Святейший

      Вояж наш был сокращен до Па-де-Кале. Прочую часть маршрута преодолевали на поезде. Дьявольские мытарства.       Знакомо ли тебе чувство дежавю?       Венеция. Я — юный абитуриент, академист Хью Хадсона. Неофит юриспруденции, увязавшийся за тем, кто смог вырвать меня из унылой английской слякоти. Изрядно забавно. Уилл задушевно радел о ДжоДжо, щедро покровительствовал его научно-исследовательской деятельности и, вероятно, теплил надежду о том, что непосредственно сын Джостара продолжит археологическое дело его жизни совместно с ним в Италии. Увы.       ДжоДжо благородно предпочел семью. Не столь из-за старика графа, сколь из-за дражайшей пассии — Эрины. До чего нелепо!       Я лицемер.       Как и прежде, Ла-Манш. «Ключ к Англии» отворяет мне меловые двери, вздымающиеся над грязной, серой водой.       В мою же каюту дверь заперта. Она (комната) просторна настолько, что вмещает две одноместные постели с пуховыми перинами; пустой антикварный трельяж, отражающий в центральном своем зеркале стенопись под Боттичелли над изголовьями кроватей; пару громоздких старинных комодов, два протертых кресла с облысевшими пледами; ветхозаветный тандем — в двух словах.       Так же я бы окрестил и Уильяма с Джорджем.       К слову, фантастически моложавый синьор днесь нашел себя в обществе родовитых рыбоводов, державших курс на Ливерпуль. Стало быть, барон подцепил их на светскую беседу, предавшись глубокой тоске по прожитым в этом мутном портовом городишке годам, и на душещипательный рассказ о двоих блестящих студентах, взращенных де-факто им вместе с овдовевшим лордом. Затем следовало бы слезливое повествование о том, как виконт Джостар избрал ацтеков, предоставив барону академическое отшельничество. Однако приемный брат, — о чудо!— возжелал составить ему компанию в родной Венеции.       Нам было шестнадцать.       Помнишь ли ты?       Вечер. La Biblioteca.       Синьор Цеппели в тот судьбоносный вечер уже повершил занятия в университете, когда за узкими окнами осиротел без Sol Indiges бульвар. Я корпел тогда над вопросом этическим, штудируя нюансы моего magnum opus, как тебе известно.       Так, под необъятным куполом, живописно озаряемым грузными люстрами, вместе мы очутились среди каббалистических фолиантов и манускриптов, где простаивал густой зной свечей. Мне еще представилось, будто немота и масштаб, воистину величественный, превратили нас в натуральных червей между страниц.       — Дио, — обратился ко мне Уилл, взволнованно потерев руки. — Вынужден оставить тебя. Лекции, семинары… О, как я занят! — Он возбужденно, подобно любовнику в пылу страсти, стянул перчатки. Алчущий взгляд его ни без суетливого жара обгладывал анналы истории.       Не разделяя острого аппетита барона, я отрешенно пожал плечами. Так или иначе, увязался я за ним, преследуя цели преимущественно образовательные: мой итальянский… C'est horrifique! Хотя речь я воспринимал на слух, а чтение давалось безболезненно, едва ли я мог похвастаться достаточным навыком, чтобы улестить некоего венецианского клирика. Потому к постижению истин присовокупилась цель эстетическая.       Ни сводчатые потолки, ни оконные ниши, ни стоявшее в шкафах, ни сидевшие в креслах не занимали мое притязательное любопытство, пока я шествовал по читальным залам. И в скором времени я опустился на софу, перекинув ногу на ногу. Подперев щеку рукой, подхватил с близстоящего столика случайный альманах.       — Chiedo scusa. — Пристыженно пробормотал ты, споткнувшись о мою выставленную вперед стопу.       Возмущение, встревоженное бесцеремонным прерыванием чтения, уже почти адресовалось тебе. Я поднял исполненный пренебрежения взгляд. Повременил. И ты тоже замер, вперив взор на пустовавшую теперь поверхность стойки.       «Блаженный», — поразмыслил я. Проследил за твоими бездонными в сумраке глазами. На лощеном дереве, чуть трепеща розоватыми крыльями, покоилась бабочка.       Ты неловко улыбнулся, заметив мое замешательство. Я же слегка насупился, уловив, как ты припадаешь на левую ногу.       «Страждущий», — уверился.       Застыв с учтивой улыбкой, ты что-то произнес. Я едва дешифровал нечто схожее с «красотой». Ума не приложу, отчего тогда в сознании истлели все прочие мысли, лишь только слуха впервые коснулся твой прелестный итальянский.       Теперь же я разумею.       — Вы говорите по-английски? — Я украдкой аттестовал твой черный костюм с молочным воротничком. Розарий, обвитый вокруг запястья.       «Клирик», — рассудил.       — Sì. — Съязвил ты с полуулыбкой. — Она впорхнула через окно.       Я, повернув голову (отчасти, дабы сокрыть свою, как мне мнилось, насмешку над твоим прононсом) бросил взгляд на застывшее на столешнице насекомое.       — Вы за ней гнались?       — Преследовал. — Ты выжидательно, словно замахиваясь, приподнял том, что держал в руке. Однако, плавно опустив корешок рядом с насекомым, постарался заставить ее вскарабкаться на книгу.       Не утаилась от моего пытливого взгляда и тисненая обложка: «Fra Filippo Lippi».       «Святоша», — восхитился.       — Откуда вы? — Бабочка боязливо переползла на кончик твоего пальца, и ты, прельщенный ее хрупким изяществом, созерцал.       — Лондон.       — А, столица… — Поднеся четырехкрылый образец ко мне, лицо твое просияло в благодушной улыбке. — Держите… Будьте аккуратны. Бережно…       И по какой только причине я потакал тебе?       Я вытянул указательный палец навстречу твоему. Прикоснулся. Крошечные лапки шевельнулись, и бабочка проплелась через наш мостик.       — А вы…       — Дио! — Барон нагрянул, как черт из табакерки, вспугнув розовую приятельницу. Краем глаза я приметил то, как порывисто ты подобрал со стойки свою книжку, торопливо запрятав ее за спину. — Oh, mio Dio! Что вы здесь делаете, друг мой? — Уилл обескураженно уставился на тебя.       — Синьор Цеппели? — Ты, казалось, был не менее поражен, растерянно хлопая ресницами.       — Вы уже знакомы с моим протеже, дружище? — Уильям ступил ко мне. — Supra nos Fortuna negotia curat, Дио! Это внук моей давней знакомой, семинарист…       Это моя душа.       Энрико Пуччи.