Строим дом

      — Не Минцзюэ, в чем дело?       Не Чжоу поворачивается к женщине, парящей в воздухе на своем мече. Он узнаёт в ней ту, что была ранее с госпожой Юй, госпожой ордена Цзян. Но ярость мешает ему вспомнить, кто же она такая. Взгляд Мэн Яо, полный отчаяния, прикован к нему, а сам он сжимает книгу так сильно, что та чуть не трещит по швам. Из-за него он выглядит злодеем, а это вообще нечестно!       — Эта книга — сплошная ложь! — восклицает он, обращаясь к женщине и указывая на истинного злодея в этом споре.       И хуже всего то, что на ней стоит печать Цинхэ! Она же из его родного края! Он прочитал пару строк, и каждая следующая хуже предыдущей; в лучшем случае это просто сплетни, а в худшем — совершеннейшая чушь, да ещё и опасная! Невинные люди могут оказаться в опасности, если попытаются стать заклинателями, следуя этим указаниям, а не обратившись за обучением к праведному ордену! Парящая на мече женщина какое-то время выслушивает его тираду, а затем непреклонно произносит:       — Понятно! Да, это неприемлемо. Полностью с тобой согласна! — произносит она, и Не Чжоу на мгновение распрямляется с гордым видом, но женщина тут же добавляет: «Но это не даёт права отнимать чужие вещи!       Не Чжоу бледнеет. Он что, украл? Он бы никогда! Он цепенеет от одной только мысли об этом, и в этот самый момент до него доносится шепот Цзян Яньли:       — Тетя, это подарок его матери.       Двое самых младших детей среди них — на них одинаковые ленты — ахают. Один выглядит очень озадаченным, в то время как другой смотрит на них самым убийственным взглядом, который он когда-либо видел на лице пятилетнего ребенка. Но страшнее всего выражение лица первого молодого господина Лань; он улыбается, но уголки его губ зловеще изгибаются, точно так же, как изгибались губы матери Не Чжоу, когда он совершал непоправимую оплошность.       Это заставляет Не Чжоу чувствовать себя отвратительно; он впервые осознаёт, что Мэн Яо расстроен не из-за его гневного жеста, как обычно, а из-за чего-то совсем другого. Он чуть ли не пихает книгу обратно мальчишке. Мэн Яо судорожно прижимает книгу к груди, так же, как вторая мама порой прижимает к себе веер — подарок от матери Чжоу, сделанный в день, когда они стали названными сестрами. Ему до боли знакомо это чувство; он и сам тоскует по своей матери.       — Я не отобрал её, я просто…       Книга была у Не Чжоу в руках, когда он начал возмущаться, вот и всё. Но это тоже не совсем правда, поэтому он решает промолчать.       — Там же сплошная ложь, ты же знаешь, да? — уточняет он, недоумевая, почему мальчик, зная об этом, дорожит книгой, пусть даже и подаренной его матерью.       — Я знаю, — признается Мэн Яо, глядя себе под ноги.       — Это всё ещё подарок его матери, молодой господин Не. Хотели бы вы, чтобы кто-то отнял у вас ваши сокровища? Или сказал тебе, что они ничего не стоят? — объясняет женщина, парящая на мече.       «Наверное, нет», — думает он. Гнев его понемногу остывает, и он снова обретает способность здраво мыслить.       — Я… знаю, что там ложь, — обиженно говорит Мэн Яо. — Но мне кажется, важно знать, какая именно там ложь… Так можно понять, как мыслят обманутые люди, и, возможно, даже понять, как эта ложь действует, чтобы её опровергнуть.       От такого ответа Не Минцзюэ озадачен. И, похоже, не только он; даже взрослая, и та, кажется, удивлена такой логикой. Но пусть мальчик и умён (он не может этого отрицать), суть проблемы от этого не меняется! Людям лгут, и это должно прекратиться! Поэтому он говорит:       — Мне нужно в Юньмэн, показать это отцу, чтобы он остановил распространение этой книги! — он замолкает и добавляет жалобно: — Эм… Мне придётся взять твою книгу, чтобы всё ему объяснить.       Он снова бросает взгляд на книгу, и Мэн Яо непроизвольно прижимает её к груди ещё крепче. Затем выражение его лица меняется на что-то вроде смирения.       — Ничего страшного, молодой господин, — Мэн Яо выдавливает из себя улыбку. — Если позволите, я подержу её у себя ещё недолго, я почти закончил её заучивать.       — В смысле, «заучивать»? — ахнул Минцзюэ, забыв, что должен быть сдержанным и ворчливым. — Зачем тебе это? В книге полно лжи!       — Это подарок от его матери, — снова повторяет женщина на мече, как будто это всё оправдывает, включая изучение неправильных вещей.       Однако Лань Хуань понимает Мэн Яо и сочувствует ему: ему самому было бы невыносимо лишиться одного из подарков матери. И без того горько, что ей вообще не позволяли ничего им дарить. И, судя по лицу Лань Чжаня, младший брат разделяет его чувства. Наверняка, можно что-то сделать… чтобы и мальчик не пострадал, и память о матери не утратил. Не Минцзюэ, видимо, чувствует нечто подобное, потому что хмурится и складывает руки на груди:       — Хорошо, можешь оставить свою лживую книгу себе до конца банкета.       Не Чжоу это не по душе. Он хотел распорядиться насчёт лодки — или на чём там они добираются, — чтобы отплыть в Юньмэн немедленно. Дело-то неотложное, в конце концов! Он уверен, что отец его терпеть не может, когда людям лгут, так же, как и он сам. Отец ненавидит ложь больше всего на свете; однажды он страшно рассорился со своей сестрой, тёткой Не Чжоу, из-за какой-то лжи. Они так и не помирились до самой её смерти, видимо, та ложь была настолько постыдной, что он и слышать о ней не желает и только злится, когда о ней заводят речь. Как-то раз он запустил в одного человека саблей, когда тот осмелился заговорить о ней при Не Чжоу и матери! У бедняги начисто срезало пучок волос. Было и жутко, и забавно одновременно. Не Чжоу надеется, что отец и в этого сочинителя запустит саблей, и тоже срежет ему волосы. Уж за такое преступление не жалко, точно! Да, ждать не хочется, но несколько часов… Погоды не сделают. Можно и уступить Мэн Яо. К тому же…       — Но раз книга твоя, когда я поеду, то должен буду предложить тебе возмещение! Сколько она стоила?       — Прошу прощения, — вновь возражает Мэн Яо. — Но я не имею ни малейшего понятия, это подарок. И вы ничего мне не должны.       — Должен! Как насчёт такого: я беру одну из твоих книг, а взамен отдаю тебе одну из своих!       Но тут Не Чжоу спохватывается: он же не дома, у него нет здесь своей библиотеки. И, разумеется, он не брал никаких книг с собой. Лицо его слегка краснеет.       — Но… У меня нет с собой книг…       Женщина на мече фыркает, и Не Чжоу чувствует, как у него аж лицо горит от стыда. Она смеётся над ним! Хуже того, раз она смеётся, то и детишки тоже ухмыляются, глядя на него. К счастью, Лань Хуань, хоть и с недовольным видом, догадывается, что он пытается сказать.       — У меня есть книги. Я могу одолжить одну Мэн Яо, — сказал он. — А вы, молодой господин Не, вернете долг, когда приедете в Облачные Глубины учиться.       Не Чжоу несказанно рад такому предложению — лишь бы перестать быть посмешищем в глазах этой женщины.       — Да! Отличная идея! Решено!       — Молодые господа, прошу вас… — с мольбой в голосе произносит Мэн Яо. Он искоса смотрит на женщину, словно надеясь, что та избавит его от этой напасти, но она лишь наблюдает за происходящим, явно получая удовольствие от сцены.       — «Не кради», — решительно процитировал Лань Хуань. Конечно, брать что-то без оплаты, пользуясь своим положением молодых господ, абсолютно неправильно.       Мэн Яо не знает, что ответить. Он выглядел совершенно потрясённым, когда Лань Хуань вернулся во двор с книгой по самосовершенствованию клана Лань. Конечно, мальчик понимает, что эта книга стоит гораздо больше той, которую он отдаёт, поэтому он крепко прижимает свою к груди… и кланяется.       — Благодарю вас за вашу щедрость, молодые господа, я этого не забуду.       Лань Хуань заставляет его вновь распрямиться, а Не Минцзюэ недовольно ворчит.       — Это не щедрость, а уважение! Справедливость! Не говори ерунды!       Возможно, Лань Хуаню это лишь кажется, но когда Мэн Яо снова посмотрел на них, его улыбка выглядела чуть более искренней, чем утром. Это согрело его сердце. Не Минцзюэ был прав: они поступили так, как и следовало, по совести. Лань Хуань испытывает радостное чувство, понимая, что последовал правилам своего клана, и впервые эти правила кажутся ему не тяжким бременем, а чем-то добрым. Тем, что способно приносить счастье.       — Теперь я готов предстать перед отцом и объяснить ему суть проблемы! — заявил Не Чжоу.       В этот момент женщина решает, что пришло её время действовать: прищурившись, она скалится в улыбке и вкрадчиво спрашивает:       — Вы уверены, молодой господин, что именно поэтому вы хотите поехать в Юньмэн? Не для того ли, чтобы, скажем, принять участие в состязании, как другие адепты клана Не?       Дети весело поглядывают на него, а Не Чжоу снова краснеет с ног до головы. Ему хочется закричать «К-Клевета!», но было бы ложью сказать, что эта мысль не приходила ему в голову. В конце концов, он уже почти взрослый. Проблема в том, что правило ясно: только ученики с духовным оружием могут посещать Совет. Свою саблю он получил, но она ещё не обрела ни имени, ни духа, чтобы он мог принять участие, хотя наставник и уверял, что ждать осталось недолго. Но он-то знает, что сегодня на Совете будет невыносимо скучно; отец с учениками, скорее всего, только что завершили своё триумфальное шествие по городу и удалились на обед, который продлится несколько часов. Он бы с куда большим удовольствием отправился туда завтра, когда начнутся поединки и состязания, а не сегодня: банкеты, длящиеся по шесть часов, — это совсем не его.       И надо же было его желудку выбрать именно этот момент, чтобы предательски заурчать! Не Чжоу снова заливается краской, а женщина, парящая на мече, смеётся, и мальчик с красно-белой лентой в косе вторит ей.       — А что если так, молодой господин Не: вы ужинаете здесь, а потом, когда Мэн Яо поедет со мной обратно в Юньмэн, мы передадим всё, что вы хотели, вашему отцу.       Это… предложение выглядит разумным, пусть даже Не Чжоу и не удастся попасть в Юньмэн. Он слегка надувает губы, но возразить ему нечего. Поэтому он поворачивается к Мэн Яо и произносит:       — Хорошо, но пусть он сядет со мной, я должен рассказать ему, что именно он должен сказать моему отцу! А книга останется у меня, потому что я ни за что не вспомню, в какой лавке она продается, он должен увидеть её и отследить! Как доказательство!       — Я не могу сидеть за одним столом с молодыми господами! — возражает Мэн Яо, бледнея и ища поддержки у женщины.       Та пожимает плечами.       — Почему бы и нет? Ты же приглашен! Развлекайся!       