Неизбежное столкновение

«Голубые тротуары, синие цветы,

Ярко-жёлтые трамваи, розовые сны.

Он как будто нарисован мелом на стене.

Этот город — самый лучший город на Земле.

Я не знаю, где ещё на этом свете есть такая же весна.

Я, пожалуй, отпущу попутный ветер и останусь навсегда».

Из песни «Этот город» советской рок-группы «Браво».

«Мало да помалу в поле вырастала горькая полынь-трава».

Из песни группы «Инь-янь».

Глава 1. Пятница в десятом «А»

Десятый «А» шумел на весь этаж. Без пяти минут выпускники вспомнили детство. Скоро должен был начаться урок русского языка и литературы, шестой и последний по расписанию в пятницу. Есения Викторовна ещё не пришла. Может, и не придёт, устало надеялся каждый кроме ударницы Полины с говорящей фамилией Выскоченко. Всем хотелось хоть немногим дольше отдохнуть перед учебной субботой и неясным воскресеньем – не то выходным днём, не то забитым воскресником. Ребята бегали между рядами. Некоторые даже прыгали через парты, как через козла. Рисовали на доске. Бросались мочалкой. Толпились у настольных игр в конце класса, нисколько не смущаясь тем, что игры перенесли сюда из начальной школы. Ребята бросали шарики и старались «съесть» как можно больше шариков четырьмя цветными бегемотиками. Наташа Навашина всегда выбирала жёлтого бегемотиками, а её друг Степан Фадеев – коричневого. За спиной Степана находились столы, где стучали шахматными фигурками и шашками, складывали мозаику и скрепляли детали сурового металлического конструктора. Только что грамотно поставил мат чёрному королю лучший шахматист старших классов Сергей Халин. Бросали костяшки и ходили цветными картонными пешками по бумажному зоопарку с вклеенными картинками животных неразлучные подружки: Ира Вальцова, Ляля Няшина и Катя Морозова. Солнце светило до того ярко, что пушистая заячья шёрстка и бурая медвежья шкура казались не нарисованными, а самыми что ни на есть настоящими, отдающими лесной хвоей, оттого незамысловатая игра проходила веселей. Ляля, белокурая, полнолицая девочка с большими передними зубами, выигрывала. Ей чаще всего выпадали шестёрки. Рыжая Ира то кидала нечаянный взгляд на Лялины резцы, то ловила блеск Лялиных глаз, то сосредотачивалась на костяшках. Уже пятый Ирин ход сверху оказывалась грань с тремя точками. Меньше – никак, но и больше – никак. Незадача! Особенно не везло Кате, самой высокой в классе, черноволосой девочке. Она то и дело попадала на «Три шага назад» и «Вернуться к клетке N», хотя, заметно отставая от подруг, совсем не расстраивалась и с интересом говорила о какой-то вылазке: – ... Да мы с мамой сегодня вечером поедем. – Вечером?! – спросила Ляля, бросив костяшку. – Ну вот, теперь и у меня «Вернуться к клетке с лисой»... Да не-е-е, вечером – это не то. Спать в машине? Совсем не спать? Почему не в воскресенье? Выходной же. – Может быть воскресник, – гадала Ира. – Не, не будет, – была уверена Ляля. – Сама удивлена, – пожала плечами Катя, отвечая, почему уезжает с семьёй не в воскресенье. – Мама с тётей Клавой договорилась, чтобы мы к ней ранней ночью приехали, выспались, а в субботу – по грибы да по ягоды. Потом шашлык устроим. – Шашлык – это хорошо... – Ляля была голодной. – Как будто у нас нет грибов и ягод! – возмутилась Ира. – У нас их так много, что даже ленинградцы собирать приезжают. – Знаю. – Вот хотя бы Лебедевы! Лика же из Города на Неве – откуда там?.. Пионерская, кажется, синяя ветка. Живёт же здесь счастливо и без метро. К нам и москвичи приезжают. – Подружки согласно кивали, давая Ире договорить. – Комнаты снимают в наших дачных домиках, а не где-нибудь ещё. И река у нас хорошая, рыбы много. Сдался тебе Киев, Катюнь. – Так ведь столица республики. – Пропустишь один день, – сказала Ира. Ляля в подтверждение кивнула, не признаваясь, что перед глазами у неё всё ещё стояла картина шашлыка на природе. – Ничего страшного. У меня учёба не хромает, – бойко ответила Катя. – А математика? – А