиком, уткнуться носом в колени и исчезнуть как-нибудь, главное, чтоб потише. Иногда ещё хочется, чтоб его обняли. А грустно чаще всего по ночам. И это "по ночам" не создаёт больших проблем зимой, когда можно завернуться в одело, а вот летом одеял нет. Летом их родители считают ненужными, достают перед холодами и убирают, когда ночи перестают быть морозными, одеяла пылятся на верхней полке шкафа, и Душенька на них посматривает печально. Холод-то вообще не образный – вполне ощутимый, более реальный, чем покалывание при прикосновение к снегу. А летом ведь всегда грустнее, (знать бы Душеньке, почему). Мама говорит, от скуки, и эту теории он чаще рассматривает, ведь летом нужно гулять, его родители и гонят гулять, как только со школы возвращается, а гулять одному скучно. Никто не порадуется многочасовым скитаниям в случайном направлении, иногда, вдоль стены, почти в тишине. И это проще, чем пойти дружить с другими детьми, и Душенька понимал и понимает, что друзей заводить нужно, но каждый раз страшно, каждый раз он себя одиноко чувствует даже в компании, каждый раз кажется, что он здесь самый маловажный человек, что друзьям от его присутствия ни горячо, ни холодно, и что если не будет он за ними ходить хвостиком, так про него и забудут. А это ещё хуже, чем прогулки вдоль стены, даже если только кажется. И он как можно аккуратнее, чтоб родители не проснулись и не ругались, забирается под простыню, (а это трудно – когда грустно, движения вялые и неуклюжие). Под простынёй сворачивается ко лбу коленями, и простыня, признаться, не шибко помогает, она совсем тонкая, все сквозняки из открытого окна под себя пропускает. Но Душенька всё равно под неё лезет, на всякий случай. Хуже от этого точно не станет. Не станет ночью. А вот с утра от крика проснётся, сделает вид, что нет, не проснулся только из привычки, потому что сообразить не успел, не успел понять, что лучше уж сразу вскакивать. – Не прикидывайся мне тут спящим! – следующим заходом отец сдёргивает с него простынь, комкает в руках и на пол бросает между душенькеной кроватью и родительской. Душенька садится и ждёт испуганно продолжения тирады, потому что не то, чтобы может что-то ответить. Ответит – отец ещё сильнее раскричится, не ответит – отец всё равно ещё сильнее раскричится, здесь правильного варианта не бывает. Успевает краем уха уловить бурление почти закипевшего чайника в стороне, значит, уже утро. Никто ведь не мешает отцу вот так разбудить его посреди ночи. Душенька об этом думает, как о кошмаре, который чуть ли не жизнь ему разрушит. – Ты вот сейчас уйдёшь в школу, а нам с матерью простынь за тобой заправлять! Думаешь, это весело? – Душенька думает только, что мечтает поскорее тираду эту дослушать и пойти умываться, потом – есть. И он чувствует в какой-то мере вину за то, что приходится за него постель заправлять, но в то же время так не хочется этого самому делать, что вину это перекрывает, – Вот сегодня сам и заправишь, узнаешь сам! И не волнует меня, что ты там в школу опоздаешь, так любому, кто спросит, и скажу: сын мой бабайки подкроватной испугался, как девка, и со страху кровать испоганил! Или чего ты там ещё боишься? Чего ты там боишься?! - повторяет с паузами между словами. Душенька бы зажмурился и уши пальцами заткнул, но это ещё больше отца разозлит. Он аккуратно поглядывает на мать, около плиты стоящую, обращает наконец внимание на запах яичницы – что-то хорошее есть в этом дне. Мать не любит в ругань влезать, она воспитательный процесс под боком игнорирует, если только не сама его начала. Душеньке хотелось бы, чтобы она сейчас вмешалась, сказала что-то вроде "Отстань ты от него, пусть в ванную идёт и завтракать!", вот только она с отцом одного насчёт простыней мнения, и мысль эта о том, что за Душеньку кто-нибудь вступится, с самого начала глупая. Отец на него смотрит буквально секунду, потом, когда мать есть зовёт, к столу уходит, кажется, забывая о ссоре, (можно ли это назвать ссорой?). Только кажется. Когда Душенька выходит из ванны, подгоняемый напоминаниями о том, что еда остывать свойство имеет, и со стола повязку, – розовую, с ушами, – берёт, опять рычит: – Положил быстро, – сквозь зубы на повышенных тонах. Душенька не ложит. Мгновение тратит на, чтоб на отца разозлиться и в несправедливости его мысленно укорить, – ведь причём здесь вообще повязка?! – потом, зло на него глядя, (так Душеньке тогда казалось, но все ведь знают, что дети, пытаясь выглядеть зло, обычно выглядят обиженными глупыми мразями), натягивает повязку. Поправляет чёлку, зачёсывает её сквозь пальцы назад, когда отец вскакивает со стула, в два шага к нему приближается и её сдёргивает, зацепив больновато за волосы. – Я сказал, положил, – скидывает на стол обратно, – и есть пошёл! - и в какой-то момент Душеньке кажется, что его ударят, хотя, по сути, страх этот необоснован. Его никогда не били, во славу чему-нибудь. Собственно, что ему ещё делать, кроме как слушаться? И вообще, ожидать этого стоило – всегда так бывает, что после ссоры отец продолжает кричать даже за что-то обычное, не имеющее значения и не негативное. – И не смей тут обиженку из себя строить, – добавляет, когда Душенька уже первую ложку в рот тянет. А Душеньке так зло, что хочется вскочить, накричать, а то и ударить. В детстве он часто представлял какую-то магическую ситуацию, подразумевающую, что родители не могут накричать на него, наказать его или ударить, а он может, и он кричал на них и бил, и проэктировал себе ситуации, где они относятся к нему несправедливо, и за которые он мстит, и придумывал, и перебирал реальные. И сейчас Душенька понимает, что, да, родители его совсем не прекрасные люди, но не настолько они плохие, какими казались в момент постоянного с ними контакта. Да и большинство ссор, – до двенадцати лет по крайней мере, – возникали и из-за каких-то принципов родителей, и из-за его детской упёртости – пятьдесят на пятьдесят. Он был неимоверно упёртым ребёнком, он это признаёт, и в какой-то момент что-то поменялось, Душенька мелким мудаком обозначаться перестал, а родители-то, во-первых, помнили всё старое, во-вторых, остались при своих нравоучениях. Ситуация не изменилась, но за подростковый возраст Душенька, по крайней мере, вины не чувствует. Неделя беспокойства, затем - неделя через мутный фильтр, а следом Душеньке на коммуникатор приходит сообщение, (на которое он с позорным опозданием на два дня отвечает), вопрос Обсидиана, "когда мы вообще планируем отправляться?" Душенька понятие имел только о том, что сам этот вопрос решить не сможет, что, если б ему дали возможность выбирать за двоих, стал бы откладывать, потому что, ну, страшно. Логично же. Обсидиана ответ "мне всё равно, выбирай ты" смутил, – а кого бы он не смутил? Они не что поесть на ужин выбирают, такие вопросы не так решаются, – но, в конечном итоге, он предложил четверг следующей недели – самый близний вариант с учётом всего, что надо сделать, дабы обезопасить отправку. Душенька, не думая особо, за дату зацепился, утвердил её, как мог. Намного проще будет, если они в процессе не будут ничего менять, установят план и станут мирно ему действовать – четверг, так четверг. Душенька, дабы не маячить лишний раз, даже не думал о спуске вниз до отправки, а на единичное предложение Обсидиана пошутил, мол, тот не стал заманивать его в подворотню, держа нож за спиной, и вместо того решил подвести Душу как-нибудь незаметно к устранению. Обсидиан сказал, что эти шутки рано или поздно приведут к тому, что он купит нож. И Душенька хихикал, запрокидывая голову и макушкой уткаять в облицованную плиткой стену. А потом, когда свет отключили, и он, резко завершая диалог пожеланием доброй ночи, перелез на кровать, думал, что, собственно, не пугается он теперь всерьёз того, что Обсидиан что-то там ему сделает, хотя, вообще, он до сих пор может что-то сделать, что мешает-то? И вот так ты с другом? Еще я не знал людей более жестоких ...