Complex anatomy

Канеки перевернулся на спину и закрыл глаза рукой. — Черт возьми. — Он не хотел смотреть на часы. Наверное, было рано. Было ощущение, что это рано. Он обдумал, стоит ли выбрасывать телефон в окно — с одной стороны, у него не было денег, чтобы его заменить, но с другой стороны… — прежде чем сдаться и схватить телефон с прикроватной тумбочки. Четыре — Ноль Ноль, утра. Угх. Хидэ проснулся по какой-то безбожной причине и отправлял ему сообщения. может попробовать прийти сегодня на занятия? Канеки закатил глаза. «Не приду» — ответил он. Ответ был мгновенным: Нет, приходи на занятия. Когда он не ответил, Хидэ продолжил: «Я приду к тебе, и ты не сможешь меня остановить». Канеки закрыл глаза и глубоко вздохнул. Хидэ не собирался позволять ему зарыться в своей квартире и избегать дневного света. Во всяком случае, больше не собирался. Отлично. У него не было уроков до восьми, но никакие попытки спрятаться под одеялом с зажмуренными глазами не могли вернуть его ко сну. Этому способствовали кошмары в сочетании с чрезмерным беспокойством и страхом, что Хидэ что-нибудь узнает. Канеки посмотрел на потолок, не в первый раз прося о помощи бога, в существовании которого он не был уверен. В «Метаморфозе» Кафки — Грегор однажды просыпается чудовищным насекомым, одним махом потеряв свою семью и свою жизнь. Канеки перечитал его однажды ночью, когда не мог заснуть. Это позволило ему гораздо лучше осознать себя в физическом плане. Сначала он стоял перед зеркалом, гадая, когда же гниль внутри него проявится на его лице. Проснется ли он однажды полностью преобразившимся? Он представил, как органы Ризе обретают собственную жизнь, развращая остальную его часть так же, как они развращали его чувство вкуса. Иногда он видел свое отражение и ожидал увидеть лицо Ризе, смотрящее в ответ, искаженное неестественной похотью. Этого никогда не происходило, как бы несчастно он не чувствовал себя. Метаморфоза по сути своей была метафорой, вспомнил он. Грегор был отвратителен, но его семья была настоящими монстрами, прячущимися у всех на виду. Теперь Канеки был одним из них. Хидэ больше никогда не стучал в дверь, если мог, поэтому Канеки старался держать ее запертой, независимо от того, знал он, что придет его друг, или нет. Это была старая битва, и он никогда не рассчитывал на победу. — Эй! Я здесь, — объявил Хидэ. Канеки в последний раз проверил себя, глядя в зеркало, как будто оно могло утаивать информацию. Все еще нормально. На данный момент. — Я иду. — Можно подумать, что ты не хочешь меня видеть! — Ухмылка Хидэ вызвала у Канеки желание заползти обратно в постель. — Когда ты будишь меня в четыре утра? Я мог бы с этим жить, — откровенно сказал Канеки. Хидэ лишь еще больше рассмеялся и вошел внутрь прежде, чем Канеки успел закрыть дверь прямо перед его носом. — Ворчун, — заметил он. — Плохо спишь? — В глазах Хидэ был тот самый взгляд, который гласил: «Пришло время исправить Канеки». — Сейчас четыре утра. Я прекрасно спал, придурок. — Но Канеки носил свою усталость, как дополнительный слой кожи, пронизывающий до костей и впитывающийся в самое нутро. Это было не то, что бывает после ночи прерванного сна. Потемнения под глазами и то, как потускнела кожа, были верхушкой проблемы. Хидэ просто закатил глаза, как будто в этом не было ничего страшного, просто еще один день в мире Канеки. Что было более или менее верно, решил Канеки с немалой долей благодарности за то, как его лучший друг умел выбирать сражения. Хидэ был проницательным, почти пугающим. Сейчас они не будут вдаваться в подробности, но рано или поздно они оба знали, что он вытянет правду из Канеки. Что будет дальше, Канеки даже не мог предположить. — Есть кофе? — Хидэ забрел на кухню слишком поздно, чтобы Канеки понял, что у него нет еды, которая могла бы ему помочь. — …очевидно нет. У тебя мало денег? Канеки стоял у двери, окаменевший. Он должен был быть хорош в долгосрочном планировании. — Ах, нет, всё хорошо. Я… ел вне дома. Много. — На каждый прием пищи? — На этот раз Хидэ даже не притворялся, будто насмехается над ним. — Да. Конечно. Каждый раз. — С тем парнем, предполагаю… — Хидэ вышел из крошечной кухни и прислонился к стене. — Парень? Я вообще ни с кем не общаюсь, кроме тебя. — Хидэ знал это. Не было никакого парня. На самом деле, тот факт, что Хидэ, казалось, думал, что он есть, сам по себе настораживал. — Тебе не обязательно мне врать. — Он выглядел таким разочарованным. — Знаешь, я не собираюсь тебя ненавидеть или что-то в этом роде. — Что.? Я не думаю, что ты это сделаешь? Но… если серьезно, я не понимаю, о ком ты говоришь. — Чувак, как его звали? — Хидэ в недоумении посмотрел на потолок. — Правильно, это было Цу… что-то. Странное чувство моды? Если это твой типаж… — Он не выглядел впечатленным, но само описание прозвучало в сознании Канеки. «Цу… Что-то, странное чувство моды». Ебать. Хидэ нахмурился, подходя ближе. — Холодно? Ты дрожишь. — Канеки покачал головой. — Нет, я… — В шоке. Испуганный. Голодный. Воспоминание о лице Цукиямы было связано с респондентной реакцией Канеки, уступившей место ужасающему голоду. Не прячься. Он думал об этом снова и снова, оправдывая себя. Никогда не прячься. — Я хороший. Я в порядке. Насчет того парня… — Он не хотел поднимать эту тему, думать об этом или что-то в этом роде, на самом деле, но если бы Хиде провел хоть немного времени рядом с Цукиямой, никто не знал, что с ним случилось бы. Но Хидэ лишь махнул на это рукой. — Это ваше дело, — великодушно сказал он, — я в это вмешиваться не буду. — Не разговаривай с ним. И никуда не ходи. Он… — Для этого не было подходящего слова. Он не мог признаться, что общался с гулем. — Что-то вроде сталкера. Это вызвало интересную реакцию. Брови Хидэ взлетели вверх. — Он преследует тебя? — Он спросил это осторожно, словно не желая расстраивать Канеки. Это была не совсем правда, но и не обязательно ложь. — Ага. Просто… не упоминай ему ни обо мне, ни о том, где я живу, или о чем-то еще. Пожалуйста, скажи, что вы с ним не разговаривали… — Хидэ не выглядел убежденным. — Тебе следует обратиться в полицию. — Верно, полиция. — Я пытался подать заявление, но у меня нет особых доказательств, — сказал он, отводя взгляд. Раньше ему никогда не удавалось солгать Хидэ. Хидэ долгое время ничего не говорил. А потом: — Я ничего не скажу. Ему или кому-либо еще. Он разговаривал только с классным руководителем, но не думаю, что он много о тебе узнал. — Внезапно настроение Хидэ изменилось, улыбка вернулась на свое место. — Так! У