Признание

“Тебе ли не знать насколько хорош я во всякого рода болтовне, но как же сложно даже начать писать это письмо, мой дорогой Рюноскэ [нечитаемо], Акутагава-кун [нечитаемо], мой бывший подопечный.” Руки Акутагавы дрожат. Тонкие пальцы мёртвой хваткой вцепились в несколько листов плотной бумаги, испещерённых мелким, но аккуратным почерком, который он узнает из тысячи похожих, узнает, будучи наполовину слепым. Прохладный воздух ночной Йокогамы густеет при вдохе, сковывает больные лёгкие, расширяет альвеолы и почти провоцирует приступ, который едва удается сдержать, медленно вдохнув вновь через рукав пальто. “Спокойно,” внушает он себе, беззвучно вторя мысли губами, и усаживается выше на пологий склон крыши. Один. Он должен быть один. Гам оживлённых улиц, суета штаб-квартиры Портовой Мафии или даже тонкое ощущение присутствия Гин в квартире могли бы помешать, а оставаться в том лесу после встречи с Дазаем — невыносимо, слишком силён в воспоминаниях запах крови, слишком гулко в голове эхо собственного крика. Он не готов делить этот момент с чем-либо ещё. Укутавшись в окружающее одиночество, Рюноске заскользил глазами по строчкам.  “Мне не свойственно сомневаться, ни в чувствах своих, ни в решениях, мне сложно признавать ошибки и невыносимо проявлять уязвимость, но пришло время поступить правильно, и сделать всё разом. Но обо всём по порядку.” Голос Дазая звучит в голове стройно и виновато, чёрной смолой стекает к сердцу и оседает на дне. В порыве сковавшего тело страха он прижимает письмо к груди — оно настоящее, не галлюцинация, не иллюзия, и страх стократно усиливается. Что же это тогда? Манипуляция? Издевка? “Прежде, чем я начну, хочу тебя заверить в том, что нет за этим письмом злого умысла, зла я причинил тебе достаточно. Но, честно говоря, хотел бы я сейчас посмотреть на твоё лицо, ха-ха, Цепной Пес Портовой Мафии в замешательстве — зрелище редкое, да и скучаю я за твоими глазами. Удивляюсь тому, что после всего того, что я с тобой сделал, ты всё ещё находишь в себе силы смотреть на меня с уважением. Но довольно прелюдий, не за этим я руки в чернилах мараю.” Рюноске не верит. Холод закрадывается под пальто и оседает за воротом, гулко бьётся трепещущее сердце.  “Много лет назад в я пообещал дать хилому, едва державшемуся на изрезанных ногах мальчонке смысл жизни, пообещал вытащить из трущоб в обмен на способность и полное подчинение. В ту ночь ты осознавал в себе лишь жажду мести и готовность умереть. Я же рассмотрел в тебе большее – потенциал. Потенциал обуздать и развить своего Расёмона и стать одной из ключевых фигур не только в Портовой Мафии, но и в плане действий на случай конца света, который непременно бы наступил. И ты согласился, пошёл за мной как за идеей обретения смысла, не зная в чём именно он заключался. Ты стал моим первым учеником. Первым из немногих и главным из упущенных. Помню как градины слёз катились по твоим щекам, как размывали подсохшую на лице смесь грязи и крови, как горели в ночи красные глаза. Грешен, но про себя усмехнулся, когда почувствовал, как осели твои плечи на выдохе, стоило мне надеть на тебя своё пальто. Ты должно быть думал, что спасён, и, оглушённый этой мыслью, не понял как захлопнулись клещи капкана на ваших с сестрой шеях. Кстати, передай Гин-чан мои приветствия, её очаровательное личико бывает видится мне в городе. Тебе бы поучиться, вы вроде кровь от крови, плоть от плоти, а на неё посмотришь и в жизни неладного не заподозришь. Это, конечно, до того момента, пока нож к горлу не приставит.” Акутагава мягко смеется в кулак. Лоза нежности вьётся меж ребер всякий раз, стоит речи зайти о младшей сестре, единственной его гордости и единственной крепости, оплоте надежды. Дазай никогда не был особенно заинтересован в Гин, хрупкая девочка без способности с такими же пронзительными серыми глазами, как у самого Рюноске, воспитывалась у Верлена, и пересекалась с ним лишь изредка, забирая едва дышащего брата из тренировочных подземелий, смело бросая на наставника старшего острый осуждающий взгляд. Она всегда была такой, думалось Рюноске, отважной и бескомпромиссно преданной, даже если это означало дерзновение в сторону самого молодого члена Исполнительного Комитета Портовой Мафии в истории организации.  “А от тебя, хоть среди своих, хоть на людях, так и веет ненавистью. Знаешь, как говорят, сначала в комнату входит твоя чёрная аура, а потом и ты сам. По опыту скажу – так обороняются только те, кто прошёл через ад. И в этом есть и моя вина.  Признаю, я был жесток к тебе, и не потому что в Мафии нежностям не место. Не мне тебе рассказывать как там случается порой кого-то полюбить, и неважно, что у вас обоих руки по локоть в крови, так даже романтичнее. Ну как, надеюсь, что до твоей тугой головы должно было дойти, что именно чувствует к тебе та очаровательная блондиночка с каре. Для двойного суицида не годится, а вот тебе в самый раз. Предана тебе на грани с безумием, прикажешь убить другого – безоговорочно подчинится, пригрозишь убить её саму – ни слова против не услышишь. Забавно, как мы порой становимся отражениями тех, кому принадлежат наши сердца, не находишь? Впрочем, мы здесь не за этим, с этой драмой ты в состоянии разобраться и сам. А вот нашу драму надо разрешить сейчас, пока у нас ещё есть на это время.”   У Рюноске горят щёки. Всегда белоликий и почти никогда смущённый, сейчас он борется с желанием провалиться сквозь землю. Знал ли он о чувствах Хигучи? Догадывался. Собирался ли он что-то с этим делать? Разве что использовать её беззаветную преданность во благо Мафии. И не Дазаю упрекать его в этом.  “Я был жесток к тебе, потому что не мог иначе. Не умел. Демоны не знают жалости и не следуют этике, демонам плевать. Я был убеждён, что сила взращивается через боль, верил, что выжить во тьме можно только приняв её и став её частью, я рос так сам, и так растил тебя. И ты силён, в этом я преуспел, разве что цену за это тебе пришлось заплатить непомерную. И мне.. жаль. Прояви терпение, мне такое говорить непросто. Мне жаль, что во мне ты не обрёл надёжного плеча наставника, мне жаль, что твой смысл свёлся к самой тёмной версии меня. Я не знал света и ненавидел себя, я делал как знал, а ты приспосабливался, впитывал и учился убивать без оглядки, так же, как и я сам. Я презирал тебя за то, каким похожим на меня прежнего ты становился, но с самого первого дня – признавал. Ты ведь это хотел услышать, верно? Я признал тебя ещё тогда, смекалистого и смелого мальчонку, пришедшего отомстить за друзей и умереть. Признаю и сейчас, сильного и верного своему слову Бешеного Пса Портовой Мафии, Апостола Бедствия и Отчаяния. Я сделал тебя таким, и отворачиваться от своего творения впредь не стану. Я готов сказать это вслух, глядя тебе в глаза. Только сознание не теряй, как в прошлый раз.» Акутагава не знал, что слёзы могут быть горячими. Соль жжёт веки, опаляет лицо и стекает лавой по тонкой шее. Он плачет по себе, впервые за долгие годы отрицания жалости и признания боли. Воспоминания рябью проходятся по глади холодного было сознания, скручивают с упора рычаги сдержанности, и задушенный вой раздаётся над затихающим городом. “Отвратительно”, думает он, этот звук уже позабылся ему, стёрся из памяти скрежет натянутых связок, а вместе с ним и чувство собственной человечности. Инструмент, оружие, убийца, пустое место, не заслуживающее одобрения, что угодно, но не человек. Таким он знает себя. Таким ему теперь себя и забывать. За пеленой слёз сложно разобрать написанное, но он вновь и вновь перечитывает самые важные в жизни слова. В глубине сердца медленно угасает пламя ярости. “Фух, сказал-таки. Честное слово, давно хотелось, но знаешь как бывает – хочется, да колется. Если быть до конца откровенным, я предвидел несколько вариантов твоей реакции на