а ещё, Обсидиан его называл другом. После душенькиной шутки. Невзначай как бы – а это, как Душеньке кажется, показатель того, что его и правда другом считают. И, если так серьёзно задуматься и всё пересмотреть, Обсидиан Душеньке друг. Душенька раньше даже в голове его так не называл, но так уж и быть? В этом нет ничего плохого, просто непривычно в какой-то мере – он последний раз кого-то другом называл в пятнадцать, но, можно подумать, в этой дружбе проблемы нет. Они пойдут искать этого Молвина, а там, может, Душенька продолжит к Обсидиану вниз спускаться, если только после достижения цели того Душенька не перестанет интересовать. Смысла о дружбе, основанного на негативных эмоциях, у него полно, коллекцию пополнять нет желания. Вот только, как бы там ни было, Душеньке деваться уже некуда. Он, блин, лезет в какой-то район, который, Обси говорил, неблизко находится, чтоб искать там какого-то друга друга, которого он в глаза не видел. Проблема даже не в том, что они забыли подумать, где же можно найти Молвина – они просто не могут знать заранее, что их там ждёт, планы строить бесполезно. Одно дело – человек пропал в случайном районе, другое – человек пропал в районе, где происходит что-то странное-непонятное-фиг-знает-что-и-вообще-они-не-могут-ожидать-ничего-конкретного-мало-ли-там-бабайка-людей-пожирает. Фу, а не времяпровождение, одним словом, но Душенька сохраняет позитивный настрой, напоминает себе постоянно о количестве смысла, который из этого выйдет. Ну и, конечно, спасти Молвина лишним не будет. Обсидиан даже пытался Душеньку как-то поддержать-воодушевить, насколько то получалось, потому что, судя по всему, поддерживает он на любительском уровне. Вообще, не Душеньке судить, он-то сам в этих ситуациях встаёт в ступор с таким лицом, будто поддерживать здесь надо его, (по словам очевидцев). У Обсидиана манера поддержки – перевести всё в шутку, сделать что-то глупое или абсурдное, ждать, пока Душенька засмеётся, да идти дальше довольным собой. И Душенька соврёт, если скажет, что это не помогает. В конкретном случае, через коммуникатор, такие шутки намного эффективнее – правильное "всё будет хорошо", которое говорить положено почти в любой ситуации, в текстовом формате, в сообщении, звучало бы не лучше, чем сухое "я сожалею о вашей утрате" потерявшему любимого человека. Я со страху в обмороки не падаю, но могу начать, если заставят идти в больницу подтверждаться. Вопервых надо помнить что чем больше беспокоишься и ходишь дерганый, тем больше вероятность того что план под откос пойдет Куда ты дел "во-вторых"? Съел Тире в "во-первых" тоже? С тобй невозможно разговаривать ты знал? Я не понимаю, что вы говорите, прошу, пользуйтесь запятыми. Точки в конце ставить неположенно Мне предложения не разделять? Нет в смысле, точка в конце сообщения имено, не между предложениями выглядит грубо както. Как будто ты злой всегда Нормально они выглядят, что ты там придумываешь? Так пишут только важным людям в сообщениях, где все запятые есть. А знакомый какойто на тебя бы обиделся Черти вы там все безграмотные, а я нормально писать буду. А к Обсидиана необразованности он почти привык, (Обсидиан это необразованностью называть отказывается, говорит, что если понадобится деловое письмо какое отправить, вспомнит он все запятые, а это просто сообщения, и задумываться над ними необязательно). Ну и, понятное дело, Душенька больше прикалывается. Ошибки глаза режут, но не настолько ведь. ...Но он пытается завести привычку не ставить точку в конце. Обсидиан ведь на полном серьёзе говорил, а это не так уж и сложно. Позже ещё думал о том, что Обсидиану самому заверения, что всё у них выйдет, и советы "не ходи дёрганым – и всё получится" не помешают, он ведь говорил, что наверху никогда не был. Связей, что достать форму, не было, как и особого желания лезть туда без дела – это для партийцев Чёрный город – развлечение, не наоборот, потому как наверху делать нечего. Такое это место, чтоб посмотреть один раз из интереса и никогда больше не возвращаться. Кстати про обмороки в случае необходимости подтверждения в больнице. Если коротко, система устроенна так, что в случае болезни, которую не получится перенести на ногах, когда человек выходит на больничный, он имеет право отказаться от медицинской помощи и пойти мундохаться дома самостоятельно. Но в таком случае от тебя могут потребовать подтвердиться в больнице, чтоб всяких хитрых просто так от учёбы не освобождать. Душенька сказал бы, что сама возможность в больницу не ложиться – уже прореха в системе, со стороны партии проще было бы отправлять в отделение всех, кого не попадя, но люди за это самолечение так цепляются, что, наверно, бунт поднимут при отмене. Душенька в понедельник не приходит на уроки, является только к обеду, чтобы попроситься на больничный. Знает, что подготовиться нужно основательно, чтоб у глазастой на всякие разные мелочи тётеньки, у них просиживающей, ни одного вопроса не возникло. Если отправят в больницу, его поход в одиннадцатый, считай, отменяется. Именно его поход – Обсидиан-то наверняка пойдёт, с Душенькой или без. Душенька ему и так достаточно неудобств приносит, он бы пошёл раньше. – Сегодняшнее число тоже за болезнь отмечаю. Ты ж не учился сегодня, я правильно поняла? – спрашивает так, будто либо пытается подловить на лжи, либо просто мечтает о том, чтобы Душенька свалил и больше на глаза ей не попадался. Душенька мычит что-то утвердительно, старательно поддерживая заёбанный вид и уставшее выражение лица, какое было бы у человека, пришедшего больным за пол района, чтобы его нудно-медленно отмечали. Серьёзно, было бы круто, если б существовало что-то вроде коммуникатора на такой случай. У него в ухе вата, вроде как воспаление, на плечах кофта, (в которой, в общем-то, жарко, но для образа не помешает). Потом сообщает так же в получник, – там к этому относятся чуть проще, проверять не будут, – запрашивает