меня есть твои конспекты по истории, и представитель твоего класса по литературе тоже дал мне копию. — Он порылся в своей сумке, бормоча, и пытаясь их найти. — Правильно, вот оно! — Он протянул связку тетрадей, скрепленных резинкой. — Верни их как можно скорее, ладно? — Спасибо. — Очередной прилив благодарности вызвал на лице Канеки улыбку — настоящую. Хидэ всегда заботился о нем. Они поговорили некоторое время, прежде чем им пришлось уйти на занятия. Хидэ бредил о какой-то официантке в кафе — Тоука-тян, — вздохнул он, и о том, что Канеки просто должен был её увидеть. — Возможно, — это все, что Канеки был готов пообещать. Кафе казалось слишком рискованным. Отсутствие возможности есть означало бы, что что-то не так, прежде чем Канеки успел бы понять, кто он такой. — Я настаиваю на этом. — Хидэ игриво толкнул его. — Пойдем, я не могу позволить себе опоздать. Мой первый профессор — приверженец дисциплины старой закалки. Он заставит меня стоять впереди всю лекцию. — Канеки вздрогнул от этой мысли. — Этого нельзя…

***

Цукияма наблюдал за ним. Или, по крайней мере, наблюдал за людьми, которые, как он думал, знали Канеки. Показательный пример: за три недели, прошедшие с тех пор, как он увидел Цукияму, Канеки получил от него примерно двадцать семь сообщений. После первого он их игнорировал. Теперь он не думал, что у него есть выбор, кроме как посмотреть эти сообщения. Его первая лекция была скучной, и профессор провел большую часть времени за чтением в Powerpoint, не отходя от передней части аудитории. Его монотонное бормотание в сочетании с тусклым освещением усыпило большинство студентов. Канеки воспользовался возможностью, чтобы низко опуститься на свое место и пролистать полученные сообщения. «Камии У? Отличная работа». Канеки сглотнул ком в горле. Как Цукияма это узнал… Большинство сообщений представляли собой обыденные наблюдения, типа: «Купил самый изысканный букет» или «Застрял в пробке!». Со странными смайликами. Тот факт, что Цукияма нашел время, чтобы сообщить Канеки о каждом своем шаге, сам по себе нервировал, но потом были такие вещи, как: «Я возле дома твоей тети, и у твоего светловолосого друга интересный запах, от которого кровь застыла в жилах». «Сталкер», похоже, был недалёк от истины. Существуют ли какие-либо рекомендации по обращению с такими вещами? Имея преследователя-гуля, который хотел… Чего хотел Цукияма? Он упомянул о помощи Канеки за определенную плату, но ничего из того, что он прислал, не указывало на то, что это может быть. Канеки грубо покачал головой. Кого волнует, чего хочет Цукияма? Он был сумасшедшим, не говоря уже о том, что представлял опасность для Канеки и всего, что он любил. Это нужно было прекратить. Почувствовав тошноту, Канеки напечатал сообщение. «Оставь меня и моих друзей в покое. Мне не нужна твоя помощь.» Он не осознавал, что задерживает дыхание, пока его большой палец не нажал кнопку отправки. Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что он ожидал, что Цукияма отреагирует так же, как Хидэ, и отправит мгновенный ответ. Очевидно, этого не произойдет, и отсутствие предсказуемости заставило его еще больше нервничать. Секунды тянулись медленно. Канеки подчинился тревоге и сосредоточил свое внимание на лекцию.

