a little death

      Два года спустя.              Зал суда был холодным и неприветливым. Гул голосов, шелест бумаг, редкие щелчки авторучек. Всё это сливалось в какой-то фоновый шум, не имеющий к ней никакого отношения. Рената сидела неподвижно, поправляя манжет серого брючного костюма. Каждое её движение было точным и выверенным, словно на автопилоте. Лицо оставалось непроницаемым — застывшая маска женщины, которая больше не позволяет себе слабости.              Леонид сидел напротив. Бывший. Теперь уже действительно бывший. Время от времени он бросал на неё короткие взгляды, но Рената, казалось, не замечала этого. Или же она слишком хорошо научилась делать вид, что не замечает.              Перед ней аккуратно разложены бумаги. Её взгляд скользил по строчкам, но смысл ускользал от неё. Всё, что ей нужно было услышать, было произнесено сухим голосом судьи:              — Соглашение об опеке утверждено. Супруги официально разведены. Вы получите копию решения суда. Напоминаю о важности соблюдения условий ради благополучия ребёнка.       “Официально”.              Это слово, как гильотина, отсекло прошлое. Блондинка вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и выпрямилась, сжимая пальцы под столом с такой силой, что костяшки побелели. Леонид что-то сказал адвокату, но она не слушала. Ей больше ничего не хотелось слышать.              “Всё. Теперь действительно всё”.              Дома было тихо. Неуютно-тихо.              В квартире душно, даже несмотря на приоткрытое окно. Дождь лениво стучал по подоконнику, покрывая улицы серой пеленой. Рената лежала на широкой кровати, уткнувшись головой в подушку. Тело ныло, словно она пробежала марафон. Пальцы медленно скользили по экрану телефона. Сообщения от друзей, коллег, слова поддержки. Она прочитывала их, но не чувствовала ничего.              “Пусто”.              Глаза закрылись сами собой. Обрывки утреннего суда всплывали в голове:              Голос судьи.       Взгляд Леонида.       Гулкий стук молотка.       Телефон завибрировал.              Вздрогнула, возвращаясь в реальность. На экране — Земфира.              Она знала, что ответить придется, но оттягивала этот момент, будто набиралась сил. Наконец провела пальцем по экрану.              — Ты дома? — раздался лёгкий и слишком бодрый голос. Как будто ничего не произошло, и они должны были вместе рассмеяться.              — Дома.              — Ну, всё?              — Всё, — выдохнула, лёгкие сжало, будто верёвкой перетянули.              — Поздравляю! — радостно, слишком радостно. — Теперь точно можно расслабиться. Я уже всё продумала: ресторан, вино, музыка — всё, как ты любишь. Я заеду за тобой через час.              — Я не хочу, — Литвинова прикрыла глаза, усталость придавила к кровати.              Пауза. Секунда тишины.              — Чего? — не сразу поняла певица. — В смысле «не хочу»?              — Устала.              — Устала? — голос подруги стал ниже. — Ты, блядь, серьёзно?              — Серьёзно, — спокойно ответила голубоглазая.              — Охуенно, — Рамазанова нервно рассмеялась. — Ты два года жила только этим: суд, развод, опека, бесконечная нервотрёпка. Я была рядом всё это время, Ре. Когда тебе было плохо, когда ты ломалась. Ты хоть понимаешь, что этот день — он и мой тоже? По-моему, я заслужила, чтобы мы отметили его вместе.       — Я хочу провести этот вечер одна.              — А я кто? Ненужный элемент?! — голос взлетел на октаву выше. — Ты бы вообще в суд не пошла, если бы не я!              Светловолосая сжала губы, а затем медленно, почти спокойно произнесла:              — Ты сама учила меня выбирать себя. Вот я и выбрала.              — Заебись, — темноволосая усмехнулась, но в этом смехе не было веселья. — Слушай, а ты быстро научилась. Так быстро, что теперь меня вычёркиваешь.              Женщина медленно поднялась с кровати, подошла к окну. По стеклу лениво стекали дождевые капли.              — Я хочу провести этот вечер с собой, — её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась железная решимость. — Зе, ты всегда была рядом. Я это знаю и очень благодарна тебе. Но этот день… он не про нас.              Воцарилась тишина.              — С собой? — слова застряли у неё в горле. — И это твоя благодарность? — с вызовом произнесла певица, поднимаясь на ноги.              — Благодарность? — Литвинова чуть приподняла подбородок, и на её губах появилась едва заметная улыбка. — Я никогда не просила тебя о жертвах. Ты делала это по своей воле.              Земфира молча слушала женщину, которую любила всем сердцем, но которая снова и снова напоминала ей, что её нельзя привязать.              — Ой, да иди ты нахуй, Рената, — рок-звезда почти зашипела в трубку. — Я на тебя столько времени потратила, всё делала для тебя, а ты теперь вдруг самостоятельная стала? Пиздец как удобно.              — Я не обязана перед тобой оправдываться. Сегодня я думаю о себе. И впервые за долгое время. Ты можешь на это злиться, можешь не понимать, но это так. И я не собираюсь извиняться.              — Ах, вот как? — певица сорвалась. — Ты охренела, Литвинова. Живи как знаешь, раз такая независимая! Только не приходи потом ныть!              — Я и не собиралась.              В трубке раздались гудки.              Рената опустила телефон. Комната погрузилась в тишину, только дождь за окном продолжал лениво стучать.              Это правильно. Но почему-то больно.              

***

             Земфира сидела на краю кровати в полутьме своей квартиры. Тусклый свет от уличных фонарей лениво ползал по стенам, не дотягиваясь до углов комнаты. В руках — зажигалка. Щелчок. Пламя. Щелчок. Пустота. Она нервно закрывала крышку, открывала снова, будто это движение могло заглушить шум в голове.              Тишина давила. Она всегда ценила одиночество, но сейчас оно будто сжимало горло. Пустая квартира напоминала ей о том, кого здесь не хватало. Ренаты.              «Я хочу провести этот вечер одна».              Эта фраза звучала в голове снова и снова. Холодная, отчуждённая. Девушка попыталась отмахнуться.              “Ну и пусть. Пусть”.              Но от мыслей не спрятаться. Она знала, где Литвинова. Конечно, знала. Новости, слухи, общие знакомые. Съёмки, встречи, прогулки по Патриаршим. Смешки. Кофе. Лёгкие разговоры.              “Свободолюбивая. Независимая. Счастливая”.              Стиснула зубы.              “Одна, значит”.              Щелчок. Пламя. Щелчок.              “Какие ещё, блядь, планы?”              Пальцы с силой захлопнули крышку зажигалки.              Когда-то она была для Ренаты всем. Путеводной звездой. Поддержкой. Тем, на кого можно положиться. Но с тех пор блондинка сильно изменилась.              И это разъедало изнутри.              Она вспоминала, как раньше могла влиять на каждое решение актрисы.              — Мне кажется, это не твоё, — лениво произнесла Земфира, откидываясь на подушки. — Слишком коммерческое, слишком мелкое для тебя.              Рената, ещё тогда склонная соглашаться, лишь опустила глаза и задумчиво ответила:              — Наверное, ты права.              Тогда её покорность казалась естественной. И правильной. Рамазанова чувствовала себя выше. Сильнее. Главнее.              Но теперь…              — Я думаю, я возьмусь за этот спектакль, — уверенно заявила женщина за утренним кофе.              — Правда? Он же пустой. Ты уверена, что это стоит того? — удивилась брюнетка, привычно ожидая, что её мнение станет решающим.              Голубоглазая подняла взгляд. Спокойный. Уверенный.              — Для тебя, может, и не стоит. Но для меня — вполне.              Певица тогда промолчала, не зная, что ответить. Теперь, сидя в пустой квартире, она понимала, что это был лишь первый из множества тревожных сигналов.              “Это я её сделала такой”, — подумала она.              Именно она учила Ренату выбирать лучшие проекты, отстаивать свои границы, требовать уважения и ценить себя. Она же вдохновляла её быть сильной и независимой. Но она не ожидала, что однажды эта независимость начнёт обращаться против неё самой.       С течением времени любимая всё чаще принимала решения без участия Земфиры. Даже их совместный быт стал другим.              — Мы переезжаем, — бросила актриса как-то за ужином.              — Куда переезжаем? — девушка застыла с вилкой в руке.              — Мы с Ульяной переедем в квартиру рядом с мамой, — уточнила Рената, словно это было очевидно. — Ей нужна своя комната. И мне… Мне нужно пространство.              “Пространство?”              — Ты же знаешь, что здесь тебе никто не мешает! — Рамазанова почувствовала, как внутри начинает закипать гнев.              — Я знаю, Зе, — Литвинова говорила спокойно, но её голос звучал твёрдо, как будто это уже давно принятое решение. — Но мне это нужно. Для себя.              Певица долго молчала, глядя на неё. В её голове рождались сотни аргументов, почему это не нужно, почему это неправильно. Она знала, что бессильна, что её аргументы не сработают.              