Зов Морока

      В доме было темно, холодно и до тошноты тихо. Из открытой двери донеслись всхлипы матери, и я вздрогнула всем телом, подавляя желание подойти. С ней рядом отец. Он всегда, даже в самой сложной ситуации, умел найти подходящие слова. Внезапная смерть Вереи стала для них ударом в самую глубину души, и мои утешения сейчас — пустой звук.       «Это моя новая жизнь. Я должна привыкнуть. По-другому не будет».       Я не верила ни одному из этих слов, но продолжала без устали прокручивать их в своей мигом опустевшей голове, словно заклинание. Должна, должна, должна… Не огорчать родителей, не бояться, не падать духом, не плакать.       Последний пункт я упорно старалась выполнять целый день, но, поднимаясь по скрипучим ступеням, осознала, что больше не могу. Слёзы, обретя свободу, жгучими ручейками потекли по щекам. Задержавшись на мгновение, я облизнула обветренные солёные губы и взглянула на темноту второго этажа сквозь пелену на глазах.       Поднималась по лестнице я нарочито медленно, всеми оставшимися силами оттягивая секунду встречи с собственной болью. Но я знала, что мне некуда от неё бежать и негде прятаться.       Я ощутила её, когда стояла на пороге нашей комнаты, как никогда одинокой под властью сумерек. Я ощутила её ножом в груди, удавкой на шее, дубовыми колодками на ногах. Боль была повсюду: в ночном платье Вереи, призраком лежавшем на сундуке, в рубахе, на которой сестра пару дней назад начала вышивать очередной замысловатый узор, в шерстяном платке, которым она любила укрывать плечи в особо морозные ночи.       — Сестрица, где же ты? Почему ты оставила меня?       Эти вопросы сидели комом в горле, перекрывая мне доступ к кислороду, и лишь сейчас я смогла задать их вслух. Но ответом была звенящая тишина.       Однако, после шума людского многоголосья на тризне, тишина даже успокаивала. Но спокойствие это было коротким, лишь до того момента, как мой взгляд коснулся постели сестры, и сердце истерично забилось в горле. Кукла Вереи, та самая, которая должна лежать у неё в гробу за заколоченной дверью избы, лежала на кровати и смотрела в ответ своим гладким лицом.       Из моих лёгких будто разом выбили весь воздух, а кровь в моём теле заледенела, осколками вгрызаясь в кожу изнутри. Лишённая возможности двигаться, я стояла, судорожно вдыхая. Широко раскрытые глаза заволокло пеленой, голова закружилась, и я, трясясь мелкой дрожью, словно не по своей воле приблизилась к кровати, беря куклу посиневшими пальцами.       У неё не было глаз, а вот в моих застыл безмолвный ужас. У неё не было рта, а вот мои губы были плотно сжаты, не давая мне закричать. Не было у неё и ушей, чтобы услышать, как отчаянно колотилось моё сердце и как отрывисто было моё дыхание.       На секунду мне показалось, что я почувствовала какую-то пульсацию внутри куклы, и я тут же отбросила её обратно на постель. Безликая девушка перекатилась вокруг своей оси и застыла на боку, вновь глядя на меня. На негнущихся ногах я попятилась назад, пока не уткнулась в собственную кровать и не упала на неё, не моргая глядя вперёд.       Дрожащими пальцами я сжала покрывало, словно оно могло спасти меня от этого кошмара, и сделала пару глубоких вдохов. Кукла не двигалась. Я тоже. Так мы и просидели несколько мучительно долгих минут, уставившись друг на друга. Немного придя в себя, я начала думать. Точно ли я опускала куклу в гроб? Кто оставался в комнате после меня? Драган? Отец? Мог ли кто-то из них перенести куклу?       Вскоре мой обезумевший от страха мозг нашёл утешение. Ганна. Нелюдимая сестрица, в любую свободную минуту мастерившая тех самых кукол. Разве она хоть что-то понимает? Понимает, что Верея умерла? Явно Ганна забрала куклу из гроба и вернула сестре на кровать. Но разве Ганна подходила к гробу?       Поспешно отогнав последний вопрос подальше из головы, я осталась довольна объяснением, которое придумала. Вздохнув с облегчением, я подскочила с кровати и вновь взяла куклу, на этот раз без страха. Пару запоздалых слезинок скатилось по моим щекам от мысли о том, что память о Верее останется со мной навсегда. Я провела пальцами по миниатюрной одёжке, всё ещё хранившей поцелуи и объятия сестры. Эта кукла всегда хранила Верею, а теперь будет хранить и меня. Я знаю, что моя двойняшка хотела бы этого больше, чем оставить оберег себе, и это знание грело душу. Гоня все плохие мысли прочь, я усадила куклу на сундук и, кажется, даже улыбнулась.       Следующие несколько минут я бесцельно бродила по комнате, погрязшая в своих размышлениях. От двери до окна, от окна до двери, и так по кругу… И лишь окончательно устав, я бессильно свалилась на кровать, обнимая подушку. Мои веки сомкнулись под тяжестью наступавшего сна, а единственным движением в комнате остались огоньки свеч, которые я решила не гасить, переживая из-за своей первой одинокой ночи без сестры.

