Описание
Взгляд на произошедшее с иной стороны, с той, с которой смотреть совсем не хочется.
Примечания
Всю книгу нас с подругой преследовал образ двух польских сожженых деревень и развешанных на деревьях кишок ее жителей. Однако героев книги данное событие нисколько не волновало. И это не «мы воевали — вы воевали; мы убивали и вы убивали» — это военное преступление, за которое никто не понёс ответственности. Никто и не раскаялся, никто и не осудил.
Я обязана была хотя бы в нашем узком кругу восстановить справедливость…
К слову, изначально не планировала выставлять, но судьба распорядилась иначе.
«За что?», «За что вы нас ненавидите?»
Действительно, Эрих, мой милый немецкий котёнок, в блаженном неведении дослужившийся до офицерского звания, пусть Рад ответит на твой вопрос.
Часть 1
11 июля 2024, 10:22
Тело фрица вздрогнуло под его рукой.
Вздрогнуло, но не отстранилось, не отползло, не сбежало. Лишь напряглось все.
Сестра уже давно спала, уставшая, измученная не на свой век от непосильной для девчонки работы. Она спала крепко, там, за стенкой, в свете одной лишь лампады возле иконы Девы Марии, которой непременно молилась, стоя на коленях, от бессилия завалившись на край постели. Его маленькая сестра, после смерти матери взвалившая на свои хрупкие юные плечи все домашнее хозяйство.
Рад не чувствовал под грубой тканью штанов чужой эрекции, тело фрица не откликалось на прикосновения. Но это пока. Обычно хватало пары вольных движений рукой, дабы заставить фашистскую шваль желать.
Мать разорвало на противотанковой мине.
Говорят, она была ещё жива, когда из деревни подоспели соседи. Говорят, она ещё кричала.
Изо рта эсэсовца вырвался стон. Конечно, тот попытался сдержаться, подавить эту слабость, этот жалкий призыв, но его природа взяла своё. Рад просунул руку под совсем не нацистскую форму, и даже не под нацистское нательное белье, к удивлению для самого себя обнаруживая, что давать фрицу немного удовольствия доставляет и ему что-то сродни наслаждения.
Когда он просто-напросто берет эсэсовца силой, тот сжимается, дрожит, кусает губы, в попытке сдержать подступающие слёзы — храбрится, смотрит зло так, будто имеет право осуждать.
Но вот так, когда чуть ли не скулит от пальцев унтерменша, ласкающих его наливающийся член, Рад готов признать, — нравится ему куда больше.
От братьев по оружию, партизан, не было вестей уже больше двух недель. Рад ведь даже не планировал задерживаться в родной деревне… а тут, на тебе — контуженый немец.
Сестра притащила и избавиться не дала. Добрая девчонка, глупая. Но и сам он рассудил, что живым фриц дороже будет, только бы дождаться сигнала от ребят…
Эсэсовец неожиданно сам начинает тереться задом о пах поляка, как резко отстраняется, почувствовав чужую реакцию.
— Brudna kurwa, — выплевывает Рад в ухо нацистскому ублюдку, стягивая с того штаны и отбрасывая прочь, — Podoba ci się?
Поляк плюет на ладонь, наскоро смазывает пальцы в слюне и приставляет два к отверстию. Он трахает его одной рукой, зажимая рот другой — фриц пытается высвободиться, бормочет множественные «найн», его щеки становятся мокрыми.
— Zamknij się, faszystowskie śmiecie! — приказывает Рад, беспокоясь за сон сестры.
Он высовывает пальцы и побольнее ударяет по белой заднице.
Алеющего следа на нежной коже в темноте не видно.
Два года назад алым пламенем пожара был уничтожен деревенский костёл. В нем, вместе с ксендзем, горели заживо трое мальчишек из хора. Приказ отдало нацистское командование, оттуда, сверху, в назидание всем польским священникам, вздумавшим прославлять имя Христа не по немецкой инструкции.
Эсэсовец почти не сопротивляется, когда его переворачивают на живот и расталкивают бёдра, только закрывает лицо ладонями, пытаясь скрыть позорные слёзы.
Рад пристраивается сзади и толкается в совсем не податливое тело. Ругается, но снова пытается войти.
— Weich. drinnen. mach es! — поляк выплевывает немецкие слова, впиваясь ногтями в выступающие острые бедренные кости, заставляя фрица поднять таз.
Эсэсовец подчиняется, и наконец член проскальзывает внутрь его тела.
Сначала Рад двигается медленно, но потом, ощущая растущую потребность, начинает все быстрее и быстрее. Кажется, он порвал фашистскую мразь — кровь облегчает трение.
— B-bitte… langsamer…
Фриц хнычет, не иначе. Поляк не сбавляет темп.
— Pro… prozę!
Нацист стонет от боли и закусывает кулак. Струйка арийской крови стекает по внутренней стороне бедра.
Рад знает, что отряд этого ублюдка минировал их поля.
Он вколачивается в ослабевающее тело до конца, пока не изливается внутрь.
Перехватив через грудь, поляк подымает на колени того, кто назвал себя «эрихом». Кусает шею, оставляя следы, что не скроешь при свете дня. Сжимает и оттягивает соски, царапает живот, и наконец опускает обратно, все ещё не вынимая члена из мрази, на чьих руках кровь его близких.
Фриц тихо, прерывисто дышит и дрожит. И… и почему-то сильнее прижимается к телу Рада, бормоча что-то на немецком. Имя?
Поляк не думает. Он встаёт с пола и выходит на улицу.
Ясная летняя ночь.
Завтра или несколько позже, когда его партизанский отряд даст о себе знать, они сдадут эсэсовца красным.