Пальцы снова потянулись к телефону. Набрать. Сказать. Потребовать.              Щелчок. Пламя. Щелчок.              “Не будь жалкой”.              Но мысль об этом убивала её.              “Когда это началось?” — задавалась вопросом Земфира, вспоминая, как её любимая, мягко улыбаясь, произнесла:       — Ты же сама учила меня ставить себя на первое место.              “Чёртова ирония судьбы”.              Вцепилась пальцами в зажигалку.              “Ты же хотела, чтобы она была сильной”, — шептал ей внутренний голос.              Да, хотела. Но не против себя. Не так.              И вот теперь она ломалась. Медленно.              “Почему так больно?”              Щелчок. Пламя. Щелчок.              “Это зависимость”.              Не от сигарет. Не от музыки. Не от сцены.              От неё. От Ренаты.              Земфира сжала челюсти, с ненавистью бросила зажигалку на пол.              “А она даже не звонит”.              Зеленоглазая металась по комнате, как зверь в клетке. Пространство, в котором раньше ей было спокойно и уютно, теперь казалось тесным и душным.              “Какого чёрта ты до такого докатилась?”              Она злилась. На себя, на Литвинову, на эту ситуацию в целом. Злилась на то, что позволила этому чувству завладеть ею, пустить корни и разрастись до такой степени, что теперь оно её душило. Её, всегда независимую и свободную. Она привыкла быть той, кто держит всё под контролем, кто указывает другим, как жить. А теперь… Теперь она стояла на грани признания: она нуждается в Ренате больше, чем Рената — в ней.              “Больше. Смешно”.              Села на край кровати, сгорбилась, сжав руки в замок. Голова опустилась, лоб упёрся в сцепленные пальцы.              “Когда это произошло? Когда ты потеряла себя в ней?”              Воспоминания нахлынули на неё. Её красивая женщина сидит в кафе, задумчивая, с чашкой кофе в руках, рассеянно крутя ложку. Их долгие разговоры о кино, о музыке, о жизни. Блондинка с её острым, но тёплым юмором. Её спокойный голос, в котором всегда было что-то цепляющее, заставляющее слушать.              “Ты скучаешь”.              Не просто по ней. По этим разговорам. По тому, как легко всё было. По состоянию рядом с ней.              “А теперь?”              Теперь между ними словно выросла стена — холодная и бетонная, сложенная из кирпичей. Рената изменилась. Стала твёрже. Увереннее. Равной.              И это бесило.              “Ты сама этого хотела“.              Резко встала, подошла к окну. За стеклом серело небо, капли дождя лениво стекали вниз. Всё выглядело так же, как и всегда, но мир, казалось, изменился.              “Позвони”, — прозвучал в голове настойчивый голос.              Пальцы сами потянулись к телефону. Экран загорелся, и на нём сразу же высветилось имя: «Ре». Она смотрела на это имя, как на вызов. Пальцы сжались. И тут же разжались. Набрала номер. Поднесла телефон к уху.              Гудки.       Первый.       Второй.              “Что ты ей скажешь? Что скучаешь? Что ошиблась?”              Пальцы дрогнули.              — Чёрт… — выдохнула она.              И в последний момент сбросила вызов. Швырнула телефон на кровать с такой силой, что он отскочил и едва не упал на пол.              Дыхание сбилось.              — Нет. Пусть сама позвонит.              Слова прозвучали глухо. Слабее, чем она хотела. Как оправдание.              Но она знала — это ложь.              Тишина снова навалилась со всех сторон. Плотная, вязкая. От неё не убежать.              “Ты не выдержишь ещё одного дня в этой тишине“.              И она была в этом уверена.              

