Сочетание пряностей

День отчетного концерта влетел в Енджуна, подобно неудачно направленной петарде, и взорвался прямо под ногами. С Минсоком как правой рукой подготовка пошла в гору, потому что многие вопросы он действительно решал намного лучше, прибегая к хитрости и иногда даже откровенному манипулированию с милой улыбочкой на лице. Енджун выгибал бровь на такие выкрутасы, но мысленно для себя помечал омегу как особо опасный объект, с которым лучше не вступать в открытый конфликт. Минсок действительно оказался незаменимым помощником и всегда был на подхвате. Стоило Енджуну вспыхнуть как спичка — омега материализовывался рядом и приторными феромонами отгонял рычащего альфу. После срыва и раздаваний оплеух в тот злосчастный день весь состав сотрудников переменился: на директора продолжали смотреть с дружеским блеском, но во взглядах еще появились уважение и небольшой страх, которые теперь не давали ослушаться и не исполнять поставленные задачи. Кнут все-таки сработал. И вот сегодня Енджун носится по всему закулисью, проверяя на готовность каждую мелочь. Минсок перестал следовать за ним, когда понял, что тупо физически не успевает за взволнованным альфой, и переключился на оставшиеся дела. Каждый хореограф находится рядом с прикрепленными за ними командами, поэтому трудностей с поиском сотрудников и танцоров у Енджуна не возникает. Омеге остается лишь краем глаза наблюдать за директором, чтобы тот не накинулся на кого-нибудь в таком взвинченном состоянии. Только стоит зазеваться, и Минсок крупно вздрагивает (как и добрая половина собравшихся за кулисами), когда сбоку раздается грозное «В смысле?!» Омега дергается в попытке прийти на помощь очередному жертве-хореографу, но вместо этого разворачивается на сто восемьдесят, уловив шлейф пряной специи, и припускает в ее направлении. — Енджун-щи… с подростками всегда тяжело работать, они собрались недавно… что-то не то съели… — слово «выпили» осталось завуалированным, потому что никто не отменял самые младшие группы, бегающие по всему помещению и жадно прислушивающиеся к взрослым, — и подкосились… — оправдывает изменения в составе и резкую корректировку танца бедный бета. — А почему ты… — грозный рык остается похороненным где-то в горле, потому что Енджун чувствует теплую ладонь на талии, которая прижимает к себе ближе, и следом в нос врывается успокаивающий кардамон. — …Ты что здесь делаешь? Все внимание тут же переключается на Субина с его ямочками на щеках, который указательным пальцем проводит между чужих бровей, разглаживая там складку. Проскользнувшее «здесь» означает закулисье, потому что альфа вместе с Тэхеном и Бомгю сейчас должен сидеть в зрительном зале и ждать начало концерта, а не шарахаться там, где не надо. Енджун взглядом скользит по младшему и обнаруживает у того картхолдер на шнурке с пропуском за кулисы, подписанный вполне конкретным омегой. — Тварь хитрожопая, — сужает глаза Енджун и видит, как Минсок шустро уводит бету от греха подальше. — Где тут можно спрятаться и подарить тебе пару успокоительных поцелуев? — и вновь Субин с потрясающим мастерством переводит на себя внимание старшего. В глазах Енджуна вспыхивает озорной огонек, и альфа ведет младшего в самую маленькую гримерку, которую отвел себе. Их скорейшему уединению не суждено сбыться, потому что старшего внезапно окликают. — Хен! — раздается громкий детский крик сзади, и Енджун оборачивается со счастливой улыбкой на лице, видя, как к ним подбегает группка их самых младших танцоров во главе с бойким омегой-заводилой. Все они останавливаются возле директора студии, и Субин с затаившимся дыханием смотрит на то, как нагибается над ними вмиг преобразившийся старший. — Волнуетесь? — мягко проговаривает он и аккуратно поправляет выбившиеся прядки из прически омеги, которого считает любимчиком, но старается это не показывать. Малыши вокруг него кивают болванчиками как по команде, и Субин не сдерживает улыбки от такой умилительной сцены. — Ну-ка собрались! Вы у меня все умницы! Енджун вытягивает руку вперед, и дети тут же подбираются ближе, толкаясь и ругаясь, чтобы положить ладошки поверх. Субин успевает включить камеру ровно в тот момент, когда альфа с малышами кричат «Файтин!» и поднимают руки вверх. Енджун раздает пять всем детишкам по очереди, которые тут же счастливо убегают к приставленному к ним сотруднику, обнимает малышей, которые сами к нему тянутся, и желает получить удовольствие от выступления и ни о чем не думать. — «Хен»? — смеется младший, чтобы скрыть то, какое впечатление на него произвел Енджун с детьми. Сам Субин спокойно относится к детям, даже немного безразлично, но он не мог не заметить, как просветлело и разгладилось лицо старшего. В груди щемит от таких милых взаимодействий, а еще кажется, что от улыбки щеки сейчас треснут. Субин обратил внимание и на то, как трепетно относится старший именно к маленьким омегам — аккуратно приобнимает их и поправляет волосы, отвечает на все глупые вопросы и восторгается яркими нарядами. Кто бы мог подумать, что такой грозный и сильный альфа как Енджун больше будет походить на отца маленьких ласковых тактильных омег. Субин трясет головой, чтобы отбросить лишние мысли и сосредоточиться на последующем ответе, вызывающим легкий смех. — Никто в стенах студии меня «аджосси» называть не будет! Пока они идут до маленькой гримерки, Енджун с восторгом рассказывает, как его «малышарики» полгода назад выиграли крупные соревнования. Сейчас же он собирает подписи у родителей, чтобы отправиться с командой детей в Японию в следующем году с целью приоткрыть им завес международных конкурсов. Глаза Енджуна горят громадным пожаром, руки восторженно жестикулируют, а сам старший говорит раза в два быстрее обычной скорости. Субин впервые так близко видит этот огонь страсти к танцам. Раньше младшему доводилось лицезреть его только по жарким рассказам и сворованным моментам тренировок, зато сейчас можно прикоснуться к сокровищу Енджуна в полной мере. Старший наполнен предвкушением, ожиданием, любовью и самоотдачей, которую он безвозмездно отдает всем командам. Особенно трепетно он относится к детской группе. Енджун смущенно проговаривает, что не смог отдать их кому-то другому, потому что работать с детьми — это большая ответственность и огромный труд. Субин мило улыбается и делает вид, что поверил, хотя бадьян разгорается собственническими нотками. Альфы наконец-то добираются до помещения, где на напольной вешалке аккуратно висят три образа для трех выступлений и одиноко стоит кресло с миниатюрным столиком. Больше ничего в комнатку не влезает. Субин пересекает порог гримерки, и тут же закрывает дверь, прокручивая замок. — Только быстро — дел много, — вся решимость Енджуна строить из себя грозного альфу крошится, когда младший без каких-либо усилий подхватывает его под бедра и несет в направлении кресла, куда и садится с ношей. — Как скажешь, Джун-и. Старший фыркает, но сам первый тянется к такому нужному успокоительному. Губы сливаются в требовательном, но мягком поцелуе, потому что вообще-то Субин здесь для того, чтобы подарить спокойствие. Поэтому он стойко держится перед бадьяном, вкладывает нежность и пытается показать заботу, аккуратно сминает губы и запрещает себе распускать лишний раз руки. Поэтому он вдруг несдержанно проталкивает язык, сплетая его с чужим, непроизвольно двигается бедрами вверх и начинает распространять кислоту в собственном аромате… Ой. Енджун резко отрывается от него и хмуро смотрит, упираясь ладонями в грудь. — Прости… ты просто такой… — Какой? — игриво спрашивает Енджун и выгибает бровь так, как только он может, щурит глаза и облизывает пересохшие губы. А Субин выпадает из реальности, потому что на старшем яркий броский макияж, как и на всех других хореографах, которых младший успел рассмотреть по пути сюда. Оно и понятно — первой в программе стоит совместное выступление преподавателей. Только вот Енджун выглядит уж очень привлекательно с