***

      Первое, что я услышала, был хруст снега под ногами. Но не под моими, ведь я стояла на месте, пока то ли мир вокруг вращался, то ли у меня настолько сильно кружилась голова. Мне казалось, что глаза заволокло сплошной мутной пеленой, и лишь через несколько секунд я поняла, что стояла посреди густого тумана. Хруст становился всё громче, угрожающе резкий, он выдавал тяжёлые шаги приближавшегося человека.       Я не боялась. У меня просто не осталось на это сил. Лишь стояла, не шевелясь, словно мои ноги были по колено вкопаны в промёрзшую землю. Я оглядела себя — лёгкое белое платье, босые стопы. Странно, но мне не было холодно.       Вдохнув ледяной воздух полной грудью и выдохнув облачко пара, я лениво прикрыла веки. Почему-то я знала, что идущий ко мне человек — мужчина, всё моё нутро словно тянулось ему навстречу, безмолвно звало его. Мои руки, по чьему-то чужому повелению, поднялись и протянулись вперёд, сливаясь с туманом в единое целое.       Но стоило мне открыть глаза, как сердце упало в пятки, а кожа покрылась мурашками. Дымка вокруг немного рассеялась, и я смогла разглядеть тело на снегу. Словно вылитое из воска, бледное, слегка посиневшее, застывшее навсегда.       — Верея… — прошептала я одними губами. — Сестрица…       Прямо на моих глазах туман протянул множество ледяных призрачных рук и, ухватившись за платье моей сестры, поволок её в свои объятия. Тело начало медленно исчезать из видимости, пока я не могла даже вдохнуть от оцепенения. Одна из рук тумана ухватилась за её горло, крепко сжимая, и глаза Вереи вдруг широко распахнулись. Чёрные-чёрные, абсолютно без белков, словно глаза её были одним сплошным зрачком, впившимся в моё искажённое ужасом лицо. Я — сердце, бьющееся в припадке. Во рту пересохло, я не могла кричать, но продолжала шептать родное имя.       — Верея…       Не в силах больше смотреть на сестру, я опустила глаза и увидела непонятно откуда взявшуюся кровь. У себя на стопах, на ладонях, на рукавах платья. Алая, как рассвет, она была особенно заметна на снегу, капая с моей одежды.       Дрожа всем телом, я вновь подняла глаза. Верея держала у своих посиневших губ указательный палец, по-прежнему глядя на меня чёрным омутом.       Туман окончательно поглотил тело сестры, оставив меня один на один с этим кошмаром. Я вновь услышала тяжёлые шаги, прямо за моей спиной. Я — крик.       — Верея!

***

      Проснулась я резко, вся в холодном поту, содрогаясь мелкой дрожью. Открывала и закрывала рот, словно рыба под водой, напрочь забыв, как дышать. И в ту же секунду окно распахнулось, будто чьи-то сильные руки выбили ставни. В комнату влетел сплошной поток отрезвляюще морозного ветра и разом погасил все горевшие свечи. А вместе с ветром донеслись и слова. Мелодичные, словно песня, словно молитва.       — Лада… Лада…       Одним движением вскочив с кровати, я выглянула в окно, крепко ухватившись за ставни, чтобы не упасть от сильного головокружения. На земле, укрытой предрассветной дымкой, стоял едва различимый белый силуэт. Я не видела лица, но слышала голос. Голос, который я не спутаю ни с чьим другим. Он звал, звал только меня. Гипнотизировал, словно искусно сыгранная на дудке мелодия.       — Лада… Сестрица…

