когда погаснет свет

      Темнеет по-прежнему рано — сгущающиеся сумерки хочется списать на долготу дня, но на часах, тем не менее, горит угрожающее «00:12», время, в которое Женя старается не появляться нигде, кроме кровати. Из замерзших пальцев телефон со слепящим экраном едва ли не выпадает, ловит его в последний момент, оборачиваясь на Марка с прежним недоумением в глазах. Тот, судя по бодрой походке, не ощущает ни усталости, ни сомнений, продолжает смело вести за собой, то и дело пускаясь в рассуждения обо всём, что попадается на глаза. Он в этот серый, промозглый городской пейзаж совсем не вписывается — если летний, жаркий и переполненный туристами Петербург по характеру Марку подходит, то здесь он напоминает лампочку, горящую посреди глухого леса — уместно, конечно, в чем-то даже атмосферно, но всё равно достаточно странно.       Шаг сбивается — осматривается, будто ища ориентиры, кивает своим собственным мыслям, и уверенно сворачивает в один из дворов, оборачиваясь, проверяя, идёт ли Женя следом. Тот идёт, пусть и утратил всякое воодушевление за то время, пока они брели от парковки по холоду и слякоти, подгоняемые ледяным ветром; ни погода, ни время суток не располагали к веселью. Стоило только зайти в арку, Марк замер, вынуждая Женю, покорно плетущегося за ним, врезаться в спину и отшатнуться, сглаживая неловкость неуместным смешком.       — Смотри, перед тем, как пойдем, надо провести… инструктаж, назовем это так.       В глазах у Марка столько задора, что становится не по себе. Изначально всё это было его идеей — разговорились одним вечером, да так, что впервые за долгое время обрисовали общие планы, к которым сейчас, по правде, уже не было никакого доверия. Марк, который в Питере, кажется, не жил, но знал этот город, по ощущениям, куда лучше Жени, фанатично загорелся одной идеей — а если он загорался, то бежать становилось поздно.       У него здесь, как оказалось, есть свой вид досуга, о котором знать не стоит ни тренерам, ни родителям; не рассказывал даже сокомандникам — мало ли, о чем те могут проболтаться. Досуг этот, с его слов, забирает достаточно много сил, и придется пожертвовать сном на одну ночь, но это, как говорит Марк, определенно того стоит, и Жене, привыкшему к одному и тому же распорядку, абсолютно строгому графику и достаточно скудному списку развлечений, жизненно необходимо хотя бы раз это испытать. «Попробовать» — и если не понравится, то с уверенностью морщить нос, если поступят повторные предложения, и знать, что кругозор в эту сторону Петербургских увеселительных мероприятий он уже расширил.       — Главное правило: если тебе что-то предлагают — отказывайся. Даже если настойчиво, даже если конфету, даже если напиток бесплатно. Это самое важное, — говорит быстро и тихо, но голос, сбитый ещё морозным воздухом, разносится эхом по темной арке. — Второе: не теряй меня из виду, держимся рядом, в толпе я тебя буду держать, ты сам тоже хватайся. Потом хрен разберешься, если попадем в замес, ещё и не дозвонишься, музыка громкая. Кстати, держи телефон всегда в сумке, не вздумай класть в задние карманы джинсов или ещё куда-то, откуда его могут свистнуть в толпе. Ничего не нюхай в туалетах, это не мука, — задумывается, и, видя искренний испуг в глазах напротив, примирительно выставляет вперед руки: — Нет, там ничего такого, серьезно, просто лучше не разговаривать с незнакомыми людьми и стоит быть повнимательнее, как на любой вечеринке. По-моему, я тебя напугал, да?       Женя машет головой отрицательно, подбирает слова — но теряется, замирая от неожиданности, когда Марк, без всякого смущения, берет его за руку. Ладонь у него, несмотря на погоду, теплая, с холода кажется почти обжигающей; теперь смотрит вниз на сцепленные руки и неуверенно поднимет взгляд на Марка, стараясь не выдать своего зашкаливающего волнения. Сейчас это всё определенно кажется очень плохой идеей, и будет чудом, если он этот вечер переживет.       — Ещё. Если в тебя кто-то влетит и врежется — это нормально, не принимай на свой счет, можешь врезаться в кого-нибудь в отместку. Главное — без локтей, — Марк улыбается и крепче сжимает руку, будто подбадривая. — Ещё одно главное: постарайся расслабиться и слушать музыку. Забудь про то, что вокруг тебя люди, там всем на всех всё равно — просто слушай и танцуй. А с меня самые вкусные коктейли и исполнение роли телохранителя.       Женя кивает неуверенно, заглядывая во двор — видит там только небольшую курящую компанию, и начинает морально готовиться к тому, как будет дергать за рукав в первые полчаса, упрашивая пойти домой. В целом, так они договаривались, как только ему надоест — сразу же разворот на сто восемьдесят и такси до дома, но сейчас, когда до входа считанные десятки метров, вернуться домой хочется даже не заходя внутрь. Марк кивает в ответ, натягивает на нос черную медицинскую маску быстрым движением — Женя вторит, и чувствует, как за руку его уже тянут вглубь двора.       Заворачивают, отходя в самую дальнюю его часть, останавливаются около железной двери — там есть табличка, но Жене не хватит зрения прочитать, что там написано: то ли бар, то ли клуб, непроизносимое название. Дверь открывается после стука — Марк тянется внутрь, говорит пару слов кому-то за ней, подтягивает Женю ближе к себе, сразу же разжимая руки. Крупный мужчина, выглядящий точь-в-точь как те, что рисуются в фильмах на фейс-контроле, смотрит на них с недоверием по очереди, и всё-таки отходит в сторону, давая пройти внутрь. Марк заходит первым, явно не в первый раз здесь, и, оказываясь в темном коридоре, ведущем к гардеробу, оборачивается, бросая вполголоса:       — Одного бы тебя не пустили, а меня знают только через давних друзей. Если выйдешь отсюда без меня — есть вероятность, что обратно не пустят. Держимся вместе.       В очереди в гардероб Женя оглядывается, чувствуя себя ребенком, оказавшимся не в том месте и не в то время — вокруг темно, гудят разговоры, пахнет чем-то незнакомым и странным — Марк на его вопрос о запахе усмехается подозрительно, и отвлекается на подошедшего гардеробщика, протягивая ему куртки.       — Начинается веселье. Наша цель — коктейли, а потом — тупые танцы в толпе, — в голосе предвкушение режется, и он снова хватает за предплечье, утягивая за собой куда-то в сторону, туда, откуда доносятся отголоски громкой, совсем непривычной музыки.       Марк уверенно толкает тяжелую дверь, заходя в душный зал — всё пространство заполняет грохот электронщины и голосов, вокруг кучками роятся люди, впереди — кажется, на танцполе — действительно кто-то танцует, но отсюда не разобрать, когда взгляду в полутьме не за что зацепиться. Марковы кудри — флажок, за которым Женя ползет следом, и видно их только в те моменты, когда помещение подсвечивается лучами прожекторов; собственные мысли, только что различимые, уже кажутся слишком тихими, совсем неуловимыми.       По тому, какое количество людей собралось вокруг, Женя догадывается, что они подошли к барной стойке — Марк протискивается вперед, вынуждая следом за ним распихивать людей, и Женя только глупо кивает, когда тот оборачивается, спрашивая, видимо, про предпочтения, и делая заказ.       Он, в целом, человек непьющий — вернее, пьющий, но только в определенных обстоятельствах. Сейчас, если эффект от алкоголя именно такой, как его описывают в кино и на словах, ему очень нужно выпить срочно и как можно больше — потому что всё вокруг вызывает только тревогу, и представить себе отдых в таких обстоятельствах не получается ни в каком виде.       Марк предупреждал, что подобный вечер для Жени будет «катастрофически необычным», но даже представить, что в катастрофичность будет заложено именно это, он не мог. Признаться, и от самого Марка такого не ожидал — в глубине души надеялся, что тот затащит его в подпольную библиотеку, в крайнем случае — в музей эротических кассет или чего-то подобного, с флёром странности и вычурности. В «необычность» всё равно вкладывал больше спокойствия, чем получил здесь, в душном и чрезмерно громком зале, с чем-то, что, вроде как, называется техно, и под что начинают отрываться стоящие рядом явно нетрезвые люди.       — Держи, — оборачивается уже со стаканами, стягивающий маску, чтобы сделать первый глоток. — Так и не понял, что тебе брать, если не понравится — скажи.       Женя через грохот его речь разбирает с трудом, и покорно забирает стакан, тоже прикладываясь. По вкусу — кисло, сладко и с явной горечью градусов. Выдыхает смиренно — ситуация не та, чтобы выбирать, — и старается выпить как можно больше за один глоток.       В голове всё-таки слышатся редкие мысли, и они, в основном, осуждающие — сам от себя недоумевает, что оказался в такое время и в таких обстоятельствах, и, кажется, первый раз так неконтролируемо пьет. Не сказать, что когда-то мечтал испытать на себе все эти безумные подпольные вечеринки, и даже сейчас предпочел бы лежать дома, досматривая последний понравившийся тайтл, но в том, как судьба завела в эту точку, есть один решающий фактор — и этот фактор сейчас случайно обливается коктейлем, матерясь и вытирая подбородок маской.       Ни за что бы не согласился, если бы звал не Марк, и даже с учетом этого, честно, сомневался; всё-таки, отказаться от его приглашения — выше Жениных сил, что и так на исходе к концу сезона. Врать себе нужным не считал — признавал, что его в этой компании привлекает что-то совсем неестественно, и целая ночь вдвоем — целое приключение; упустить такую возможность попросту не мог. Догадывался, конечно, что ни к чему хорошему такое увлечение другим человеком не приведет, но и сопротивляться не стал, повинуясь воле судьбы и надеясь на лучшее. Ему, может, волнительно и некомфортно здесь, в этом клубе — но они отходят в сторону от бара и танцпола, Марк смеется, рассказывая что-то достаточно громко, но не слышно ни слова всё равно — и здесь, глядя на него, без формальностей и олимпийки Боско, Жене действительно хорошо. Ради этого он, видимо, сюда и пришел.       Не сразу понимает, что ему задавали вопрос — только по взгляду это замечает, и своей растерянностью дает понять, что не услышал совсем ничего. Марк кивает коротко, тянется ближе, почти крича рядом с ухом:       — Допиваем и пойдем в толпу, — и снова, без предупреждения и всяких сомнений, сжимает в ладони Женину руку. — Только держись крепче.       И, расправившись в пару глотков, минуя очередь в бар, бредут туда, откуда идет непрекращающийся гул — где-то вдалеке виднеется диджейская стойка, и Марк уверенно идет в её сторону, пробираясь сквозь спины, крепче и крепче сжимая ладонь, утягивая за собой. Становится ещё жарче, в голову, кажется, что-то ударяет — всё начинает восприниматься будто в замедленной съемке, слепят мигающие прожекторы, со всех сторон поджимают люди, и фокус восприятия сжимается до одной руки, и главное — крепче за неё держаться.       Никогда не видел такого количества ярких людей — на каждом подмечал пирсинг и татуировки, взгляд задерживался на ярких волосах, откровенных, но вполне подходящих под мероприятие нарядах — теперь чувствовал себя совсем серым и неуместным здесь, в разгаре безудержного веселья и легкого безумия, но забывал об этом в тот же момент, когда замечал еле различимые Марковы глаза — тот оборачивался, будто проверяя, всё ли в порядке, до тех пор, пока не остановился, кажется, почти в самом центре зала.       Кивал головой в такт, высматривая диджейскую стойку, как-то неопределенно махнул в её сторону рукой — кажется, и там оказался его знакомый. Теперь, видимо, поздоровавшись, развернулся к Жене, оказываясь совсем близко — здесь музыка звучит ещё громче, гул толпы перебивает, и Марк наклоняется к самому уху, так, что от его речи дыхание чувствуется кожей:       — Мы познакомились, когда делали выставку давным-давно. Так меня сюда и занесло. Тут строго восемнадцать-плюс, но, как ты понимаешь, довелось попасть впервые немного пораньше.       