Ты и он

С удивлением Игорь обнаруживает, что в Серёже происходят изменения. Раньше он мог точно сказать, что перед ним просто человек, и никакие противоречия его бы не смутили. Но теперь Игорь замечает небольшую разницу между тем, когда Сергей неловко кивает, соглашаясь на ужин (голод всегда даёт о себе знать, когда после лекарств он отказывается от обедов и перекусов). Поэтому ужин — это его небольшой островок стабильности. Всегда, когда они могут сидеть за одним столом и не буравить друг друга взглядом. Так вот, между этим поведением и другим, когда его взгляд цепляется за фигуру, и Серёжа с ухмылкой замечает, что, если он по чему-то и голоден, так это по касаниям. — Утолишь мой голод? — спрашивает Сергей. И Игорь не то, что не отвечает, он даже не качает своей головой, не отводит в неловкости взгляд. Он поднимается и уходит, оставляя Разумовского за столом одного. В конце концов, то, как он должен заботиться, не регулируется как-либо регламентом. Его задач проста — не дать этому человеку навредить себе или кому-либо другому. А сутки без еды никак не скажутся на нём. Это ведь выбор. Куда хуже заталкивать эту еду насильно. И с каплей садизма Игорь бы пустил к Сергею врачей, чтобы они разобрались с его нежеланием есть, но… пока Игорь ограничивается своими возможностями. Захочет — скажет. Уж язык порой у Разумовского подвешен так, что хочется залезть, наверное, в петлю. Небольшой отдых Игорю бы не повредил. Он бы повис на верёвке, размял бы так себе шею, вытянул спину. Расслабил грудную клетку. Порой Игорь так злится, что ему трудно становится дышать. Конечно, приглядывать за Серёжей для Грома чистой воды наказание. Этот человек почти что разрушил его жизнь, а он, значит, по кусочкам должен собирать его разум и заморачиваться на счёт того, какой Сергей перед ним сидит — истинный или дурной. Игорю глубоко плевать, есть ли в Разумовском две, три, четыре… личностей. Да хоть одна. Он просто человек, который сам себя загнал в палату с мягкими стенками, а обвиняет в этом его. То есть, обвинял. Теперь же молчит или улыбается украдкой, замечая на себе сурой взгляд. — Порой ты так смотришь, — говорит Серёжа, — словно уже прижимаешь к себе. Я тебе нравлюсь, да? Это тело… Тело, как тело, думает Игорь, но сам взгляд задерживает. Убеждается, что Сергей всё ещё красив. Именно красив, а не симпатичен. Даже его искусанные губы не отталкивают в той мере, в которой отталкивает ухмылка. Серёжа свои губы облизывает и разваливается на его диване. Это бывает редко, чтобы возмутиться всерьёз. Игорь подталкивает его в плечо, чтобы подвинулся. — Не хочешь есть — я насильно заставлять не буду, — снова повторяет Игорь, и делает безучастный вид. Это временное явление. Потом Серёжу пристроят, куда нужно, чтобы долечивал свой разум. Какой-нибудь доктор заново будет перекладывать ему крышу, чтобы она не подтекала, и тогда Игорь не вспомнит о том, что делил с ним свой дом. Свою работу. Что на столе было дело с его фотографией на скрепке. Поскорее бы, тоскливо думает Игорь. Ему не нравится это всё: ни всеобщие вздохи над печальной судьбой, ни то, что его толкают к сочувствую тоже. Сергей непростой, но жертву в нём увидеть сложно. (Игорю не нравится то, что жертвой он видит себя: не привык жалеть собственную шкуру, но тут ничего поделать не может. Если бы его едва не убило, это было бы одно. Но он не смог помочь другим людям, что на него рассчитывали). — Будешь просто рядом со мной сидеть? — Серёжа приподнимает бровь. Его лицо зажило. Он приноровился убирать свои волосы в хвост. Обычная одежда, а не смирительная рубашка делают из него простого парня, который сидит… и ничего. Ну вот, сидит. И Игорь сидит рядом. — Это ты будешь просто рядом сидеть. А я буду отдыхать, — Игорь на спинку откидывается, прикрывает глаза. Отдых — это громко сказано. Игорь просто будет молча злиться, а потом отправит Сергея спать. — Помочь с отдыхом? — Серёжа голову рукой подпирает. Как и не Серёжа вовсе себя ведёт. Тот тихий… хотя и этот. Это всё он. Неважны детали, пусть и бросаются в глаза. Игорь не дело расследует, он просто смотрит за человеком, умеющим строить и разрушать. — Ты себе помоги, — хрипит Гром. И Сергей замолкает. Ехидная улыбка с его лица