этими двуцветными неоновыми стрелками, переливающимися стразами и блестящим хайлайтером на скулах. Ну и с яркой помадой, которая наполовину оказывается съедена, а на другую половину размазана. Слова «ахуенный», «сексуальный», «чертовски красивый», «сногсшибательный» и множество других подобных Субин не произносит, но Енджун с шумом втягивает пряный воздух через нос и хитро улыбается. Чмокает в вымазанные помадой губы и слезает с бедер, вызывая разочарованный вздох. — Бин-и, — дьявольски улыбается ему Енджун и влажной салфеткой стирает остатки помады с чужих губ. — Тебе обязательно стоит остаться до конца и посмотреть на мой завершающий танец. — А какой из них?.. — кидает взгляд Субин на напольную вешалку, внимание на которой привлекает аутфит из темных штанов, белой рубашки и портупеи. — Секрет, — усмехается старший так, как будто истина не очевидна, и сдерживается от того, чтобы не припасть к чужим губам снова и не пойти на поводу дразнящему и подстегивающему кардамону. — Вали в зал, мы скоро начнем. А мне снова нужно к визажистам. Субин с тяжелым вздохом понимает, что его провокации стойко игнорируют и не дают и маленького шанса своевольничать. Так что остается только подняться с кресла, напоследок прижать Енджуна к себе в успокаивающем объятии, чтобы старший уткнулся в шею, впитывая кардамон и ненадолго прекращая ломку без желанного запаха. Шум в зале разом затихает, когда свет медленно гаснет. Бомгю рядом восторженно хлопает в ладоши, запуская волну аплодисментов по рядам и громких предвкушающих выкриков. Большой концертный зал забит под завязку: здесь не только приглашенные родственники и друзья танцоров, но и зрители, купившие билет на официальном сайте. Стоит ли говорить о том, что ажиотаж действительно огромный — имя Енджуна довольно известно среди тех, кто хоть немного погружен в тематику танцев. Субин успел краем уха услышать о разочарованности некоторых персон в участии директора всего в трех выступлениях. Альфа вовсе не разделяет подобной точки зрения, ведь этот концерт нужен старшему не для собственного блеска, а для того, чтобы позволить другим звездам засиять: от самых маленьких до взрослых, которые решились испробовать что-то новое и прошли весьма жесткий отбор, чтобы стать частью довольно успешных команд. Погруженный в мысли Субин вздрагивает и охает, когда помещение погружается полностью во тьму. Блеклый синий свет выцепляет две застывшие в грациозных позах фигуры — альфу и омегу. С первыми аккордами зазвучавшей из колонок мелодии они начинают плавно двигаться в каком-то чувственном танце, взмахивают руками, выгибаются и приближаются друг к другу ближе, и Субин хмурится. Потому что подобные движения ощущаются инородными для хореографов: да, они красивые и грациозные, но абсолютно не вяжутся с пестрыми оборванными образами, что на них надеты. Все встает на места, когда мелодия начинает барахлить, а сами танцоры — двигаться более дергано и резко, как будто их корежит против воли. А уж когда поверх этой, уже кажущейся жалкой композиции, начинает наслаиваться новая — энергичная, мощная, чуть ли не взрывающая барабанные перепонки, по залу проходятся восторженные возгласы. Субин теряет тот момент, когда вместо плавных движений вперемешку с дерганьем хореографы вдруг увлекаются в совершенно новый стиль танца, который альфа запоздало признает лишь тогда, когда танцоры одновременно с силой подбрасывают себя, выполняя какие-то потрясающие трюки, то оказываясь на полу, то зависая на руках в непонятных позах. «Как они это делают?!» — взвизгивает Бомгю сбоку, когда омега легко перескакивает через лежащего альфу, вмиг меняясь с ним позицией. Их организованная хаотичность вдруг резко обрывается, когда они застывают в сильных позах и остаются погребены под мраком. Другая сторона сцены тут же вспыхивает сиреневым, выцепляя трех хореографов. Не успевшие отойти от мощного брейк-данса зрители охают, когда танцоры одновременно срываются на резкие молниеносные движения. Субину кажется, что кто-то поиздевался и поставил выступление на скорость «1,5х», потому что от быстро сменяющихся выбросов руками с миллисекундным замиранием в одном положении, от активно работающих бедер и развивающихся волос хочется поставить видео на паузу, чтобы отдышаться. «Джаз-фанк», — отвечает он на тормошение Бомгю локтем, как будто название стиля танца что-то даст его брату. Но тот хотя бы успокаивается, а Субин благодарит продолжительный опыт трейни за познания в стилях танцев. А потом случается переход на двух танцоров вог под красным светом, который не особо популярен у них на Родине. Но, конечно, в маленькой студии Енджуна, который часто носит юбки, порой являющимися даже для омег слишком откровенным элементом одежды (Бомгю их носит изредка), этому стилю танца находится место. Субин подскакивает на месте и завороженно наблюдает за кажущимися откровенными движениями, за тем, как скачут танцоры на корточках на высоких каблуках. Сложная комбинация матерных слов восхищенно срывается с его губ, когда он вдруг осознает, что хореографы перед ним альфы. И это становится еще одной неочевидной очевидностью и вполне поддающейся логике реальностью, потому что мы говорим о студии Енджуна. Енджуна, фигуру которого посреди сцены выцепляет золотистый свет, и весь зал тут же восторженно отзывается. Субин почувствовал усилившийся от адреналина бадьян еще под конец танца двух предшествующих до истинного альф, ведь тот явно занял позицию во тьме сцены, оставаясь скрытым от глаз зрителей. Скрытым от всех, кроме Субина. Он чувствовал направленный на него взгляд чужого волка и в ответ отвечал таким же пылким. Потому что им не нужно видеть, чтобы чувствовать то, как тянутся звери друг к другу в грудных клетках. Субин не дышит, пока наблюдает за тем, как тело старшего профессионально подхватывает каждый чертов бит, как руки и ноги четко отрабатывают выученные и придуманные позиции, как стремительно он набирает обороты, вспыхивая ярче самого крупного пожара. В его танце чувствуется его страсть, любовь к тому, чем он занимается, даже опасная одержимость и готовность отдавать всего себя. Енджуна от всех предыдущих танцоров отличает именно то, как он вкладывается в каждый элемент в хитроумном сплетении связок, как играется со зрителями не только энергичными движениями, но и дерзким выражением лица. И Субин не знает, куда смотреть: на то, что делает Енджун с телом, или на то, как он высовывает язык и с блеском в глазах окидывает взглядом публику. Кажется, что он заглядывает в глаза каждому, усмехается в лицо и трясет красной тряпкой прямо перед глазами. Прикованным к сиденьям зрителям остается только тихонько охать и вздыхать. У Субина в этом плане громадное преимущество — он может выпускать чуть больше особых ноток в кардамоне, что улавливает один лишь Енджун, который раззадоривается все больше и больше, отвечая поддразниванием бадьяна в ответ. Свет резко гаснет в самый, казалось бы, пик танца и вспыхивает вновь, собрав позади Енджуна всех остальных хореографов. Финальную точку команда танцоров ставит вместе, синхронно отдаваясь композиции. Субин распознает в движениях элементы всех четырех представленных стилей и точно знает, кто именно добавил завершающий ингредиент в хитром рецепте. Тот, кто незаметно движется чуть назад, чтобы остальных хореографов было лучше видно и чтобы не затмевать их собственным сиянием. Но он все равно это делает, ведь Субин не может оторвать от Енджуна взгляда, от того, как он пытается не дать счастливой улыбке растечься по лицу, чтобы оставаться в образе горячего альфы, от которого пищат омеги с первых рядов. Бадьян вразрез от энергичных движений мягко долетает до Субина, и его не сбивает даже адреналин, который появился в аромате в тот момент, когда старший вышел на сцену. Енджун растворяется в танце, оставляя после себя лишь яркий огонь, но продолжает направлять все чувства прямо в сторону истинного. Чтобы младший разделил все эмоции вместе