Кивает головой в такт, отстраняясь, и, ловя Женин кивок, довольно улыбается. Он действительно выглядит здесь в своей тарелке — запрокидывает голову, не прекращая двигаться под удары, и находит где-то в сбитом пространстве между ними вторую Женину руку, будто подгоняя.       — Попробуй закрыть глаза и представить, что вокруг никого нет, — наклоняется снова, говоря на ухо совсем громко, перебивая окружающий шум, — Или можем устроить конкурс на самый нелепый танец, но я, к сожалению, в нём побеждаю авансом.       Женя смеется, и, сжимая крепче Марковы руки, пытается поймать то, о чем он говорит — неловко пританцовывает, стараясь отвлечься от поджимающих людей, что тоже беспорядочно двигаются, толкаясь и крича что-то неразборчивое. Видимо, здесь свою роль играет коктейль, постепенно догоняющий — и становится легче, когда волны, накатывающие с каждым обрывом музыки, начинают подхватывать.       Это всё начинает казаться параллельной реальностью, где кажется уместным бездумно танцевать так, как тянет само тело, не оглядываясь по сторонам, и Марк, раскованный и раскрасневшийся, во всем этом будто растворяется — на глазах стирается вся та собранность и парадность, к которой привыкаешь за годы в одной и той же среде; это место, этот вечер и эти сжатые ладони кажутся полной противоположностью их повседневности — и всё происходящее больше напоминает фильмы, чем ночь перед единственным выходным днем.       Кажется, что звук становится громче, хотя громче некуда — всё заходится вибрацией от непрекращающегося грохота, вокруг по-прежнему тесно — но хочется продолжать танцевать, подобно Марку, что, кажется, действительно забыл, что вокруг есть люди. Но смотреть на него хочется, даже если того смутит — смотреть больше некуда, они слишком близко, чтобы отводить взгляд, пропускать острые черты лица, выведенные прожекторами, тонкие губы, проговаривающие мелодию, избегать шеи, то и дело открывающейся, когда тот снова и снова запрокидывает голову, не отпуская Женины руки, продолжая подначивать.       Восприятие времени меняется, тянуться за телефоном не хочется — Марк подзывает, предлагает выпить ещё — и Женя кивает, не думая. Завтра выходной — и как-нибудь разберется. Не водку же они, всё-таки, пьют.       Но, как оказывается, водку — смотрит из-за барной стойки, как стаканы наполняются прозрачной жидкостью из узнаваемой бутылки, и заливаются сиропами. В тот момент, когда стакан из рук бармена плавно переходит по рукам в его собственные, появляются первые сомнения — но здесь, в этой точке, кажется запоздалым решением делать шаг назад, и сценарий первого коктейля повторяется.       Марк смеется, говоря что-то про то, что не дотащит его дома — Женя смеется тоже, убеждает, что нет никакой проблемы, но, в тот момент, когда приходит время возвращаться в толпу, замечает, как картинка перед глазами начинает сменяться кадрами, шаг сам собой путается — и первая тревога начинает заседать под ребрами.       Проходит она, правда, так же быстро, как появляется, когда вся энергия, взявшаяся из ниоткуда, выплескивается в беспорядочный, лишенный смысла и эстетики танец — теряются в толпе, теряются в оглушающей музыке, теряются в темноте, разрываемой вспышками цветного света, и реальность по-прежнему не кажется знакомой, всё это кажется вымыслом, всё — не по-настоящему.       Возможно, завтра он проснется с катастрофической головной болью, возможно, на следующей тренировке ему будет стыдно смотреть в глаза Профессору — тот, конечно, никогда не узнает о том, где Женя провел эту ночь, но сам он не привык иметь секреты, и явно будет краснеть, если услышит вопрос «Как прошли выходные?».       Всё это — совсем не про Женю, ему здесь не место, сам это чувствует, но тянется охотно, поймав то, о чем говорил Марк — отключившись и потеряв связь с тем, что окружает ежедневно. Парень с дредами, вышедший из толпы, обращается к Марку, они коротко переговариваются, смеясь — девушка сзади, с детской соской, висящей на шее, хватая Женю за плечо, кричит какой-то комплимент; парень, стоящий рядом, указывает рукой на выпавшие наушники, и Марк, наклоняясь и поднимая их, благодарит его рукопожатием. Всё вокруг, шумное и живое, но лишенное всякой рациональности, действительно кажется очень подходящим Марку. Здесь чересчур ярко, громко, странно — и, как оказалось, со своим неожиданным смыслом.       