капли в уши, чтоб добить достоверность и через день, то есть, за день до отправки в одиннадцатый, забирает на своём же месте работы. Работник, тот самый работник, которому Душенька непомерно благодарен за неосторожность, смотрит на него сочувственно и желает скорого выздоровления, (второе делает сухо, так, что не скривиться получается с трудом, а за взгляд Душа благодарен). Потом решает вместо того, чтоб паниковать, ответственно готовиться к вылазке, составить например список необходимых вещей. В список вошли: "какая-нибудь еда", (что именно, он выбрал только вечером перед отправкой. Два яблока и какие-то консервы с тушёнкой, потому что если есть то, что тебе не нравится, голод утоляется быстрее, а ещё потому, что больше у него ничего подходящего и не имелось. Собственно, он же не на неделю гулять уходит, всего лишь день), дневник и карандаш, (ручку брать небезопасно, ведь чернила в случае чего с рук смывать нечем), коммуникатор, (мало ли. Много места ведь не занимает), и... успокоительные. Да, он пошутил в голове о том, что паническую атаку словит с таким-то волнением, стушевался и закинул в сумку пластинку. Лишним не будет. Только теперь Обсидиан имеет право называть его параноиком. И с утра в четверг он просыпается к одиннадцати, потому что уснул поздно. Часа три в потолок в темноту пялился, ворочался и никак не мог удобного положения найти. А потом просыпался от каждого шороха в радиусе двух километров. И вообще, в какой-то момент он убедил себя в том, что весь поход станет адом, потому что проснётся о с утра скорее всего в состоянии овоща. Но нет. Всё намного лучше, чем могло быть, и Душенька даже заработал эффект высыпания за счёт позднего подъёма, хотя, на самом деле, проспал не более шести часов. Потом, до обеда, бродил по квартире, немного пописал в дневнике, (чем во время "болезни" занимался часто за счёт неожиданно появившейся уймы свободного времени), и посмотрел телевизор, ведь надеяться на новостную программу про одиннадцатый район или новое появление мужчины со шрамом никогда не поздно. Протолкался в трамвае в обеденный час-пик, смерил шагами мост через железную дорогу и минут семь ждал около парадной, пока кто-нибудь выйдет. Сегодня выходит ребёнок. Однажды он узнает пароль. Может, попросит Обсидиана узнать. Мало ли, Обсидиан и так сам знает? Душенька же не спрашивал. На рынке Обсидиан с большой тканевой сумкой, переодевается в принесённую форму, свою одежду еле как в сумку запихивает, и идут они в сторону Павелецкой станции, на которой Душенька не был, просто знает, что она там, Душеньке на глаза опять этот чёртов свитер попадается, который он уже купить готов, – ну почему бы не накидывать его, как кофту, во время прогулок по рынку? – были бы талоны, и Обсидиан делится главным событием за весь день – увиденным на его станции котом. Потом, когда Душенька скептически говорит, что да, он знает, что есть такое животное, но понятия не имеет, как оно выглядит или ещё что, делает такую гримасу, будто это неплохая причина для наступления конца света и глубокомысленно заявляет, что Душенька не познал жизни, и что он ему обязательно кота покажет. Они идут пол часа, Обсидиан об этом объявляет гордо, вроде как, это уже неплохо, и Душенька думает, что, раз уж неплохо, он слишком дофига беспокоился о длине пути. И вообще, какого фига он так и не спросил до отправки, сколько это – "долго"? Они идут с фонариком – первый раз – и в свету провода выглядят как-то мрачнее, а между балок в продолбном углублении оказываются перекладины, и они теперь слишком напоминают обыкновенную железную дорогу. Об этом он в слух и говорит. – Слушай, ты такие вопросы задаёшь, да ещё и через кучу времени! До сегодняшнего дня никак о рельсах не задумывался? - Обсидиан опять идёт впереди, оборачиается теперь к Душеньке и, жестикулируя, машет фонариком в руке. Фонарик маленький, на аккумуляторе, (как Обсидиан сказал), с несколькими режимами: обыкновенный, мигание, быстрое мигание, такое, от которого голова моментально болеть начинает, и красный свет. Зачем нужны какие-либо режимы, кроме обычного, никто из них двоих понятия не имеет. Прикольная вещь, на самом деле, Душенька, была бы возможность, купил бы себе такой. Правда, за ними нужно ходить на другой рынок, специальный, где только электроника да механизмы. – Я не сверхчеловек, чтоб в темноте что-то там разглядывать. Я их раньше не видел! Обсидиан уже к объяснениям готов, будто ему это какое-то удовольствие приносит. Хотя, вообще, ну, мало ли. Есть же люди, становящиеся учителями чисто из любви к рассказам и разъяснениям. Может, Обсидиан просто такой же. Душеньке очень повезло, что ему "такой же" попался, а не какое ворчливое существо. – Ну, сказал ты, что рельсы напоминает? – Душенька угукает, – Почему бы им и не быть рельсами? Он думает, что, да, почему бы им не быть рельсами, потом охреневает от того, как теперь просто воспринимает такую информацию, и от того, что не собирается даже удивлённо воскликнуть, даже мысленно закричать. Потом думает, что так проще, когда его в ступор не вводит любое новое слово. – Раньше здесь поезда ходили. Ещё думает, что Обсидиан опять спиной вперёд идёт. Свалится ведь однажды. – Потом партия перешла целиком на верхние пути? Им чёрный город мешал здесь поезда гонять? – Не-а. Ты не понял. В смысле, не то подумал. Поезда здесь были ещё очень-очень давно, ещё до партии. О. Рано Душенька радовался тому, что привык к потрясениям. К таким ещё не привык. – Потом, когда партия появилась, появились и нижние, и поезда перестали ходить?! - не спрашивает, а восклицает, случайно почти кричит. Сначала ойкает, понимая это, потом, когда Обсидиан хихикает, смеётся над собой тоже. – Так! – срывается на смех, и это "так" на последней букве хрипом заходится, – Погоди! Давай по порядку. Был мир без партии, и были здесь поезда. Не партийные, те, которые только людей перевозили. – Ну, то есть в разные районы возили всяких? – Тогда это были не районы, районов не было, просто... части города? А вообще да. И, того больше, всё это, все тонели и станции были созданы только для того, чтоб пускать поезда и возить людей. И Душенька об этом догадывался. О едином назначении всего нижнего города, о том, что дело было в перевозке чего-то. Просто не знал, что здесь были поезда, и не знал, что они возили людей. Только людей? Вообще ничего другого? – Потом пришли злые партийцы, прикрыли лавочку, и убрали поезда с глаз долой? Обсидиан улыбается почти хитренько, и Душенька перебирает в голове спешно, чем это вызванно. Понимает, что выражением этим "прикрыли лавочку". Тем, что оно непартийное, и тем, что Душенька стал по-нижнему говорить. Ради приличия даже кривится, мол, иди ты куда-нибудь, хотя плохим это не считает. Тоже смысл. Это забавно, да. Главное однажды наверху такое не ляпнуть. – Если город разделён на районы, смысла в тоннелях нет, а значит, их вполне закрыть можно. Все основные выходы, большие, которыми