***

Прошли дни. Никакого ответа не последовало. Даже обычные сообщения, наполненные ежедневными блужданиями Цукиямы, не поступали в его «почтовый ящик». Ничего. Может быть, это был способ Цукиямы отпустить ситуацию? Ему не хватало определенного ощущения завершенности, которое хотелось бы Канеки, но если бы это означало, что ему никогда больше не придется слышать или видеть Цукияму, он бы это принял. Позже Канеки задумался о времени. У Цукиямы, должно быть, было врожденное чувство того, когда голодный гуль нападет с величайшей свирепостью, потому что именно тогда, когда Канеки съежился в своей постели, боясь и себя, и того, что находилось за пределами его дома, раздражающее присутствие Цукиямы начало проявляться. «Давай встретимся», — говорилось в сообщении, — «и твои восхитительные спутники будут сняты с крючка». Канеки крепко сжал свой телефон. Снова увидеть Цукияму… Нет, он не хотел. Он не хотел даже малейшего косвенного контакта с ним. Но несмотря на это… «Отлично. Где?» На этот раз Цукияма не терял зря ни секунды. «Я найду тебя». Он добавил подмигивающий смайлик. Канеки хотел его убить. Это было не то чувство, которое ему было вполне комфортно, особенно в таком искреннем смысле. В голоде гуля было что-то такое, что преодолевало человеческие сдерживающие факторы Канеки. Гнев, страх, тоска — все было просто больше, словно каждое чувство рассматривалось под увеличительным стеклом. Быть гулем было тяжело. Канеки не мог себе представить, что родился таким. Было достаточно впасть в это после того, как большую часть своей жизни он прожил такое явно приглушенное существование. И это были не просто эмоции. Сами его чувства, казалось, обострились. На пике своего голода Канеки мог закрыть глаза и слышать семью, живущую над ним, чувствовать запах соседа, проходящего мимо его двери. Чем голоднее он был, тем труднее было блокировать все остальные объекты. Его внимание было обострено. Он сидел в классе, поглощенный вкусовыми воспоминаниями о человеческой плоти, слюни текли в уголках его рта, когда девушка, сидевшая перед ним, наклонялась, чтобы поднять упавший карандаш, и от этого движения ее рубашка поднялась вверх и обнажила ее гладкую, и мягкую спину. Он знал, просто взглянув на неё, какой она будет на вкус. Уронив телефон на кровать, Канеки перевернулся на другой бок, его желудок урчал от голода, но он все еще боролся с тошнотой от собственных мыслей. Он стал еще более отвратительным. Надежда казалась такой далекой, и потерянной.

***

Когда Цукияма нашел его, это было чисто совпадением. Канеки практически бросил школу, обуреваемый низменными побуждениями гуля. Он проводил ночи в ужасе, мучимый кошмарами о том, что может случиться, когда он, наконец, сломается. Через два дня после последнего сообщения Цукиямы, Канеки пошел в школу. Не посещать занятия и даже формально отказаться от учебы… Нет, Канеки пошел, потому что, несмотря на свой страх, он был одинок и чувствовал это так глубоко, как никогда раньше. Ему действительно следовало знать лучше. Цукияма сидел во дворе за одним из столов, за которыми студенты в хорошие дни собирались в учебных группах или обедали. Он был один, перед ним на столе стояли две чашки кофе и букет. Он не смотрел на Канеки, когда проходил через ворота кампуса, но Канеки ожидал, что он все равно знает, что он там. Он хотел, чтобы Канеки сделал первый шаг. Оставшись без выбора, Канеки пробрался к столу, сгорбившись и обеими руками крепко сжав лямки своей сумки. — Цукияма. — Канеки-кун. — Цукияма одарил его довольной улыбкой, и на короткое мгновение Канеки почувствовал вкус плоти, почувствовал прижатие пальцев Цукиямы к своим губам. — Я рад, что ты здесь. Я боялся, что кофе может остыть до того, как ты появишься. — Я не могу это пить. — Канеки пристально посмотрел на него. — А ты пытался? — Конечно нет, но почему с кофе должно быть иначе? — Попробуй, — настаивал Цукияма, подталкивая кофе ближе одним пальцем. Неохотно Канеки снял сумку и сел. Ему пришлось побороть желание сделать прямо противоположное тому, чего хотел Цукияма — сказать ему, чтобы