По жизни не сложилось испытать на себе всю эту магию вечеринок и тусовок — по возрасту мог повидать только школьные дискотеки, но пропускал и их по понятным причинам; чуть позже, когда в карьере сложилась пара резких витков, открылись банкеты и то, что следовало после них, в закрытых номерах и барах неподалеку от отеля; но Женя никогда не изъявлял желания принимать активное участие, был сильно младше тех, кто «правил балом», и был уверен, впрочем, что ни одно из таких пиршеств не сравнится со среднестатистической «ёлкой» в подмосковной МБОУ СОШ. С другой стороны, не так это и важно теперь — рядом есть человек, повидавший, кажется, куда больше веселья, чем довелось Жене, и с радостью приоткрывавший эту ширму, ведя за собой и показывая что-то, что вряд ли показали бы порядочные старшие сокомандники.       В бесконечном потоке энергии, броуновского движения таких же разгоряченных тел, ударах музыки, бьющих по барабанным перепонкам, получается найти свое удовольствие — даже следовать совету о том, что про окружающих стоит забыть, не приходится; его в целом мало волнуют все те бесконечные незнакомцы, танцующие с ним плечом к плечу, зато Марк — Марк, смотрящий прямо в глаза то и дело, улыбающийся блаженно, расслабленно, отдающийся собственным ритмам, стирает под ноль все сомнения и страхи. Они видят друг друга слишком редко, они есть друг у друга слишком редко — всё то, что происходит между ними, остается запутанным и неопределенным, и каждый шанс сделать шаг вперед, оказаться ближе, узнать друг друга лучше — на вес золота. Даже в такой обстановке, чувствуя, как футболка от духоты становится влажной, все мысли сосредоточены только на том, как они танцуют вдвоем — держась за руки по-ребячески, зная, что никому нет дела.       Проходит какое-то время, прежде чем Марк зовет в туалет. Женя кивает охотно, и думает про себя, что пора заканчивать — сил остается всё меньше, а им, между делом, нужно добраться до дома. Марк, судя по всему, совсем лишился ума — только сейчас вспоминается то, что с утра у того рейс Питер-Москва. Выйти из толпы оказывается не так просто, и в какой-то момент, держась взглядом, как якорем, за Маркову спину, начинает казаться, что расходящиеся полчища людей не имеют конца. Они вырываются в дальней части зала, и Марк, оглядываясь, ведет его дальше по коридору, обходя узнаваемый указатель, ради которого, в общем-то, и выходили. На вопросительный взгляд не реагирует, заводит дальше, ближе к сцене с диджейской стойкой, и отпирает дверь, впуская Женю вперед.       Внутри — полутьма, но получается разглядеть вполне обычный санузел — всего две кабинки, раковина с зеркалом; на свое отражение, расплывчатое от высохших разводов, отчего-то смотреть волнительно. Марк защелкивает входную дверь изнутри, гордо разводя руками.       — Это служебный, считай, что мы тут по знакомству. Общий тебе лучше не видеть, там реально «мука», — он сгибает пальцы с сарказмом, — на бачках. И, скорее всего, в каждой второй кабинке кто-то делает детей. И очередь километровая.       — Куда ты меня привел? — Женя говорит обреченно, не переставая улыбаться — в ногах всё ещё приятная легкость, ладонь вспотевшая — практически всё это время они держались за руки, расцепляя их только ненадолго, и для Жени, испытывающего к Марку чересчур противоречивые чувства, это само по себе испытание на прочность.       — Обратная сторона твоего родного города, — посмеивается, заходя в кабинку, — Считай, что это самая цивильная часть обратной стороны.                     