раньше все пассажиры пользовались, забитонировали, вроде как. Да так, что теперь фиг поймёшь, где выходы были. Ну и затем сюда наши просачиваться начали. Как, никто понятия не имеет, вряд ли ведь партия где-то зазор оставила. Большинство, вон, вообще считает, что мы все можем быть потомками аутсайдеров, типо, они пролезли, остались тут, а со временем всякое произошло. Аутсайдеры в этом не признаются. – А ты как считаешь? – Да никак. Об этом проще не задумываться, ведь никто всё равно не узнает, а если теория про аутсайдеров верной окажется, аутсайдеры её отрицать станут, - мычит что-то, потом добавляет, – И тоннели "метро" назывались. Душеньку свое неудивление пугать начинает. – Я в книжном видел! "Метро какой-то там год". – Метро... Э... Ладно, я не помню, что за год. – А про что это? – Оно написано было до партии. Я не читал, слышал только. Типо, землю настигла какая-то катастрофа, люди потеряли возможность выходить на поверхность и переселились в метро. – По сути, предугадали то, что сейчас происходит. Только без катастроф. – И не все живут в метро. И живут, не потому что прячутся от правительства, и жизнь в реальном метро по-другому устроенна,.. – Я условно сказал. – На самом деле, книжек всяких, где описывают то, что потом реально произошло, дофига. Всякие, которые в этом разбираются, называют такое "эффектом машины времени". Вон, например, книга есть... в названии которой тоже год, я не помню, где говорится о партии за дофига до её появляения. – Что за машина времени? – Э... Там наверху вообще никаких сказок не рассказуют? – Душенька его смеряет скептическим взглядом, и тот просто продолжает, – Ну, какой-то нереальный аппарат, который может перемещать людей во времени, или ещё что подобное. О них тоже в книжках писали, правда это ещё не сбылось. И вряд ли сбудется. Фигня это какая-то, мы в такое не верим. Это "МЫ не верим" было сказано так просто и нагло, что Душеньке секундно захотелось возразить, мол, а мало ли я верю? Но вообще-то он и правда в такую хрень не поверит. А книги с машинами времени наверно интересные. – А партия в той книге была почти как наша? – Да нет. Там от партии одно название... и то, что в книге они тоже за всеми следить пытались только не через камеры, а как-то непрактично-замудрённо через телевизоры. Там были какие-то разные слои населения, все на поверхности, какая-то война, а все предатели были единой организацией. И районов не было, был единый город. – ...Что такое война? И Душеньку уже самого, честно, заколебало своё незнание чего-то вроде-как рядового и элементарного, он всё ждёт, пока в один момент Обсидиану не надоест или не выдаст он что-то вроде "Да как ты так живёшь, нихрена не зная?!", а тот даже виду не подаёт, что его это всё достало. Душенька был бы определённо более интересным собеседником, если б мог поддержать хоть какую-то тему без долбанных вопросов. – Люди из разных стран, городов, крупных организаций даже каких-нибудь решают, что достало решать проблемы мирным путём и идут друг на друга с автоматами. Может, чем-то посерьёзнее. – В книге кто воевал? Ну, в смысле, как ты сказал, страны, города..? – Там было три огромные страны, которые воевали долгое время по сути просто ради того, чтоб воевать. Сложновато объяснить, там для поддержания власти в каждой из стран и поддержания порядка война была просто необходима, иначе бы партию свергли. Обсидиан замолкает, и они идут какое-то время молча. Минут, может, пять. В тишине неприятно, хочется говорить о чем-нибудь постоянно, чтоб без таких перерывов. – И, собственно, мы ну никак не можем выяснить, есть ли какие-то войны сейчас, - монологом проговаривает Душенька. – Да знать бы, есть ли другие страны! – Думаешь, может и не быть..? Да нет, должны быть! – Я не думаю, я... Ну, я думаю, но не считаю. Просто почему бы так не быть? Почему бы партии на весь мир не распространиться? И точно также мы можем сказать, что партия правит всего одним нашим городом. В общем-то всё равно, что думать. – И войны вполне могут быть между другими странами... – С чего это мы не можем прямо сейчас воевать? Ты думаешь, об этом бы сказали в телевизоре? Не-а. – А частые войны? И долгие? Ну, раньше были, по крайней мере. Известно? – Есть какие-то отдельные сведения. Типо, пишут, что было три мировых войны... Ой! – Обсидиан зажимает случайно кнопку на фонарике – он сначала начинает мигать, со следующим нажатием мигает быстрее, затем слепит краным, наверно, более ярким, чем обычный режим, и потом только возвращается в нормальное сосояние. Обсидиан перехватывает его в руке так, чтоб это не повторилось, – Во время первой наш город был за страной Российской империей, во время второй принадлежал СССР, (как расшифровывается, неизвестно), потом ещё какое-то время был это... ну, просто Россией, без империи, и вроде даже долгое, а что было потом, после третьей, никто не знает. Предполагается, что партия тогда и появилась, поэтому такие данные, поновее, уничтожались усерднее. – А наш город конкретно в войнах учавтствовал? – Ты название нашего узнай, перед тем, как такие вопросы задавать, – щурится беззлобно, и ткань балаклавы в в улыбке растягивается. – Та блин, я запутался просто! – Душенька не злится, но делает такое лицо, будто готов Обсидиана прибить. – Там очень много названий, какие-то города-герои, и много про главный город, – тогда это называлось "столица" – Москву. И наш может тоже "герой", – возвращается к объяснению с такой скоростью, словно Душенька по меньшей мере покрутил у его лица пистолетом, прося не останавливаться. – Выяснить название никак не возможно или просто никто всерьёз за это не брался? – В правильную сторону думаешь! Я когда-то и сам выяснить пытался. Лет в четырнадцать-тринадцать входил в какое-то объединение тоже-подростков, и мы с ними лазили по библиотекам, спрашивали продавцов книжных, что бы посоветовали такое почитать, узнавали у каких-то взрослых через других взрослых. В итоге выяснили, что партия называет наш город "Д". – То есть, партия не только не разглашает название, но и вообще использует новое? Они и сами нормальным названием не пользуются? – Тогда мы так думали, а позже, уже сейчас, знаю, что не пользуются. Если кто знает нормальное название, то только какие-то особенно возвышенные люди, а рядовой житель центрального района нифига понятия не имеет. Рядовой житель центрального района. Обси, да ты звучишь так, будто часто бываешь в центральном районе. И говорит он уверенно. Слишком уверенно для преувеличения или догадки. И никакого окончания "Ну, наверно же, я просто так думаю" не следует. Что это значит? Душенька было начал формулировать насчёт того вопрос, но резко себя одёрнул. Не стоит, правда. Не то, чтобы он знает, почему. Просто не стоит. Он продолжает и на лице, вроде как, не отражает лишних эмоций. Как будто бы не заметил. – Но вы ж подростками были. Вы легко что-то не заметить могли или искать не там. – Да... Но