исчезает, и вскоре становится просто тихо. Разумовский сидит, почти не шевелясь. Игорю быстро надоедает делать вид этого пассивного отдыха. Он вскакивает с места и идёт на кухню. Идёт уверенно, со злостью опуская на стол тарелки. — Я врачам твоим передам, что ты нихрена не ешь, и тебя снова запрут, — Гром из кухни не кричит, потому что нет у него стен и перегородок. С дивана Серёжа может его увидеть, если только повернётся к нему. Игорь же его видит. Видит, как Разумовский вздрагивает и руки в кулаки сжимает. Как он кусает губы, мотает головой, словно от мыслей собственных старается отмахнуться, они жужжат где-то рядом, и он сбегает от них прямо к нему за стол. — Не нужно врачей. Я поем. — Другое дело, — смягчает Игорь, хотя ему плевать до глубины души. Запугивать Сергея дело последнее, но порой… так и хочется ему показать, что он его всё ещё ненавидит. А если и отпустил ситуацию, то до безразличия, которое ранить должно ещё сильнее. (Ему не нравится, но в глубине души, он надеется, что Серёже больно от каждого их разговора). Контейнеры с едой он подогревает в микроволновке. Ещё бы он тратился на чужую еду. Тут всё по расписанию и от врачей. Ничего необычного, конечно, но и недурно. Пахнет прилично, когда Гром контейнер достаёт из печи. — Ешь, не торопись, — зачем-то повторяет Игорь, хотя Серёжа вроде на еду не набрасывается. Он медленно вилкой ковыряет макароны. Они даже не слипшиеся, а он ведёт себя так, словно ему подали в миске просто комок недоваренного теста. — Чего завис? Серёжа медленно поднимает свой взгляд от еды. — Ты меня ненавидишь, да? — Любви не питаю точно, — Игорь садится напротив. Себе он наливает чай. — Почему ты сам не ешь? — Твою еду? — Игорь приподнимает бровь. — Просто еду. Любую. — Да ем я, — Игорь отфыркивается. Как мальчишка ещё жмёт плечом. — Со мной не ешь, — Серёжа будто задет этим фактом, он снова опускает взгляд. И Игорю совсем немного становится стыдно за то, как наивно он пытается ранить человека, ещё не до конца пришедшего в себя. — Я сижу тут с тобой, — напоминает Гром, но не в укор, ему же не сложно просиживать задницу. Хотя, конечно, он предпочёл бы просиживать её в участке. Ох, сколько же бумаг ему пришлось заполнить, чтобы Разумовского доверили ему. Дима сказал: ты заинтересованная сторона. А когда он спросил, что же это значит, Дима предупредил, что нельзя жить местью. А какая месть? Он же и пальцем его не трогает. Хотя порой тянет. Нездорово так тянет проверить не показалось ли ему, что ступни у Серёжи холодные. И что кожа на руках пересохшая. Он купил ему крем — единственная трата из своего кошелька. Дима может им гордиться, ведь он не поглощён своей злобой от начала и до конца. Он поглощён ею только наполовину. Ну или на треть. — Прости, — Серёжа ест уныло. И говорит он уныло. Гром его не успокаивает, ведь знает, что это временно. Потом Серёжу отпустит. Потом ему станет легче. А как совсем станет легче, Игорь прекратит хранить в холодильнике контейнеры. Он сейчас делает доброе дело: больницы проверяют на наличие заполненных клетками подвалов. Проверяют профпригодность врачей. Рубинштейн куда-то сбежал, но оно и неважно — Игорь потом его найдёт. Он всех найдёт, кто как-то был связан с делом Чумного Доктора. А пока покой. И остывающий чай. — Тебе налить? — Игорь кивает на свою кружку, имея в виду чай. Серёжа качает головой. — Нет, спасибо. И когда он такой тихий и спокойный (даже скромный), Игорю нравится на него смотреть. (В основном больно обращать внимание на все эти детали в нём, вспоминать, что он делал своими руками, но, если не думать… Игорь ловит себя на неправильных мыслях. Они ему тоже не нравятся). — Как знаешь, — Игорь допивает чай в несколько глотков и показательно ставит пустую кружку на стол и, вроде как, собирается встать, на что Серёжа испуганно смотрит. — Погоди, — просит Серёжа. И тише добавляет: — я буду чай. Игорь недоверчиво вскидывает бровь, но никак это не комментирует. Чужая душа не просто потёмки, а целый заполненный склад. И никогда не знаешь, ящики там переполнены или пусты. И вроде бы в Серёже есть и то, и другое. Гром наливает ему чай. И тот просит Игоря задержаться. Посидеть вместе с ним за столом. Шальной мыслью стреляет осознание, что