Рациональные люди

      Сенку почувствовал, как внутри поднялась волна паники — он дернулся, пытаясь приподняться, но понял, что на нём не было ничего, кроме тяжёлого одеяла, и её он не увидел рядом. Мир вокруг него был окутан чернотой, такой густой и всепоглощающей, что он не мог разглядеть даже собственных рук. Сенку попытался открыть рот, закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Каждая попытка пошевелиться только усиливала это странное оцепенение, будто он находился под водой, где каждый вдох превращается в борьбу. Веки отяжелели, как свинец, тело казалось чужим, застывшим в этом глухом, вязком мраке.       Сначала он увидел белую лабораторию — знакомую, но в то же время далёкую, как забытый сон. За столом стоял человек, чьё лицо было освещено тусклым светом лампы. Сенку смутно понял, что это был его отец. Он не мог понять, как давно это было и даже, правда ли это. Образ был неясным, словно потрескавшаяся пленка старого фотоаппарата. Бьякуя улыбался, что-то говорил, но его голос едва достигал Сенку — словно эхо, затерянное в пространстве. Губы отца двигались, но слов нельзя было разобрать.       Сенку открыл глаза, ощущая, как откуда-то из глубины сознания просачивается свет — мягкий, тёплый, как свет свечи. Вокруг него расплывались очертания: знакомый запах трав, шорох ткани, бледные тени от пламени. Он попытался подняться, но слабость снова охватила его, словно тело было приковано к земле.       Он начал слышать отдалённые звуки, едва различимые — как будто шёпот, уносимый ветром. Это было его собственное дыхание. Он сосредоточился на его ритме, и тьма вокруг постепенно размывалась, превращаясь в странные, туманные видения.       — Прямо отель с видом на звёзды, — прошептал он с едва уловимой усмешкой, ещё не до конца осознавая, что говорил.       Голос дрожал и звучал приглушённо, словно сквозь вату, но он чувствовал, что кто-то рядом слушал его.       Ему ответил еле слышный смех, мягкий, как прикосновение к воспоминанию, затем тишина, но после — тихий вопрос, доносящийся будто бы из самого глубинного уголка его сознания.       — Можно спросить?       — Мм… да, — пробормотал он, всё ещё борясь с оцепенением.       — Кто такой Бьякуя?       Вопрос будто оторвался от реальности и снова зазвучал у него в голове, вызвав каскад образов. Казалось, он отвечал сам себе, но образы, нахлынувшие на него, словно пришли откуда-то извне, обрамлённые этим туманным вопросом.       Сенку вспомнил ту давно забытую ночь, когда отец рассказывал ему про космос, про бескрайние звёзды, которые он сам увидит, когда поднимется на орбиту. Он говорил с такой уверенностью, что Сенку в тот момент поверил в это с головой. Но теперь всё казалось размытым. В его голове словно сломалась плёнка с воспоминаниями, и каждый фрагмент этого прошлого всплывал, словно голограмма, окружённая туманом. Голос отца таял, снова становясь лишь отдалённым эхом, почти неуловимым.       Ты жалеешь об этом?       Вопрос всплыл откуда-то из глубины, как будто сама память пыталась его дразнить. Он не помнил точно, чтобы говорил это вслух, но внезапный, болезненный укол сожаления пронзил его, как внезапная рана. Сколько времени было потеряно, пролетевшего незаметно, словно пыль под ногами… Все те мгновения, когда он погружался в собственные расчёты, оставляя отца на периферии своей жизни. Моменты, когда ещё можно было сказать что-то простое и искреннее — но они остались в прошлом, как треснувшее зеркало.       Перед глазами начали мелькать и другие образы, отрывочные воспоминания: дни, когда он сидел за книгами, погружённый в науку; лицо отца, уходящее вдаль, будто он смотрел на него через толстое стекло, и тот улыбался, подбадривал, говорил что-то важное. А потом темнота — воспоминания таяли, оставляя за собой лишь пустоту. Ему казалось, что он падает в бесконечный туннель, и что-то в его душе, так тщательно скрытое, поднималось наружу.       