переделать работу уже никак, если я и пойду к тем людям с предложением, ни один не согласится, поверь. А если согласятся, я сам не то, чтобы имею дохрена желания в этом учавствовать. – Да время бы найти на такие масштабные работы... – Время обычно бывает. Его обычно полно. Так что, дело всё-таки в желании. Душенька думает, что стал бы таким заниматься, что в его случае мешает время и риск устранения с такими-то замашками. И то, что наверху никаких библиотек нет. Там только на чьи-то истории и воспоминания стариков и опирайся, и ни к чему существенному такие вот поиски привести не смогут. То ли дело здесь. Возможно, дело в том, что пока просто не привык к такому всезнанию. Не привык к тому, что мир настолько исследован, и оттого хочет исследовать его ещё и ещё. Мир слишком резко стал ярким, обрёл цвета, о существовании которых Душенька не знал раньше, и предыдущая его неосведомлённость вдруг стала непроглядной тьмой. Ему теперь сложно представить жизнь без мыслей об оперативниках и надзоре, без снов, где он бродит по рынку, без Обсидиана, без тайника в ванной. Начинает уже казаться, что до всего этого Душенька был совсем иным человеком, и жить бы так дальше не смог. Смог бы. Учился бы покорно, потом пошёл бы на фабрику работать, может, нашёл бы жену, может, стал бы примерным партийцем, чтоб не рисковать лишний раз, может, прожил бы до глубокой старости. Ему эта судьба и раньше скучной казалась, теперь так тем более. Теперь он знает, что ни за что ни на какую фабрику не пойдёт. У него появился выбор. (Который возможно приведёт к ранней гибели). (Душенька об этом не пожалеет). Чем дальше в дебри, тем больше смысла. – У нас в классе школьном такая группка была. Я туда не входил, боялся, но об этих ребятах много говорили. Они опросами занимались и теории всякие разные строили. Больше теории, потому что информации не достать. Они нифига не выяснили, но выглядело всё это дело интересно. Потом распались из-за какой-то своей ссоры. – А их могли за это устранить? Душенька на секунду даже остановился, но тут же вернул темп. – Я-я не думаю... Учителя бы скорее их образумили. До этого бы просто не дошло, учителя бы не дали подобному случиться. – Им детей жалко или им положенно? – Вопросы у тебя такие. Ни то, ни другое, я думаю. Не то, чтобы они прям очень о ком-то пекутся, но и указаний останавливать им никто не даёт. Они просто знают, что надо такое предотвращать. И если б те ребята сами себя не капитулировали, их бы остановили. – Хотя ничего плохого они не узнали. Ты ж говоришь, придумывали по большей части. – Партиец о таком вообще задумываться не должен, не должен ни придумывать, ни узнавать. Партийцу о чём-либо выше своей будущей работы на фабрике думать не положенно. Душеньке кажется, имей партия возможность подтирать мозги, они б избавили своё население и от дружбы, и от любви, (оставив только желание жениться и завести детей), и от отдыха, и от интересов к чему-либо. Могла бы, партия бы заменила людей роботами. Если, конечно, Душенька правильно в итоге понял концепцию роботов из уст Обсидиана. Ходили бы все бесчувственные, не нуждались бы в еде, одежде и получниках, а вместо жилых знаний были бы бесконечные фабрики, где еду и одежду производили бы только для жителей центрального района. Роботы бы стали хорошили оперативниками, не халтурили бы, истребили бы к херам весь чёрный город. И аутсайд, может, тоже. А пока этот чёрный город бурлит жизнью похлеще трамвайных остановок в обед, и четыре станции, которые они проходят, как островки шума, благодаря которым только путь не кажется бесконечным. Три из них жилые, и одна – фабрика. Душенька сначала не понимает, что это вообще такое, что за коробки, что за группы курящих-болтающих около рельс, что за установки и инструменты, где уже привычные ему домики-кибитки, доходит до него только с объяснением. Обсидиан говорит, фабрика эта очень похожа на ту, где он подрабатывает. Станции-фабрики муравейник напоминают больше всего. И производят здесь, наверно, какую-то технику. Душенька говорит так, будто хоть отдалённо понимает, как должно выглядеть производство техники. Где-то в глубине её сверкает сварка. На последнем этапе пути фонарик освещает что-то в стене, впереди. Издалека можно подумать, что кто-то ляпнул на стену чёрной краски, потом в ней вырисовывается углубление, ещё пара метров – дыра. Об этом Душенька предупреждён был, (вообще-то только потому что сам обнаружил несостыковки в мутных описаниях Обсидиана. Обсидиан бы и забыл сказать, и стоял бы Душенька на этом месте в полном ахере). Так удачно получилось, что когда "очищение" завершилось, христиане, потерпевшие поражение, собрались во что-то вроде общины, (да, наверно стоило раньше упомянуть, что до очищения християне были разрозненной группой, разбросанной по всему чёрному городу), и обосновались на пересечении веток, перекрыв напрочь доступ к огромному количеству станций и стреляя без разбора в любого, кто решит пойти к ним на переговоры, дабы обеспечить себе выживание. Про выживание он сейчас не преувеличивает – станции между собой связаны напрочь, не получится отрезать какую-нибудь от остального мира, никому не навредив. На станции, где занимаются съедобным, закончатся медикаменты, на станции, где занимаются медикаментами, закончатся какие-нибудь другие товары первой необходимости, на станции, где занимаются этими-самыми-какими-то-товарами, закончится съедобное. Станция, не занимающаяся ничем, помрёт бесшумно. А на этой ветке, (ветки называют в честь станций, находящихся на пересечении с круговым тоннелем, так что она теперь Христианская), не оказалась существенного производства еды. Людей на такой произвол оставлять мерзко, потому всякие добрые не придумали ничего лучше, чем прорыть, – в прямейшем смысле этого слова, – тоннели, огибающие Христианскую станцию, пролегающие из кольцевого тоннеля напрямую к Студенческой. Обсидиан говорит, как-то так и выглядят аутсайдерские тонели, только вот они поуже. Как-то так – это как нора, где потолок не очень надёжно, на вид, поддерживают металлические балки. Наверняка ведь это тоннель ещё так облагородили, наверняка ведь он выглядел намного хуже первое время после постройки. Бетонное перекрытие кольцевого как будто на скорую руку продырявленно обычной дверью, и крошка его осыпется, если рукой провести. Фонарик освещает под ногами доски, сырые, а под досками земля чуть ли не плавает, и скоро начнёт напоминать болото. Ну а чего ещё ожидать можно было с черногородской сыростью? План их прост и понятен. Либо они находят аутсайдерский проход, который использовал Молвин, либо добираются до одиннадцатого простым путём, какой бы использовал любой другой. Простой путь – это подняться со студенческой в четырнадцатый район, найти в четырнадцатом районе какой-то определённый дом близь стены, в подвале которого есть переход в другой подвал уже одиннадцатого. Переход этот был сделан тоже после христианского