с ним. И Субин это делает со всей скрупулезностью и педантичностью, которую взрастил в себе на пекарских курсах, стремясь выпечь идеальный румяный хлеб для высшей оценки. Танцоры резко застывают в раскрепощенных позах вровень с завершением музыки. Свет тут же гаснет вновь, на этот раз на продолжительное время, скрывая хореографов за кулисами сцены. Зрители запоздало аплодируют и взрываются криками, а Субин прикрывает глаза, чтобы привести дыхание в норму и бережно поставить баночку с воспоминанием о пылающем истинном на полочку драгоценностей. За выступлением хореографов следуют впечатляющие номера команд разных возрастов, находящихся под крылом студии. Субин смотрит на них без былого азарта и пыла, которые охватили его целиком и полностью на первом выступлении. Потому что нет бадьяна, который селит в нем спектр эмоций и нет дразнящего взгляда, который кидает на него Енджун, находя единственного интересующего человека в огромном зале. — О! — восклицает Субин радостно, увидев детей, неуверенно выбегающих на большую сцену и занимающих положенные места. — Малышарики, — любовно выдыхает он, бессознательно копируя интонацию старшего. — Я их главный фанат! — Бомгю рядом смеется и складывает руки в замок, прижимая к груди. Рядом с омегой вдруг раздается радостный мягкий вскрик с последующим громким «Файтин-файтин!» Большие глаза Тэхена горят блеском, и ему совсем все равно на то, что он ведет себя не так, как подобает стереотипным альфам. — А нет… — прыскает Бомгю со смеху и указывает на истинного. — Он — их главный фанат. Теперь Субин не может называть маленьких танцоров иначе, чем «малышарики». Они все одеты в крутые кожаные куртки, широкие рваные джинсы, кепки козырьком назад и темные очки, стереотипно показывая направление хип-хопа. Субин улыбается, потому что на концерте действительно витает какая-то семейная атмосфера, зазывающая окунуться во внутреннюю кухню маленькой студии. Представленные номера расслабленные, в них нет нервозности и наигранности, вычурности и стремления показать, кто же тут лучший. В зале словно это «лучший» считается как данность, и поэтому выходящие на сцену люди просто наслаждаются выступлениями и счастливо делятся любимым делом с публикой. Так что, когда начинает играть чересчур крутая, даже показушно крутая, музыка, малышарики оживают и начинают синхронно двигаться, меняя собственные позиции в известном только для них и их хореографа порядке. У всех них брутальные выражения на лицах, что не может не вызывать добродушные посмеивания у публики. Вообще ребятишки двигаются удивительно для своих возрастов — мало того, что синхронно и четко, так они еще и не забывают играться перед зрителями, постоянно меняя выражения лиц. Приложенная к делу профессиональная рука хореографа виднеется еще и в расстановках малышей: у каждого маленького танцора Субин наблюдает моменты славы, когда они блистают ярче других. Енджун никого не обделяет в искусно поставленной им хореографии. Работа с детьми всегда вызывает у Субина восхищение, а у старшего это получается так искусно, что у аудитории создается ошибочное предположение, будто в этом нет ничего сложного. Музыка внезапно смолкает, становится приглушенной, почти едва различимой. Субин в выступившем вперед малышарике признает любимчика хореографа, который вдруг призывает публику повторять за ним и затем производит такие несуразные смешные движения, что среди зрителей проносятся довольные смешки. Бомгю на пару с Тэхеном заливаются хохотом, прижимаясь друг к другу, а Субин сквозь выступившие от смеха слезы следит за тем, как лица остальных детей кривятся в наигранном отвращении. Субин снова смеется, как и весь зал, когда Енджун в точно такой же одежде появляется на сцене, размашистым шагом направляется в сторону других кулис, делая вид, что болтает по бутафорскому телефону. Они сталкиваются с маленьким бойким омегой, пустившимся в пляс до этого. Секундой позже завязывается шуточная ругань друг на друга, причем хореограф намеренно усиливает эмоции на лице, что заставляет умиляться развернувшийся сцене. Выяснение отношений словесно перерастает в настоящий танцевальный баттл между двумя соперниками. Зрители хлопают в такт музыке, пока Енджун выполняет несколько незамысловатых связок. Маленький омега после окончания исполнения танца соперника презрительно окидывает его взглядом с ног до головы из-под полуопущенных пальчиком темных очков, вызывая новый приступ хохота у публики. Музыка становится чуть тише, как и на моменте выступления Енджуна в дэнс-баттле. Малышарик отдает всего себя, и его движения получаются в сто раз лучше, чем у его хореографа. Енджун призывает зрителей к бо́льшим овациям движениям ладоней вверх, и публика тут же подхватывает задаваемый настрой. Слышатся громкие одобрительные возгласы, а хлопки усиливаются. Хореограф приседает, хайпуя малыша вместе с остальными детьми покачиваниями руки, а когда тот наконец заканчивает — ударяется с маленьким кулачком своим. Енджун вприпрыжку занимает место сзади выстроенных линеек детей и танцует последние связки вместе с ними под громкие и ставшие уже неконтролируемыми аплодисментами. На его лице — яркая улыбка вперемешку с вырывающимся смехом, пока он вторит движениям детей впереди себя, которые являются главными действующими лицами в этой театрально-танцевальной постановке. Субин удивляется, как синхронно выглядит танец детей вместе с хореографом и как четко получаются движения у малышей. Музыка стихает, все танцоры занимают показушные крутые позы, и после ребятишки вдруг двигаются неуверенно, почти врассыпную, прочь со сцены. — Йа! — кричит вдруг рассерженно Енджун, намеренно громко, чтобы его слышали даже задние ряды, останавливая сбившиеся в кучки и двигающиеся за кулисы группки детей. — А поклониться?! Малышарики тут же возвращаются, и по тому, как они резво занимают места, не сталкиваясь друг с другом, становится ясно, что и это все — их маленькое представление. Енджун кланяется вместе с остальными малышами, и, когда они уже начинают расходиться более уверенно, настырный омега вырывается вперед, чтобы исполнить очередные наигранно смешные связки, дрыгаясь всем телом. Енджун цыкает и мотает головой, легко подхватывает ребятенка и закидывает себе на плечи так, как будто он большой бумбокс. И пританцовывая, уходит за кулисы, пока публика все еще смеется с развернувшихся картин. Бомгю и Тэхен все еще хохочут, пока держат друг друга за руки, а Субин может думать лишь о том, как же он, сука, любит Енджуна и восхищается им, его способностью быть смешным и абсолютно не бояться различных эмоций и действий, которые могут восприниматься другими как-то, что запрещено делать альфе. Субин с наслаждением смотрит на другие номера до тех пор, пока не чувствует настойчивую вибрацию в телефоне. Экран вспыхивает звонком от продающего помещение под пекарню собственника, и альфа со вздохом скидывает трубку, сразу после залезая в мессенджер с вопросом. Полученный ответ заставляет его заметно нервничать, ведь у собеседника появились срочные дела в другом городе, так что полный переход будущей пекарни в руки Субина может оттянуться, если он не приедет прямо сейчас и не подпишет наконец-то все нужные документы. План концерта, вывешенный на официальном сайте студии, показывает еще три выступления до закрывающего номера Енджуна, и приходится пораскинуть мозгами, чтобы все подсчитать в голове. Субин удовлетворенно кивает себе, потому что получившееся время оказывается внушительным, и встает с насиженного места. Бомгю в панике хватает его за подол футболки и обращается к нему с немым вопросом. Альфа простодушно пишет ему в личные сообщения, что ему срочно нужно отойти, но он обязательно вернется перед последним, самым желанным представлением. И Субин не возвращается. Время неумолимо вытекает из-под пальцев, пока он тщательно знакомится со всеми договорами вместе с юристом, разбирая чуть ли не каждый пункт, пока подписывает бумаги и еще