Женя домывает руки, пока Марк, привалившись к стене, продолжает прислушиваться к гулу музыки снаружи. Рассматривает через зеркало, не оборачиваясь, его профиль — здесь по-прежнему достаточно темно, приходится напрягать глаза, но даже этого хватает, чтобы сделать один простой вывод — уставший, растрепанный, погруженный в свои мысли — он действительно очень красивый. И быть здесь, запершимися в служебном туалете клуба — сценарий, который Женя не мог представить ни в одном из выдуманных сюжетов в своей голове, и вот, он вполне всерьёз воплотился. Смотреть на Марка в этом антураже почти болезненно — сказал бы «спасибо» судьбе за эту возможность, но по-прежнему чувствовал, как неправильно поджимается что-то внутри от неожиданной, ни к чему не обязывающей близости. В этой ночи неожиданно много доверия и тесноты, которую Женя в любой другой ситуации ненавидит — но здесь находит вполне уместной.       — Это будто другой мир, знаешь, — Марк заговаривает мерно, достаточно тихо — голос после криков сиплый, глухой, от того ещё более непривычный. — Не могу сказать, что мне нравится быть в толпе с обдолбанными людьми, напиваться до потери пульса, но иногда это помогает здорово почистить голову. Отключиться от всего вокруг.       — Понимаю, о чем ты, — Женя отвечает, оборачиваясь, и замечает во взгляде, направленном чересчур прямо, что-то совсем незнакомое, затянутое пеленой.       Между ними от силы метр, воздух в туалете спертый, такой же, как и во всем клубе; горит единственная лампочка, слабая, желтящая, не покрывающая всё помещение, то и дело мерцающая. Марк, со вздохом отрываясь от стены, делает шаг ближе, поглядывая за Женину спину, в зеркало — и снова переводит взгляд, оказываясь совсем близко — критически близко.       — И часто ты так? — Женя спрашивает, обрывая натягивающуюся тишину — тишины здесь, на самом деле, совсем нет, но в сравнении с залом это кажется полным отсутствием всякого шума. Марк улыбается, упираясь одной рукой в шаткую раковину, неосознанно обрубая для Жени последний путь отхода.       — Редко, конечно. Повезет, если раз в год выберусь. Да я бы сдох, если бы пытался совмещать спорт с таким образом жизни, — посмеивается, будто вспоминая только сейчас, чем они занимаются обычно. — Теперь понимаешь, почему это секрет?       В интонации, ставшей тише и ниже, появляются совсем опасные нотки — и то, как близко их лица, неминуемо влечет за собой мысли, от которых стоило бы отмахнуться; но Марк тоже едва заметно двигается навстречу, и Женя вторит ему, не пытаясь отвернуться, не пытаясь отказаться от того, к чему они оба едва ли осознано движутся.       То ли от духоты, то ли от алкоголя, то ли от совсем уж позднего времени мысли путаются окончательно, и рациональность, привычная, кажущаяся обязательной, исчезает подчистую. Они здесь — вне правил и привычных рамок, в другом мире, где-то, где можно всё — видимо, этим вечером им можно всё.       Проходят считанные секунды, прежде чем кто-то из них резче подается вперед, прижимаясь губами к губам, целуя слишком смело, жарко — так, как весь этот вечер. Рука ложится на щеку, оглаживает кончиками пальцев линию подбородка, и Женя сдается, прижимаясь ещё ближе. Температура, едва ли ставшая комфортной после забитого танцпола, снова нарастает, и от того, как вязко, мокро они целуются, низ живота тяжелеет, ноги, и без того не слишком уверенно держащие, подкашиваются ещё сильнее. Марк продолжает целовать беспорядочно, то напирая, то отстраняясь, переводя дыхание, и снова припадая к губам, не оставляя между ними и миллиметра — его рука, всё ещё горячая, опускается ниже, и Женя выдыхает прерывисто, сдерживаясь, чтобы не замычать.       Всё это кажется сущим бредом, вымыслом, температурным сном, куда его занесло по ошибке, но Марк шепчет в губы что-то вполне по-настоящему, цепляется за руку снова, и тут же опускается поцелуями ниже, покрывая влажными следами шею, прихватывая зубами тонкую кожу. Рваные выдохи мешаются с долетающими битами, кафель, в который Женя вжался спиной, кажется обжигающе холодным, и всё, что происходит вокруг, ощущается бесконечным контрастом с реальностью.       