Ты боишься забыть его?       Ответ он почти шептал, не осознавая, что эти мысли могли быть слышны — ведь страх забыть отца был непостижим, невнятный, как смутная тень. Боялся ли он на самом деле? Не знал. Он привык подавлять такие мысли, считать их лишь шумом, заслоняющим его логику. Но тьма, окружавшая его сейчас, была наполнена воспоминаниями, которые отказывались отпустить, несмотря на всю его рациональность.       Туман вокруг его сознания чуть прояснился, и он почувствовал едва ощутимое прикосновение руки на своём плече. Холодные пальцы, к которым его кожа прилипла, как к льду. Сенку догадался, что Рин отдала ему свой плащ, пытаясь согреть, — и в этом было что-то обескураживающее. Вопросы, мелькавшие в сознании, казались теперь её словами, но он не мог точно определить, откуда они исходили. Он слегка пошевелился, будто пытаясь найти хотя бы каплю ясности в этом смутном состоянии.       — Ты замёрзла? — пробормотал он, но голос снова звучал приглушённо, как из-за ваты. Он попытался сосредоточиться, но слабость снова охватила его.       Рин молчала, и Сенку снова поглотила тьма. Это было как возвращение в мутное болото, где каждое воспоминание тянуло его вниз, утаскивая за собой.       Он вновь ощутил, как в его сознание врываются образы, смутные и разрозненные. Он снова оказался в лаборатории, но на этот раз всё было иначе — больше пустоты, меньше людей. Он стоял один, окружённый приборами, которые когда-то казались такими важными, но теперь выглядели странно отчуждённо. Его взгляд зацепился за старую фотографию на столе.       Сенку почувствовал, как внутри снова появляется этот болезненный укол, как будто что-то внутри его сломалось и больше не вернётся. Образы исчезали, сливались друг с другом, но не уходили — они оставались в его памяти, как тень, след которой не стереть.       В голове снова вспыхнул болезненно знакомый вопрос: Что, если бы отец остался тогда? Он как будто вырвался из темноты, как тихий крик, отрывая его от реальности. И вот снова, как мираж, на мгновение перед ним возникли образы — обрывочные, но яркие, как вспышка молнии. Он видел, как отец, сдерживая шаг, направляется к ракете, с каждым движением отдаляясь от него. Его взгляд, в последний раз обратившийся к Сенку через стекло, казался неподвижным, но полным тысяч невысказанных слов. И вот, фигура Бьякуи растворяется в светящейся туманной дальности, и Сенку остаётся стоять, не способный пошевелиться, один в пустоте, как если бы даже время больше не существовало.       — Бьякуя, он… — прошептал он, как будто сам себе, не веря в эти слова, не понимая, что говорит вслух. — Хотел, чтобы я видел, но я так и не понял… что именно.       Но вот, как туман, образ отца исчезал, оставив после себя только взгляд — тёплый и немного печальный, словно сквозь запотевшее стекло. Этот взгляд преследовал его, но всё же оставался недостижимым.       Тьма снова поглотила его, стала тяжёлой, давящей, как свинцовая вода, в которой теряется каждый звук, каждое движение. Сердце колотилось в груди, но он не мог понять, жив ли ещё, или же он уже в какой-то иной реальности. На грани сна и бодрствования его мысли были беспорядочными, неясными. Всё сливалось в одну бесконечную пустоту.       Несколько раз он просыпался, чувствуя, как мир вокруг него снова и снова уходит, но едва уловимый холод напоминал ему, что он реален. В полузабытье он видел тени, слышал далекие шорохи, ощущал странную прохладу, как будто воздух сам был на грани замерзания. Запах трав, смешанный с чем-то металлическим, заполнял пространство. Он пытался сосредоточиться, но всё, что ему удавалось — это почувствовать, что боль немного ослабла, а яд больше не в таком тесном захвате. Но стоило расслабиться, как она снова возвращалась, терпкая и неумолимая.