***

      Земфира сидела в полумраке, уткнувшись взглядом в бокал вина. Тёмно-бордовая жидкость медленно стекала по гладким стенкам стекла, отражая тусклый свет лампы. Она не пила. Просто смотрела в бокал, словно надеясь найти там ответы на свои вопросы. Но там была лишь пустота.              “Ты же не позволяла такого раньше”.              В глубине души зашевелилась злость. Едкая, обжигающая. Она скользнула по телу, осела в горле горьким комком. Земфира сжала пальцы на ножке бокала, ощутив, как стекло тонко заскрипело под её хваткой.              В памяти всплыл резкий, почти забытый эпизод. Настя Калманович.              Её бывшая продюсерша. И женщина.              “Бывшая”.              С Настей всё было просто. Легко. Без лишних сантиментов.              Зеленоглазая вспомнила, как та пыталась навязать ей свою волю, сделать шаг вперёд, заявить о себе. Попыталась быть равной.              “Попыталась”.              Она хорошо помнила тот разговор, который произошёл вечером в гостинице Владивостока. В воздухе витал запах сигарет и кофе. Блондинка, скрестив руки на груди, стояла у стены, а певица молча смотрела на неё, словно на незнакомку.              — Ты меня не слышишь, — резко сказала Настя. — Я не собираюсь постоянно подстраиваться.              Земфира даже не рассердилась. Не посчитала нужным.              — Знаешь, ты такая душная, давай-ка ты пиздуй на оленях в свою Москву, — в голосе не было ни гнева, ни раздражения. Только ледяная отстранённость. — Не хочу тебя больше видеть.              Калманович замерла.              — Что?..              — Ты всё слышала, — спокойно и ровно произнесла девушка, словно речь шла о погоде.              Настя пыталась что-то возразить, но слова повисли в воздухе.              “Её мнение больше не имело значения”.              И на этом всё закончилось.              Без прощального секса. Без драм. Без сожалений.              Конец.              И всё.              Никаких терзаний. Никаких: «А что, если…».              Настя исчезла из её жизни, как стёртая строчка в песне.              “Почему с Ренатой не так?” — задалась вопросом певица.              Почему она не могла так же легко порвать с ней?              Литвинова могла себе позволить то, чего не могли другие, и что другим Земфира никогда бы не простила.              Флиртовать. Улыбаться кому-то за столом. Невзначай касаться чужих рук. Смеяться не тем шуткам.              Она всегда умела ходить по лезвию ножа. Балансировать между невинностью и провокацией. Словно играла на сцене роль, которую писала сама для себя. Лёгкая, воздушная, недосягаемая.              Вспомнился тот вечер. Несколько месяцев назад.              Тёплый, почти камерный ужин в кругу друзей, общий стол, смех, музыка, вино. Рената, словно магнит, притягивала взгляды всех присутствующих. Лёгкая и изящная, она словно была создана для того, чтобы привлекать внимание. Её блестящий наряд подчёркивал каждый изгиб тела, и казалось, что она излучает свет изнутри.              Особенно запомнился момент, когда женщина, чуть склонив голову, как будто случайно поправила волосы и тихо рассмеялась в ответ на чью-то шутку. Её рука легко скользнула по плечу одного из мужчин за столом. Мимолётное касание, взгляд, улыбка — всё это было словно ничего не значащим, но не для Земфиры.              Случайно?              “Ни черта”.              Каждое её движение было точным, выверенным. Словно по нотам. Литвинова прекрасно знала, как повернуться, как улыбнуться, чтобы вызвать у кого-то дрожь под кожей.              Рамазанова не слышала слов, не разбирала разговоры. Она видела только эту сцену.              “Для чего она это делает? Для кого?”       Раньше она бы не выдержала. Резко встала бы, бросила колкое замечание. Взяла бы Ренату за запястье, сжала чуть сильнее, чем нужно, и увела прочь. Молча.              “Под взгляды. Под шёпоты. Всё равно”.              Но сейчас…              Она сидела.              И смотрела.              “Что-то изменилось”.              Не Рената подстраивалась под неё, а она — под Ренату.              Возвращение домой было холодным и молчаливым. Напряжение повисло в воздухе, как натянутая струна. Блондинка спокойно сняла пиджак и небрежно бросила его на кресло, будто ничего не произошло. Как будто Земфира не задыхалась от злости.              