По спине ползут мурашки, каждое прикосновение отзывается мелкой дрожью, и руки, разнобойно цепляющиеся за всё, до чего получается дотянуться, продолжают блуждать по телу, открытому и близкому настолько, насколько им не доводилось оказываться друг с другом. Даже те недвусмысленные вечера в отелях, что уже случались, не были похожи на это бездумное, почти животное желание касаться, пока за дверью продолжает грохотать музыка, продолжают разноситься крики людей, звон стаканов и топот танцующих.       Ладони оказываются под футболкой, с губ срывается тихий стон, больше похожий на просьбу, чем на удовольствие — но просить не о чем, через боль приходится перехватывать предплечья, на выдохе проговаривая:       — Мы не можем… здесь.       — Знаю, — отзывается сипло, прерываясь на влажный, небрежный поцелуй. В каждом жесте, брошенном вскользь, в каждом касании, едва ощутимом и пробирающем до костей, кричит смелость, граничащая с отчаянием, смелость, не имевшая выхода слишком долго, взявшая верх над рассудком, когда обстоятельства развязали руки. — Мы не будем.       Марк отстранился едва ли, переводя дух, опуская голову на плечо, по-прежнему держа ладони под влажной футболкой. Женя, игнорируя то, как заходится в бешеном ритме сердце, только подтянул того ближе к себе, обнимая так, как только хватило сил.       Картинка перед глазами вновь замигала кадрами, в крови, кажется, намешалась вся возможная химия, и только короткое сердцебиение, чувствующееся где-то в районе ребер, оставалось канатиком, напоминающим, что всё происходящее — взаправду.       — Теперь это наш общий секрет, — Марк проговорил со смешком, не разрывая объятия. — Меня здесь уже раз узнавали. Пришлось оправдываться, что с допинг-контролем я бы употребление не вывез.        — Я пьяный, — Женя отвечает невпопад, прижимаясь виском к затылку, чувствуя пульсацию от подскочившего сердцебиения. — Что ты со мной делаешь?       — Прости, — бормочет в плечо, прижимаясь крепче — здесь, в совсем небольшом помещении, становится совсем нечем дышать. — Не думал, на самом деле, что ты пойдешь за вторым.       — В следующий раз веди в библиотеку, ладно?       Марк начинает напевать какую-то песню сквозь улыбку, и сбивается на тихий смех. Паузу, установившуюся, пока оба только сильнее прижимались друг к другу, прервал резкий звук будильника — Женя готов был и к стуку в дверь, и к крикам с требованием поторопиться, но точно не к «сирене», потому дернулся испуганно, сразу отстраняясь.       — Я уже начал думать, что мне всё это приснилось, — потирает лицо рукой, с трудом фокусируя взгляд на том, как Марк отключает сигнал; ловит краем глаза время на часах, и тяжело выдыхает, прикидывая, что по всем параметрам приятное безумие пора заканчивать.       Мягко целует за ухом, совсем осмелев, перед тем, как пустить Марка выйти первым. Выжидает пару минут, перед тем, как вывалиться следом, и наткнуться на незнакомого парня, стоящего рядом, с которым Марк уже начал вести беседу.       — Диджей, кстати, — тот говорит на ухо, пока они идут к выходу, обходя шумные и не слишком вменяемые компании. — Он видел, что мы вдвоем заходили, и здорово обсмеял идею с выходом по отдельности.       Женя смеется, чувствуя, как щеки краснеют — умер бы от стыда, если бы не было уже так наплевать на всё, что происходит в этих стенах. Тут и коктейли с незамысловатым составом помогли, и настроение, из сомнений быстро перешедшее в азарт.       С выходом из зала становится в сотни раз тише, и ещё тише становится в тот момент, когда за спиной захлопывается дверь на улицу. За то время, что они пробыли в помещении, снег, мокрый, весенний, только усилился. Во дворике, забитом выходящими компаниями, пахло табаком и свежестью, а от них с Марком — наверняка алкоголем.       Небо, кажется, понемногу начинало светлеть — или восприятие картинки вокруг совсем исказилось. Всё, что происходило, ни с чего начало казаться очень смешным — и то, как Марк ухватился под руку, выравнивая шаг по слякоти с реагентами, тоже дико смешило.       — У тебя всегда так проходят такие вечеринки? — Женя спрашивает, еле сдерживая смех, и натыкается на искренне растерянный Марков взгляд.       — Обычно я из толпы не выхожу. И в туалетах провожу сильно меньше времени.       — Водил сюда кого-то ещё?       — Ты первый и последний. Один — тайна, два — полтайны, три — нет тайны, — спотыкается об торчащую тротуарную плитку, тихо ругаясь, и заливается смехом, — Вот такое доверие.       — Как будто что-то изменится, если кто-то узнает, что лидеры сборной пьют водку по ночам, — улыбка с лица не сходит, когда сцепленные в локтях руки поджимаются крепче.       — Может, и не изменится, но голову мне кто-нибудь точно открутит. А за тебя так вообще. Подтяни маску, кстати, мы, так-то, в центре города.       Женя кивает, прикрывая лицо, и думая про себя, что не хотел бы такой славы — попасться кому-нибудь на глаза, едва стоящим на ногах, так ещё и в обнимку с Марком. Им, конечно, простят, но и жизнь продолжается — судьбу лучше не испытывать.       Холод, от которого заходились дрожью руки по дороге сюда, теперь совсем не ощущался — разве что приятной прохладой, которой не хватало в духоте помещения. Ледяной ветер начал казаться легким бризом, постепенно выдувающим из головы все мысли, оставляя только ту приятную пустоту, о которой говорил Марк.       — Знаешь, повторять такой опыт я бы не хотел, — говорит медленно, деля на двоих узкий тротуар, — Но если раз в год…       Марк кивает, коротко прижимаясь ближе — и отстраняясь, когда впереди показывается нужный дом. Поднимаются совсем ненадолго — забрать чемодан, оставленный в Жениной прихожей на временное хранение, и попрощаться, пока есть десять минут до подачи такси.       — Спасибо, что составил компанию. Напиши утром, как самочувствие будет, — улыбается, спуская маску, и доставая телефон. — У меня ещё большой список необычных развлечений здесь, но я дам тебе время восстановиться после самого хардкорного.       — Как-нибудь можно будет повторить, — Женя улыбается в ответ, лениво стягивая куртку, представляя уже сейчас, с каким удовольствием заснет, — Но не всё.       — Даже спрашивать не буду, что именно ты хочешь повторять, а что нет.       — Потанцевать можно и дома, знаешь, — щурится, хитро улыбаясь, — И коктейли сами сделать можем.       — Туалет, я так понимаю, ты тоже предоставишь?       — Даже чище, чем там, — подходит коротко обняться, замечая уведомление о подаче. — Но дальше моя очередь придумывать развлечения, так что готовься к анатомическому музею.       — Только не это, — Марк смеется, охотно обнимая в ответ, и подхватывает вещи, двигаясь к выходу. Всё вокруг резко приобретает привычный, совсем бытовой окрас — и безумие ночи резко сходит на нет. — Спокойной ночи, Женя. За незапланированное пьянство прошу понять и простить.       — Понимаю и прощаю, — смотрит на дверь до последнего, пока та не захлопывается с еле слышным прощанием. В полной тишине, оставшейся в квартире, в голове по-прежнему гудят отголоски ночи, и от одной мысли о том, что всё это было по-настоящему, волнами накатывает эйфория.       «Ничего не понял, но очень интересно» — пишет в переписку, зная, что того это насмешит, и старается не пускаться в рассуждения. Что это было — действительно не понял, и что между ними — тем более. Но, по правде говоря, и то, и то — на самом деле очень интересно. И, в целом, повторить такой вечер не кажется самой дурной мыслью.       Думает про себя, что в том, что в себе таит Марк, ещё бесконечное множество таких же клубов и своеобразных развлечений, примерно столько же, сколько в нем неприменимых знаний и неожиданных увлечений, страсти к чему-то абсолютно незнакомому, новому, идущему всё это время параллельно — как этот подпольный клуб, о существовании которого Женя и не догадывался, живя в пятнадцати минутах пешей ходьбы.       Проводит языком по губам, по-прежнему ощущая на них горечь и сладость сиропов. Убеждается, что пошел не зря — убеждается, что, видимо, совсем потерял голову, и оба они, судя по всему, окончательно этими ночами повязаны. По крайней мере, обоим есть, что скрывать, и есть, что вспомнить на двоих. Полутайна.