очищения, потому что нельзя же просто снять одиннадцатый со всех счетов. И, вроде бы, зачем эти аутсайдерские тоннели нужны, идите вы по-обыкновенному. Есть одна поправка. Молвин должен был пройти по аутсайдерскому, вылезти из подвала дома, куда он ведёт, от парадной повернуть направо, пройти мимо дома, в следующий зайти и проследовать в подвал того. Это конечно если Обсидиан правильно запомнил, а фиг кто правильно запомнил бы путь, думая, что эта информация ему никогда не понадобится. Всё к тому, что, в теории, они могут отследить Молвина до этого подвала... и дальше делать что-нибудь. В любом случае, лучше, чем ничего. Правда, Душенька в нахождение каких-то там аутсайдерских тоннелей не верит. Типо, вот этот тоннель много лет простоял незамеченным, а они сейчас как найдут его, зная только, что он перекрыт то ли просто куском картона, то ли картонными коробками, (в объяснении Молвина явно было слово "картон", вот только не ясно, в каком месте). Они оказываются на Студенческой, и Душеньке она очень напоминает Пролетарскую, запущенную и замусоренную, только вот сырее – бетон под ногами бесь мокрый, доски эти, такие же, какие были в норе, лежат везде, а домики приподняты из-за этого над землёй. Наверно из-за этого. Так было бы логично. А ещё она живая. Такая же живая, как Таганский рынок, и доски всё скрипят под ногами прохожих. Они пересекают столовую, (в буквальном смысле, петляют между столов, а потом снова оказываются на улочке), и столы почти все заняты. В каждой кибитке, в каждой, без преувеличения, зажжен свет, а потолок заслоняют бичёвки для сушки одежды, обрывки крыш и натянутые между домами ткани. Домики выстроенны в два этажа везде, такие маленькие, что кажется со стороны, туда ничего кроме кровати и не поместится. Ткани цветов неярких, но узорами пестрят не меньше. – Смотри!!! – вскрикивает Обсидиан под боком, и Душеньке кажется, что его испуганное вздрагивание почти равно подпрыгиванию. – Не кричи так! – восклицает следом, а сам улыбается, наверно, с комичности ситуации. – Да кричи-не-кричи, там кот! Душенька оборачивается так же резко, когда Обсидиан рывком чуть назад отходит и оказывается около груды ящиков. Душа вслед за ним вскидывает голову, не сразу замечает на верху животное шёрстки цвета картона. Вот именно картон, точь в точь. И разглядеть его снизу, только чуть-чуть высунувшегося, сложно, но общим сведениям о котах, полученным наверху он соответствует, (а мог бы и нет. Мало ли, коты бы оказались размером с человека и без шерсти. Он эти описания подслушал у какого-то мальчика, а мальчик много чего случайного наговорить мог. Но нет, к счастью. В таком случае возникает вопрос, откуда мальчик знал?). Мордочка не такая выпуклая, как Душеньке представлялось, и хвост толще. Кот и правда милый, он это признаёт. А Обсидиан выглядит так, будто по меньшей мере чудо завидел, будто коты не водятся на всех станциях, кроме рынков и фабрик всяких, будто он непривыкший их видеть. Кот на высоте крыши примерно. – Да чё ж он так высоко забрался!, – бормочет под нос что-то возмущённо-обиженное, затем издаёт какой-то странный звук. К-с-к-с? Кас-кас? – Чо за звуки? – Э-э.., – Обсидиан на него оборачивается сначала удивлённый, потом, видимо, понимает, чего Душенька не понимает, – Кис-кис. Так котов подзывают. – Они этот звук как-то понимают? – встаёт на носочки, как-то не думая, и разглядеть животное это не помогает, – Это для них значит что-то вроде "подойди ко мне"? – Не-а. Им нравятся просто такие звуки, всякие "к", "с", "ф", "ч", они на них обращают больше внимания, и соответственно обращают внимание на того, кто говорит это. Ну и подходят. Душенька в ответ протяжно мычит, вроде как запомнил, и сам это кис-кис проговаривает. Обсидиан гласную букву съедает при произношении, его кис-кис быстрое и звучит как кс-кс. Кот, впрочем, ни тому, ни тому не откликается, самодостаточно оглядывается по сторонам, не обращая на них ни малейшего внимания. Эти кис-кис вообще не работают, или просто кот им такой упрямый попался? Кот так вообще, кажется, спать укладывается. – Та бли-и-ин. Я думал, может он спустится хоть, – Обсидиан чуть дальше от ящиков отходит, чтоб лучше видно было. – Пускай спит, зачем будить? – Всмысле зачем? Ты ж котов не видел никогда, ты посмотреть его должен! – это "должен" звучит как "обязан", и Обсидиан, говоря, улыбается. – Выходит, в следующий раз увижу... Слезать он щас явно не будет, – и Обсидиан выглядит таким расстроенным тем, что Душенька не посмотрит, будто это он сам смотреть хотел. Вход в аутсайдовский тоннель где-то между Студенческой и Кутузовской. Между. Да, между. Спрашивается, как? Ну вот Душенька тоже этим вопросом задался, и Обсидиан на него отвечал, что спрятать там что-то за картоном и правда труда не составит. Просто правый тоннель Христианской ветки выглядит как... Свалка? Мусорка? Помойка? Всё сразу? И даже хуже. На рельсах стоит вода, в воде стоит всякий мусор в виде досок, коробок и ящиков, этот же мусор сплошь вдоль стен, что пробраться где-то сложно, а через рельсы перекинуты мостики, если это можно так назвать. Типичная локация из страшилок, какие придумывают лет в десять, когда одни дети ещё боятся слова "монстр", а другие показательно описывают резню бензопилой. Они знают, что у правой стены проход. Где-то у правой стены. Причём, никто не знает, что из себя этот проход представляет – не дыра же. Дверь? Странно бы было. А вдруг там люк в полу под коробкой?! Душенька, ладно, не понимал всего масштаба пиздеца, но Обсидиан-то здесь раньше был! Должен был понимать! ... ...И они всё равно пошли, всё равно выискивали что-то. Не очень тщательно, заглядывая за доски и пиная коробки, потом, всего через полчаса, решили, что это и правда безполезно. И Душенька сказал бы, что трата времени эта настолько пустая, что упоминать не хочется. Подъём в четырнадцатый район прямо на станции, нужно по мостику перейти на другую сторону тоннеля, второго, почти незахламлённого. Вообще-то, Обсидиан говорил, что это распространённая проблема – мусор в тоннелях, просто обычно такое захламление бывает в отдалённых частях, чуть ли не под стеной аутсайда. Говорят даже, что если б христиане не перекрыли ветку, захламление настигло бы круговой тоннель. Да и вообще, прежние жители Христианской чистоплотными не были. Выход наверх – железная дверь с замком-шлюзом, как будто бы ненужнным, ведь его никто никогда не закрывает – это правило. В дверь упирается лестница с деревянными ступенями, в несколько пролётов поднимается, и подвал на её вершине пуст. Вот реально пуст, ни единой лишней соринки нет. У Душеньки, в его районе, в подвале хранилось хоть что-то, хотя бы инструменты. Труб на потолке нет. Вход в подвал здесь находится прямо в холле, прямо напротив парадной двери, так, что, выходя, упираешься в шкаф с, возможно, швабрами или тряпками? Что ещё там могло бы храниться? Может, он вообще пустой. И, в целом, холл, как и