Похоже, это и решает вопрос; точнее, колокол, возвещающий об ужине. Цансэ-санжэнь смеётся, глядя на вытянувшееся лицо Мэн Яо, которого снова уводят, на сей раз к столам. Он бледнеет ещё сильнее, когда Лань Хуань тоже усаживается рядом, раскрыв книгу по совершенствованию, подаренную другому мальчику; судя по всему, он намерен сравнить лживую книгу с правильной. Не Минцзюэ же, похоже, больше интересует, как поступить с этой ложью, как просветить людей и защитить их от неё. Проходит совсем немного времени, и вот уже Мэн Яо что-то увлечённо рассказывает, рисуя на земле. Лань Хуань и Не Минцзюэ то и дело перебивают его, указывая пальцами на его схемы или на строчки в книгах. Троица сработалась, думает Цансэ-санжэнь, маленький ученик больше не смущается. Более того, он даже не замечает, какими гневными взглядами провожают эту сцену другие ученики его возраста.       Надо будет поговорить с Вэй Ином и велеть ему завтра присмотреть за Мэн Яо, чтобы тот не влип в неприятности. Или, может, с Цзян Чэном, или с Цзян Яньли. Или… Может, на сей раз со взрослым, например, с Юй Цзыюань! Так будет разумнее! Надо же, она впечатлена собой, она ведёт себя почти как самый настоящий взрослый. Жаль, что Вэй Чанцзэ не может похвалить её за это!       Ну. Может, оно и к лучшему, что его тут нет. Она до сих пор не может забыть, как её муж, слишком долго сдерживавший свои чувства, рухнул без сознания прямо на неё. Они даже не подозревали, что он может дойти до такого состояния…       Так что да, лучше не обременять его новыми проблемами, пока он не оправился от этой.       Видя, что Лань Хуань занят, Лань Чжань молча садится рядом с ним. Вэй Ин сразу же придвигает свой столик к лучшему другу. Когда А-Чэн входит во двор, он сразу же надувается от обиды. Собаки, должно быть, чувствуют его гнев, потому что сами возвращаются в конуру и делают большой крюк, предупредительно избегая Вэй Ина.       — Ты всё ещё можешь сесть рядом с ним, у А-Ина ведь есть и левая сторона… И правая! — обращается она к нему.       — Но я не могу сидеть одновременно с А-Ли, и с А-Ином, и с А-Саном! — жалуется тот. — А он занял место справа! Вэй Ин должен сидеть справа от меня, как отец с дядей!!!       Цансэ-санжэнь уже собирается объяснить ему, что если Вэй Ин сидит справа от Лань Чжаня, то это не значит, что Цзян Чэн не может посадить Вэй Ина справа от себя, надо просто сесть по-другому; мелкие ещё путают, где лево, а где право. Она и сама иногда путается, хоть и взрослая. Но в итоге вопрос решается и без неё.       Не Хуайсан окидывает взглядом своего брата в окружении старших ребят и решает устроиться на коленях у Цзян Чэна, оставляя таким образом свободное место для Цзян Яньли по левую руку от мальчика. Кажется, всё складывается мирно, без серьёзных ссор, как вдруг Цансэ-саньжэнь замечает, что место справа от Цзян Яньли пустует. Там, где полагается сидеть Цзинь Цзысюаню.       Она вздыхает и оглядывается по сторонам, пытаясь понять, куда мог запропаститься мальчишка. Догадаться нетрудно: обе, и госпожа Цзинь, и госпожа Юй, стоят сейчас у дверей, ведущих в покои клана Цзинь. Вид у них такой, словно им требуется помощь. Поскольку их предыдущая встреча прошла без сучка и задоринки, Цансэ-саньжэнь полагает, что её не отправят обратно нянчиться с детьми, даже если она вмешается. Наверняка можно оставить Лань Цзюань присматривать за этой оравой, у неё это отлично выходит. Так он сказал, планируя заняться Вэнями и Вэй Чанцзэ сегодня вечером.       Поэтому она просит Вэй Ина вести себя прилично (хотя бы не обручаться ещё с кем-то из Лань у неё за спиной) и подлетает к двум женщинам.       — Что случилось? — сразу же спрашивает она.       — Ничего, — отмахивается госпожа Цзинь, но потом делает паузу и вздыхает. — Мой сын не любит есть на улице.       Цансэ-саньжэнь удивлена: разве это проблема? Он может поужинать в помещении, как, например, дети из клана Вэнь и Вэй Чанцзэ. Более того, даже внутренние ученики, которые остаются на ночь, будут трапезничать внутри, он вполне может присоединиться к ним, они будут рады компании молодого господина. Возможно, тогда они будут не так настороженно относиться к Мэн Яо. Она озвучивает свои мысли, и Юй Цзыюань вздыхает в унисон с подругой.       — Он должен лучше узнать Цзян Яньли, — сетует она.       — Кроме того, я не могу потакать каждому его капризу, — добавляет госпожа Цзинь. — Они ещё дети, но они также и молодые господа, он должен понимать, что нельзя проявлять к ним неуважение и отказываться есть рядом с ними из-за какой-то ерунды!       — А какие у него причины? — Она спрашивает, потому что считать это глупостью, ничего не зная, очень плохо.       В конце концов, Вэй Чанцзэ сказал, что причины его нервного срыва были глупыми; но ей они показались весьма тревожными и вызывающими беспокойство. Зачастую всё зависит от точки зрения.       — Там грязно! — доносится голос из-за закрытой двери. — И повсюду насекомые, они обязательно попадут ко мне в тарелку, а я не замечу и съем их, и меня вырвет. Я не хочу, чтобы меня рвало! Мама, прошу, я не хочу! Что хуже: не обедать с ними или забрызгать им обувь рвотой? Умоляю! Я не хочу пачкать туфли Яньли!       Лицо госпожи Цзинь каменеет, она снова стучит в дверь:       — Не смей меня шантажировать, юнец!       — Я не шантажирую! Это правда, мама, клянусь, я не могу иначе!       — Почему он всё время говорит о рвоте? — обеспокоенно спрашивает Цансэ-саньжэнь.       Она вспоминает ребёнка из деревни на горе Баошань-санжэнь, который вёл себя точно так же. Девочка отказывалась есть овощи, и отец заявил, что не выпустит её из-за стола, пока она всё не съест; она просидела там с обеда до ужина перед всей деревней (потому что папаша, конечно, выбрал публичный банкет для демонстрации своего воспитания). Кончилось тем, что её вырвало и ей разрешили уйти; после этого всё покатилось под откос, и её начало рвать постоянно, когда кто-то заставлял её есть то, что она не хотела. Неужели и здесь та же проблема? Баошань-санжэнь приходилось время от времени проверять меридианы девочки, потому что, само собой, такое поведение не могло не сказаться на её желудке.       