он пошел на хер, прежде чем бежать к черту — прежде чем он смог заставить себя схватить чашку и сделать быстрый глоток, готовясь к вкусу сырых сточных вод. — И? Как тебе? — Цукияма внимательно наблюдал, улавливая каждое его движение. Канеки сглотнул, сделал паузу и сделал еще один глоток. Он уставился на пенопластовую чашку. Это было потрясающе на вкус. — Это… это хорошо. — Конечно, эксклюзив. — Цукияма фыркнул, оскорбленный ничтожной оценкой кофе. — Я его импортировал. Канеки внезапно поразил образ его тети, хвастающейся перед соседями своим драгоценным импортным парижским ковром, который она купила на кровавые деньги его матери, и тем, какой мелочной он её считал. — Конечно, это сделал ты. — Он не мог скрыть снисходительности в своем голосе. Но все, что делал Цукияма, — это еще больше улыбался, сверкая зубами. — Вот как я могу помочь тебе, Канеки-кун, — он постучал в свой кофе. Я могу показать тебе то, что тебе нужно знать. — Канеки нахмурился. — В конце концов я бы это понял. — Но Цукияму это не остановило. — В нас есть очень многое, — он пристально посмотрел на него, — о чем ты не знаешь. Польза, — он кивнул на кофе, — и опасность. Поерзав, Канеки сделал еще один глоток кофе и осушил чашку. Это был хороший напиток. Он уже это пропустил. — Что ты хочешь? — Много всего, — задумчиво сказал Цукияма. — Но мне довольно любопытно, как ты стал таким. Ты сказал, что раньше был человеком. — Я это сделал, — сказал Канеки. Затем: — Я… — И все же, вот ты здесь. Ты обедал со мной. Это не то, что сделал бы человек. — Кофе бурлил в желудке. Канеки глубоко вздохнул через нос, молясь, чтобы его не вырвало во дворе и не устроило переполох. — Произошел несчастный случай, — осторожно сказал он. — Я и Ризе, еще один гуль… Она умерла, — Если Цукияма и раньше казался заинтересованным, то теперь он был прикован, наклонившись вперед и опершись локтями о стол. — Ты говоришь, гуль по имени Ризе? — Да, она умерла. И я чуть не умер. Э-э, — он прочистил горло. — Доктор трансплантировал мне ее органы. И с тех пор все изменилось. Цукияма сначала ничего не сказал. Затем, спустя долгое время, он пробормотал: — Я не знал, что это возможно, — прежде чем продолжить более громким голосом: — Страстно! Каждый раз, когда мы встречаемся, ты превосходишь мои ожидания, Канеки-кун. Как мне повезло, что я встретил тебя! «Да, он определенно сошел с ума», — подумал Канеки. — Так что, да, это примерно такая история, — сказал он, глядя куда угодно, только не на Цукияму и странное восторженное выражение его лица. — Я не знаю, что еще сказать. — Тогда ничего не говори, — предложил Цукияма. — Я упомянул цену, если ты помнишь, хотя, возможно, лучше было бы сказать «торговая сделка». — Ты это сделал, — согласился Канеки, готовясь бежать в любой момент. — Твоя история многое о тебе объясняет. Твоё незнание нашего образа жизни и твой интересный запах. — Словно доказывая свою точку зрения, Цукияма наклонился через стол и глубоко вздохнул. — У тебя восхитительный аромат, Канеки-кун. Просто стоя рядом с тобой, я чувствую себя так, как будто я не ел несколько месяцев. Он был встревожен, не мог описать всю гамму эмоций, которые охватили Канеки при этом ужасающем наблюдении. — Я расскажу тебе все, что тебе нужно знать, — продолжил Цукияма, отклоняясь, но все еще закрывая глаза от блаженства, — и помогу тебе, чем тебе понадобится. Но взамен я хочу попробовать тебя на вкус, когда настроение поднимется. — Ты. что ты хочешь? — спросил Канек сдавленным голосом. — Всего лишь кусочек, — настаивал Цукияма. — Ты поправишься так быстро, что это даже не будет иметь значения! Это честная сделка. Нет, это практически воровство! — Ты… ты хочешь меня съесть. — Вкус. Канеки-кун, я хочу попробовать тебя на вкус, нет причин так драматизировать. — Встреча окончена, — сказал Канеки, резко вставая. — Ты можешь отправиться прямо в ад. — Когда он ушел, Цукияма не пытался его остановить, возможно, преодолев предполагаемую неблагодарность Канеки. Пусть никогда не говорят, что Канеки не может постоять за себя, будь он проклят — омерзительный голод.