Певица закрыла за собой дверь, гулко щёлкнув замком.              — Ты сегодня развлекалась, да? — мрачно сказала она, когда они остались вдвоём.              Рената остановилась. Медленно обернулась. На её лице — лёгкое удивление. Слишком лёгкое. Наигранное.              — Что ты имеешь в виду, Зе?              Этот тон. Мягкий, скользящий, будто Рамазанова — истеричная, а она сама — выше этого.              — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — процедила она сквозь зубы.              Рената улыбнулась. Её улыбка была мягкой и почти невинной, но Земфира хорошо знала этот взгляд. В нём читалось снисхождение, как будто она не понимала, о чём идёт речь. Но она понимала. О, как она понимала!              “Она понимает. Она знает, что делает”.              — Ты слишком много думаешь, моя дорогая.              “Как она смеет?”              Эти слова, произнесённые так спокойно, словно её ревность не имела значения, больно ранили Земфиру.              — Не начинай.              — Что именно? — спросила Литвинова, слегка склонив голову набок, и её голос прозвучал тихо, почти ласково. — Я просто разговаривала. Ты ведь не возражаешь, когда я общаюсь с людьми?              — Ты флиртовала, — выпалила Земфира. Резко. Громко. Слишком.              Блондинка тихо рассмеялась в ответ. Глухо. Холодно.              — Флиртовала? — её голос стал низким и обволакивающим. — Ты действительно так думаешь?              Она медленно подошла ближе, словно тщательно контролируя каждое своё движение, и остановилась совсем рядом с темноволосой так, что та почувствовала её дыхание.              — Может, ты просто не уверена в себе, Зе?              Земфира открыла рот, но не смогла произнести ни слова.              Грудь тяжело вздымалась, как будто воздух в комнате стал гуще. Внутри всё сжалось в плотный ком — злость, раздражение и… Что-то ещё.              Рамазанова резко схватила её за запястье. Не больно, но достаточно сильно, чтобы актриса чуть вздрогнула.              — Только попробуй, — голос был низким, опасным.              Голубоглазая не отдёрнула руку. Напротив, на её губах появилась едва заметная, наглая улыбка.       — А если я уже попробовала? — мягко, шёпотом.              У Земфиры перехватило дыхание.       “Настя бы никогда не посмела”.              С Литвиновой было иначе. Совсем иначе.              Рената знала, когда нужно поддаться, а когда — дернуть за невидимую нить. Она умела незаметно раздвигать границы, едва касаясь их. Не в лоб, не грубо — тонко, искусно, как будто невзначай.              Она стояла перед певицей, склонив голову и опустив глаза. Казалось бы, это был жест уступки, почти покорности. Но нет. В этом движении было что-то выверенное. В уголках губ появилась легкая, почти незаметная улыбка. Рената знала, как действует на девушку. Знала, где находится грань. И нарочно стояла на её краю.              И это заводило.              “Ты теряешь контроль“, — пронеслось в голове у Земфиры.              Сегодня же пальцы дрожали на бокале.              “Ты уже не та, ты тонешь в ней“.              И это бесило.              Потому что Рената держала её в руках. Легко. Нежно. И при этом — до боли крепко.              Где была та грань, за которой она перестала понимать, где заканчиваются её собственные мысли, а где начинаются искусно подброшенные идеи актрисы?       Она вспоминала, как блондинка ненавязчиво подвела её к мысли о «Зелёном театре».              — Ты же знаешь, что твои концерты — это нечто особенное, — спокойно произнесла Литвинова, лёжа на диване, небрежно перебирая пальцами плед. Её голос был ленивым, почти рассеянным, но Земфира уловила в нём нечто большее. — Их нужно запечатлеть.              Земфира усмехнулась, фыркнув, и отмахнулась от этой идеи, как от назойливой мухи.              — Это уже было. Все эти «за кулисами», «документалки». Пошло.              Рената не спорила. Не настаивала. Только чуть склонила голову и улыбнулась.              — Конечно, — голос был лёгким, будто её слова не имели особого веса. — Но… людям это нужно. Это о тебе. О твоём мире.              Пауза. Тишина.              Идея, казалось, исчезла, растворилась в воздухе.              Прошли недели. И Земфира забыла. Или думала, что забыла.              Но Рената умела ждать.       Она вернулась к этой мысли не напрямую, не в лоб. Скользко. Осторожно.              