русский? – Да. А русский? Тройка за диктант. Ну ты что! – А кто чуть не заснул на истории? – Наперебой спрашивали подруги. – Не люблю историю, – скривилась Катя. – Про всяких неандертальцев и кроманьонцев, про Римскую империю я могу послушать, правда. – Она прижала руку к груди. – И про Родину мне интересно. Но эти собрания, съезды, пятилетки – такая скукота-а-а... – Не собираясь зевнуть, Катя, однако, зевнула. – Нам всем иногда скучно. Но мы же учимся! – выпалила Ира и не к месту добавила: – Ты такая красивая, Кать... – В этих словах как будто была какая-то тайна, но ничего напрягающего или устрашающего. Девчачья болтовня, так воспринялись подругами Ирины слова. – В последнее время ты расслабилась по учёбе. А мы с Лялей не знаем, почему. Но готовы подтянуть тебя. – Ладно, ходи уже, – с непонятно откуда взявшимся смущением сказала Катя и опустила голову. Тихо-тихо, мягким голосом она добавила: – Девочки, я сама подтянусь. Я же могу... Спасибо вам. Ира бросила костяшку. На столе слева от подруг упала шаткая железная конструкция, на пол полетело несколько шурупов, и возившиеся с конструктором кинулись их собирать. Мочалка продолжала полёт по классу, и мальчишки визгливо напевали: – Всё выше. И выше. И вы-ы-ыше... Среди суматохи только трое – Андрей Смирнов, Паша Панфилов и Леонид Перегудов – сидели за партами. Каждый занимался своим делом. Андрей рисовал плакат к Первому мая, старательно выводя красным маркером слово «Мир!» («Труд!» и «Май!» пока оставались трафаретной намёткой) над чёрно-белыми фотографиями музыкальной школы и площадей и над стихотворением Баруздина «Красный цвет – лучший цвет»: «Красный цвет — лучший цвет, Без него жизни нет. Флагом красным дорожить — Сильным быть и честным быть. Флагу красному служить — Труд любить, людей любить». Все, кто подходил к Андрею, говорили, что плакат получается замечательный. И каждый непременно хотел, чтобы плакат к Девятому мая тоже нарисовал Андрей. Забот в десятом-то классе, за год до поступления в училища, ПТУ, институты, чего там темнить, с любовью – да... с первой серьёзной любовью, – хватало, куда там думать о плакатах, но ведь скоро Девятое мая, День Победы, подвиг, история, та история, которую хорошо, со слезами на глазах, понимала чуть отставшая в учёбе Катя. В общем, ждали от Андрея плаката, ждали! А староста сказала, что трудиться должны все, не один Смирнов. – А мы что, лентяи? – спросили ребята. – Мы трудимся. Но Андрей-то талант! Ух, какой. Он с пятого класса рисует так, что все в восторге. Даже самые строгие учителя. Староста подумала и решила, что плакатами, так уж и быть, займётся один Смирнов. Но другие ребята должны украшать класс и актовый зал, готовить сценические номера, составлять список гостей. Придут родители, придут серьёзные люди из райкома. Авось задавать хитрый вопрос про штурм Зимнего в 1917 не будут, зато к концерту отнесутся не только с удовольствием, но и с придирчивостью. Ведь десятый «А» – гордость второй музыкальной школы, а гордость надо подтверждать. Дел невпроворот. Паша читал «Тома Сойера», точнее, перечитывал любимые места, а Леонид рассматривал марки. ... Делал вид, что рассматривал марки, на миг оторвавшись от книги, подумал Паша. Но история о разноцветных билетиках и Библии, подарке за две тысячи выученных стихов, в главе «Козыряние» в воскресной школе, мгновенно вернула Пашу в книжный мир. Вечером он вспомнил посетившую его мысль и рассмеялся с самого себя. Разве можно ДЕЛАТЬ ВИД, что рассматриваешь марки? Разве можно, изучая их, думать о чём-то другом? Разве можно просмотром марок заглушать оторванные от коллекции мысли? Каждый знает: никоим образом. Искусство коллекционирования – святыня, не терпящая посторонних мыслей, требующая внимания, знаний, фантазии и, конечно, денег. Леонид Перегудов начал собирать коллекцию в средней школе, как раз когда проходили «Тома Сойера». И, кстати, глава про козыряние была и его любимой главой! Ему