***

— Я не жалею об этом, — сказал Канеки. У него почти закончился кофе. Жить было невозможно, но неделю спустя он все еще был силен. Полный горшок мог бы облегчить самые сильные муки голода, но чем дольше он шел, тем сильнее он становился. Несмотря на это, он не пожалел, что отказал Цукияме. В тот момент, когда он столкнулся с такими, как этот гуль, его человеческая жизнь закончилась. Накануне он получил электронное письмо из университета с угрозами принудительно отозвать его, если он не придет на встречу с деканом и не предоставит разумное оправдание всем пропускам, которые он накопил в течение семестра. Он не ответил. Никакого «разумного оправдания» не было. На мгновение ему пришло в голову задаться вопросом, откуда у Цукиямы были деньги, чтобы покупать импортный кофе и уродливую дорогую одежду, но он быстро отбросил эту мысль. Любое время, потраченное на размышления о Цукияме, было потрачено зря. Потому что он горячо об этом не пожалел. Сон не давался Канеки спокойной ночью, но чем дольше он оставался без еды, тем сильнее становилась его бессонница. Шесть часов сна быстро превратились в четыре часа, затем в два часа, а затем внезапно он погрузился в кошачью дремоту между катанием по кровати, просмотром бессмысленных форумов и просмотром видео, где кошки делают милые вещи. К тому времени, как на горизонте появилось утро, Канеки был более чем готов приступить к своему новому ежедневному режиму, состоящему из кофе, воды и приступов тревоги, которые заставляли его трястись. В последнем случае кофе, вероятно, не помог. Он сказал себе, что будет доволен оставаться таким, пока, наконец, не упадет замертво от голода, сердечного приступа или чего-то еще, но печальным фактом было то, что в тот момент, когда даже намек на перемены дал о себе знать, Канеки ухватился за него, как за спасательный круг. Утро наступило обычным образом: он лежал в постели, наблюдая, как солнце начинает проникать сквозь жалюзи, а затем потащился на кухню, чтобы заварить кофе. Разница заключалась лишь в запахе. Это было фантастично: пробираясь под дверь и просачиваясь в каждую щель квартиры, обещая долгое пребывание. Канеки не мог игнорировать это. Его притяжение было настолько сильным, что он открыл входную дверь прежде, чем успел остановиться и подумать, чем может быть вызван этот запах. Если бы он это сделал, он, вероятно, не открыл бы дверь с самого начала. На приветственном коврике стояла небольшая коробка, одна из серии безвкусных подарков, которые Хидэ получал эти годы. На этом было написано «УЙДИТЕ» крупными буквами на английском языке, большая часть надписи была скрыта безобидным коричневым пакетом. Конечно же, было письмо и — что еще более безвкусно, чем циновка — роза. Канеки поморщился. Это ответило на многие вопросы. Он поднял коробку и внес внутрь, слишком паникуя при мысли о том, что кто-то обнаружит, что на пороге его дома лежит мертвая человеческая плоть, чтобы вообще отказаться от подарка. И это явно был подарок, какой-то жест, который Цукияма надеялся привести его в чувство. Письмо было коротким: «Надеюсь, ты простишь мою самонадеянность, но я считаю, что мы начали плохо. Моё предложение всё ещё в силе, и останется таковым. Прежде чем ты подумаешь иначе, запомни следующее: ты не часть нас, и не часть их, а нечто совсем другое. К кому бы ещё ты мог обратиться? Я смиренно буду ждать твоего ответа.» Имена не упоминались, но Канеки не знал никого, кто бы звучал так помпезно (или кого-то, кто мог бы подарить человеческое мясо, если уж на то пошло), кроме Цукиямы. Но даже так — ни мы, ни они… Не гуль, не человек. Что-то другое. Что-то не так. Канеки положил пакет в холодильник и закрыл дверь, приглушая запах, но не удаляя его. Он стоял там долгое время.