Vampires. Lost chapter. A dream that never happened.

Огненные осколки откалывались от высокого цветка костра и улетали высоко-высоко, затмевая своим светом первые звёзды. Музыка звенела и рассыпалась по округе, глуша все прочие звуки. Не было слышно обеспокоенных голосов. Не доносились из деревни всегдашний шум работы и занятости. Праздник, кажется, собрал у костра всех, кого только можно, и крестьяне, забыв о своих привычных страхах перед ночью и тем, что пряталось в её темноте, будто полностью преобразились. Это был празднике солнца и света, всего живого, что радовалось сегодня вместе с ними. Хонджун наблюдал за всем этим издалека. Точно украдкой. Он смотрел как всё выше летят огненные всполохи. Как с каждой секундой всё отчётливее разгорается установленное в самом центре костра огромное колесо — символ солнца, которое сегодня почитают. Возможно, именно этот символ и давал этим людям силы не бояться того, от чего они в обычные дни так старательно закрывали двери? Но ведь, эта ночь особенная, не так ли? Даже росы её считаются целебными, а где-то в тёмной чаще спрятан цветок, который к полуночи самые отчаянные и смелые решатся пойти искать, чтобы его огненный свет исполнил их желания. Очередной огненный сноп взвился в небо, а музыка, точно вторя ему, заиграла ещё громче. Ещё быстрее. Хонджун смотрел как берутся за руки юноши и девушки. Слушал как между барабанами, гармониями и скрипкой звучат их звонкий смех и сначала нестройные, но, чем дальше, тем всё более слаженные голоса — песня не пыталась перекрыть собой музыку, но словно бы сплеталась с ней, то замедляясь, то вновь ускоряясь настолько, что и слов не разобрать. Пахло дикими травами и костром, свежим дыханием близкой реки и ещё чем-то сладким, чему Хонджун всё никак не мог дать определение. На какую-то секунду ему удалось выхватить взглядом среди хоровода быстрый взмах тяжёлых рыжих кудрей — сегодня Лидия не заплела их, как обычно это делала, когда прислуживала в доме тётушки. И среди этого медного водопада, который в иллюминации костра перетекал драгоценным янтарём, можно было рассмотреть вплетённые меж пряди ленты и цветы. Она казалась похожей на русалку. Хонджун был благодарен девушке, что она привела его сюда, пусть и не позволил втянуть себя в общее веселье — ему правда было достаточно просто быть здесь. Сидеть чуть поодаль и наконец-то видеть этих людей не настороженными или усталыми, как это было в последние недели. Сейчас, кажется, никто не вспоминал о том странном поветрии, что совсем недавно начало ходить по деревне. В эту ночь никто не обсуждал обескровленные трупы, найденные на краю леса и тех, кто сегодня остался дома, поражённый болезнью, что всего за несколько дней могла иссушить тело человека, несмотря на то, каким бы сильным и полнокровным тот был. В шуме праздника никто не говорил об «упыре» или о зловещей топи, что была спрятана глубоко в лесу. Эти люди верили, что зажжённое ими «солнце» убережёт их всего, чего они уже привыкли бояться. Хонджун смотрел как мелькают на огненном фоне размытые силуэты. Высокие и низкие. Мужчины и женщины. Молодые и старики. В разноцветных нарядах, которые сейчас почти слились в единую размытую ленту — хоровод всё быстрее, музыка — громче. Вот пальцы соскальзывают, и какая-то девушка едва не падает, но руки стоящих рядом подружек ловят её. Громкий смех. Танец продолжается. Рядом с Лидией танцует Томаш и, наверное, впервые со дня своего приезда в эту деревню, Хонджун видит на лице юноши улыбку. Влюблённую и совершенно счастливую. Почему-то от этого счастья в груди становится больно. Хонджун снова поднимает глаза к улетающим в небо осколкам костра. Ночь уже совсем низко, но её звёзды всё ещё слишком тусклые, чтобы соревноваться со светом зажжённого на земле «солнца». От горького дыма слезятся глаза и на какую-то секунду кажется, что мир вокруг