Ужин в кругу знакомых. Лёгкий гул голосов, звон бокалов. Земфира вяло слушала чей-то разговор, теребя край салфетки, когда вдруг услышала знакомый голос.              — Вы знаете, — голубоглазая говорила с кем-то из гостей, её голос звучал спокойно, но с какой-то особой интонацией. — Мне всегда казалось, что настоящие артисты обязаны оставлять после себя что-то значимое. Что-то, что будет жить дольше, чем они сами.              Кто-то кивнул, поддакивая.              — Например, Бьорк, — продолжила Литвинова, едва уловимо улыбаясь. — Её фильмы — это ведь целый пласт искусства. Часть её мира, её наследие.              Именно тогда певица почувствовала, как внутри что-то кольнуло.              “Она снова об этом”.              — У каждого свой путь, — резко бросила она, отрываясь от бокала.              Рената медленно повернулась к ней.              — Конечно, Зе, — тихо согласилась она, чуть приподняв бровь. — Но представь, если бы твои концерты были запечатлены так же. Это ведь совсем другое восприятие.              “Она делает это нарочно”, — подумала Земфира. Она знала это. Чувствовала кожей. Но раздражение только вспыхивало сильнее.              — Думаешь, мне нужно быть как Бьорк? — с ядовитой усмешкой процедила она, не отводя взгляда.              Женщина мягко улыбнулась, но не сразу ответила. Она взяла в руки бокал, сделала маленький глоток и поставила его обратно на стол, будто намеренно растягивая момент.              — Зачем сравнивать? — наконец произнесла она, глядя прямо в глаза гению. — Ты глубже. Бьорк — это Бьорк. А ты — это ты. Твои концерты… это целый мир. И люди должны его увидеть.              Земфира не заметила, как эта мысль укоренилась в ней.              Не её мысль. Ренаты.              Постепенно идея начала казаться её собственной.              И вот уже документальный фильм стал не очередным предложением Литвиновой, а её собственным решением.              Тем вечером, сидя в гостиной, Земфира резко откинулась на спинку кресла. Она всматривалась в Ренату, словно пытаясь прочесть её мысли. Но на лице режиссёра не было ни намёка на напряжение, ни капли беспокойства.              — Ты специально это подкинула, да? — голос девушки был низким, почти шипящим.              Рената спокойно подняла на неё взгляд. Лёгкий. Открытый. В нём не было вызова, только спокойствие. И что-то ещё. Что-то скользкое, как тонкая нить паутины на ветру.              — О чём ты, Зе? — её голос был мягким и немного тягучим, словно она искренне не понимала, о чём идёт речь.              — Ты играешь.              Блондинка склонила голову набок. Медленно. Плавно. Как кошка, лениво наблюдающая за добычей. На её губах появилась едва заметная усмешка — не дерзкая, нет. Напротив, почти ласковая, но в ней чувствовалось что-то опасное.              — Даже если так… Разве тебе это не нравится?              Земфира замерла.              В комнате стало так тихо, что можно было услышать, как медленно тикают часы на стене. Тишина давила на уши, растекаясь липким холодом по коже.              Рената медленно поднялась и подошла ближе. Каждый её шаг сопровождался тихим стуком, словно они раздавались не на паркете, а в груди Земфиры.              — Ты невыносима, — наконец выдохнула она сквозь стиснутые зубы.              Голос прозвучал слабо, почти жалобно, не таким, каким он должен был быть. Земфира это знала. И Рената тоже знала.              Женщина остановилась перед ней, наклонилась чуть ближе. Их дыхание смешалось в едином ритме.              — Но ты ведь выбрала меня, не так ли? — тихо, почти на ухо.              Этот голос пробрал до дрожи.              Внутри всё сжалось. Словно эти слова пронзили её изнутри.              “Она права”, — подумала Земфира, чувствуя, как напряжение сжимает виски. Сердце стучало медленно и тяжело.              Фильм будет снят.              Литвинова решила это за неё.              И Рамазанова это позволила.              Она опустила взгляд, не в силах выдержать эту близость. Не в силах признать своё бессилие.              Актриса выпрямилась, неторопливо повернулась и, не проронив ни слова, медленно пошла в спальню. Она словно знала, что брюнетка не станет больше ничего говорить. И девушка действительно промолчала. Она просто сидела и смотрела ей вслед, осознавая, что все решения уже давно приняты.              Но не ею.       

