О делах бранных да снах не в руку

— Пора, моя царица, — Царь вод склонился над ней, накрутил на палец бирюзовый локон. — Гавань здесь тихая, да пора на простор волн выходить, на поле брани, где ворог уже подступает. Битву за Триединый мир держать, а там уж, как ни одной головы на плечах супротивников не останется, можно будет и еще вздремнуть, — он хохотнул, лукаво подмигнув. — Да и отметить на ложе этом мягком… Пора, Марья. Марья потянулась, окончательно скинув с себя морок сна, и улыбнулась, в очи, огнем да удалью поблескивающие, глядя. — Пора, Водяной. Хоть и не хочется сон мне свой отпускать… — Чай, хороший приснился? — Уж какой хороший, — Марья поднялась с ложа, без стеснения с себя рубаху ночную скинув да в удовольствии покрасоваться перед Водяным себе не отказав. Снова ловя его горящий взгляд на себе — совсем как в купальнях Несмеяниных, когда искра меж ними промелькнула лишь, будто бы затерявшись под толщей вод. — Добрый сон. О Камнетопи да о тебе. И еще кое о ком… — Уж никак царевич и в сны твои пробраться решил, угорь окаянный, — Водяной фыркнул в бороду, недовольно скрестив на груди руки. — Никакого покоя от него нет! — Ох, и во сне моем мало было покоя, да только не от царевича вовсе, — Марья рассмеялась, повернувшись к нему спиной. — Броню надеть поможешь, ротан болтливый? После битвы тебе обо всем поведаю, коли с победой вернемся. — Еще сомневаться в том смеешь, Марья? Да супротив нас с тобою разве ж выстоять кто сумеет? — Водяной застегнул ремни ее доспеха и отошел на шаг назад, снова любуясь. — От одной красы твоей половина орды Ярославовой бездыханная пасть должна! *** Над широким полем Крапивова Яра, куда стеклась уж вся рать несметная князя Ярослава, разливалось солнце — как подтаявший ломоть золотистого масла в предрассветном молочном тумане. Воздух, теплый и влажный, окутал Марью Моревну, стоящую на высоком холме, да только липкие то были прикосновения, словно тина, и захотелось ей поскорее силу стихии родной ощутить. Почувствовать соль Окияна-Моря на губах да шепот его волн. — Пойду я, моя царица, — уха коснулся голос Водяного, с нетерпением да предвкушением взиравшего на несметные полчища. — Там мое место, в гуще драки доброй. Ждал я ее… И проку от меня больше будет там, внизу, а то рядом с тобой несподручно мне биться, Марья. — Отчего же? — Марья хмыкнула, оборотясь к нему да взглядом окинув. — Али желаешь, чтобы я во всей красе тебя видела — а то близко-то не разглядеть? — Да ведь незнамо куда самому мне глядеть! То ли твоей красой любоваться, то ли за врагом следить, а он воспользоваться этим может, — царь Вод подмигнул ей, удобнее перехватив в руке трезубец. — Да и твоя правда. Издалече-то лучше видится! Марья, порыву повинуясь, обвила руками шею любимого, заглянула в очи — серьезно, шутки в сторону отбросив, да повелела так, чтобы ослушаться ее не смог: — Осторожен будь, мой царь. Слышишь? Водяной жадно завладел ее устами прежде, чем молвить в ответ: — Буду, царица. Да только ты об этом не думай — это Ярославу с его мальками думать об осторожности надобно. Еще один поцелуй — и Водяной отправился к подножию холма, зычно окликнув войско воеводы, чтобы шло за ним да к наступлению бы готовилось. Битва за Триединый мир началась. Хлынули волнами неудержимыми ратники Ярослава, дикий вихрь сражения подхватил всех, кто рубил, колол, затаптывал на поле брани — крики, слившиеся в один неразличимый гул, прокатывались по Крапивову Яру, как раскаты первого весеннего грома. За первой волной, что удалось отбить витязям Царства-Государства, не давая передышки, накатила вторая, и третья… Смешались внизу, водопадом ярости и жажды крови подхваченные, все, кто бился за то, на чем стоял твердо. Ибо знали обе стороны — поражение гибель означает, без оговорок да других каких выходов. И дрались именно так — на смерть, ибо добрая смерть от рук врага лучше, чем сгинуть бесславно после. И хотелось бы Марье зажмурить очи да уши руками закрыть, чтобы от гула этого нарастающего хоть на миг отрешиться, да