во что бы то ни стало захотелось иметь хотя бы одну интересную вещицу, по красоте и пригодности не уступающую жёлтому билету. Мечта сбылась. Как случается порой в жизни, сбылась ещё лучше, чем можно было предположить. За пять лет Леонид собрал целых два альбома и один из них взял сегодня в школу. Начинался альбом с красного флага с изображением Ленина. Слева от вождя блестели звезда и серп и молот, справа переливался золотистый Кремль. Такие марки выдавали в школе по праздникам, и нельзя было отказаться от приобретения. Да Леонид и не собирался отказываться. Стоило коснуться марки – она приятно обжигала ладонь, напоминала об истории великой социал-демократической партии и других, более близких юношескому сердцу вещах. Маленький портрет большого человек напомнил Леониду о прошлогоднем майском субботнике, когда слышался свист мётел у школьного двора. Полина мела в тени ступеней, Ира, Ляля и Катя – на солнце, то и дело вытирая потные лбы. Остальные тоже подметали и дёргали сорняки. А он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, большими пальцем коснувшись того места, где был повязан красный галстук, и давил на лопату, выкапывая лунку для будущей берёзы. Саженец ставили и укрепляли Андрей и Паша. Как только дело было сделано, Леонид пошёл мыть руки, и его посетило глупое чувство, будто умывальник со ржавым краном, но чистой, освежающей водой благодарит его за работу. Умывальник на первом этаже (поблизости находились младшие классы, но подниматься было неохота) знал, что пот и краснота на ладонях оставлены черенком, а грязь, забившаяся под ногти и в тонкую полосу линии сердца, – чернозём, с которым Леонид так бережно обращался. Спасительную холодную воду, как пригоршню ягод, он набрал в ладони и наклонил к ним пылающее лицо. Смотрел в заляпанное у краёв зеркало, замечая, как овал цвета спелой свёклы белел, постепенно напоминая человеческие лоб, глаза, нос, щёки и рот. Слава воде! Гамму всесторонних чувств и ассоциаций вызывала у Леонида каждая марка. До недавних пор коллекция была его единственной и восхищающей любовью. Вторую страницу альбома украшал белый медведь, а с третьей начиналась тема космоса. Тёмные, с золотыми буквами марки «Интеркосмос» (программы социалистических стран) напоминали чёрный шоколад «Люкс». Марки, посвящённые сотрудничеству в космосе СССР и Индии, СССР и США, СССР и Франции, выделялись фиолетово-коричневым, завораживающим рядом. Леонид перевернул пару страниц. А вот и они! «Mongolia». Гол назад Леонид приобрёл «Mongolia» с изображением космических кораблей, и теперь они пестрели в альбоме красным, зелёным, сизым и голубым прямоугольниками. Ракеты стали самыми любимыми после марки, посвящённой совместному советско-индийскому полёту. Ими Леонид любовался достаточно долго, затем покинул страницу чёрного, словно вселенная, альбома и стал изучать марку этого года. С неё широко, искренне, а ещё очень тепло, по-апрельски улыбался Юрий Алексеевич Гагарин. Хотелось бы и Леониду улыбаться так, как умел первый космонавт, но он, успевающий молодой человек, в равной степени хорошо владеющий тремя языками, в восьмом, девятом и вот уже в десятом «А» бывший участником школьных постановок «The house that Jack built», «Romeo and Juliet», «Hamlet» и, как говорится, etc, и так далее, улыбаться не мог. Весь день не давали покоя мысли о ночных кошмарах, и теперь кошмары переходили в воистину пугающие видения. Это случилось ещё утром. Между лестницей в столовую и дверью, ведущей в узкий коридор перед медкабинетом, на границе запахов пюре с запенками и спирта, Леонид увидел то, чего в школе быть не могло. Он увидел тонкорукое, болезненное существо, называющее себя братом. Увидел не в первый раз, но впервые – наяву. Самозванец был так же реален, как девчата, переобувающиеся на скамье, меняющие блестящую, модную обувь на школьную; как вахтёрша Нина Ивановна с пачкой кроссвордов; как полнотелая завхозиха, чьего имени Леонид