и чай никакой не нужен был, только время, чтобы набраться смелости и попросить остаться. Этот ужин тянется донельзя медленно: Серёжа пытается пить чай, который не лезет ему в горло. Всё пытается и пытается, а чай его побеждает. На половину кружки Игорь сдаётся и говорит: — Если не хочешь — не пей. Серёжа снова смотрит, и снова благодарно. Что ж это за взгляд такой? От него у Игоря сводит челюсть и внутренности. Он убирает со стола посуду. А потом расправляет для Серёжи постель. Всё должно быть, как надо: свежие простыни, взбитая подушка. Оставленные чистые вещи и чистое полотенце. — Принимай душ и устраивайся. Игорь никогда не смотрит. Это было бы опасно, оставайся в Разумовском хоть какая-то жажда крови, но ни разу он не пытался ни сбежать, ни ранить его. И только Игорь пытается уравнять это всё словесными баталиями в пустоту. Это как ранить ребёнка, ей-богу. Серёжу мажет от неуверенных жестов до откровенного соблазнения, которому Гром не пытается найти место и оправдание. Может, это всё Серёжа. Он не до конца уверен, как работает его мозг. И есть ли тот диагноз, который ему приписал Рубинштейн. Если честно, Игорь и самому себе не до конца верит: всё это похоже на затянувшийся сон. Он даже не знал, что есть такие законы, что можно брать под своё крыло некоторых людей. Игорь рассматривает вид из окна, но видит только своё отражение. За спиной Серёжа вытирает после душа мокрые волосы. Его отражение пляшет на соседнем стекле. — Ты не мог бы мне помочь? — голос Серёжи звучит спокойно и не так тихо, как звучал за столом. Снова какие-то детали. Игорь оборачивается и видит его вблизи. Серёжа протягивает ему своё полотенце и поворачивается спиной. — Волосы, — поясняет Серёжа. — Не мог бы ты их просушить? Игорь уже с полотенцем в руках. Не то, чтобы теперь у него есть какой-то выбор. Он хмыкает и промакивает сначала кончики длинных волос. Потом как-то пытается их собрать, отжать… и слышит недовольное шипение. — Больно? Прости, — Игорь смотрит на полотенце. Вроде бы даже не выдрал ничего. С длины больше не капает, и Серёжа из-за плеча пытается его рассмотреть. Украдкой. — Ты всегда такой грубый? — Чего? — Игорь поднимает на него взгляд. — Мне повторить вопрос? Игорь всё прекрасно слышал. И даже понял подтекст. Он полотенце закидывает на плечо Сергея и подталкивает его к кровати. — Спать пора. Иди уже. Птица готов закатить глаза. Сегодняшний день слишком нервный для Серёжи, но Игорь этого не понимает. Игорь отказывается это видеть. И Птице забавно, что тот даже не пытается поинтересоваться, что же на него находит. Что же находит на Серёжу. — Ляжешь со мной? — усмехается Птица. Игорь уходит в тактичное игнорирование. — Да брось, тебе же нравится это… моё тело. Может и нравится. Может, тело как тело. Игорь уходит на диван, потому что спит только на нём. Кровать для особых гостей. Она новая и купленная для того, чтобы какой-то в прошлом богач возлежал на ней со смехом или плачем. (Порой Серёжу так трудно понять, что, даже не пытаясь вникать, открещиваясь и отвлекаясь, Игорь всё равно заходит в тупик). Время позднее. Игорь ждёт сначала, когда Серёжа уснёт и только потом засыпает сам. Среди ночи он просыпается, потому что кто-то садится рядом. Игорь подрывается и видит только чужие горящие глаза. Птица смеётся — вот, кому действительно и искренне весело. Чем Серёже хуже, тем лучше ему. Тем больше свободы. Игорю стоило лучше смотреть: лучше понимать тот факт, что если три дня подряд Серёжу полощет над раковиной, то, быть может, все эти три дня лекарства не попадают в его организм? — Какого хрена? — спрашивает Игорь. Но никто ему не отвечает. Как ни в чем не бывало, Разумовский его руку вплетает в свои волосы. — Как думаешь, — спрашивает он, — может подстричься? Тебе как больше нравится? — Никак, — Игорь руку одёргивает. Обжигается, задевая Серёжу. (Больше всего его обжигает тот факт, что это на ощупь оказывается приятно. Он ненавидит себя за эти мысли, за представление о том, что эти волосы можно было бы намотать на кулак). — Иди спать к себе, пока я не сдал тебя куда-нибудь, — в место, видимо, где о Серёже бы так не заботились, как это делает он. Даже этот минимум бы не проявили. Птица пожимает плечами. — Не