раз проверяет все, что связано с техникой безопасности и принятой законодательством необходимой планировки. Не хотелось бы иметь впоследствии каких-либо проблем с инспекциями. Субин собран и спокоен внешне, пока внутри все вопит сиреной о том, что он не успевает. Надежда увидеть последнее выступление рухает в тот момент, когда его телефон разрывается от входящих звонков Бомгю. Прикинутое ранее в голове время оказывается слишком громадным для реальности, и Субин еще раз думает о том, что он просто никудышен в математике. Он чувствует себя настоящим предателем, когда вместо того, чтобы вернуться в концертный зал, едет в собственную съемную квартиру. Волк трусливо прячется куда-то поглубже в дебри грудной клетки, закрывая мордочку лапами от накатившего стыда. Ведь отчетный концерт закончен — поклон хореографов выложен на официальном сайте, ровно так же, как и счастливое лицо Енджуна. В недрах глаз которого Субин замечает животную ярость, что уже успел лицезреть тем днем, когда все у старшего рухнуло. Ноги не слушаются и спотыкаются перед дверью в чужую квартиру, потому что происходящее можно сравнить с гребанным апокалипсисом. Терпкий запах бадьяна ощущается просто смоляным сгустком практически на всю лестничную клетку. Специя такая тягучая, вязкая и липкая на вкус, что в ней легко увязнуть. Субин чувствует злость на кончике языка, а чужие яростные феромоны бьют под самый дых. Волк в грудной клетке тихонько скулит и не понимает, чего хочется больше: развернуться и сбежать, поджав хвост, или пойти навстречу притягательному аромату, новые нотки которого манят и не дают мыслить здраво. Субин считает себя мазохистом, когда его обычно рациональный мозг полностью отключается, а ладонь тянется к ручке двери, которая оказывается не заперта. Младший бесшумно заходит, медленными движениями, как будто в каком-то трансе, закрывается на замок, снимает джинсовку и кроссовки. А затем замирает, прислушивается к тишине квартиры так, как замирает добыча, когда чувствует приближение хищника. Волк в грудной клетке тоже кровожадный хищник, но почему-то в этот момент забывает про природу. Хотя он забыл ее еще раньше этого момента, когда Субин стыдливо забежал в съемную квартиру, чтобы дочиста вымыться и подготовиться с конкретной целью, которая ну уж очень несвойственна альфам. Он чувствует чужое какое-то ленивое раздражение и делает первые маленькие шаги в сторону спальни, которая сейчас является просто квинтэссенцией тяжелого запаха. Собственный кардамон еще никогда не ощущался так жалко — как дешевая химозная конфетка, которая тут же тает на языке и оставляет за собой безвкусие, стоит ее отправить в рот. Субин останавливается в дверном проеме и гулко сглатывает. Енджун действительно зол. Его глаза блестят в полутьме спальни, потому что из освещения горит единственная напольная лампа где-то позади него. На нем все еще его танцевальный костюм — широкие черные штаны, полурасстегнутая белая рубашка с портупеей поверх и цепи сережек, спускающиеся с мочек ушей. Альфа сидит спокойно на кровати, смотрит прямо и с ожиданием, а в сгустившийся ауре вокруг него чувствуется раздражение, разочарование и ярость, которую тот пытается сдерживать. — Говори, — срывается приказ с губ, и Субин заталкивает скулеж своему волку в глотку, когда его обдает бадьяном. Он вообще-то тоже альфа. Вроде бы. — Я… — голос надрывается, и приходится прочистить горло, прежде чем продолжить. — Собственник резко приехал… Попросил о срочной встрече, и я поехал. — Перенести? — Не подумал… Он был настойчив, — звучит жалко, да. Но так и есть. Субин, хоть и является сильным альфой, чаще предпочитает прогнуться во всяких важных делах, не любит конфликты и старается все максимально сглаживать. Так что, если ему говорят встретиться вот сейчас — Субин выполняет, потому что по-другому не может. Альфа альфой, а податливый характер никто не отменял. Енджуна ответ ожидаемо не устраивает. Он цыкает и закатывает глаза, дергает головой, а затем как будто утрачивает интерес к переминающемуся с ноги на ногу и явно провинившемуся альфе. Бадьян сворачивается куда-то назад, уходит, дышать становится легче, но Субин не двигается с места, потому что ощущение, будто ядреную специю затолкали в бумажный пакет, который лишь на время притупил ее. — «Не подумал», — хмыкает Енджун и смотрит прямо в глаза нечитаемым взглядом, от которого все внутри обливается ледяным страхом. Но Субин не уйдет. Его ломает и крошит, но он знает, что разъяренный волк на кровати ни за что не сделает ему больно. — А про то, что я две ночи не спал и переделывал финальный танец, чтобы тебе его показать, ты тоже не подумал? М? — ответа не следует, и тогда Енджун швыряет в лицо приказным бадьяном. — Отвечай. — Не подумал, — глупо кивает Субин. Он действительно виноват — знал ведь, как значим этот чертов концерт для Енджуна, но спорить с собственником было чересчур для него сложно, и вот к чему они пришли. Субин не любит эту мягкость и податливость, но бороться с ними как будто выше его сил. Возможно, сегодняшний случай заставит его задуматься над собственным поведением. — И что будем делать? — а это Енджун обращается к Субину. Человек к человеку. Потому что в бадьяне Енджуна-волка чувствуется яростное животное желание наказать, показать, в чем ошибка, уткнуть туда лицом и впиться в загривок. И парень перед Субином действительно силен, раз этого зверя держит и не выпускает, хотя самого его натурально потряхивает. — Предлагаю тебе просто уйти, а потом поговорим спокойно. Субин в ответ лишь хмыкает. Еще чего. Во-первых, он никогда не сбежит от другого волка, сверкая пятками. А во-вторых, Субин ни за что не оставит Енджуна одного. Ведь бадьян сквозит не только злостью, но и разочарованием и детской обидой, которые оседают в легких ароматами второго плана. Он не уйдет еще и потому, что сила проявляется не только в том, что ты физически хорош собой, но и в том, чтобы принять ошибки и понести соответствующее наказание. Тем более, Субин на уровне природных инстинктов знает, что ничего плохого Енджун ему в жизни не сделает. И эта уверенность и твердость заставляет младшего сделать на пробу несколько маленьких шагов вперед под заинтересованный напряженный взгляд, а после медленно подойти. Все внутри трясется и переворачивается, когда Енджун недовольно смотрит на него снизу вверх, задрав голову, и тихонько грозно рычит от такого положения. Субин чувствует чужое недовольство, которое проникает иголками прямо в вены, и потому делает то, что никогда раньше не делал. Медленно опускается вниз, садится на колени под немигающий взгляд, который с каждым миллиметром становится мягче. Буквально на самую малость, но этого достаточно для того, чтобы понять правильность происходящего. Субин вглядывается в безумные злые глаза, которые теперь смотрят сверху вниз, а затем делает то, из-за чего старшему приходится в панике хватать волка за шкирку. Потому что Субин вдруг наклоняет голову вбок, открывает тем самым шею и предлагает себя. Его самого трясет от осознания, что именно он делает, ломит и выворачивает наизнанку, но он ничего не может с собой поделать. Енджун смотрит страшным взглядом пару секунд, и следом младший чувствует крепкую хватку на затылке. Голову приходится запрокинуть вверх, а ладонью обхватить чужое предплечье. Затылок тут же прошибает боль, но отчего-то так глубоко все равно, когда злые глаза приближаются, а оскал замирает в жалких сантиметрах от лица. — Я очень зол, — выдыхает Енджун. — Я знаю, — смиренно произносит Субин и сглатывает, но взгляда не отводит. Как же сильно его трясет. — Я буду груб. — Я знаю, — кивает Субин и чувствует, как хватка на затылке становится сильнее, отчего он морщится и дергается, но желания все закончить не чувствует. Наоборот, волк внутри вдруг дрожит в каком-то запойном экстазе, чувствуя силу другого волка. Бадьяну хочется подчиняться так, как будто у Субина нет чувства гордости. — Я не сделаю того, что ты не