не помнил; как мама, приведшая какого-то первоклассника за ручку. Да. Самозванец был реален. На обезображенное лицо существа свет лился так же, как на собранные в косы и хвосты и увенчанные бантами девичьи волосы, как на пол-лица Нины Ивановны, как на всю нехитрую мебель просторного фойе, подчиняясь законам светотени. Пальцы его босых ног касались тех же дощечек лакированного пола, каких раньше касались ноги Леонида. Хрип и писк существа преследовали Леонида в фойе, и у актового зала, и у кабинета химии, и у кабинета биологии, и даже на первом этаже, где днями ранее он ополоснул лицо. Сегодня Леониду тоже нужно было умыться. Капля, стекающая по скуле к подбородку, застыла на меняющем выражение лице Перегудова, когда он повернул голову к окну. Там, под высоко вставленным матовым стеклом, сбоку коричневым от нечаянно ляпнувшей краски, крепилась на сухую шею голова уродца. Ноги чудовища упирались в плиточный, вечно холодный и блестящий от воды пол и каким-то немыслимым образом сочетались с наполненной свежестью весной в уголке окошка. Писклявое, извергаемое недрами больного горла «Я родился! Я родился!» прервалось грозным человеческим голосом. – Повадился сюда ходить! Своего этажа нет? Целых три. – А?.. От неожиданности Леонид вздрогнул. Но быстро понял, кто перед ним. Вещать громче и напористей Сталина во все века умели люди двух профессий – уборщицы и торговки. Продавщицы, ясное дело, в школе быть не могло. «Так же, как и этой твари» – подумал Леонид о том, что не исчезало. – Чего ты? – удивилась, гремя ведром со шваброй, уборщица. – «Нагружать всё чаще нас стали почему-то. Нынче в школе первый класс вроде института». От уроков поплохело? Бледный какой... Отойди-ка, мне воды набрать надо. Леонид отошёл. Ржавый кран заскрипел, как в фильмах ужасов. Как только из него не полилась кровь? Уборщица прислонила к умывальнику ведро, подперла его своим весом, наполнила, поставила рядом с раковиной и принялась мыть пол. – Так и будешь здесь стоять? – проворчала женщина. – Я... – запнулся Леонид. Когда он, не найдя, что ответить, уходил, существо всё ещё стояло у окна. Уборщица проводила мокрой шваброй по ногам монстра, думая, что моет пол. Тёрла его большой палец с отвратительным ногтём, считая, что оттирает след от жука. Изувеченные руки монстра ложились на голову женщины и копались в её волосах, только сама женщина считала, что поправляет косынку. Леонид ушёл так быстро, как не уходил никогда и ниоткуда. Встретившиеся по дороге школьники казались ему сомнительной поддержкой. Если чудовище захочет, оно доберётся и до них. Рядом с самозванцем дважды, у кабинета химии и кабинета биологии, появлялся мертвец, также знакомый Леониду по снам. Мертвец часто называл свою фамилию, и Леонид считал, что фамилия умершего чрезвычайно важна. Но вот беда: исполняющий роли на английских спектаклях, способный на отлично рассказать письмо Онегина к Татьяне, Леонид почему-то не мог запомнить фамилию умершего. В памяти – той самой памяти, для которой Перегудовы по возможности покупали сыну рыбу, чернику, шоколад, орехи и ещё то, что получалось найти – возникал неестественный провал, будто кто-то намеренно, не из добрых побуждений скрывал от мальчика ценное знание. В ту пятницу Леониду хотелось верить, что вина его кошмаров в «западенщине». Американцы выпустили на экраны армию реалистичных чудовищ, хотя с деньгами мистеров Твистеров могли создать с десяток более достойных фильмов. В конце концов, некий Джеймс Кэмерон, рыгнув, конечно, западной бойней, перестрелками и огнём, всё же неплохо потрудился над «Терминатором», и каждый школьник знал теперь, кто такой Кэмерон, а, узнав, кто такой Арнольд Шварценеггер, бегал в «качалку». Леонид благодарил себя за то, что ему удалось обуздать свой взрослеющий организм и не купить, не посмотреть предложенную ему однажды гадость с не проставленной, но подразумеваемой маркировкой «восемнадцать плюс»... Мельком взглянул