моё признание. Ты мог бы вполне себе меня убить, и хотя это вообще не годится для моего ухода, я бы понял. Мог бы уйти из Мафии, но тогда потерял бы больше, чем приобрёл. Мог бы сделать что-то с собой, но ты умнее этого, ведь правда? Я не вырастил глупца, в этом я уверен. И ещё много разных “мог бы”, но я надеюсь, что сейчас ты просто.. дышишь. Дышишь и думаешь о том, как жить дальше. Если тебе нужна новая цель, я дам её. Но в этот раз всё будет иначе. Ты ведь знаешь, что талантлив? Видел полицейские листовки с хорошим таким кушем за твою лохматую голову и, не поверишь, гордился. Думал, мол, вон какого бандита воспитал, честь мне и хвала. Дорос до руководства партизанским отрядом, подчиняешься лично Мори, учеников стал брать. От Кёки-чан тебе привет, она не сердится и больше не боится. Хотя надевать на неё пояс смертника было мягко говоря жестоко. Моя школа. Не одобряю. Но это я всё к чему – я знаю, что ты справишься с тем, что я тебе поручил. Мне нужны глаза, и я доверяю тебе больше, чем ты резонно думаешь. Разреши исполнить свой наставнический долг, дай мне шанс показать тебе, каким ещё ты можешь быть.  Это будет непросто, но ты не будешь один, как я и говорил, я неспроста свёл тебя с Атсуши-куном. И не хмурься, знаю я как тебя от одного его имени дёргает. У меня был план. Тебе известна природа моих отношений с Чуей, известна комплиментарность наших способностей, да и о подвигах наших легенды слагают, в общем, мы неплохой дуэт. И пускай песок с нас ещё не сыпется, но готовить поколение себе на смену стоит с момента вступления в должность – эту истину я познал от Мори, старик бывает дельные вещи говорит. Только ему не проболтайся, что я так сказал, он же мне жизни не даст. А вы с оборотнем как нельзя кстати годитесь на эту роль, оба волевые, оба упрямые, а его Зверю Лунного Света подозрительно идёт твой Расёмон, чем не новый Двойной Чёрный?” У Акутагавы нет сил даже злиться. Чёртов тигр, будь он неладен, прогрыз себе дорогу и сюда, в самый важный момент за все его двадцать лет. Он понимает – согласиться и взять безмозглого оборотня в партнёры значит разделить с ним свою жизнь и свою смерть. А умереть Рюноске не боится, он никогда не надеялся однажды увидеть в отражении седину в волосах, не с его лёгкими, не с его работой. Готов ли он пойти на это? Не ради Дазая, а ради себя? “Я рассказал тебе все, Рюноске, вот тебе моя исповедь. Распорядись ей как пожелаешь, и не пожалей потом о сделанном выборе. Зализывай раны и дай мне знать о своём решении. P.S. Ты ведь согласен, верно? Скажи, что согласен, и тогда я буду знать, что рука моя отваливается от этой писанины не впустую.  P.P.S. Как ты смотришь на то, чтобы отныне я называл тебя Рю-кун? С любовью, твой наставник.” Рюноске всматривается в последнюю строчку с упорством безумца и боится сморгнуть её, как мираж. Он никогда не переставал верить Дазаю, а вот себе верится с трудом. Усилием воли он стирает всё текущие слёзы и возвращает взгляд к письму – не исчезла.  Крепко держа исчёрканные листы в левой руке, он неловко тянется правой к карману дорогого сердцу пальто и выуживает телефон. Черный экран блокировки требует пароль, вводимые цифры одна за одной образуют неровную петлю – 1-9-0-6. Верхний левый угол горит приложением “Сообщения”.

кому: Дазай-сан

00:18

<<Я согласен.

-Рю-кун.>>

***

Дазай почти проваливается в сон, денёк был не из лёгких, а наслаждаться мягкостью кровати в общежитии агентства остаётся недолго. Ноет рука, кровит мозоль на ребре среднего пальца. Он сделал всё, что мог, осталось только ждать.  Тишину комнаты нарушает писк уведомления. Негнущейся рукой он тянется к прикроватной тумбе и подносит телефон к лицу, морщась от яркого цифрового света. Зрение регистрирует отправителя пришедшего сообщения, и сердце Дазая пропускает удар. Три слова. Он, как и всегда, лаконичен. кому: Рю-кун 00:19 <<Спасибо. Я в тебе не сомневался.>>