покрывается пеленой. Хонджун проводит ладонью по лицу, вытирая слёзы, но когда снова поднимает взгляд к небу, то невольно выпрямляется на корнях дерева у которого сидел всё это время. Сначала кажется, что это просто иллюзия. Быть может, он уснул, пока сидел здесь, вдали от всех? Но проходит секунда, другая. Две улетевшие от костра искры всё ещё не тают, как все остальные — кружат, плывут по воздуху, почти идеально попадая в такт назойливой музыке. Они летят к нему, хлопают огненными крылышками. И только теперь Хонджун понимает, что никакие это не искры — две крохотные бабочки, от света крыльев которых словно бы становится светлее. Юноша опасливо осматривается вокруг — он помнит, что было в ту ночь, когда он увидел этих малюток впервые. Но никто на него смотрит, не обращает внимания, как и прежде — танцы и веселие слишком увлекли их, чтобы хоть кто-то вспомнил о сидящем в стороне чужаке. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, Хонджун робко протягивает вперёд руку — бабочки, теперь уже не огненные, жемчужно-белые, едва ощутимо касаются кончиков пальцев нежными крыльями, но не садятся. Кружат рядом, то подлетая совсем близко, то вновь отдаляясь. «Он зовёт меня…» Хонджун поднимается, чувствуя в ногах предательскую дрожь. Страх в груди едва ли ощутим, но предвкушение предстоящей встречи глушит собой абсолютно всё чувства. «Он ждёт». Песни и треск костра уже далеко за спиной. Хонджун идёт не оглядываясь, не слышит оклик Лидии, не замечает, что вдали от огня воздух куда прохладнее, а ночь уже давно укрыла всё темнотой. Под ногами мягко стелются влажные от росы травы, а от запаха гари нет и следа — лишь прохладная свежесть и, ещё едва ощутимый, но такой знакомый аромат ирисов. «Ты ведь тоже ждал этой встречи?» Юноша сам не замечает, как ускоряется шаг. Бабочки пляшут перед глазами и кажется, что их перламутровые крылья освещают царящий вокруг мрак. В какой-то момент они отлетают совсем далеко и Хонджун едва не теряет их из виду, но продолжает идти на далёкий свет, пока вновь не находит его источник. На самой опушке леса деревья растут совсем редко и благодаря этому Хонджун чётко видит, как на одной из веток раскатистой осины сидит, сложив свои крылья, белая птица. Не дойдя всего пары шагов, он замирает у опущенных до земли под тяжестью собственных цветов кустов ракитника, почему-то не решаясь сделать последний шаг в чащу. Словно почувствовав его сомнения, ворон слетает со своего места и почти тут же его свет прячется между тёмных силуэтов деревьев. Хонджун без раздумий бросается следом. «Я не боюсь». В лесу прохладно и тихо. Далёкая музыка здесь не слышна вовсе. Запах ирисов уже так близко. Хонджун бежит вперёд, едва ли замечая, как тут же сбивается дыхание — сам отлично понимает, что с его-то здоровьем он не продержится долго в таком темпе, но почему-то кажется, что если он упустит белый силуэт птицы из виду, то потеряет его навсегда. «Нет… пожалуйста, прости! Не убегай! Не исчезай! Не снова…» И когда уже кажется, что сил уже просто нет, он видит, что белый ворон больше не двигается. Сложив свои крылья на высоком камне, он внимательно смотрит на него, чуть повернув голову, но, прежде чем Хонджун успевает сделать к нему шаг, птица исчезает. Рассыпается у самих кончиков пальцев, оплывая на поросшую папоротником и мхами землю белым туманом. Хонджун переводит дыхание. Вдох. Ещё один. Запах ирисов всё сильнее, от чего сердце в груди бьётся совершенно оглушительно. Лес вокруг настороженный и живой — неприветливый. Но бархат тумана под пальцами словно бы разгоняет этот мрак и придаёт сил, не позволяет испугаться вновь. Перетекает под ногами. Ведёт. «К Нему». Хонджун идёт мимо поваленных недавней бурей деревьев. Мимо смотрящих на него из темноты голодных жёлтых глаз и сверкающих клыками пастей. Идёт по самой кромке болотной топи, чувствуя порой под сапогами