захочешь. — И это я тоже знаю, — тихо произносит младший и выдыхает облегченно, когда Енджун набрасывается на его губы. Субин замирает. Отвечает на поцелуй, да, но он никогда еще не целовался настолько жалко. Субин позволяет губы с силой кусать, рот вылизывать, язык посасывать, но ничего из этого не делает в ответ. Он просто позволяет другому волку взять полностью контроль. Даже в гребанном поцелуе. — Глупый волчара, — рычит Енджун в губы гневно, кусает за мочку уха и оттягивает ее. Субин дергается и выдыхает рвано, на грани отчаяния, но все еще не делает абсолютно ничего. Волк плавится от таких грубых касаний, и в голове не всплывает позорный вопрос «Почему?» Потому что сам виноват, сам довел, сам должен расхлебывать. Потому что Субину нравится то, что делает Енджун. Хватка на затылке спадает. Енджун проводит ногтем от подбородка к самой железе, движется пальцами вновь вверх, а затем вдруг чуть сжимает чужую шею. Просто на пробу, просто хочет посмотреть реакцию, и скалится довольно и сладко, когда слышит тихое урчание. — На стол, — слышится очередной приказ, и Субина выпускают из рук. Секунда уходит на то, чтобы прийти в себя и проморгаться. И только после младший встает и на ослабших ногах подходит к новехонькому чистому рабочему столу, который они вместе собирали пару дней назад, упирается в него руками и оборачивается. На него все также злостно смотрят, но еще во взгляде наконец-то начинает сквозить жадность и похоть, на которые Субин так старательно выводил податливыми феромонами. Лучше уж чувствовать чужое тягучее желание, чем ярость. — Дальше. И вот тут Субин упирается в тупик. Потому что волк вдруг включает режим «я альфа» и упрямится ложиться грудью на дурацкий стол, что от него, собственно, и ждут. Слишком смущающая, омежья, поза получится, и Субин к этому явно пока не готов. Так он думает. — Ложись, — шепчет подошедший Енджун сзади. А затем Субин впервые чувствует чужую ауру. Ощущение такое, будто ему вышибают все мозги разом, а затем заполняют опустевшее пространство облаком специи. Тело как будто с размаху встречается с бетонной стеной, которая внезапно начинает придавливать куда-то к земле. Субина трясет, дышать просто нечем, потому что воздух становится плотным и густым, а еще дико пряным и тяжелым. В глазах слезы, в горле рвущий глотку кашель, и Субин сам не замечает того, как резко валится вперед. Тело не слушается: грудь ложится на древесину, холод обжигает щеку, а руки хватаются за край стола. Младший дышит тяжело и с хрипами, понимает, что не может встать, хотя пытается, но вместо паники и страха вдруг чувствует удовольствие. Он еще никогда не встречал настолько сильного волка. И проблема для его альфьей натуры в том, что он хочет до дрожи в пальцах подчиняться. Полностью и бесповоротно. Субин просто из чертовых принципов будет делать вид, что против, чтобы его вот таким образом подчиняли еще больше. — Спокойно, — шепчет Енджун и напор ауры сбавляет, зарывается пальцами в чужие волосы на затылке и вместо того, чтобы оттянуть, нежно перебирает. Мажет губами по щеке — Субину остается только зажмуриться и привести дыхание в норму. Последнее, кстати, не получается, но зато получается хотя бы дышать тяжко, рвано с открытым ртом, а не задыхаться в бадьяне. — Умница. Похвала заставляет дрожать все тело. Субин никогда не думал, что будет изнывать от нее в свою сторону. Грудную клетку все еще сдавливает непонятная тяжесть в тот момент, когда Енджун хватает за горловину футболки сзади и резко рвет ткань надвое. — Мог бы… и не выпендриваться, — хмыкает Субин и дергается, когда холодные ладони проводят вдоль позвоночника. — Дерзишь? — усмехается Енджун и кусает загривок, а младший лишь позорно тихо стонет и закатывает глаза. — Да, — точно мазохист. Иначе он себе не может объяснить то, зачем драконит и без того злого альфу, который буквально припечатывает его к столу аурой. — Инстинкта самосохранения нет? — тот самый, снисходительный, тон, когда Енджун спускает Субину все с рук. — Не… н-нет. Субина можно поздравить. Впервые простое слово из трех букв дается ему настолько сложно — голос дрожит просто отвратительно. Причиной тому является давление аурой. Сравнить это можно с тем, как будто Енджун ложится на него всем корпусом, да еще сверху кто-то припечатывает их кирпичами для закрепления эффекта. На грудную клетку давит бадьян, и Субину остается только жадно рвано дышать через рот, хрипеть и иногда вздыхать носом перченый воздух до темных бликов перед глазами. И как же охуенно его это все заводит. Енджун дальше диалог не продолжает, зато начинает осыпать укусами плечи, лопатки, да и всю спину, в общем-то. Субин терпит. Вернее, тихонько закатывает глаза и хрипит от удовольствия, потому что желание кусать его волку понятно, а оттого алые отметки ощущаются в тысячу раз приятнее. Енджун подсознательно хочет оставить метку, но без прямого согласия этого не делает. Вот и приходится идти навстречу волку и кусать все подряд, чтобы хоть как-то успокоить зверя. Субин сильно жмурится, когда чужие ладони опускаются на его ягодицы. Енджун их жмет и поглаживает, что, в принципе, уже стало нормой в их отношениях. Старший явно питает слабость к зачетным задницам, а у его истинного она уж очень хороша, что он постоянно смущающе комментирует. Настолько хороша, что Енджун после нее ни на какие другие задницы смотреть не может. Поэтому Субина больше кроет от того, в каком он положении, — все еще распластанный по столу, с порванной футболкой, собственные пальцы до побеления в костяшках сжимают край столешницы. Младший несдержанно скулит, когда Енджун пробирается под белье, все также с силой сжимает упругую задницу. — Сука, — хрипло выдыхает Субин, когда бадьян вторгается ему в легкие смерчем и вновь отдает бесшумный приказ. Собственные руки, медленно скользящие по столешнице, кажутся предателями и не своими. Тело по чужому желанию выпрямляется, и вот уже Субин рычит, но приподнимается, опираясь на стол и прогибаясь в пояснице. А потом жадно хватает воздух, как только чувствует три убийственные вещи: ладонь на пояснице, которая прижимает ближе к столу, пальцы на шее, заставляющие еще больше опрокинуться назад, куда-то в плечо, и конечно же, чужое сильное возбуждение, упирающееся между ягодиц. — Слушаться будешь? — Не буду, — мотает головой Субин из стороны в сторону. Слушаться не хочется, потому что хочется тяжелую ауру ощущать мурашками по всему телу. Хочется, чтобы его подчиняли, потому что так легче: можно свалить все на чужую силу, а не на собственное громадное желание. И плевать на то, что вообще-то это кардамонное «хочется» и есть та самая позорная нужда, состоящая из одной только звериной похоти. Енджун надавливает на шею сильнее, и Субину приходится запрокинуть голову еще больше, до хруста, лишь для того, чтобы его губы грубо смяли чужие. Дышать в таком положении невозможно, а это без поправки на то, что воздух ощущается пряной наждачкой. Старший губы по очереди кусает, и только потом отпускает. Хочется завалиться вперед на стол, но его все также удерживает в объятьях тяжелая аура, не дающая сменить положения. Приходится держать тело на дрожащих руках, пока сзади о него нетерпеливо потираются, а рука с шеи перемещается ниже, начиная блуждать по груди и прессу. Субин скулит и стонет не своим голосом, когда чужие пальцы касаются собственного возбуждения, надавливая сквозь ткань. Все тело прошибает волна удовольствия вперемешку с позорным желанием кончить прямо в штаны. – Снимай, — шепчет Енджун куда-то в шею, и скулеж срывается с губ. Пальцы начинают подрагивать, ногти впиваются в гладкую поверхность стола. Субин хочет попробовать сопротивляться. Субин правда пытается, потому что он сильный альфа. Субин истерически практически воет, когда понимает, что руки позорно находят наощупь застежку на штанах, пока его удерживают поперек груди. Крупная дрожь пробивает все тело, потому что сопротивляться не хочется. Субин рывком стягивает