***

      В квартире царила тишина, слишком глубокая и давящая. Она заполняла каждый уголок, словно стремясь вытеснить из комнаты последние звуки дыхания.              Литвинова стояла у окна, обхватив себя руками, пытаясь согреться, хотя в квартире было тепло. За окном, в мягком свете фонарей, отражались Патриаршие пруды, а на мокром асфальте лениво моросил дождь. Город жил своей размеренной жизнью, погружаясь в спокойный сон. Она смотрела на эти огни, словно пытаясь найти в них ответы, которых не было.              Рената провела пальцами по холодному стеклу, оставляя на нём неуверенный след. Словно напоминание самой себе: «Ты здесь, ты всё ещё существуешь». В последнее время она всё чаще сомневалась в этом. Пустота внутри была невыносима. Не боль, не тревога — просто зияющая пустота, от которой хотелось спрятаться.              “Почему это так тяжело?” — думала она.              Она была очень утомлена. Не физически, нет. Но её изнуряла постоянная внутренняя борьба. Блондинка устала от попыток донести до Земфиры, что она не может — и не хочет — быть под кем-то. Именно по этой причине она, в основном, и ушла от Леонида. Он стремился контролировать её, принимать за неё решения и вести себя так, словно она была куклой в его руках. Рената больше не могла с этим мириться. Она больше не хотела так жить.              А теперь Земфира…              Голубоглазая невольно поджала губы. Сцена их недавнего разговора всплыла в голове, такая чёткая, будто происходила прямо сейчас. Певица — напряжённая, с колким голосом, в котором звенело раздражение. И она сама — спокойная, уставшая, сдержанная.       “Мне просто нужно было побыть одной”.              Слова звучали в её голове так ясно, словно она произнесла их только что. Они были сказаны спокойно, без упрёка. Она не просила многого — всего лишь один вечер. Не неделю, не месяц. Один-единственный вечер, чтобы отдохнуть, собраться с мыслями. После всего, что произошло — после суда, после развода, после бесконечной борьбы за своё право на жизнь — это стало чем-то неприемлемым для Рамазановой. Как будто она отказалась не от вечера, а от неё самой.              “Ты же знала, Зе. С самого начала знала, что мне тоже нужно пространство. Почему это так сложно для тебя?”              Рената, повернув голову, окинула взглядом комнату. Всё здесь было до боли знакомым и близким: мягкий плед, лежащий на диване, стопка книг, оставленных на низком столике, наполовину остывшая чашка с недопитым чаем… Каждая деталь напоминала о том, что это её пространство, её дом.              Вот только сейчас казалось, что воздуха в этом доме совсем не осталось.              Литвинова медленно опустилась на край кровати, и плед соскользнул с её плеч. Тонкая ткань пахла её духами, ароматом кофе, смешанным с лёгкой горечью цитрусовых — привычный запах дома. Но сейчас он не согревал и не успокаивал.              Рука потянулась к телефону. Экран вспыхнул холодным светом. Пусто. Ни сообщений. Ни звонков.              Тишина.       “И правильно”.              Она неотрывно смотрела на экран, словно надеясь, что он заговорит. Но телефон молчал. Внутри неё вспыхнуло болезненное и обжигающее чувство. Пальцы дрогнули. На экране светилось имя «Зе». Всего одно касание — и звонок будет сделан. Земфира ответит. Обязательно. Рената знала это. И что она скажет тогда?              Резко убрала руку, словно обжёгшись.              “Нет. Не сейчас. Я не буду первой”.              Женщина понимала, что уступить сейчас — значит навсегда потерять ту тонкую грань равенства, на которой держались их отношения. Если она сдастся, если наберёт этот номер — это будет шагом назад. И потом каждый их конфликт будет таким же. Брюнетка будет знать, что стоит лишь немного подождать, и актриса придёт. Сама. Покорно.              Телефон с тихим стуком опустился на прикроватную тумбочку. Она откинулась на подушки и уставилась в потолок.              Её веки начали тяжелеть, но сон не шёл. Мысли путались, как нитки. Она ворочалась, сбрасывала с себя плед, потом снова укутывалась.              Она с самого начала понимала, что с Земфирой будет непросто. Это стало ясно, когда она впервые встретила её взгляд — тяжёлый, пронизывающий, словно видящий её насквозь. Певица была слишком яркой, слишком независимой, слишком… сильной. «Девочка с плеером» привыкла жить по своим правилам, и окружающие либо восхищались ею, либо безропотно подчинялись.              