Похоже, эта история не на шутку встревожила госпожу Цзинь, особенно когда Цансэ-санжэнь поясняет, что проблема всё ещё давала о себе знать, когда она покинула гору, — та надеется, что сейчас с девочкой всё хорошо, и она смогла вырасти здоровой. Однако Юй Цзыюань проясняет ситуацию:       — Судя по всему, молодой господин не может заставить себя есть то, что считает грязным, его сразу же тошнит.       Хм. Это довольно серьёзная неприятность, немного отличающаяся от той, которую она знает, но не так уж сильно.       — Знаете, молодой господин, — обращается она к нему через дверь, — пища, которую мы подаём, очень чистая. Не желаете ли вы сами осмотреть кухню, прежде чем вам подадут еду, и убедиться в этом?       Наступает молчание, которое само по себе можно счесть за ответ. Затем тихий-тихий голосок произносит:       — Можно?       Юй Цзыюань оскорблённо ахает. Госпожа Цзинь, нахмурившись, вторит ей, обращаясь к сыну:       — Цзысюань, очень невежливо намекать на такое хозяевам!       «Это совсем не помогает», — раздражённо думает Цансэ-санжэнь. Воспитание детей — и без того достаточно сложная штука, зачем же примешивать к нему дурацкую политику, когда они и так едва понимают, что делать? Вот уж точно, создавать себе ещё больше проблем! Конечно, их реакция заставляет Цзинь Цзысюаня снова замкнуться, и он огрызается:       — Это ничего не меняет, даже если там и чисто, всё равно станет грязно, стоит насекомому упасть в мою тарелку!       Довод, надо признать, резонный.       — Зимой не бывает насекомых, слишком холодно, — возражает Юй Цзыюань.       — Неправда, я видел, и много! — парирует Цзысюань.       И это, к сожалению, чистая правда. Цансэ-санжэнь очень нравится резной пруд в Пристани Лотоса, вода в котором всегда сохраняет идеальную для лотосов температуру. Поэтому, разумеется, когда выпал снег, она попыталась применить ту же идею повсюду: и в их одежде, с помощью Цзян Яньли, и на деревянной террасе… И теперь, вероятно, именно из-за её действий насекомые пробуждаются раньше времени. Совсем немного, но всё же есть.       К счастью, благодаря своему замечательному мужу, она знает, как успокоить мальчика!       — Этого не случится, молодой господин, знаете почему?       — Нет? — неуверенно отзывается тоненький голосок из-за двери.       — Потому что вся еда в Юньмэне острая! А насекомые терпеть не могут острое, поэтому они держатся от неё подальше, и тебя они тоже не укусят, потому что от острой пищи кровь тоже становится острой! Чем острее блюдо, тем лучше ты от них защищён!       Она даже добавляет, с несколько преувеличенным восторгом:       — Знаете, как щиплет, когда очищают рану? Так вот, с острой едой тот же эффект, она щиплет, потому что убивает всё вредное во рту!       В правдивости своих слов она не была уверена, но, возможно, такой довод подействует на ребёнка, если уж проблема в чистоте. Ей стало жаль бедные вкусовые рецепторы молодого господина, но в голову пока ничего лучше не приходило. Разве что устроить показательное мытьё еды с мылом прямо у него на глазах. Но так ли это лучше?..       Не дав Юй Цзыюань или госпоже Цзинь и слова сказать по поводу её тирады, дверь распахнулась, и в проёме показалась голова Цзысюаня. С почти трогательной надеждой в голосе он спросил:       — Это правда?       Что, видимо, заставляет госпожу Цзинь пересмотреть свои взгляды. Цансэ-санжэнь пользуется моментом и присаживается.       — Ну да, конечно. И знаешь, у каждого есть циновка, на которой он сидит, так что там никаких насекомых.       — У всех? А для меня не будет исключения? — он поворачивается к матери и опускает взгляд.       Ох, бедный маленький мальчик. Она не может сдержаться, чтобы не поумиляться. И, похоже, сердце госпожи Цзинь тоже тает.       — Ты наследник Цзинь, тебе можно делать исключения, — говорит она.       — К тому же, — подмечает Юй Цзыюань, — разве разрешение есть внутри, когда все снаружи, это не то же самое исключение?       — Это совсем другое, — настаивает Цзысюань, и Цансэ-саньжэнь его понимает: в одном случае он может остаться в тени, будучи исключением, а в другом — быть исключением у всех на виду. Она не отличается щепетильностью, но это не значит, что она не понимает, как всё устроено. Цзысюань добавляет, обращаясь к матери: — Но ты же говорила, что мне нельзя выделяться, потому что здесь все — наследники кланов!       — Я…       Цансэ-саньжэнь с облегчением отмечает, что она не единственная мать, которой приходится брать назад свои же слова, сказанные смущённому ребёнку.       — Цзинь Цзысюань, теперь, когда всё улажено, не будем устраивать из этого скандал, — произносит Юй Цзыюань, приходя на выручку. Она протягивает мальчику руку, но тот смотрит на неё так, словно она в грязи. Госпожа Юй снова подавляет свой гнев и, наконец, просто указывает куда идти. Она старается сосредоточиться на их успехе: так или иначе, им удалось выманить Цзинь Цзысюаня из его комнаты и уговорить его хотя бы попытаться поесть снаружи. Пока Юй Цзыюань ведёт мальчика к предназначенному ему месту, госпожа Цзинь замедляет шаг, чтобы поравняться с Цансэ-саньжэнь.       — Благодарю за помощь, — шепчет она. — Я…       Она колеблется.       Ей не нужно произносить это вслух, между матерями они могут заполнить пустоту; бедная женщина не знает, что делать с недугом своего сына. Она задается вопросом, не в первый ли раз он устраивает такую сцену.       — Ничего, я всё понимаю. И прошу прощения, если из-за меня ваш мальчик пристрастится к острому!       — Лишь бы ел… — обречённо выдыхает она.       Так вот, значит, как всё серьёзно…       — Я уже всё испробовала: и строгость, и мягкость, и подкуп… — признаётся она.       «И тут появляешься ты, и у тебя всё получается с первой же попытки», — думает она, с трудом сдерживая зависть. Однако облегчение всё же берёт верх над досадой — благополучие ребёнка для неё превыше всего. Ведь впервые за много лет забрезжила надежда справиться с этой бедой, не обрекая его на остракизм и не навлекая на себя всеобщее неодобрение. Та крохотная частичка её души, что всё ещё надеется вернуть того мальчика, которого она когда-то оставила с отцом перед тем злополучным путешествием, угасает всякий раз, когда сын садится за стол. Она оплакивает того сына, которого помнит и любит, того, кто вернулся неузнаваемо изменившимся, так и не объяснив, что произошло. Это не значит, что нынешнего она любит меньше (она даже боится, что он может так подумать, видя её непрестанные попытки его исцелить), но к её нежности примешивается горькое чувство вины. Она лишь хочет понять, почему, где и как она не уберегла его, и как всё исправить. Ведь она видит, как сильно он страдает — так же сильно, как и она сама.       — Не переживайте, я всё делаю не так, когда дело касается проблем моего ребёнка! — смеётся Цансэ-саньжэнь без особого веселья, не зная, насколько знакомо звучат её слова. — Кажется, толк от меня есть только в делах, касающихся чужих детей!       Госпожа Цзинь одаривает её грустной, сочувствующей улыбкой. Тем не менее, мысли о Вэй Ине заставляют Цансэ-саньжэнь понять, что ей лучше что-то сделать, если она не хочет, чтобы Цзинь Цзысюань вернулся к ней и обвинил её во лжи, как Вэй Ин.       — Я сейчас вернусь!       Она летела над двором, обдумывая план действий. На горе всегда кишели насекомые, но её они не беспокоили: если бы её смущали насекомые, разве смогла бы она вести жизнь странницы или путешествовать верхом на осле? Но некоторых детей, впервые оказавшихся на горе, они тревожили. В памяти всплыл образ одного старшего ученика, который особенно сильно их не выносил. Он даже приспособил над своей кроватью рыбацкую сеть. Он был сыном рыбака, прежде чем оказаться сиротой на улице и попасть к бессмертной. Рыбаком на горе ему было не стать, но он нашёл другой способ использовать свои знания. Он смастерил особую сеть; ячейки в ней были столь малы, что рыба, которую он мог бы поймать с её помощью, была бы слишком мелкой, чтобы ею наесться, но идеально подходила, чтобы защищаться от комаров. Конечно, у неё не было времени, чтобы изготовить такую сеть прямо сейчас, да и вряд ли в Пристани Лотоса нашлась бы подобная диковина. Но она знала заклинание, схожее по действию — золотая клетка, призванная защищать от внешних угроз то, что находится внутри. Может ли она как-нибудь заставить его работать так же?       После нескольких неудачных попыток, ей наконец удаётся окутать весь двор преображённым барьером, сияющим словно золотистый шёлк. Она тщательно проверяет заклинание, вносит необходимые поправки, но всё равно чувствует, что конструкция слишком велика и, возможно, недостаточно эффективна. В этот момент крошечное насекомое, привлечённое светом, устремляется прямо к барьеру — и в мгновение ока превращается в маленький хрустящий уголёк.       Что ж, не совсем то, что задумывалось изначально, но и так сойдёт. В конце концов, главное, что это работает! Иногда она просто поражается собственному гению, даже её промахи оказываются удачными! (Несомненно, если бы Юй Цзыюань могла читать мысли, она бы столкнула её в реку, чтобы хоть немного осадить её самомнение).       Когда она усаживается рядом с госпожами, то ловит на себе их недоумённые взгляды и лишь пожимает плечами. Дети, похоже, не замечают всей этой суеты — даже Цзинь Цзысюань. Как оказалось, он отказался есть суп, приготовленный Цзян Яньли, и и Вэй Ин, и Цзян Чэн решили попросить добавки, чтобы утешить сестру. Они уплетают всё за обе щёки и тут же протягивают миски, прося вторую (а то и третью) порцию. Цзян Яньли с радостью им услуживает, особенно когда, заинтересовавшись происходящим, ещё один глава клана тоже изъявляет желание отведать супа.       Лишь когда Лань Чжань тоже просит себе порцию (при поддержке Лань Хуаня и защите Вэй Ина от толпы детей), Цзинь Цзысюань пересматривает своё решение и, покраснев, тоже просит налить ему супа. Цзян Яньли озаряет его такой лучезарной улыбкой, что он вынужден отвести взгляд. Цансэ-саньжэнь замечает, как загораются его глаза, когда он, наконец, решается отведать суп.       «Ах! Романтика~» — мечтательно думает она. Ей жаль, что ни Вэй Чанцзэ, ни она не умеют достаточно хорошо готовить, чтобы иметь такие чудесные воспоминания. Лучшее, что у них есть, — это состязание в приготовлении супа из остатков еды. Побеждал тот, кто сварит худший. Победителя так и не определили, потому что её стряпня была отвратительна, а у Вэй Чанцзэ похлёбка напоминала расплавленную лаву. Глупая игра — выбирать, что хуже: отравиться насмерть или сгореть заживо.       