неверную почву. Он не боится этой ночи. Не боится ничего из того, что она в себе прячет. Он знает, что Тот, кто его ведёт, не позволит чему бы то ни было причинить ему вред. Когда из-под тумана показываются чёрные силуэты руин, Хонджуна уже не нужно вести. Он идёт уверенно и быстро, замечая, как белые волны тумана редеют. Из-под их покрывала всё гуще показываются лепестки цветов. Кажется, что белые ирисы здесь растут повсюду и их аромат заглушил собой все остальные запахи этой ночи. Пусть глупцы после полуночи пойдут искать огненные цветы папоротника, пусть находят спрятанные под ними сокровища или исполняют свои желания. Пусть… в эту ночь Хонджун уже нашёл то, на что бы без раздумий обменял все чудеса этого мира. — Ты пришёл? Голос звучит не громче шелеста ветра, но по коже тут же бегут волны мурашек. Хонджун замирает среди белых силуэтов ирисов. Слушает. Вдыхает. Смотрит. Смотрит на будто бы сотканный из тумана и лепестков силуэт. На драгоценную платину волос, рассыпанную поверх светло-серого с красным подбоем плаща. На алые губы, изогнутые в едва заметной полуулыбке. На глаза цвета вина. Глаза цвета крови, которые сморят лишь на него. Лишь его ожидают. И от понимания этого собственная кровь словно бежит в сотню раз быстрее. Хонджун не замечает момент, когда белый силуэт оказывается рядом. Лишь чувствует это. Прохладное прикосновение Его ладоней к своим. Запах ирисов и Его дыхание. Его длинные волосы на собственных щеках. Его губы и поцелуй… Настойчивый. Голодный. Извиняющийся за долгую разлуку. Обещающий всё то, о чём только могло мечтаться. Хонджун целует в ответ. Целует забывая о всём, что было прежде. О том, что говорят в деревне. О всех, кто предупреждал его или только пытался предупредить. Забывая даже то, что сам уже успел понять. В этом нет никакого смысла. Никакого смысла во всём мире, кроме Него. Кроме Его объятий. Его прикосновений и поцелуев. Одетая в белое фигура осторожно тянет его вниз, меж мокрых от ночной росы трав и цветов. Алая подбивка плаща тут же растекается чёрным бархатом. В свете выглянувшей луны её складки кажутся рубиново-красными — как Его глаза. Хонджун вновь целует улыбающиеся губы, пропускает сквозь пальцы платину волос и те тут же рассыпаются по раскинутому плащу, напоминая спутанные пряди паутины. Когда он сжимает сильнее Его руку, острые ногти больно впиваются в кожу. Он почти тут же реагирует на это, притягивает к собственным губам оцарапанные костяшки. Целует мягко, безмолвно прося прощения. Но когда горячий язык слизывает редкие рубиновые капли, Хонджун чувствует, как сердце пропускает удар. Не от страха — он знает, что ему не причинят вреда. Тогда как назвать это чувство? — Ну же… поцелуй меня снова. Его губы теперь на вкус как собственная кровь, но почему-то это кружит голову только сильнее. Стоит лишь чуть приоткрыть веки, чтобы встретиться взглядом з глазами, что цветом своим напоминают выступавшие на коже алые капли, а под губами уже отчётливо заметны острые клыки. — Прости, не могу это контролировать. Но Хонджун всё ещё не находит в себе сил сказать в ответ хоть что-то. Казалось, что за эти несколько дней разлуки у него собралось столько слов. Признаний и обещаний. Вот только сейчас те лишь застревали где-то в горле, словно не желая, боясь быть озвученными. Он пытался донести их своими прикосновениями, поцелуями и ласками. Прижать отзывчивое тело к раскинутому бархату. Целовать, сколько хватает дыхания. Беспорядочно ронять слова, которые так мало могут передать из того, что он к Нему чувствует. Замечать, как под собственной рубахой уже блуждают, едва очерчивая тонкие дорожки, Его пальцы. Почему даже от этих ненавязчивых ласк кажется, что кожа горит? Тлеет, огненными бороздами в точках где его ногти соприкасались с кожей. Почему рядом с существом, кожа которого холоднее могильной плиты, Хонджуну теплее, чем