Но Рената не была такой. Она никогда не смогла бы подчиниться чужой воле, стать тенью, удобным фоном для другого человека.              И Рамазанова знала это. Именно поэтому она и увлеклась ею.              Это было не про удобство, не про покой. Эта любовь была как огонь на ветру — неукротимый, опасный, требующий кислорода, но такой живой. Это была игра на грани, борьба двух сильных характеров, которые никак не могли научиться уступать. И Земфире это нравилось. Она сама выбрала эту игру.              Но теперь... Всё изменилось.              Голубоглазая ощущала это всем своим существом. Её любимая преобразилась. Да, она оставалась той же девушкой с неизменным упрямством и холодной сталью в голосе, но в ней появилось больше мягкости. Той мягкости, которой раньше не было. Рената замечала, как она стала задумчивее. Иногда она замолкала посреди разговора, словно что-то переосмысливая. Раньше такого не случалось — Земфира всегда знала, что сказать и как поставить точку.              Теперь в её словах иногда звучала неуверенность, едва уловимая, как трещинка на стекле. В ней появилась осторожность, и Рената ощущала это на себе. Казалось, зеленоглазая пытается вписаться в новые правила игры, где они обе равны. Но получалось ли у неё?              Нет.              Потому что Земфира привыкла быть ведущей, а не идти рядом.       Рената осознавала, что между ними развернулась незримая борьба. Изматывающая. Раньше брюнетка просто надавила бы, и режиссёр уступила, обязательно бы уступила. Но Литвинова уже не была той женщиной, которая безропотно подчинялась.              Женщина только что вышла из брака, где каждое её решение подвергалось сомнению, где ей навязывали, как правильно жить. Где Леонид решал за неё, не спрашивая. Где её голос тонул в его уверенности. Она сбежала от этого. Вырвалась.              И сейчас, если Земфира будет требовать того же…              Нет.              Она не могла вернуться в эту клетку, пусть даже она будет золотой.              “Ты не готова к равенству, Зе. Ты привыкла вести, а не идти рядом”, — эти слова звучали в её голове, как набат. Как тихий, но настойчивый стук, который невозможно заглушить.              Она сбросила с себя плед. Потом снова натянула его. Сбросила опять. Каждое движение было резким, словно она пыталась избавиться от этого странного чувства.              “Почему она не пишет?”              Тело не находило себе места. Мысли путались, словно затягивая её в свой водоворот. Всё раздражало — даже собственное дыхание. Она устремила взгляд в потолок. Белый и безликий, он словно давил на неё сверху.              “Почему мне так нужно, чтобы она написала?” — задавалась вопросом Рената, закрывая глаза.              Она зажмурилась. В её памяти сразу всплыли их вечера, проведённые вместе. Тёплый свет лампы, полумрак комнаты и Земфира, стоящая у окна, закутанная в одеяло, с сигаретой в тонких пальцах. Дым лениво поднимался вверх, растворяясь в темноте.              Как она тихо напевала себе под нос строчки будущей песни, думая, что Рената спит. Не зная, что та лежит с открытыми глазами и слушает. Запоминает каждую ноту, каждый звук её голоса.              И как темноволосая молчала. Упрямо. Даже когда хотелось сказать что-то простое: «Я скучаю».              Но нет. Земфира не говорила. Она привыкла держать это в себе.              «Ты всегда должна выбирать себя», — говорила ей певица, когда они только начинали. Когда Рената ещё не знала, как выбираться из чужих теней.              Так почему же сейчас так сложно? Почему, выбрав себя, она чувствует себя такой… опустошённой?              Блондинка глубоко вздохнула.              “Ты скучаешь. Так же, как и я”.              В этом не было сомнений. Она знала это. Чувствовала. Земфира, упрямая и гордая, сидит в своей квартире, сжимает в пальцах сигарету, щёлкает зажигалкой и злится на себя. На неё.              “Но мы обе слишком упрямы, чтобы это признать”, — эта мысль, как ни странно, принесла хоть небольшое, но всё же облегчение.              Она закрыла глаза. Пусть эта ночь будет долгой. Пусть она будет полной беспокойства. Но телефон останется на тумбочке. Неразбуженным.              Завтра будет завтра.