подвал, отличается только обустройством, тем, что в дому Душеньки это место увешанно партийной символикой, в низком доме – ковры и автоматы, а здесь – пусто. И это даже огорчает. Душенька, да, надеялся на что-то особенное, где-то на подсознательном уровне, – а кто бы нет? – но не может же всё везде быть особенным. Если внизу особенность – это правило, то в партии – исключение. Но дом абсолютно без ничего всё равно выглядит хмуро. Душенька оглядывается на замолкшего, когда они стали подниматься, Обсидиана. Не то, чтобы с лица за маской что-то, кроме улыбки, вообще считать возможно. ... И район за парадными дверями тоже не сильно отличается от шестого, душенькиного. Здания те же, и все, на которые он, по крайней мере, обратил внимание – по четыре корпуса. Душенька бы предположил, что практически все районы примерно так и выглядят, с исключениями, вроде большего количества этажей или корпусов в местах, где население больше, (логично же). Дома здесь стоят не по линеечке, как в шестом, они здесь в абсолютно случайном положении, как будто бы ещё повезло, что друг на друга не налезают, и дороги вокруг них петлями вяжутся. Трава жухлая, как и в шестом, и выглядит это, будто засуха какая-то настала. Но она всегда такая. А ещё, по форме четырнадцатый район – вытянутый прямоугольник. Они повернули влево, (Обсидиан повернул, Душенька – за ним), и выяснилось, что стену, стоя так, они видят с обоих боковых сторон. И это странно, – именно это слово, – стоя даже в центре района, замечать ограничение территории. Душенька выходил из школы в центре шестого, и в тот момент казалось, что стены никакой нет, что на самом деле пространство бесконечно, и от этой иллюзии он в шестом отделаться никак не мог. Здесь он никак не может к ней вернуться. Людей около дома этого немного, потому что его площадка находится, судя по всему, с другой стороны. Основная часть людей на улицах – дети, всё остальное население появляется по дороге на работу-учёбу и обратно. По крайней мере, опять же, в шестом. Улица почти пуста, пара пожилых людей только и почти бегом передвигающийся ребёнок. И не сказать, что вид четырнадцатого района производит огромное впечатление, Душенька, оказавшись внизу в первый раз, явно больше удивился, здесь же чувство – смесь чего-то схожего с настольгией от попадания в знакомое на вид место и тревоги оттого, что место похоже не во всём. Что-то подсознательное. – Так, нет, стоп! Я попутал! Нам вправо, – и смотрит так, будто они не на пути к тому, чтобы потеряться здесь к херам. Сколько уже времени? Четыре-пять? У них по планам "обыск" одиннадцатого и следом ночёвка в подвале какого-то дома, если они, конечно, не обнаружат вдруг Молвина, а они не обнаружат, потому что даже примерно не знают, где искать и как искать. – Я даже не удивлён, – показательно глаза закатывает, хотя вообще привычки так делать не имеет. Обсидиан смеётся, Душеньку ухватывает за рукав на предплечье, и за собой так тянет, не отпуская, до самого нужного дома. Нужный дом расположен точь-в-точь зеркально тому, к которому они шли до разворота, попутать и правда можно. Здесь тоже подвал, и спуск в него, на этот раз, из каких-то технических помещений, возле двери с обозначением труб или ещё чего похожего, к водопроводу относящегося. Обсидиан из сумки выуживает какую-то бумажку с наборами цифр и краткими подписями вроде "13ПРД". С неё набирает код от входа. Тут не лестница, а крутой довольно-таки спуск, и очень длинный. Тоже земля, а досок под ногами нет, как и болотистой грязи. Потолок чуть ниже. Запросто оступиться можно, друг за друга зацепиться и шеи посворачивать, а следующий, кто проходить здесь будет, поразглядывает и всем знакомым расскажет, какие дебилы в переходе были. В одиннадцатом районе их встречает подвал, (кто бы сомневался), такой же пустой, как и предыдущий, и пыльный, намного пыльнее, что может показаться, в этом здании никто не прибирался с месяц. Добавить к предыдущему предположению можно, что прямо под дверью оказалась швабра Ву, опёртая на перевёрнутое пластмассовое ведро. Ну, мало ли, что могло произойти с местным уборщиком. Впервые оказавшись в одиннадцатом люди, сказал бы Душенька, обращают внимание на дома в пять блоков, (хотя, мало ли это норма. Он всего в трёх районах был, судить не может), и... что это блять? – Электростанция, – Обсидиан его удивлённый взгляд улавливает, – Атомная, если не ошибаюсь. На горизонте трубы. Широкие, по форме напоминающие турки для кофе, какие Душенька в детстве видел, и пар с них валит клубьями, округлыми, кажущимися невероятно тяжёлыми, и на высоте сливающимися с облаками. – Атомная энергия? – это словосочетание Душенька слышал хотя бы в школе. Трубы-турки, у которых вроде есть название, правда его Душенька никак вспомнить не может, очерчены по ширине красными линиями. – Ну да. В партии же определённо говорят, какой энергией пользуются. Да и вы же должны знать, как электростанции выглядят. Градирни – вот как называются. С такого расстояния кроме них ничего не видно, хотя вокруг наверняка огромное количество маленьких зданий. – Ты мог бы и предупреждать о том, что здесь такое, – прозвучало это не обиженно, а как-то завороженно, на что, впрочем, сам Душенька внимания не обратил. ... Ещё можно обратить внимание на то, что они стоят сейчас посреди детской площадки. Пустой детской площадки. – Это ненормально, – Обсидиан хмыкает вопросительно, – Людей нет. Ни одного. – Блин... Я только щас понял, что не так. Гудит электростанция – больше ни звука. Спустя секунду Душенька вспоминает школьную программу и то, что электростанции не гудят – скорее всего, это иллюзия слуха. Они настораживаются, но не понимают даже, чего боятся. Тишина с чем может быть связанна? Людей в виду этой какой-то там неизвестной опасности вывезли из района? Вряд ли. Не стала бы партия предпринимать что-то подобное по первому писку, не в её это духе. Что-то, из-за чего произошло бы это, должно быть видно невооружённым взглядом. Пока его разве что слышно. Душенька мигом вспоминает все свои опасения и понимает, какое малое место среди них занимала возможность столкнуться в одиннадцатом с чем-то страшным. А только ли возможность? С самого начала и раньше они понимали, что что-то не так. С одной стороны, если б об этом беспокоился, словил бы точно паничекую атаку, с другой – продумал бы хотя бы сотню сценариев на будущее. Авось, они бы чем-то помогли. Пустые улицы страха не внушают, скорее тревогу и склизкое чувство того, что они здесь на несколько километров совсем одни. – Может быть такое, что все жители мертвы..? – спрашивает над ухом Обсидиан, и спокойнее от этого не становится. – Нет. Думаю, нет. Это уже как-то слишком... Они от выхода на границе с четырнадцатым продвигаются вглубь, и здания ближе к центру расположены плотнее. По пять корпусов на каждое возвышаются над головами. Везде пять, ни единого исключения. – Как будто вымерли... Душенька на Обсидиана