на обложку, будто по ошибке долетевшей сюда – в молодой советский город с красно-синим гербом, обрамлённым жёлтой рамой со своим названием, – через океан и прямо за пазуху «неформалу», он отметил, что ЭТО идёт вразрез с его представлениями о дружбе, любви и семье. Он даже не побоялся прямо заявить об этом «торгашу», на что тот, приблизившись к лицу Леонида, с ухмылкой ответил: «Чува-а-ак, здесь дружбы столько, сколько ты захочешь. Девочка с мальчиком дружат. И девочки с девочками. А уж какого большого размера их дружба! И мальчики с... ну-у-у, третий фильм не хочешь – не смотри, вижу, ты к этому ещё не готов. Давай я те скидку сделаю. Видик-то есть?» Леонид, полный гнева, развернулся и зашагал прочь от рынка, куда его непонятно как занесло. Он не оборачивался и ни с кем не вступал в диалог, пока не дошёл до дома. Да... С теми-то фильмами он справился. Не стал покупать, смотреть, интересоваться. Не мыслил тайно о новой встрече с каким-нибудь «торгашом» другой мерзости. Он чувствовал, что становится мужчиной, перестаёт быть мальчишкой. Так это значит что? Значит, тем более нужно держаться за нормальные ценности, как за спасательный круг! «Как спасательный круг, мне бросает память вдруг...» – напел себе Леонид, и дальше мысли шли как по маслу о любимых отечественных группах. Наваждение отступило. Тогда отступило. Леонид не сдержался и посмотрел парочку фильмов, в которых не было голых людей, не считая жуткой старухи-зомби из «Сияния», но которые он и до, и после просмотра причислял к недостойным. Он посчитал, что появление уродца-самозванца и мертвеца – не иначе как последствия просмотра дурного кино. Расплата гражданина великого светлого государства за интерес к дальнему зарубежью. Видно, правду говорят о влиянии тлетворного запада. Правду. ... Альбом с марками и особенно Юрий Гагарин – казалось, сам космонавт, а не его портрет два на два – помогли Леониду отвлечься от плохих недавних воспоминаний. – Лови! – задорно крикнул Вячеслав Неженцев. Самый упитанный в классе мальчик. Леонид не собирался ловить. Мочалка опустилась на его пиджак. Обтрусив крошки мела с плеча и с пуговиц, только вчера натёртых до блеска, Леонид с безразличием кинул мочалку на две парты вперёд. Выглядел он так, будто ничего не скажет и тотчас углубится в свои мысли, но кое-что он сказал. – Слава, не мешай, – попросил он, находясь здесь и сейчас, не в прошлом и не в будущем. Его не переставая влекли просторы вселенной и достижения советских космонавтов. Благодаря им существа из кошмарных снов и вымышленные в «Сэ. Сэ. А.» монстры растворились в воздухе, будто никогда их не существовало. На их место пришли мечты о красной планете с добрыми светло-серыми человечками, поднимающимися красный, с пятью жёлтыми звёздами флаг на вершине Аискрииской горы. О пылающих ярче Солнца звёздах далёких галактик. О гигантских планетах с кокосово-банановыми деревьями, нежно-голубой травой, бесконечными океанами с водой по пояс и снующими от острова до острова, прямо по воде, трамваями. В таком океане можно было плавать и кататься хоть каждый день! После того, как поможешь маме, конечно. А интересно, какие на других планетах кухни и вообще дома?.. В этом всём было достаточно Булычёва, Брэдбери, неизвестного пока ещё десятому «А» Миядзаки, тоже неизвестной, ожидающей зарождения группы «Дюна» и ещё больше того, что входило в понятия Леонида о дружбе и любви. Не успев как следует представить инопланетный дом, Леонид уже видел луноходы размером с Кремль, господствующие на поверхности спутника Земли. Только Кремль никогда бы в жизни не поднялся и не зашагал по Троицкой, нечаянно ломая ветви и оббивая края домов на пути к «Библиотеке им. Ленина». А луноходы его размера, передвигаясь на массивных железных лапах, собирали лунные камни, искали полезные ископаемые, воду и простые формы жизни в ней. Они находили не только бактерии, но и существ, поразительно похожих на наших, земных, вместе с