ранее у разожжённого костра? Он не знал. Не желал знать. Важно было лишь то, что сейчас Он рядом. Настолько близко, что Хонджун наконец может себе позволить прикасаться к мрамору бледной кожи, обжигаться о холод Его губ и таять самому, едва ли замечая, как настойчивые пальцы вытягивают из петель пуговицы на рубашке и как поцелуи опускаются ниже по шее, рождая по телу новую волну дрожи. Собственные руки кажутся до невозможного непослушными и путаются в чужих одеждах. Раздражающе. Почти обидно в наступившем нетерпении. Но Он не позволяет поддаться этой панике, подаётся вперёд, садясь и осторожно перехватывает дрожащие ладони. — Куда ты так торопишься? — Вдруг… ты снова исчезнешь? — собственные губы тут же предательски кривятся. Хонджун не хотел этого говорить. Не сейчас. Зачем обременять Его своими страхами? Своей неуверенностью… Но стоит лишь один раз посмотреть в карминово-алые глаза, чтобы понять то, что Он скажет дальше. — Я не исчезну. Сегодня я разделю с тобой этот сон, — от ощущения ладони на собственной щеке хочется прикрыть глаза и лишь послушно следовать за прикосновением. Хонджун не может заставить себя прервать взгляд. Не смеет упустить то, что читает в нём. — И, если ты позволишь, я разделю с тобой эту вечность. — Позволю? Разве я смел бы мечтать о большем? — Знаешь ведь как опасно то, о чём ты просил тогда? Я долго думал, стоит ли так рисковать… — Нет, — Хонджун перехватывает ускользающую ладонь, возвращая её на прежнее место, целуя самый центр и вдыхая пьянящий запах. — Нет… прошу. Ты ведь знаешь, что я хочу быть с тобой… Столько, сколько ты позволишь. Но прежде, чем Он успевает что-то ответить, Хонджун вновь тянется к губам. Целует глубоко и сильно, почти сразу же раня губы об острые клыки — специально делает это, зная, что вкус крови не позволит Ему больше сопротивляться. Не позволит говорить слова, которые могут сделать больно им обоим. Он помнит, что вампирский яд способен его убить, если слабое человеческое тело не сможет с ним справиться. Помнит о болезни, которая сокращает его собственные шансы до каких-то жалких крох. Помнит о существовании того, другого, ради которого его любимый однажды уже умер. Конечно, как же он мог забыть о том, важнее которого для вампира нет никого в целом свете. Хонджун хочет это изменить. Ему нужно лишь немного времени. Немного больше, чем отведено обычному человеку. Больше, чем бы мог позволить диагноз, поставленный ему в столице и из-за которого он приехал сюда. И если у него появится этот шанс, он станет для вампира новым смыслом. Лишь бы тот не передумал. Лишь бы дал время. Им обоим. Поэтому так отчаянно важно удержать Его сейчас. Не позволить вновь думать об риске или возможной неудаче. Поэтому можно позволить себе раниться о Его острые клыки и пьянить мрачные мысли вкусом собственной крови. Лишь бы Он не сомневался. Лишь бы не помнил… Не важно, что больно. Не важно, что слёзы на глазах. Лишь бы Он не разжимал свои ладони и целовал. Целовал глубоко и сильно, забывая о всём остальном. Хонджун постарается стать его новым миром и поможет забыть то, что заставило однажды оказаться от всего. «Тот, важнее которого мир ещё не придумал?» Хонджун зло улыбается, чувствуя, как сильная ладонь сжимает обнажённое бедро и как холодные губы тут же целуют оцарапанную кожу. Всхлип звучит одновременно с несдержанным стоном, а тёмные глаза смотрят прямо в небо, где полная луна, кажется, вот-вот рассыплется огненными осколками. «Когда я обрету бессмертие, ты не сможешь уже сбежать от меня». Пальцы переплетены с чужими. Губы едва успевают найти новый поцелуй, когда движение навстречу кажется единственным, о чём ещё способно помнить разгорячённое тело. Капли пота стекают по горячей коже, напоминая росу на раскиданных между руинами лепестках. «И когда Ты поймёшь, что его душа так и не вернулась, рядом с тобой буду лишь Я».