White wind

Вольно — можешь разорвать меня на части.

Я то знаю, что такое счастье.

И мне уже почти-почти не больно.

Вольно!

© Агата Кристи «Вольно»

На протяжении всей жизни Махито твердили одно и тоже — он не тупой. Его полоумная мамаша, в истерике возвращаясь с родительского собрания, где училка методично пересказывать все его удивительные заслуги за прошедшую неделю. Он кивал во время еë тирады, а потом снова шёл кидать петарды в туалеты и стрелять сижки за сделанную домашку у старшиков. Его преподы в универе, куда он поступил малодушно не вынеся семейного мозгоëбства, и где появлялся несколько раз в месяц, упарываясь на работе, но потом все равно каким то хером сдавал экзамены. Ему нравилось быть самому по себе. Съехать в свою комнату, пока остальные выпрашивают денег у родаков. Ему нравилось не спрашивать чужого мнения на счет покрашенных волос, приходить на вечеринки одному и уходить одному, платить за себя самому, носить в заднем кармане джинс презервативы для случайных перепихонов и скалится на просьбу оставить номер или хотя бы сказать имя. «В другой раз, детка». С самого детства жизнь казалась ему тайной и чудом, и он предпочитал наслаждаться ей в одиночестве, подставив лицо оглушительному ветру, и, самому став этим ветром, рассекая ночные дороги на своём скейте, купленом с первой же зарплаты. Ветер нельзя было привязать, его нельзя закрыть и посадить в офис. Когда Махито закончил университет, он получил несколько неплохих предложений о стажировке. Однако никто не удивился, когда парень использовал свой диплом в качестве подноса для подачи текилы на университетской вечеринке, где он был барменом, как и всегда. Странным, но закономерным образом Махито стал ловцом человеческих душ. В его бар приходят разные люди, но особенно отличаются те, кто оказывается там к открытию или сидит до того, пока охранник не выставит их за дверь. Его всегда тянуло к таким же одиночкам. Но, в отличии от него, чем то сломанным. С шатающейся походкой, опухшими глазами, изрезанными руками. Они приходили к нему, они летели как насекомые на тёплый свет и приносили Махито свою боль — проститутки, наркоманы, неудавшиеся любовники и азартные игроки. Мальчишка с белыми волосами, свободный дикий ветер, мог чувствовать их боль и их грехи, мог ненадолго их успокоить, мешая в стакане яд с колой, смеясь — «все пустое, и это тоже пройдет. Ты знаешь кто такой царь Соломон?» И им становилось легче, Махито брал их боль и смывал её в раковину, прислонившись к зеркалу лбом, она приятно колола руки. Его мотыльки уходили, некоторых он рисовал карандашом в своём блокноте, улыбался неведомо чему. Махито знал — они вряд ли встретятся еще, но ещё он знал — им стало легче. Его эмпатия досталась ему даром свыше, и он хранил её как драгоценность, хотя кому то такая чувствительность и могла показаться не лучшим качеством в огромном городе. Впрочем, Махито не боялся боли — ни своей, ни чужой. Так он жил, лёгкий и пустой, а потом он снова увидел разбитого человека. Боль сочилась из него, как вода из треснутой чашки. Тот человек был красив своими жёсткими и острыми чертами, а целовать его было словно облизывать нож. Махито чувствовал его отчаяние, и странную, необъяснимую незаслуженную ненависть к себе. Это было интересно, это было красиво и несправедливо по отношению к такому красавчику. Махито хотелось засунуть руку ему между рёбер и посмотреть — что на этом больном сердце. Человека звали Сугуру Гето. С самого начала проницательный бармен понял — это что-то большее чем секс на одну ночь. С самого начала он понял, что пропал. Но, он никогда ни от чего не бежал, и все еще не боялся боли. Ему очень хотелось вновь заставь Сугуру смеяться, подарить ему солнце, заполнить трещины золотом. Он любил кинцуги, он любил Сугуру Гето, странного, молчаливого. Жесткого к тем, кто его любит, но ещё больше — жесткого к себе. Со взглядом поверх его головы, просыпающегося с чужим именем на губах и в холодном поту, долго курящего зимой на балконе. Он любил эту снежную королеву, острого на язык, внимательного к его привычкам, удивительно нежного, благодарного ему. Он не боялся ничего, особенно своих чувств и боли и говорил: — Я люблю тебя, — и закономерно слушал в ответ смущëнную тишину. Махито знал, что однажды Гето уйдет также, как и пришёл — абсолютно внезапно, ничего не объясняя. Потому что не надо объяснять что-то тому, кто вылечил его больную душу, помог научиться дышать и улыбаться заново. Он знал, но впервые за всю свою жизнь играл с собой в малодушную игру, каждый день просыпаясь и засыпая с мыслью «Пусть это будет не сегодня». А после он забывает, потому что они пережили слишком много закатов и рассветов, и он уже почти верит в «долго и счастливо». Почти верит, почти забывает. А потом видит как его любовь смотрит на безобразно красивого блондина в чёрных очках и читает все во взгляде тёмных глаз. И все возвращается — взгляд в пустоту, бессонные ночи, торчание на балконе, чужое имя на губах. А потом он видит шикарную чёрную тачку и на попытку что-то объяснить машет рукой, лыбится, исчезает в ванной, опирается на раковину, теряет дыхание. Бить зеркало нельзя — услышит. BMV и холëный блондинчик складываются как дважды два. Махито не тупой. Он смотрит на свое лицо и хочет содрать с себя кожу. Впервые за жизнь он чувствует себя ничтожеством, об которого вытерли ноги. Махито был к этому готов с самого начала, но оказался совершенно не готов сейчас. Он уходит со смены раньше, его сердце стучит где-то в ушах и грохочет так, как будто он снюхал пару дорог и запил все вискарем. Он идет по вечернему городу и люди разрываются в глазах пятными, что то мокрое течёт по щекам. «Господи, да это настоящая истерика», — смеется он сам над собой, пока рука набирает номер знакомого барыги. Забирает заначку, едет конечно не домой, а к реке, далеко-далеко, на заброшенный пляж, его старый детский приют. Но косяк не помогает, а наоборот, как будто делает сердце больше, как будто усиливает гул в голове. Мир кружится как смешная жестокая карусель, с которой он благополучно ебнулся, попросив раскатать его посильнее. Кажется он плачет и что-то пьет. Но не так уж и долго, на самом деле. Все же, себя он никогда не жалел, пусть в этом никогда и можно позволить себе маленькую поблажку. Махито в последний раз вдыхает косяк, ложится на остывший песок, и смотрит в чёрную пустоту неба красными глазами. Улыбается, смеётся. Думает — ну что за придорок мне достался. И его второй не лучше. Думает — спасибо тебе за все. Думает — я отпускаю тебя, моя любовь. Поднимает руку к небу и карикатурно выстреливает в него пальцем. И, отрëкшись от самого дорогого, взяв себе билеты в случайное место на карте, на долго и на далеко, возвращается домой лёгким и пустым, как ветер.