то было лишь мимолетное желание, прислушиваться к которому царевна, разумеется, не собиралась. Напротив, видя, как ломается строй, как отступают, оставляя после себя убитых и израненных воинов, витязи, поняла Марья — пора. И вступила в бой, наотмашь ударяя стихией, разя направо и налево, пробиваясь вперед, неудержимая, словно волна, с самых глубин Окияна-Моря поднявшаяся да топящая в своей ярости сна потревоженного каждого, кто на пути попадется. Хлестали водяные бичи, жгли глаза соленые брызги, звенели доспехи, коркой сухой разламываясь от мощи морской царевны. Да только чувствовала Марья — не в полную силу она вступила. Не приручила еще Окиян, не повинуется ей стихия так, как должно, и не способна она обрушить на головы врагов своих ни шквальный ветер, ни шторм, чтобы смыть кровь с поля битвы да унести с собою тех, кто в живых покуда остался. Рядом с нею так же неистово бился Водяной, то и дело разя тех, кто подступить к нему осмелился. Велики были их силы, да все одно недостаточно велики — переламывались мечи да копья, да только ход битвы переломить им не удалось. И только мысль эта промелькнула, забившись пескариком в неводе, как грянули пушки. Ядра, охваченные огнем, сбивали с ног, разрывали на части воинство Царства-Государства, и дым от них, сизый и горький, забивался в горло, не давая дышать, оставляя на устах порох и пепел поражения. — Отступаем! Назад, отходим! — Все назад! Береги-ись! Крики воевод и призывы спасаться скорее от смертоносных, дарящих мгновенную гибель залпов пушек, раздавались со всех сторон, окружив Марью, как назойливая мошкара в летний зной. Да только враг, почуяв, что исход битвы уж близок, не собирался отпускать никого. И бил еще яростнее, подбодренный нарастающей в рядах витязей паникой. Марья хлестким ударом отбросила назад мчащегося на нее ратника, замахнулась, чтобы добить — и тут руку ее перехватила мощная длань, липкая от вражьей крови и присохшей к ней пыли. — Марья, — Водяной улыбался по-прежнему лихо и отчаянно, вот только в очах его, неспокойной глади болот, не виднелось былой уверенности. — Уходить надобно. Передышку людям дать, до града стольного добраться, дабы потом с новыми силами по Ярославу ударить. По крупицам новое войско собрать, авось и выйдет чего… — Знаю, — Марья кивнула, выдохнула неровно и повернулась к нему. — Не последний это бой, Водяной. Хоть и не самый удачный. Уходим, покуда все тут не сгинули… — Кому-то остаться придется, царица, — кожа на кончике его пальца легонько царапнула ее щеку. — Неизбежная это участь. Задержать войско Ярославово, чтобы другие отступить смогли. И с твоей силой, Володычица моя морская, снова ему, ершу ликующему, бой дать. — Не понимаю я, Водяной, к чему клонишь ты? Пошто воду мутишь? — пальцы ее вцепились в ремни, туго пересекающие зеленоватые чешуйки доспеха. — Коли признаешь, что отступать надобно, и с тобой спорить я не намерена, так уходим! — Сама знаешь, что к чему, царица, — царь Вод усмехнулся, проведя вострым когтем по ее губам. — Так стоит ли драгоценные минки тратить на пререкания? Али на усладу их потратим, покуда еще есть они? И когда уста их, в страсти последней и любви, что мир Триединый спасти не смогла, разомкнулись наконец, потому как время безжалостное остановить даже морской Володычице не под силу, Марья выдохнула, прижавшись лбом ко лбу Водяного: — Сон мне был тот… о детях наших, мой царь. Иваром и Василисой нареченнных. Вся Камнетопь от их выходок илом мутным со дна переполошилась… — Ивар и Василиса, значит, — Водяной усмехнулся, снова ее уст поцелуем коснувшись. — Славно. Еще свидимся, Марья — подождем тебя с ними. И, подтолкнув ее легонько в сторону отходящих осколков войска Царства-Государства, молвил с улыбкой: — А драка все ж была доброй!.. *** И когда Марья, то ли снова от сна пробудившись, то ли вечный покой обретя после битв и сражений, встрепенулась и распахнула очи, то шагнул ей навстречу царь Вод, уже успевший на плечи посадить зеленоволосых и шумных чад. — Заждались уж, царица.