штаны сразу вместе с бельем куда-то вниз и, чуть подумав, срывает ненужные лохмотья бывшей футболки с груди. Следом младший рухает обратно на стол, снова не в силах сопротивляться сгустку бадьяна, утыкается в изгиб локтя, стараясь спрятаться. Грудь тяжело вздымается вверх-вниз, дышать пряностью получается только через рот, член неприятно трется о столешницу, но все, о чем можно думать, — о том, как же, блять, хорошо. Если Субин в прошлый раз думал, что никогда не сможет почувствовать возбуждения больше, то Енджун в этот раз пробивает собственную планку и устанавливает новую. Младший тихо скулит и жмурится, когда понимает, что вообще-то тяжелая аура, в которую он укутан, не приказывает ему настолько сильно биться в желании. Енджун только меняет его положение физически, но совершенно не давит эмоционально или психологически. Субин просто сам такой — альфа, жаждущий до безумия быть оттраханным другим альфой. Енджун отходит от него, и младший старается отдышаться. Его все также придавливает аура, но отсутствие истинного рядом дает мнимое ощущение чуть большей свободы, которую Субин сейчас чувствовать вообще-то не хочет. Он жадно вслушивается в то, как старший открывает прикроватную тумбочку, достает оттуда новый тюбик смазки и возвращается обратно. Ладони тут же надавливают на поясницу, пальцы аккуратно очерчивают ямочки там, спускаются ниже, обхватывая ягодицы. Субин дергается и хнычет, потому что отчаянно стонать кажется совсем ему позорным. Зато несдержанно вскрикнуть — вот это другое дело. Потому что задницу обжигает после громкого шлепка, раздающегося на всю комнату. Енджун свое действие повторяет, и Субин опять не сдерживается. Как же стыдно будет перед собой чуть позднее, но отчего-то появляется уверенность, что он быстро с этой проблемой справится, раз волк внутри вообще не сопротивляется, прогибаясь к земле и выставляя задницу наверх. Енджун вдруг нагибается вниз, несдержанно кусает две покрасневшие половинки, но к шлепкам больше не возвращается. Кардамон разряжается протестом, который старший с легкостью считывает. Все равно слишком стыдно. Субин, наверное, потом будет жалеть себя за неуверенность, но вообще-то у них вся жизнь впереди. — Что хочешь? — смешок прилетает прямо в красное ухо, и младший мотает головой, не в силах произнести вслух то, что чувствует Енджун в кардамоне. — Скажи. Сам. И еще так нагло и самодовольно сжимает упругие ягодицы поочередно, скользит ладонями по ним, разводит их в стороны. Субина потряхивает, и он не понимает, как Енджун не идет на поводу бьющему похотливым отчаянием кардамону. — Джун-и, — шепчет Субин и чувствует, как дерет глотку от пряности. — Скажи, — урчит ему Енджун на ухо и оттягивает зубами волосы на затылке, мягко подстегивая бадьяном. — Блять, да суй уже свои пальцы мне в рот и в задницу, заебал! Мягкий хриплый смех старшего туманит разум похлеще его ауры. Енджун истинного оставляет ненадолго в покое, пока выдавливает смазку и растирает между пальцев. Бедное ухо Субина явно будет красным от укусов, в принципе, как и вся его шея вместе с плечами. Младший дрожит на этот раз мелко и много, когда палец упирается ему между ягодиц, а аура наконец-то спадает с грудной клетки. Конечно, Енджун хочет, чтобы сам процесс проходил без его давления. Субин и сам этого хочет, но в жизни не признается. Как хорошо, что истинным слова не нужны. Субин стонет и матерится много и громко, когда первый палец проникает внутрь. Енджун дальше ничего не предпринимает, и младший начинает насаживаться самостоятельно, корректируя и выбирая удобный для себя темп прежде, чем услышит это дурацкое снисходительное «Давай сам». Настойчивые поцелуи покрывают его скулы, шею, плечи и лопатки, и все это длится мучительно долго, до тех пор, пока старший не удостаивает его честью войти двумя пальцами. И тогда Субин останавливается, потому что хочется, чтобы дальше действовал Енджун, который понимает все по кислоте в кардамоне. Им обоим кажется немного странным и даже страшным, насколько хорошо они понимают друг друга и чувствуют малейшие изменения в ароматах. Такое с ними раньше не случалось, но ведь раньше они и не встречали истинных. В переплетении запахов, этом убийственном сочетании пряностей, сквозят яркие осколки миллиарда разнообразных чувств, и все они многогранны и замечательны, потому что соединяются в тихую, приятную любовь, которая чувствуется даже в грубости старшего. Потому что тот несдержанно мажет губами по всем участкам тела, до которых может дотянуться, ласково перебирает волосы, выпускает побольше успокаивающих феромонов, чтобы Субину было комфортно. Они никогда не сделают друг другу больно. Пальцы скользят внутрь, раздвигая стенки, и младший заливается громкими стонами. Енджун второй рукой за талию заставляет приподняться на локтях, чему Субин беспрекословно подчиняется. Пальцы перемещаются вверх и надавливают на губы. И младший тут же открывает рот, обсасывая чужие указательный и средний так, как будто это делают все альфы по вечерам вместо ужина, как только приходят с работы. От толчков в задницу и того, как несдержанно сам Субин облизывает и посасывает пальцы, становится дурно и странно, непонятно, но совершенно точно не неприятно. Но Енджун все равно пальцы из чужого рта вытаскивает, чтобы не было слишком много всего сразу (и это в первый раз, когда он игнорирует желания истинного за этот вечер). Младший несогласно мычит, но тут же забывает все на свете, когда чувствует третий палец внутри. Внутри, черт побери. Его, здоровенного альфу, сейчас бесстыдно трахают пальцами, проезжаясь по чувствительной точке, а он только и делает, что стонет и закатывает глаза от приятных ощущений. Мечта, не иначе. Как же все равно на все эти нормы и стереотипы в обществе, когда перед глазами темные блики от удовольствия. Тем более, желание почувствовать истинного внутри кажется в тысячи раз правильнее, чем весь тот поганый неприветливый мир, в котором им приходится существовать. Субин хочет попросить, но слова ему, увы, не даются, так что он просто выпускает побольше феромонов, чтобы кардамон подтолкнул к действиям. И Енджун в ответ рычит несдержанно, от чего все тело дрожит, а в груди волк скулит и гнется ближе к земле, прогибается и ластится. Субин чувствует пустоту внутри, слышит то, как старший наконец-то выдыхает облегченно, когда освобождается от штанов с бельем. Енджун чуть отходит, и младший успевает только кинуть недовольный взгляд назад, как его тут же за талию притягивают ближе. Субин обреченно скулит, потому что в стол теперь как на опору он может упираться только руками. Пока Енджун там копошится со смазкой, кардамон нахально бьет в самый нос желанием, потому что слишком долго. И снова, конечно, рык в ответ. Младший довольно усмехается, и следом разряжается самым громким скулежом из всех возможных, потому что Енджун входит резко и во всю длину. И Субину действительно нравится. Хищник ревет от ощущения заполненности, от позорной позы, от того, как сжимают его талию, а после нагибаются и кусают волосы на затылке. Енджун дает привыкнуть как хороший партнер, но Субин слишком напряжен и взвинчен, чтобы ждать лишние секунды. Старший глубоко вдыхает кислый аромат, от которого все внутри сжимается на миг и разгорается безумным пламенем. И человеческое сознание добродушно машет ему ручкой, а волк вырывается радостно на свободу. Темп дикий сразу. Субин захлебывается в пряном аромате, где нет вообще никакого намека на полюбившуюся сладость, но ее, если честно, чувствовать и не хочется. Енджун кусает то за загривок, то за плечи, держит талию до синяков и отметин, тянет навстречу грубым толчкам. И это именно то, чего хочет Субин. — Блять! — выкрикивает он, и тут же выпрямляется, только ладонями упираясь в чертову столешницу. Вены на руках адски вздулись от напряжения, но осмотреть собственное состояние ему не дают. Енджун второй рукой хватает за шею, заставляет запрокинуть голову и целует, по-звериному кусает