Сто девятнадцать

Пожалуй, очередная мания Тецу о коллекционировании газет была чертовски странной идеей. Кейли уже пару раз пожалела что вообще живёт с человеком, у которого вместо нормально обустроенной комнаты срач господний с раскиданными вокруг газетами, окурками и даже одеждой. Впрочем, в жизнь и личное пространство Тецудзы она и не планировала вмешиваться особо, просто где-то вчера она забыла у него на столе свои наручные часы, и сейчас заимела желание вернуть аксессуар под свою власть. Из-за этого Кейли сейчас, заткнув внутренне негодование, пришлось пробираться сквозь этот хлам к столу, который будто назло был поставлен в самом дальнем углу. Ещё одно разочарование в копилку и так испорченного вечера Дэй было то, что часов не было. Видимо, Тецудзы, подметив их, упрятал в один из своих многочисленных ящиков. Мда, она устроит ему веселое утро, когда тот вернётся со своих гулянок. Подавив шестнадцатый раздраженный вдох за вечер, она развернулась и застыла, услышав скрипнувший в замочной скважине ключ. Он трещал в скважине довольно долго — слишком долго. Кейли вообще не склонна замечать такие детали, просто это было явно больше 15 секунд и их все она стояла в ступоре. Не от страха, правда. Неожиданно просто. Обычно ведь Тецудзы либо пропадал уж на всю ночь, либо возвращался максимум к семи и уже не пропадал. Вышла из ступора и прошагала несколько шагов она только для того, чтобы опять в этот ступор впасть. Дверь скрипнула пару секунд назад, и Тецудзы, ошарашенный кажется не меньше её, стоял в дверном проёме с грязной разодранной в клочья одеждой и синяками, которые просто не сразу бросались в глаза. Инстинктивным порывом девушки было прикрыть рот ладонью — от испуга, шока, недопонимания, но она лишь тряхнула головой и, преодолев жестокий ступор, прошагала ближе. Поджав губы, она наконец решилась разрушить неловкую тишину в полумраке корридора. – Тецудзы... Что случилось? Тот откашлялся(Кейли с ужасом заметила на его кулаке кровь) и осел на пол, бормоча несвязное "За углом подстерегли". Злоба. Именно это чувство она испытала, когда до неё дошёл смысл сказанного. Кейли присела рядом. – Ты сможешь дойти? Он кивнул, а у Кейли зародились немалые сомнение. Его ноги были содраны что не в кровь то в мясо, и синяки неприятными пятнами бороздили кожу почти везде. Она могла бы его поднять — могла — но не могла гарантировать того, что не сломает тому ребра, сдавив слишком сильно не в том месте. Он действительно дошёл — не без помощи Кейли, послужившей ему буквально костылём, но смог. Впрочем, ту за сердце драл вздох боли, который слабо донёсся до Тецудзы, когда он опустился на её диван. – Прости за испачканный диван.. Она вздрагивает, ибо слышит это фразу, когда в панике рыщет по всем полкам в поисках аптечки, но думает лишь о том, что ей будет плевать даже если придется покупать новый. – Посрать. У тебя есть аптечка? — Кейли запоздало понимает, как инфантильно отнеслась к банально важным вещам. Тецудзы кивает. – На тумбе. Принеси, я сам.. Она уже не слушает, а несётся по коридору в комнату Тецу, и даже не замечает, как скользят под её ногами разбросанные глянцевые журналы. Точнее замечает, но места раздражению нет — ей только страшно. Аптечку она находит сразу. Хватает её — с должной осторожностью и страхом, что она может разлететься, как делали почти любые предметы в её руках. Ей нельзя медлить, каждая секунда на счету — вообще нужно позвонить в скорую. Она несётся назад в комнату, кладёт аптечку, хватает телефон — и сзади её метания оставливпет сначала тихий кашель, а потом "Не звони". Она оборачивается, сверля его взглядом, полным недопонимаю, и он повторяет. – Не звони.. Не надо. Она кивает — обречённо. Если он не хочет — причины есть. Причины есть. Она подходит ближе — тот уже ведёт влажной марлей по ранам, шипит, но не останавливается. Кейли бесится, искренне бесится, потому что его загнали в угол, отпиздили до полусмерти, а он, смотря затравленный взглядом так и будет шептать "Никому не говори" и "Я сам". Но это сильно — сильно, и она не представляет насколько. Она и сама не белоручка, и свою позицию отстаивать умеет, но если бы жизнь помотала бы её настолько, что ей бы пришлось бороться самой или отдать свою жизнь в руки Тецудзы — она бы отдала. – Руки убери. — в её устах это звучит почти агрессивно, но дрожь в голосе всё выдает. Он послушно отводит руку от плеча, обнажая мелкие царапины и отвратительно фиолетовый синяк. Марля по прежнему зажта между его — дрожащими — пальцами. Она пытается обработать его раны с той профессиональностью, коей никогда не было у девушки с полным отсутствием понимания биологии — но она пытается. Стягивает с него толстовку, потом обнажает спину — и вздрагивает. Теперь на шее явно видны отпечатки пальцев. Она будто чувствует их вновь на себе, и это определенно самое ужасное, что мог достать из недр воспоминаний её мозг в такой момент. Именно осознание что это такой момент выводит Кейли из парусекундной заминки, и она продолжила работу марлей. Тецудзы шипит от боли и у неё желание сделать что угодно, что-бы ему было хоть каплю легче — но она знает Тецудзы слишком хорошо — слишком хорошо, чтобы понимать, что он от любой нежности отплевываться будет, точно ему тот дерьмовый сыр с прилавка предлагают. Она спрыгивает с дивана и падает на колени, осматривая его торс на предмет самых сильных ран и застывает. Застывает так, как не застывала ни разу за этот вечер и ни разу за всю жизнь. Тецудзы смотрит в потолок, а потому не видит её взгляда, упершегося в ширинку — расстегнутую ширинку, с целой пуговицей и следы. Следы рук, так же как и на шее. Только теперь, сжимающие судя по всему бедра. У неё плывёт перед глазами и она зажмуривается в попытке осознать. Ей страшно и она понимает, что вызвать скорую нужно и как можно скорее, но так же она понимает, насколько Тецудзы этого не захочет, а главное — почему. От бессилия и страшно. Кейли мотает тряпьё вокруг ран парня и сглатывает ком в горле, не давая собственным слезам пролится наружу и обжачь бледные щеки. Она не трогала раны на внутренней стороне бедер и выше. Она понимает — не сможет. Как бы дорог ей не был Тецу, она не сможет. Побоится сделать больно, побоится в полной мере осознать надругательство над своим другом. Она укладывает его спать и её всю наизнанку выворачивает, когда она видит, с каким отчаяньем тот льнёт к ней, так ненавидя но так ища ту защиту. Слышит тихие стоны боли от малейшей смены положение, слышит хриплое дыхание. Она улыбается — так искренне, как можно тогда, когда улыбке совсем нет причин. Улыбается и тихо шепчет ему, что ей нужно отойти. До чёртиков незаметно она хватает телефон и выплывает из комнаты. Запирается в туалете, хотя шанс, что Тецудзы начнет к ней ломится приблизительно нулевой. И тихо-тихо, дрожащими пальцами, глуша всхлипы и давя ком в горле набирает 119. А спустя пару минут она выходит, пряча телефон под рубашку и натянуто улыбается. Садиться рядом с Тецудзы, гладит его руку. Оглядывает окровавленный диван и думает о том, что вероятно, действительно придётся покупать новый.