оставляй его одного, и лучше не прогоняй. Что это значит, Игорь не спрашивает. Его уже проинформировали в деталях, что есть в голове другой голос и он может говорить о себе в третьем лице. Но это всё Серёжа, или Игорь совсем ничего не понимает. Глаза обманывают. Лёгкой походкой Сергей возвращается к себе. И оставшуюся ночь спит спокойно, а вот Игорь теперь не может. Каждый раз, закрывая глаза, он видит жёлтое. Яркое. Опасное. Как солнце. Он видит, что не один, видит, что собственный дом для него, как ловушка. Он будто в тюрьме и никак не может это понять. Он, видимо, совсем дурак. Ещё больший дурак, что опасается безоружного. Утром Серёжа спокоен. Днём он спокоен тоже. Даже ужинает бодрее, чем день назад. И Игорь позволяет себе расслабиться, задерживая взгляд чуть дольше на лице и шее. Потом на руках. — Ты сбросил в весе? — бестактно вываливает Гром. — Нужно будет проверить. Серёжа пожимает плечами. Он не сопротивляется, когда Игорь приносит от соседей напольные весы и просит его встать на них. Зато Грому становится спокойно — такой противник не его весовой категории. Ему уж точно нечего опасаться. (Другой вопрос, стоит ли не опасаться самому Серёже рядом с ним?) Ещё одна неделя проходит обычно, а потом, в один из вечеров, Сергей опускается рядом, бедром к бедру, и снова возвращает тему про стрижку. — Когда мы встретились впервые, у меня были не такие длинные волосы, — напоминает он. И указывает себе на плечо, обозначая ту прошлую длину. Игорь помнит каждую из тех встреч. И помнит, каким выглядел Сергей тогда — совсем другой человек. Порой в нём удаётся разглядеть те черты. — Они тебе мешают? — сухо спрашивает Гром. — Не особо. Просто интересно, что думаешь ты. Игорь говорит, что он ни о чём не думает. Что его прошлая мантра давно потеряла свою силу, и это «думай, думай, думай» не работает рядом с ним. Игорь даже ни одну загадку не разгадал. Это могло бы его подкосить, окажись последствия более плачевными. Архитектуру восстановят, главное, что люди остались в безопасности. — Дотронься, — просит Серёжа. И голову немного наклоняет вперёд. Они и так близко сидят, а ещё ближе — давит на Игоря морально. У него даже подрагивает рука, когда он тянет её вперёд, в любую секунду желая одёрнуть и прогнать Разумовского в другую часть квартиры. Но ничего страшного не происходит, когда пальцы вплетаются в рыжие пряди волос. Серёжа улыбается, бодая его ладонь. И Игорь тоже позволяет себе короткую улыбку. Об этом случае они не говорят. После и вовсе кажется, что каждый из них его придумал. Ни при каких обстоятельствах такого быть не могло. И его не было. Ничего не было. Игорь перетаскивает работу на дом — вот это правда. Вот это его реальность. Для Разумовского приходится прихватить книги, пока он не замечает шахматную доску. Игорь не может играть и от первых партий отказывается слишком резко. Это Серёжу ранит. Кажется, что ранит, но он не унимается, предлагает невзначай, а то порой и просто взгляд бросает на доску, Игорь прослеживает, видит это немое «вот бы одну игру». В день, когда Сергею не здоровится (он ест, и ест неплохо, но выглядит каким-то подавленно-бледным. — Ты не заболел? — спрашивает у него Игорь. И первый контакт по его инициативе происходит при попытке ладонью понять, какая температура лба. Не определяется это так просто, а градусник потом говорит, что это всего лишь тридцать шесть и девять. — Я в порядке. И куда, и как не глянь — Серёжа всегда «в порядке». «Мне где угодно будет лучше, чем там».) Так вот, в день, когда Сергею не здоровится, Игорь молча расставляет шахматные фигуры и жестом Серёже предлагает сыграть. Тот садится напротив и добрый час переставляет фигуры, пока не побеждает его, Игоря, в честном бою. — Я давно не проигрывал, — делится Гром. И Серёжа улыбается будто с извинением. И что это значит? Прости, что я умнее? Игорь отмахивается. И следующая партия происходит через два дня. Это не становится ритуалом или их привычкой. Игорю вообще не стоит привыкать: временные меры закончатся. Это не то временное, что становится постоянным. Это… вынужденная мера. И вот Игорь ждёт, когда она подойдёт к концу. (Тошно думать, что эта мысль Игоря печалит. Что он привыкает в тому, что живёт не один). К