в губы и ни на секунду не сбавляет бешеный темп, которого настиг. Ноги не держат, зато держит Енджун: прижимает к себе, обхватив поперек груди, иногда спускается к талии, иногда хватает за шею. Субин как будто полностью в этих сильных руках, впервые за многочисленный половой опыт стонет и скулит от того, что его грубо трахают сзади, в такой позорной позе, в которой даже он сам не позволял себе вбиваться в партнеров. Все это меркнет и глохнет, потому что ему никогда еще не было настолько приятно. Рычание сзади, толчки, от которых хочется унизительно быстро кончить, волки, тянущиеся друг другу, — все это не описать словами и не объяснить никому в этой жизни, потому что это надо чувствовать. Субина кроет от той власти, которую имеет над ним этот сильный альфа, нравится то, что в их отношениях младший кажется охотником, хотя на деле это не так. Енджун просто все снисходительно спускает ему с рук и лишь усмехается, сверкая темными глазами. И только наедине их позиции встают на места. Руки перестают держать, и Субин валится вперед, но его подхватывают поперек груди, как будто он ничего не весит. От осознания, что в него грязно вбиваются на весу, становится плохо и хорошо одновременно, до помутнения перед глазами и сменяющих друг друга стона, крика и скулежа. Енджун в кислоте аромата понимает, что младший близко, толкает ближе к столу, обхватывает большой член и движет всего лишь один раз ладонью вверх-вниз. Субин как-то жалко протяжно рычит, кончает обильно и валится на стол. — Метку! — рявкает он, даже не отдышавшись. Енджун все еще двигается, преследует собственное удовольствие, а значит, не будет задумываться о том, подходящий ли момент для метки. Кардамон изъявляет желание — старший внюхивается с полнейшим отсутствием человеческого сознания в глазах, делает последний грубый толчок, тут же вытаскивает, чтобы узел не распух. Субин успевает только секунду насладиться тем, как липкая, пахнущая бадьяном, жидкость начинает стекать ему по пояснице. Потому что затем Енджун сильно кусает его в шею. Субин вскрикивает, но расслабляется, наклоняет голову вбок, чтобы было удобнее. Неприятно, больно, и в то же время отчего-то хорошо. Бадьян тихонько раскрывается где-то в районе шеи, старший альфа урчит довольно от того, что метит пару. Теперь каждый будет знать, что этот высокий, стройный, сильный волк принадлежит ему. Субин не двигается, морщится немного, пока Енджун наконец-то не размыкает пасть и не начинает довольно облизывать метку. Младший выдыхает ненадолго, прикрывает глаза и дает себе отдышаться. И вдруг его перещелкивает. Субин резко поднимается на ноги, разворачивается и смотрит полными животной ярости глазами. Енджун делает пару шагов назад, не отворачиваясь и не разрывая зрительного контакта. Кардамон точно так же становится тяжелым и терпким, и старший спокойно позволяет себя повалить на кровать резким прыжком к нему. Субин припечатывает его к матрацу, и Енджун чувствует четкое ответное желание в чужих феромонах. Вместо того, чтобы протестовать, старший просто-напросто наклоняет голову вбок, открывая место для метки. Субин довольно и совершенно по-звериному урчит, спускается к шее, щекочет железу тяжелым дыханием, трется о нее, целует и только потом поддевает уязвимую кожу зубами. Енджун крупно вздрагивает, запрокидывает голову еще больше, хватается за чужие волосы и крепко сжимает, когда чувствует неприятную боль. Непонятно, кто там написывает статьи в Интернете, говоря о том, что процесс постановки меток приятен. Да, Субин сейчас явно кайфует, как и сам Енджун до этого, потому что наконец-то позволяет пустить аромат и смешать его с чужим, пометить партнера и показать всем, чей же этот прекрасный альфа. Но старший ощущает пока лишь боль, которую, как говорят, чувствуют только при первой метке из-за непривычки. Субин разжимает пасть спустя какое-то время, лижет место укуса и приподнимается, чтобы заглянуть в налившиеся слезами глаза. — Норма? — Да, — тихо шепчет Енджун, пока его соленые дорожки сцеловывают, передергивает плечами и тут же ощущает боль в чувствительном месте. А потом аромат Субина запоздало раскрывается где-то там, в районе шее, и Енджун довольно урчит. Кардамон смешивается с бадьяном, и это сочетание кажется старшему лучше, чем собственный естественный запах. Енджун скулит, пока Субин возвращается к шее и покрывает все там аккуратными легкими поцелуями. Волки урчат в унисон, потому что наконец-то оба пометили истинного. Теперь каждый волк будет знать, что они заняты друг другом, принадлежат друг другу и составляют пару. — Нужно промыть, — тихо шепчет младший и валится рядом. — Это на тебе, потому что я ходить вообще не могу. — Извиняться не буду, — хихикает Енджун, ласково целует в мокрый от пота висок и поднимается на ноги. — Я и не прошу. Старший поднимается, снимает наконец-то с себя портупею с насквозь мокрой от пота рубашкой, отбрасывает их небрежно на пол, шлепает на кухню, где хранит аптечку, возвращается и со смешком ставит ее на тот самый стол, рыщет там долго, пока Субин борется с желанием провалиться в сон. Енджун аккуратно садится рядом, помогает приподняться и облокотиться на спинку кровати, стирает влажными салфетками алые разводы, выливает добротную порцию дезинфицирующего средства. Младший морщится, но легкие поцелуи куда-то в нос и скулы помогают ему справиться с неприятной болью. Енджун осторожно и трепетно мажет заживляющей мазью, попутно не сдерживаясь и целуя подбородок. — Пластырем? — Потом не отдерем, — сокрушенно отзывается Субин. — Ничего другого нет? — Нету, — грустнеет Енджун и все-таки аккуратно, невесомыми касаниями клеит пластырь на кровоточащие точки, а после тихонько целует поверх него. Субин делает усилие, чтобы приподняться и сесть на пятую точку, отдающую болью, но проделывает все то же самое с Енджуном. Оба урчат просто на всю квартиру, но обоим нет до этого совершенно никакого дела. Старший тянется к выключателю лампы и уже привычно ложится под теплый бок. — Бля, нет, на спине не могу, — раздается сокрушенное спустя пару секунд, и Енджун громко смеется. — Ржет еще… Отодрал и радуется. — Сам виноват. — Знаю. Прости. — Прощаю. Субин тихо бурчит и перебирается сначала на живот, а после пытается устроиться на боку. У него это даже успешно получается, так что Енджун довольно утыкается в чужую грудь. Как же приятно они вдвоем пахнут… друг другом. Волки в груди валяются довольно на спине с высунутыми наружу языками и откровенно кайфуют с переплетения пряностей. — Субин-а, — тихо зовет старший спустя какое-то время и оставляет поцелуй на груди. — М? — Чай хочешь? С тортиком. — Хочу. Волки исполняют сальто назад практически одновременно, когда Субин на тихий виноватый и разбитый вопрос «А ты станцуешь только для меня тот танец?» получает мягкое утвердительное «Обязательно станцую», слетевшее с губ Енджуна за чашкой чая. Потому что так будет правильнее. Показать те страсть и влечение, что испытывает старший одному только истинному. Без свидетелей и неправильных интерпретаторов, которые увидели в танце лишь то, что хотели, а не то, что хотел передать Енджун. Он обязательно исправит ошибку и станцует приватно только для того, кто точно правильно поймет вложенные в движения смысл. Как же они все-таки счастливы.       

