Lullaby

Иногда по вечерам, когда они все сидели на задних местах своего гастрольного автобуса, Билл бросал на него этот особенный взгляд. Тот единственный взгляд украдкой, брошенный из-под густых ресниц, одна бровь приподнялась, губы изогнулись в короткой улыбке, когда Билл пробежался глазами по автобусу, указывая на койки, прежде чем слегка лукавое выражение на его лице сменилось обычной милой и совершенно ни к чему не обязывающей улыбкой. В те ночи Том ждал, пока в автобусе все стихнет, когда непрерывное перелистывание страниц на койке Густава сменится тихим похрапыванием Георга, и единственными звуками были гудение двигателя и приглушенный шепот радио спереди на водительском сиденье. В те ночи, когда Том выскальзывал из своей койки в койку Билла, расположенную под его собственной, он всегда находил Билла не спящим, почти раздетым, от тепла его тела все вокруг было таким светящимся и мягким. Билл затаскивал его под одеяло, шепча между нежными поцелуями, хихикал, что они все время прятались и все такое, а потом толкал Тома на спину, чтобы забраться на него сверху. Большую часть этих ночей вообще ничего не происходило. Мудрое решение, учитывая, что ни один из них не умел вести себя тихо. Не то чтобы они не были настолько глупы, чтобы не попробовать это в прошлом; вспоминая тот случай, когда Дэйв проснулся от вызванного ими шума и встал, думая, что Билл плохо себя чувствует и катается по своей койке, страдальчески постанывая... одного этого воспоминания было достаточно, чтобы ослабить даже самую упрямую эрекцию. Дэйв уже схватился за занавеску, они были так близки к тому, чтобы их поймали. После этого инцидента все, что касалось чего-то большего, чем поцелуи и какие-то невинные прикосновения, пришлось отложить для других мест, помимо их гастрольного автобуса, мест, где уединение заключалось в чем-то большем, чем занавеска или откидная дверь. Настоящие замки очень помогали им чувствовать себя комфортно, настоящие стены, фут бетона между ними и остальным миром. И все же было приятно пробираться в постель брата в те ночи, когда Билл растягивался рядом с ним, переплетая их ноги, его растрепанные волосы щекотали Тому шею сбоку, Билл прижимался к нему всем телом, шепча о вещах, которые раздражали его в тот день, о том, что он скучает по дому, по их собаке и маме, по своей кровати, его пальцы бесцельно водили по животу и рукам Тома, по тыльной стороне его ладоней. Билл болтал и болтал, пока шепот не становился все более невнятным и неразличимым, паузы не становились длиннее, зевки шире, голова Билла на плече становилась тяжелее с каждой минутой, пока в итоге рука Билла не стала безвольно свисать с бока Тома. Еще один вздох, и его маленький младший брат крепко засыпал. Так было всегда в их автобусе: Билл заговаривал себя, чтобы заснуть. Это была личная колыбельная Тома, и в те ночи, когда он не был в постели со своим близнецом, он обнаруживал, что ему трудно заснуть. Он мог прокручивать в голове какую-нибудь из обычных тирад Билла, представлять, как вес Билла вдавливает его в этот ужасно мягкий матрас, заставляя уснуть, но это никогда не было так хорошо, никогда не творило такого волшебства, как сейчас. Ему никогда не было так тепло, как когда Билл лежал на нем сверху, он скучал по сладкому, почти всепоглощающему запаху постели Билла; раздражал тот факт, что Биллу нужно было держать полдюжины подушек на и без того крошечной койке, и они теснили его слева и справа. Те случайные пинки, которые он получал, когда Билл на секунду или две выныривал из своих снов, бормоча что-то, что звучало гораздо больше как сти Дом, чем реальное прости Том, перед тем, как снова проваливаться в сон. Почему-то Том даже скучал по болям в спине, которые обычно вызывал у него сон на койке Билла, или по онемевшим конечностям, когда вес Билла перекрывал кровообращение, или когда Билл во сне пускал на него слюни... Что-то, что Том находил, может быть, не очень грациозным, но, тем не менее, ужасно милым.