шикает и хватает за рукав. Шаги. Скрип сухой травы под ногами, замолкший, стоило только Обсидиану заговорить. Обсидиан дергается, Душенька замирает в том же положении, ловит пульсацию где-то на сжатом запястье. Шаги возобновляются. До того Душенька не успел определить, откуда звук исходит, но сейчас понимает – сзади. Обсидиан, кажется, что-то говорит, но замолкает сразу, когда Душенька оборачивается. Оборачивается автоматически, не подумав. ... Чего? Два человека – Парень примерно одного с Душенькой и Обсидианом возраста и девушка лет шестнадцати, может. Не в партийной форме. В яркой одежде, обычной одежде снизу. Люди в нижней одежде на партийной территории. Они в отличии от Душеньки и Обсидиана реагируют сразу, тянутся оба за оружием, висевшими на ремнях, – обычных, на пояс, – автоматами. Щелчок режет тишину, бьёт по ушам, и следом же единственным звуком становится собственное загнанное дыхание, будто два километра без перерыва бежал. Люди напротив кажутся не менее ошарашенными – они, судя по всему, встретить кого-то тоже не ожидали. Но они зато вооруженны. – Вы кто такие? – протяжно шипит парень. И ни одной мысли, как ответить, не находится, ни глупой, ни действенной, вообще никакой. Душенька мельком оглядывается на Обсидиана. – Я спрашиваю, вы кто?! – Успокойся! – вопит девушка, и голос у неё звонкий, почти детский, но когда Душенька переводит взгляд на неё, она тоже поднимает оружие, – Их... вести надо! – Вот так вот сразу и решаешь?! Мало ли, зачем они здесь. А мы сейчас прям так и приведём! – А что нам делать, если не приводить? Ты, вот, знаешь, что с ними делать? – Вы откуда?! – опять орёт, подаваясь вперёд. – Приведём, тогда у них и спросят, – девушка автоматом тычет в Обсидиана и ногой его пихает, чтоб не стоял столбом. Душеньке кажется, что всё слишком быстро, диалог будто отдельными кадрами перед глазами скачет, как выдуманная история, где события явно поторопили. Он идёт следом, незаметно для себя сжавшись, прижав руки к груди. В ушах только звук шаков, череп разъедает едкая тревога. Что происходит? Вести они их думали к одному из зданий на параллельной улице, на которое они бы и внимания не обратили, следуя по предыдущему маршруту. Пять корпусов и ничего отличительного. Но у парадной его стоит группа людей – таких же, в непартийной одежде и с оружием все, кроме одного. Кадры, как будто шли они не десять минут, а мгновенно-волшебно здесь оказались. Душенька ловит тревождый взгляд Обсидиана, тревожный и сочувственный, догадывается что, наверно, сам выглядит так, будто сейчас по крайней мере потеряет сознание. В голове рой судорожных мыслей по большей части сконцентрированных на том, что могут с ними сделать, и как бы сбежать. Да, да, думай по делу, придумывай, что дальше. Парадная здания тоже полна людей, полна каких-то случайных вещей, вроде свёртка то ли ковров, то ли одеял или ещё чего подобного и ряда стульев, такого, что на них собрания проводить бы хорошо. На стене символ – вертикальная линия, через которую перекинуты две горизонтальные и одна короткая диогональ снизу. Душенька мысли приглушает, пытаясь вспомнить, видел ли это где раньше, но то ли мозг от тревоги прекратил работу, то ли символ ему и правда не встречался. Оружие. Много оружия, в основном огнестрельного. На них оборачиваются люди, и взгляды все удивлённое. Будто они с Обси существа какие-то из другого мира с рогами, хвостами или ещё чем. Чьё-то удивление сменяется злостью или презрением. Девушка кратко объясняет ситуацию какой-то женщине в возрасте, диалог короткий, и всё то время, видимо, на всякий случай, парень тычет в них автоматом особенно агрессивно. Лестница, потоки людей, этаж... седьмой, вроде. Надо было считать. Коридор, очерченный этими символами в случайных местах. – К Дэве пойдём, сообщим, – бормочет девушка, вводя их в какую-то квартиру. – Дэва ж на станции, нет? – девушка пожимает плечами, выглядит так, будто и сама не меньше беспокоится, и беспокойство её выматывает, – Пошли поищем кого-нибудь. Какая разница, кого конкретно звать. Душенька от толчка пошатывается, упирается плечом в стену. – Блять... Блять-блять-блять, – бормочет рядом Обсидиан с нарастающей громкость, а в ушах снова тишина бьётся, нарушаемая отголосками шума за дверью. Душенька только теперь осознаёт, что те ушли, шаг делает в направлении двери, дёргает за ручку – ожидаемо, закрыто. Закрыто, блять. Они заперты этаже на седьмом здания, наполненного вооруженными непартийцами в районе, откуда пропали все жители. Душенька быстрым шагом смеряет коридор, оказывается в комнате, наполненной обычными вещами, выглядящей так, будто хозяин ушёл на работу с час назад. Из неё выход в другую – квартира двухкомнатная Душенька в такой впервые, и удивился бы, стал бы осматривать, но сейчас эти мысли в голове не умещались. Он выглядывает в окна, возвращается в первую комнату, где уже успел оказаться Обсидиан, и когда ноги подкашиваются, он просто опускается на рядом стоящую кровать, как будто бы так и планировал. Кровать незаправленная, можно подумать, кто-то здесь есть, просто находится в соседней комнате, будто не пропал... ...не был убит людьми с автоматами? Что эти люди сделали с жителями? – Так... Христиане, долбанные христиане.., – Обсидиан дёргает ручку окна, та не поддаётся. – КАКИЕ НАХЕР ХРИСТИАНЕ?! – Душенька только спустя секунду осознаёт, что крик этот, наверно, слышно было не только за дверью, но и на других этажах. Обсидиан на него смотрит ошарашенно, наверняка порядком испугавшийся такой резкости. – Кресты видел? Христианские они! Душенька с ногами на кровать забирается, подтягивает колени к груди и руками их обнимает. Старается думать поменьше, сфокусироваться на чем-нибудь другом, да хоть на собственном дыхании, но дыхание оказывается обрывистым и частым, пугает ещё больше. – Эй, Душенька, ты в порядке..? – Обсидиан рядом оказывается, руками упирается Душеньке в плечи, – Душенька! Он в ответ что-то мычит отрывисто. Взгляд на Обсидиана поднимает, и тот выглядит, наверно, более испуганно чем когда они на этих людей наткнулись. Сука. Осознание, что ещё немного, и паника перерастёт в паническую атаку. Так блять. Душенька, соберись ты. – Всё нормально, – ага, да, оно так даже не выглядит! – Обси, в каком смысле христиане..? – Душенька, успокойся.., – Обсидиан рядом с ним на кровать садится, руки с плеч не убирает. – Я уже, – голос дрожит. Он не уже, но если постараться убедить в этом Обсидиана, мысли уйдут в эту сторону, успокоиться будет проще. Душенька от глаз Обсидиана старается ускользнуть, проводит взглядом по телевизору на комоде, по узкому шкафу, открытому, из-за приоткрытой дверцы которого торчит постельное бельё, по кухонному столу, по раковине, – в которой, мать его, немытая посуда, блять, квартиру же бросили, просто бросили, резко и без предупреждения оставили! – и видимой части коридора. Там, в коридоре, на стене, где положено быть партийному плакату, его нет.