Среди всей этой суматохи никто не заметил, как Не Хуайсан переложил всю еду, которая ему не нравилась, со своей тарелки на тарелки всех остальных детей. Редиску — Цзян Чэну, острый перец — Вэй Ину, и, Небеса… Он что, только что положил свой салат поверх еды Лань Чжаня?       «Этот малец далеко пойдёт», — думает она, усмехаясь.       Её ещё больше поражает, когда Не Хуайсан вынимает изо рта кусок мяса, который, видимо, не пришёлся ему по вкусу, и неприметно перекладывает его на тарелку брата. Какая дерзость! И, надо сказать, довольно-таки мерзко…       Пожалуй, ей стоит вмешаться, тем более что бабушка Вэнь в конце ужина раздаёт конфеты тем детям, что опустошили свои тарелки, а Не Хуайсан, благодаря своему хитроумному плану, оказался в числе главных сладкоежек. Неужто он собирается питаться одними конфетами и сладостями?       В любом случае, ужин проходит на удивление гладко. Юй Цзыюань поинтересовалась её новым изобретением — приспособлением для слежения за детьми, и она сгорала от нетерпения продемонстрировать свои успехи. Впервые эта мысль посетила её, когда Вэй Ин сбежал.       — Понимаешь, я никак не могла найти способ вызвать реакцию отслеживания. Я зашла в тупик, пока не появилась А-Ли со своей едой. И тут меня осенило: а что, если заставить это работать похожим образом? Затем я поняла, что такой способ сработает лишь в течение короткого времени после того, как они съедят эту самую еду, и только в том случае, если они её вообще съедят. Но потом я подумала, а что, если порошок? Если я возьму порошок и брошу им в них, а потом положу немного порошка на талисман и с помощью заклинания ветра отслежу всё, на чём есть такой же порошок…       — Так вот почему ты засыпала мукой весь свой дом? — спрашивает Юй Цзыюань, сузив глаза.       — Возможно, — признаётся она. — И насколько серьёзные у меня проблемы, если это так? — спрашивает она следом.       Видимо, не такие уж и большие. Юй Цзыюань лишь вздыхает и оглядывает всех перепачканных мукой детей. Затем они с удовольствием обсуждают проказы своих чад, переходя от одной темы к другой с госпожой Цзинь. Цансэ-саньжэнь приятно удивлена тем, как Юй Цзыюань ведёт себя с подругой детства.       — Почему ты такая мягкая и добрая с ней, а не со мной? Я начинаю ревновать… — жалобно тянет она, когда Юй Цзыюань смеётся над рассказом госпожи Цзинь о своём муже. Над её шутками она почти никогда не смеётся!       — Неужто ты и впрямь способна на ревность? — с усмешкой бросает Юй Цзыюань.       — Ещё как способна! И я ревную! — клятвенно заверяет она. Хотя это во многом притворство, но и доля правды там есть!       — Тогда это возмездие, — пожимает плечами Юй Цзыюань.       — Я глубоко уязвлена, ты даже осыпаешь её комплиментами, а мне что? Одно лишь «тогда сгинь»!       Госпожа Цзинь фыркает.       — Это привилегия многолетней дружбы. Она и мне не раз говорила «сгинь», когда мы были молоды, — уверяет госпожа Цзинь.       — Не говорила.       — Ты столкнула меня в реку, сказав: «Тогда утопись», — а это, по сути, то же самое.       — Но ты первая меня толкнула.       — Это была игра.       — И я выиграла в той игре.       — Я выиграла. Я толкнула тебя первой.       — Я была последней, кто устоял на ногах.       Цансэ-саньжэнь смеётся до изнеможения. Видать, ей просто нужно подождать лет десять или около того, прежде чем «тогда сдохни» от Юй Цзыюань превратится в «ты не так уж плоха», а потом, ещё через пару лет, в «я за тебя в огонь и в воду, но если ты хоть кому-то проболтаешься, я тебя убью». Но она удивлена, когда в конце банкета Юй Цзыюань останавливается рядом с ней и заявляет:       — Я тоже постараюсь говорить тебе приятные вещи.       Надо же, она и впрямь старается! Цансэ-саньжэнь не может не поддеть её.       — Смотри, как бы не перетрудиться! Давай начнём с малого: одна любезность на десять колкостей, идёт?       — Утопись.       Юй Цзыюань толкает её в ближайший пруд и скрывается с лёгкой улыбкой на губах. Цансэ-саньжэнь на мгновение совершенно опешила — но лишь на мгновение, ведь она же королева смутьянов, и не бывать тому, чтобы Юй Цзыюань одержала верх в этой игре!       — А-Ин! Отомсти за меня! — вопит она.       Вэй Ин, увидев свою мать в пруду, бесстрашно кидается к Юй Цзыюань, но ему не хватает сил, чтобы столкнуть её, даже когда Цзян Чэн и Цзян Яньли присоединяются к нему. Они толкают изо всех сил, но Юй Цзыюань стоит непоколебимо. Всё, что ей нужно сделать, это бросить один взгляд на детей и пригрозить:       — Если хоть один из вас окажется в этом пруду, — говорит она, — вы будете спать всю ночь в своей мокрой одежде.       Все бросаются врассыпную, Иньчжу и Цзиньчжу ловят их поодиночке.       «Какое грозное войско», — с тоской думает Цансэ-саньжэнь.       — Время ложиться спать, — объявляет одна из горничных-близняшек. И правда, время уже близится к девяти вечера. Слуги убирают со столов, другие готовят ванны. Лань Хуань и Лань Чжань уже спят без задних ног; Лань Хуань придвинулся к младшему брату, когда тот, похоже, снова начал испытывать дискомфорт от большого скопления людей, сразу после ужина. Цансэ-саньжэнь находит их, свернувшихся калачиком друг возле друга на циновке, с кошкой Вэй Ина между ними. Лань Цзюань ищет способ перенести их в постель, не потревожив их сон. Видимо, у каждого свои трудности: госпожа Цзинь пытается заставить Цзинь Цзысюаня пожелать спокойной ночи Цзян Яньли, а Юй Цзыюань в данный момент имеет дело сразу с двумя мальчиками, перевозбуждёнными от избытка сахара. Не Хуайсан, судя по всему, поделился своими трофеями с лучшим другом…       Цансэ-саньжэнь удивляется, увидев, что Не Минцзюэ ждёт её. Она чуть не забыла о своём обещании ему. Но, видать, он не забыл, и он крепко держит Мэн Яо за запястье, как будто боится, что тот тайком сбежит. Хотя вражды между ними она не видит, не то что раньше.       — Вы вся мокрая! — говорит Не Минцзюэ.       — Да, такое случается, когда вступаешь в бой с Пурпурной Паучихой! — предостерегает она его на случай, если юноша снова вздумает самовольно отправиться в Юньмэн.       Похоже, его это не впечатляет, наоборот, он даже как-то излишне воодушевлён перспективой с кем-нибудь сразиться.       Цансэ-саньжэнь вздыхает и усаживает Мэн Яо к себе на колени, предварительно высушив себя талисманом.       — Давай-ка я отвезу тебя обратно в Юньмэн, — говорит она. Мальчик заливается краской и бормочет что-то невнятное о том, что он может вернуться один. Какая чушь, на улице уже совсем темно. Нечего и думать о том, чтобы отпустить такого малыша одного в путь, который займёт четыре часа пешком! Да ещё и глубокой ночью! Она не оставляет ему выбора.       — Мне, кстати, и самой любопытно узнать, как там Фэнмянь, — говорит она, чтобы мальчик не чувствовал себя таким виноватым.       Она целует сына на прощание, прежде чем уйти (хотя она почти уверена, что он не сомкнёт глаз до её возвращения, ведь он редко засыпает в девять), и он возвращает ей её зачарованную ленту.       — Спасибо, солнышко, — говорит она, привязывая её обратно к своему мечу. — Веди себя хорошо и не устраивай проблем, ладно?       — Я? Проблем? Да никогда! — ухмыляется Вэй Ин самым невинным — и фальшивым — голосом на свете. Он так похож на своего отца, что она не может удержаться и заключает его в крепкие объятия.       — Просто ничего не поджигай и дай нашим малышам Ланям поспать, хорошо? — она целует его в виски, пока он хихикает.       Он ничего не обещает. Она видит, как он смотрит на Цзинь Цзысюаня, прищурившись и почёсывая нос. Она словно в зеркало смотрит. Мальчик что-то замышляет, точно. Поэтому она напоминает ему о первом правиле нарушителей спокойствия:       — Можно подшучивать, но так, чтобы никто не плакал, хорошо, А-Ин? — шепчет она, стараясь придать своему взгляду как можно больше строгости. — Ничего, связанного с едой или грязными вещами, в этот раз!       Она знает, как это заманчиво — устроить розыгрыш, когда чья-то слабость так очевидна. Но она будет очень разочарована в своём сыне, если он доведёт наследника Цзинь до слёз, воспользовавшись его страхом. Шутки шутками, но нельзя причинять боль. Вэй Ин хмурится, снова бросает взгляд на Цзинь Цзысюаня и ворчит:       — Почему? Он же обидел сестрёнку.       — Потому что это как для тебя собаки, — говорит она, и до Вэй Ина доходит. Она добавляет: — И потому что нельзя причинять людям боль в отместку, так нельзя. Так поступают только жестокие люди, а ты не жестокий, Вэй Ин, я это знаю. Да?       — Я не жестокий.       Но он ухмыляется, давая матери понять, что он усвоил главный урок:       — Никаких шуток с грязью или едой.       Её маленький сорванец. Как же она им гордится. И искренне надеется, что ей не придётся иметь дело с разъярённой госпожой Цзинь, жаждущей её головы. Ей милее, когда голова на плечах. Было бы забавно, конечно, швыряться ею в людей, как мячом. Жаль, что сперва придется умереть.       Мэн Яо поначалу немного напряжён, когда Цансэ-саньжэнь впервые поднимает их в воздух на своём мече. Должно быть, он впервые путешествует по воздуху на мече. Но мало-помалу он расслабляется и через некоторое время, кажется, даже начинает получать удовольствие от полёта.       — Как прошёл твой день?       Мэн Яо кивает, широко улыбаясь, но, спохватившись, пытается скрыть улыбку, и от этого у неё, признаться, щемит сердце. Вэй Чанцзэ упоминал о положении Мэн Яо перед тем, как лишиться чувств, но у неё было столько забот, что она так ничего и не предприняла до сего дня. К счастью, ещё не поздно принять мальчика и дать ему почувствовать себя своим.       — Не могу поверить, что молодые господа Не и Лань такие добрые, — шепчет мальчик. — Они всё время спрашивали, что я думаю, и… Мои идеи им понравились, когда я ими поделился.       — Да? И какие же?       Она понимает, что это удачный ход: Мэн Яо принимается увлечённо рассказывать ей о том, что они втроём придумали за ужином. Она не принадлежит ни к одному из кланов, стоит вне иерархии, возможно, именно поэтому он не чувствует себя зажатым и охотно делится с ней своими мыслями.       Разумеется, он говорит о проблеме с книгой; и о том, что простым людям не дозволено обучаться совершенствованию, и о том, как это, в первую очередь, наносит ущерб самим кланам.       — Я предложил превратить книгу в испытание? — говорит он ей. — Разве это неосуществимо? С помощью бумаги для талисманов можно обучить в книге основным навыкам, позволяющим ощутить духовную энергию, — подлинным, а не ложным… А затем сделать что-то вроде экзамена на бумаге, где нужно будет правильно провести духовную энергию, как на уроках медитации? И тогда, если кто-то сделает это правильно, это оповестит клан, который написал книгу, о том, где находится новый ученик, и они смогут пойти и взять его к себе!       Он сияет.       — Лань Хуаню эта идея очень пришлась по душе.       — Лань Хуаню?       Мэн Яо заливается краской:       — Я хотел сказать — первому молодому господину Лань.       