***

Время идет своим чередом. Субин полностью погружается в обустройство пекарни, в дизайнерские предложения и выбор самых навороченных удобных печей. Он пробует авторские необычные рецепты, замешивая в тесте две пряности, и абсолютно всегда несется с новой выпечкой к Енджуну. Старший вообще ничем не помогает, потому что на все новые кулинарные шедевры у него один ответ — череда из слова «вкусно», последующее смакование кусочков и набрасывания на чужие губы после, что часто перерастает в нечто большее. Они в целом стремятся исследовать друг друга максимально нагло и детально. Старший, например, позволяет брать полностью контроль, и Субин с особым наслаждением в один из вечеров исполняет извращенский план «нагнуть в коридоре», а в следующем раунде сам оказывается припечатанным к стене с позорно скулящим в грудной клетке волком. Не без труда, но Енджун наконец-то решается на расширение студии, ведь Субин рядом вселяет в него стойкую уверенность в завтрашнем дне одним лишь взглядом и мягкими касаниями губ. На них смотрят косо некоторые прохожие, когда они идут бок о бок с переплетенными пальцами и метками друг друга на шеях. Иногда с какими-то недоумками-альфами случаются конфронтации, которые всегда заканчиваются бегством «тестостероновых бугаев» стоит двум сильным альфам немного выпустить собственные яростные феромоны. Гневные ароматы смешиваются в хитром переплетении, и потенциальным обидчикам остается только ретироваться с поджатыми хвостами. Они пребывают в каком-то возвышенном влюбленном состоянии, которое вдруг начинает барахлить в один момент. Потому что Енджун в один из дней весь ощетинивается, становясь опасным диким зверьком, не идет ни на какой контакт, чуть ли не набрасывается с когтями на раскрытую ладонь и предпочитает жить по стойкому правилу «работа-дом», игнорируя любые попытки Субина выйти на связь. Так что младший альфа раздраженно появляется на пороге квартиры брата с банками пива в пакете, в дальнейшем жалуясь на детское поведение старшего. И чем он его обидел? Почему бы просто не поговорить как нормальные люди? Неужели их уютной теплой будке на двоих, которую они самостоятельно отстроили, суждено развалиться на отдельные дощечки? — Ты что, серьезно ничего не понимаешь или прикидываешься? — удивляется Бомгю и окидывает презрительным взглядом этого придурка. Субин смотрит на него глупо и невинно, и омега разочарованно вздыхает. — У твоего Енджуна гон скоро, балбес. Хен обычно сводит на нет все нерабочие отношения, потому что становится дико агрессивным и не хочет срываться на близких людях. Бомгю после вдруг пускается в длительные полупьяные рассуждения, может ли в паре «альфа-альфа» гон одного спровоцировать гон другого как течку омег. Субин отчаянно спорит и отнекивается, но все заканчивается тем, что только пришедший с работы Тэхен лезет на медицинские форумы и победно разворачивает к ним экран ноутбука со статьей с утвердительным ответом. Бомгю издает ехидный смешок с последующим преображением морды в такое ядовитое месиво, что альфы аж передергиваются и в панике переглядываются. Омега потирает ладошки и советует запастись литрами смазки, а потом они с истинным вдруг начинают ставить на то, кто в таком случае ляжет вниз. Снова. Бомгю допивает банку пива и с наслаждением смотрит на то, как с ревом катаются по полу его пара и брат, кусая и щипая друг друга. Субин нервно усмехается и пытается выкинуть тот вечер и ту информацию из головы, потому что провоцирование гона звучит как какая-то сказка. Когда подобное случается с омегами — это ведь вполне объяснимо. Тела омег реагируют на ставшие оголенными феромоны, и, если последняя течка была довольно давно, гон партнера может ее спровоцировать, сбив цикл. Но ведь с двумя альфами это предположение выглядит глупо, правда? Субин берет все слова назад, когда Енджун вдруг врывается в его квартиру страстным смерчем и вместо того, чтобы привычно вдолбить в кровать, ненасытно доводит до нескольких разрядок лишь собственным ртом, руками, а еще таким позорным вылизыванием. И тут же уходит восвояси, даже не оставшись на ночь и не притронувшись к себе. Не спавший почти всю ночь Субин наутро просыпается озлобленным на мир, с апатичным желанием никуда не выходить ближайшие сто лет и проснувшейся тактильностью больше размера солнца. Следующие полчаса он проводит в истерике, покрывая одного конкретного омегу матом и швыряя в стены попавшие под руку предметы. На вопрос «Когда у тебя начнется гон?» наконец-то прилетает прямой ответ «Завтра.» с ебучей точкой на конце. Субин рычит, потому что по прикидкам собственный гон должен начаться спустя два дня с его нынешнего взвинченного состояния. Так что, если у Енджуна точно так же, как и у него, потрясающий период длится четыре дня, то есть шанс того, что они не попадут на пики вместе. Субин опять забывает, что математика — не его стезя. Разозленный на подначивания Бомгю, на следующий день он входит в утопленную бадьяном квартиру и заходит в спальню к восседающему на кровати Енджуном. По спине пробегают мурашки от схожести этой ситуации с понесенным как-то «наказанием». Младший старается не подавать и вида того, что вспомнившиеся сцены мелькнули перед ним смерчем, чтобы не спровоцировать приготовившегося к атаке хищника. Старший сдерживает бадьян и волка на пару, хотя Субин гулко сглатывает, когда понимает, что практически не различает того, где у Енджуна проходит граница между зрачком и радужкой — настолько его глаза потемнели в гоне. Он вообще весь как будто заострился — о скулы, кажется, можно порезаться, взгляд ледяной и колючий, а выступающие ключицы будто стали виднее в десятки раз. — Сколько у тебя длится гон? — медленно произносит Енджун после затянувшейся паузы и взаимного разглядывания. — Четыре дня. — Неплохо, — он делает вид, что действительно удивлен. Вообще среднестатистически гон альф длится два дня. Редкое исключение — три дня. Чем больше по длине гон, тем сильнее альфа. Так что четыре дня — это очень выдающееся достижение. Таким можно хвастаться в новом окружении, чтобы добиться уважения в глазах других альф. — А у тебя? — самодовольно проговаривает Субин, облизываясь и предвкушая победу. — Неделю. Тишина, повисшая между ними на пару секунд, становится слишком громкой. Субин вмиг забывает всю коллекцию матерных слов в собственном арсенале. Енджун скалится в победной ухмылке, а довольное выражение морды младшего тут же сменяется на испуганное. И в этот момент он вдруг понимает, как же знатно проебался в расчетах. — Сам на кровать ляжешь или мне тебя уложить? — улыбается ему Енджун в совершенно зверином страшном оскале. Только вот у второго альфы от такой «улыбки» все внутри сжимается от какой-то несвойственной для данной ситуации радости. Кардамон даже не чувствуется в бадьяне, буквально затопившем всю квартиру. Но Енджун другой пряный предгонный запах явно чувствует, раз так агрессивно вдыхает воздух и время от времени облизывает собственные губы. — Не лягу, — передергивает плечами Субин, стараясь не дышать слишком жадно и отогнать бегущие по всему телу мурашки предвкушения. — Ляжешь. Субин успевает только издать встревоженный писк, как ноги тут же сами несут его в кровать. Младший туда чуть ли не запрыгивает на скорости третьей космической и смиренно ждет участи, как только бадьянная аура перестает давить на грудную клетку. Специя Енджуна вязкая и плотная во время гона, и кажется, будто она давит на конечности, припечатывая их к кровати даже без направленной в сторону Субина ауры. Старший хищно наклоняется над ним. Вот это Суби-буби попал знатно, конечно. А ведь он как-то и не против, пока квартира все еще пропитана ядреной смесью специй, и сердце готово выпрыгнуть от одного лишь взгляда глаз необычной формы. Точно такие же чувства, ощущающиеся в бадьяне, становятся лучшей завершающей точкой в их прежних одиноких жизнях. А с двойным гоном они как-нибудь разберутся. На зло Бомгю и Тэхену. И в этот раз не дадут ни одному из них победу в тупом споре. Енджун наконец-то понял, почему у него всю жизнь не вязалось с омегами. Он просто нуждался в высоченном альфе с громадными ладонями, милыми ямочками на щеках и податливым мягким характером, который кислыми нотками выбивал из него все остатки разума. Енджуну нужен был Субин, чтобы почувствовать все эти приятные чувства и эмоции, подталкивающие к разнообразным свершениям и пробам чего-то совершенно нового, необычного и притягательного. Например, как любовь двух альф. Двух сильных, стройных, высоких альф, которые готовы наслаждаться друг другом как самой сладкой выпечкой, хотя приторной сладости в их отношениях нет и в помине.