тем отличающихся: немного других улиток, с немного другими, иначе закрученными ракушками, немного других ящериц, немного других скорпионов. Чуть другой состав воды и воздуха – и на Земле могли бы жить такие же существа. А интересно, как бы выглядела лунная человекообразная обезьяна и каким бы стал лунный путь от приматов к человеку?.. Неужели тогда бы были найденные на плато Кидония кидонийцы вместо кроманьонцев из грота Кро-Маньон, а после них пошли лунондертальцы?.. Леонид придвинул альбом поближе и навис над ним так, словно плохо видел, а ему понадобилось разглядеть что-то очень важное, хоть и маленькое. Вячеслав тоже заинтересовался альбомом, подошёл и начал его листать, не дожидаясь разрешения. Леонид хотел было возразить, но на слове «Слав» запнулся и махнул рукой. – Ух, как здорово! – воскликнул Вячеслав. – У меня есть «Cuba». Только за двадцать копеек. Такой, за тридцать, нет. – В его голосе послышалось сожаление. – У меня есть ещё одна. Могу подарить, – предложил хозяин альбома. – Подари! – не скрывая радости, Слава перевернул страницу. – Солнечная система! – Система-а-а!!! – веселился кто-то из мальчиков, подслушав диалог. – «Разговор на эту тему портит нервную систему». Славины сияющие зелёные глаза, как уже отснятое, но не проявленное на плёнке «Conica» фото, казалось, обрели противоположный цвет. Глаза паренька светились оранжево-жёлтым цветом, столь же величественным и ярким, как само Солнце. А вокруг рисованного букашечного Солнца бежали маленькие, не больше тетрадной клетки планеты. – Я её в Киеве купил, – не без гордости сказал Леонид, потому что любил столицу УССР. Машинально обернулся на Катю: слышал, как она собиралась в Киев. Увидел, что девочки не остыли к игре с пешками и зоопарком, а Ира стала так, что коснулась Катиной ладони. – Счастливчик! – позавидовал Вячеслав. И ойкнул, потому что кто-то толкнул его, но решил не смотреть, кто именно. – А я завтра свои марки принесу. Но так и не принёс. Выезжая с родителями из дома на три, самое большее – на пять дней, Вячеслав не взял с собой не только марки. Он не взял с собой многих любимых вещей и никогда больше за ними не вернулся. Не догадываясь об этом, Вячеслав продолжал завороженно рассматривать коллекцию Леонида. Потом он что-то спросил и поблагодарил. Вячеслав метнулся к доске, по пути захватив отброшенную Леонидом мочалку, в кого-то врезался и, оттолкнувшись подобно мячу, навалился на доску спиной и свисающими под пиджаком боками. Доска задрожала, и с неё белой дымкой осыпался мел. Слава начал резвиться, а когда он резвился, обязательно что-то случалось: падали кактусы и ломались гортензии у учительницы биологии, валились порошки и разбивались колбы в кабинете химии, наклонялись и мялись декорации в актовом зале. По последней причине Славу даже не допустили к украшению актового зала. Не обошлось без приключений розовощёкого парнишки-торпеды и в пятницу. В очередной раз Вячеслав так сильно навалился на доску, что от невиданной доселе дрожи покачнулся и упал на пол портрет Ленина. Звук падения прорезал даже стоящий в классе гам, и все обернулись на виновато стоящего Славу с портретом вождя у ног. – Я случайно, – покраснел Слава. – Ну ты даёшь! – сказал кто-то. Староста Марта Остроумова, покачав головой с двумя косичками-рожками, сделала Вячеславу замечание и, не принимая мужской помощи (в общественном деле ей хотелось быть похожей на Искру Полякову, героиню «А завтра была война»), сама придвинула к доске пустую парту, поставила стул рядом с ней, залезла сначала на стул, затем – на парту и повесила портрет на место. Гвоздь на стене тихонько царапнул деревянную раму и оказался в петельке. Прежде чем Марта водрузила «Ильича» на его законное место, в класс ворвался Димка Соколов. Известный среди старшеклассников задира и хулиган, он отличался от прочих сорвиголов человеколюбием и уважением к тихоням в очках. Его шалости приносили куда меньший вред, чем неуправляемая