Честно говоря, Цансэ-санжэнь совсем не против, она просто подразнила его. Куда больше её занимает его замечательная идея; она весьма остроумна! Ей по душе. Правда, есть несколько препятствий: во-первых, бумага для талисманов стоит недешево, и сделать из нее книгу будет непросто. Во-вторых, как оповестить орден о новом ученике? Её заклинание для отслеживания детей далеко от совершенства и здесь оно не сработает. Она не сможет посыпать мукой всех людей в стране! Разве что встроить в книгу ловушку, которая при прохождении испытания посыплет своего владельца мукой — вот это было бы забавно… Может быть, если она использует карту на бумаге для талисманов и свяжет некоторые точки с колокольчиками… Хм. Ей это нравится. Ей нравится вызов! Когда-нибудь она проверит эту теорию!       Похоже, эти трое провели ужин весьма плодотворно, перекраивая мир на свой лад. В юности она тоже часто этим занималась со своими названными братьями и сёстрами. Но они жили в уединении, отрезанные от мира, и ничего не могли изменить, поэтому её товарищи оставили это занятие ещё до того, как повзрослели… А она… Что ж, она ушла с горы. И вновь обрела эту привычку за тот год, что провела в окрестностях Облачных Глубин, с Цзян Фэнмянем и Вэй Чанцзэ. Вот только, хоть она и любит своего мужа, он склонен к некоторому пессимизму во взглядах на общество, и без Цзян Фэнмяня, способного внести нотку надежды, подобные разговоры в дороге слишком быстро становились удручающими и переставали приносить удовольствие. Поэтому она, разумеется, поощряет Мэн Яо продолжить свой рассказ, а он всё поражает её своими идеями. Ничто так не радует, как детский взгляд на проблемы взрослых. Для них все просто и легко!       Он делится с ней той идеей, которая больше всего понравилась Не Минцзюэ:       — Есть много деревень, где заклинатели никогда не появляются, чтобы защитить их, разве не могут кланы построить везде что-то вроде наблюдательных пунктов? Тогда люди ходили бы туда просить о помощи и…       У этой идеи есть несколько слабых мест: во-первых, всё та же проблема с определением местоположения и средствами связи для передачи друг другу сообщений и предупреждений… Кроме того, некоторые территории вообще не находятся под чьим-либо надзором, или, что ещё хуже, под надзором сразу нескольких кланов. А они соперничают и не захотят делиться своей добычей. Подобные наблюдательные пункты, несомненно, окажут помощь людям и даже одиноким заклинателям, не только кланам.       — Это поможет, — настаивает Мэн Яо. — Так же, как это помогло клану Вэнь Нина и Вэнь Цин!       Он прав. Она вспоминает о постоялом дворе. Цансэ-саньжэнь поговорит с Цзян Фэнмянем — и, возможно, с Вэй Чанцзэ — об этом, потому что если кто-то и может воплотить это в жизнь, не обидев никого, то это они. Она ухмыляется Мэн Яо: какой ценный кадр! Она не понимает, как мальчику удалось достичь такого хорошего понимания того, как устроена политика и кланы, всего за неделю, когда она сама с трудом в этом разбирается. И он даже ещё больше интересуется этим; он спросил её, почему у клана Лань есть старейшины, а у клана Цзян, например, нет. Она понятия не имеет; пожалуй, стоит спросить Цзян Фэнмяня, но она опасается, что, напомнив ему об этом, она подтолкнёт его к мысли учредить совет старейшин в собственном клане, а старейшины — это сущее зло. Она знает это не понаслышке.       В общем, Мэн Яо умен, очень умен, и его идеи не так уж плохи.       — Это хороший план, — говорит она, возвращаясь к более безопасной теме, чем старейшины, — например, к смотровым башням. — Ты придумал его, когда мы спасали Вэнь Нина и Вэнь Цин, или эта мысль пришла тебе в голову раньше?       Мэн Яо снова заливается краской и признаётся, несколько смущённо, что эта мысль занимает его уже давно.       — Мать и дядю продали в бордель, потому что их деревня находилась далеко и была стерта с лица земли нечистью, — признается он.       Мать редко упоминала об этом, ему пришлось расспрашивать тётушку Сысы, чтобы узнать подробности. Он даже не уверен, что это были именно нечисть, он просто сделал такое предположение, основываясь на её рассказе. Хотя и её сведения — информация из вторых рук; тётушка Сысы родом не из той деревни, что мать с дядей. Её продали хозяйке заведения собственные родители. Так что самого нападения она не видела, но стала подругой его матери с тех пор, как они познакомились в борделе.       — И с тех пор ты размышлял о том, как не допустить, чтобы подобное повторилось? — спрашивает она.       Он издаёт неопределённый звук, ни подтверждая, ни опровергая её слова. Видимо, это больная тема, догадывается она. Сложно понять, почему, ведь причина столь благородна и великодушна. Но она решает не настаивать, чтобы мальчик чувствовал себя свободнее.       Всю дорогу до Юньмэна мальчик и Цансэ-саньжэнь увлечённо строят предположения, обсуждают, как улучшить мир совершенствования, и как воплотить в жизнь его пока ещё незрелую, детскую идею. Когда они прибывают, пир всё ещё в самом разгаре, главы кланов ведут оживлённую беседу за столом, а вокруг террасы на реке плывут фонарики.       Приземлившись, Цансэ-саньжэнь вдруг вспоминает о своём обещании Вэй Чанцзэ держаться как можно дальше от Цзинь Гуаншаня. И обо всех этих гнусных сплетнях о ней, Цзян Фэнмяне и его гареме.       «Да ладно, я уверена, что смогу провести один разговор, не вызвав дипломатического инцидента», — думает она; а затем тащит застенчивого Мэн Яо к беседке.