***

      Я бежала, одурманенная своим ночным наваждением, пытаясь поспеть за удалявшимся голосом. Он плутал меж сонных деревянных домов, огибал колодцы, перескакивал через вспаханные клочки земли. И даже морозный ветер был не в силах отрезвить мой будто охмелевший разум. Казалось, я даже имя собственное забыла, не то что вид родной деревни. В ушах стояло лишь мелодичное хихиканье Вереи, словно мы играли в салочки, как в детстве. Она всегда так смеялась — будто соловей, поющий тёплым летним вечером.       Босые стопы обжигал холод снега, пятнами покрывавшего землю. Коса, заплетённая на ночь, распустилась, и светлые волосы развевались в такт моему бегу. Щёки разрумянились, дыхание сбилось, но я не останавливалась. Перед глазами стояла дымка, но меня будто кто-то вёл, направлял, отчего-то я точно знала, куда именно держу путь.       И лишь достигнув поляны, я упала на колени, тяжело дыша. Это место выглядело таким одиноким по сравнению с тем, что происходило тут совсем недавно. Без гомона хмельных весёлых голосов здесь было даже страшно. На месте огромного кострища — куча углей, а вокруг — сплошные следы, вспаханная ритуальными танцами чёрная земля. И только высокий деревянный идол стоял ровно, спокойно, наблюдая за своими владениями, а теперь и за нежданной гостьей.       Я мигом очнулась, мотнула головой, отгоняя наваждение. Голос сестры исчез, больше нечему было меня гипнотизировать. И впору было бы развернуться и помчаться домой, но всё, что я видела — это густой туман перед собой. Он был так опасно близко, что у меня будто внутренности похолодели. Туман извивался, как живой, протягивая ко мне свои тонкие руки и безмолвно приглашая подойти ближе.       Сердце предупреждающе отбивало бешеный ритм, но ноги повиновались внутреннему зову. Шаг, ещё шаг. Я даже не помню, как вытянула руки вперёд, готовая погрузиться в объятия морока. Вот он, совсем рядом, я так хочу поскорее слиться с ним в единое целое…       Из равновесия меня вывел свист. Пронзительный, совершенно неуместный, он разорвал тишину сладкого момента. Словно лань за секунду до встречи со стрелой, я резко повернула голову и заметила камень, пролетевший от меня на расстоянии вытянутой руки. Он с глухим стуком упал за моей спиной, а я подняла изумлённые глаза на силуэт перед собой.       Он стоял на внушительном расстоянии, но как только наши глаза встретились, стремительно двинулся на меня. С каждым широким шагом я различала всё новые черты, пока не осознала… Драган. Но было в нём что-то не то, что-то, заставившее меня попятиться назад, почти что входя спиной в густой серый туман.       Это не тот Драган, которого я знала. Да, на нём была знакомая белая рубаха и широкие рабочие штаны, но это был не он. Драган, с которым я выросла, грозный, грубый, но не жестокий. У Драгана, с которым я выросла, в глазах не было ни единой эмоции, когда он смотрел в мою сторону. А эти глаза, обращённые на меня, были залиты кровью и горели яростным, бешеным огнём. Казалось, он сейчас, подобно хищному зверю, сделает прыжок и набросится на меня, разрывая плоть острыми клыками.       Мне сразу вспомнился мой сон. Я оглядела себя — лёгкое белое платье, босые стопы, посиневшие от холода тонкие пальцы — и вспомнила алую, как рассвет, кровь, капавшую на снег под моими ногами. Глядя в искажённое яростью лицо Драгана, я нашла в себе силы закричать:       — Стой!       Ни один его мускул не дрогнул. Напряжённая до предела, угрожающая фигура Драгана всё приближалась, и я уже видела, как ходили желваки на его лице и как сильно выступила вена на его покрытом испариной лбу.       Я была загнана в угол, как раненый ослабший зверёк, но по-прежнему лихорадочно продолжала искать глазами пути отступления. И, когда я почувствовала, как мои плечи и бёдра обвили пронзительно ледяные руки тумана, мне ничего не осталось, кроме как молить на последнем дыхании:       — Не приближайся! Стой!