сила габаритного Славы. Был Димка одного роста с Катей Морозовой, метр семьдесят один, худощавый, длинноносый, тонкогубый, с блеском в глазах. Чтобы понять, как Димка себя поставил, достаточно знать, что никто и никогда не дразнил его Кощеем за впалые щёки или растрёпой за типичную причёску хулигана. Обижались на него, скорее, в шутку, чем всерьёз. Зато с добрым юмором отмечали, что по характеру Димка напоминает Колю Садовского из «Гостьи из будущего», а тот в ответ кривлялся, произнося голосом пирата: «Космозё-о-о». — Жирдяй свалил вождя! — сразу заметил Соколов. Вячеслав бросил в наглеца мочалкой, пропустив мимо ушей «Эй!» от старосты. Димка картинно испугался, нагнулся и прикрыл голову, будто над ним свистели фашистские пули. – Нет! – с деланным отчаяньем вскрикнул Димка. – Мне определённо не жить! Остаётся выброситься из окна. Димка в мгновении ока подбежал к окну, чуть не задев Лялю. Та было упала на бумажный зоопарк, и пешки съехали с енота на волка, а с лисицы – за пределы листа. Ляля и Ира возмутились, Катя залилась краской. – Сердечно прошу простить! – воскликнул он, повернувшись к девочкам и расставив пешки так, как они, по его мнению, стояли. Он шутливо взял Лялю за плечи. – Синьора! Влипать в предметы – прерогатива Вячеслава Владимировича, а я, Дмитрий Геннадьевич, влипаю только в красивых людей! Ляля напряглась. Ей показалось, что Димка добавит что-то о её красивой душе, намекая, что внешне она как раз-таки не очень. Но этого не произошло. Димка, не собираясь, конечно же, никуда прыгать, распахнул окно, и в класс ворвался запах нагретой земли, а с ним и другие запахи: сочных молодых трав, цветущих абрикос и вишен, распустившейся сирени, тяжёлых, заменяющих двор каштанов и высоких, достающих до школьной крыши тополей. Вешний аромат не уступал ни одному из заграничных духов, как бы те ни плодились на витринах. Как бы ни поражали духи разнообразием и хлынувшим вдруг своим количеством, природа оставалась богаче. Вместе с ароматами тепла и расцвета ветер благосклонно доносил звуки. В последний на четвёртом этаже, боковой тридцать второй кабинет прорывался далёкий скрежет «Жигулёвских» шин, рыпели «Волги» на Курчатова, летели через перекрёсток иномарки. По Лесе Украинке бежали любимые всеми, жёлтые, просторные, с большими стёклами и мягкими сиденьями «Икарусы». На юге работал подъёмный кран. Кто-то с той же стороны – а может и нет, трудно определить, когда звук отражается эхом – пилил дерево. Кто-то громко давал команду. Скорее всего, прораб: строек в городе хватало. С яблони, цветущей через дорогу, взлетела стайка воробьёв. Озорных, как Димка. Мечтательных, как Леонид. Чирикающих, как Ира, Ляля и Катя. Одним словом, город жил. Росли в нём ребята. Всякие. В основном хорошие. Росли они со своими стремлениями и умениями, желаниями и мечтами. Жили с мамами и папами, братьями и сёстрами. Чувствовали себя, как в песне: «Мы молодые, навсегда, навсегда!» Гуляли с друзьями, влюблялись и уже встречались. Леонид хорошо запомнил ту пятницу. Запомнил и то, как Димка Соколов – подумать только, будущий москвич Дмитрий Геннадьевич с деятельностью в США – достал черновую тетрадь, сделал бумажный самолётик и бросил в окно. Самолётик, плавно качаясь, полетел по тёплому воздуху. – Привет КГБ. Еху-у-у!!! – что есть мочи закричал Димка. – Долетит до Горисполкома, – пошутил Вячеслав. Он уже не резвился, а сидел за своей партой. – До Заводской, – ответила Катя. Никто точно не мог сказать, почему возникла пауза. В две секунды, не более. Может, потому что за эти две секунды можно было запомнить кипящие жизнью весенние улицы. А может... Да мало ли что может произойти за две секунды. Мизерная ли тревога о будущем. Предвкушение ли, что за натяжным мгновением последует нечто прекрасное. Прекрасное ворвётся, точно весна, на сей раз не в окно, а в дверь. Придёт долгожданным волшебством и никогда не покинет класс, никогда не покинет его, Леонида.