Серёже привыкнуть выходит просто — Игорь к этому не прилагает должных усилий. Он ждёт, что злость никуда не уйдёт, но её становится меньше. Её становится катастрофически недостаточно. И то, что могло бы его раздражать на деле вызывает только вздох. — Если ты проиграешь и эту партию, — с улыбкой говорит Серёжа. И улыбка эта непростая. Нужно только вглядеться в его глаза. Но Игорь себя одёргивает, Игорь себе произносит: никакой разницы нет. Ему плевать. — Если проиграешь, — продолжает Сергей, и тенью нависает над шахматной доской. Его тень съедает несколько пешек. — То будешь мне должен. — Что буду должен? — уточняет Игорь. — Не знаю. Желание? Может быть, что-то вредное на ужин. Что-то сладкое. Игорь дёргает уголком губ, он и не думал, что Разумовского волнует еда. А потом он вспоминает его холодильники с газировкой. И всё становится на свои места. — Идёт, — Игорь протягивает руку. Исключительный жест: он оказывается инициатором ещё одного физического контакта. Разумовский руку пожимает неожиданно крепко. И игра начинается с первого хода противника. Сергей не играет агрессивно, в нём нет ничего, кроме расчёта. Но в этом и беда — его сложно просчитать. Игорь почти никогда не знает, готов он пожертвовать фигурой или ему проще отступить. Игорь слишком много думает. Даже без своей привычки повторять одно слово, он всё равно зацикливается на том, что не имеет никакого отношения к игре. Он по рукам пытается понять, какую фигуру Серёжа возьмёт. Он по его взгляду пытается понять, какой ход он выбирает. — Ты мог бы так не смотреть? — в конечном итоге просит Сергей. — Вот выиграешь и попросишь. Игорь не отводит взгляд. Он даже не думает сжалиться, и тем хуже, ведь Серёжа не поддаётся тоже. С очень фальшивой скромностью (и едкостью, которая сочится через каждую букву), он произносит: — Мне жаль, что ты совсем не веришь в свою победу. — Ходи давай. Верит или не верит, итог один — он с треском проигрывает партию. А Серёжа делает вид, что это не конец и смотрит только на фигуры (лишь бы, видимо, не смотреть на него). — Ты меня боишься? — в лоб спрашивает Игорь. Он и раньше любезностью и тактом не отличался, а уж заданный вопрос и вовсе заставляет внутренне сжаться. Им не приходилось обсуждать то, что произошло в больнице. И все события после они не обсуждали тоже. Сергей не был особо разговорчивым, Игорь не был интересующейся стороной. Зачем он задаёт этот вопрос сейчас — тайна даже для него самого. Просто это странно, когда один и тот же человек вздрагивает от каждого шороха и потом же сам подсаживается ближе, создаёт все эти неловкие ситуации между ними. Порой Игорю хочется, чтобы Сергей нарушил личные границы настолько, что вся вина будет на нём, а Игорь просто сдастся, как человек из живой плоти. — Нет, — качает головой Серёжа, подумав, прежде чем выдавить из себя ответ. — Мне не стоит тебя бояться. Звучит так, будто он пытается в этом убедить самого себя. А Игорь что? Игорю немножечко плевать, а ещё немножечко обидно, что он, человек хороший, но вызывает в ком-то чувство непреодолимого ужаса. Игорь сорвался один раз. И больше такого на его памяти не было, и он знает, что не будет. У него не чешутся кулаки мстить. Ему не хочется видеть ужас в чужих глазах. — Желание загадывать будешь? — Игорь отводит взгляд. И когда он отводит его, Серёжа смотрит уже спокойнее. Можно ощутить то, как он изучает его лицо. — Я позднее придумаю, что лучше всего будет загадать. Фигуры Сергей расставляет для новой игры принципиально аккуратно. Он может тратить на это минут пять, десять, пока Игорь не предлагает ему линейку и уровень. (— Правда, зачем это всё? — Мне больше нечем здесь заняться.) Вечереет быстрее, когда они перекидываются разговорами. Серёжа вспоминает временами о своём рабочем кабинете, о картине, что висела на половину стены. Игорь снова вспоминает только о газировках. Серёжа свой гештальт закрыл, а вот Игорь — нет. Поэтому он думает о том, чего ему самому не хватает. Что в своей жизни он делает такое, что оставляет внутри дыру. Даже доброе дело не умаляет этого чувства. Сергей расставляет фигуры на доске, а после приходит к нему на диван. Игорь указывает на время и тихо говорит «деткам пора ложиться спать». — Не хочется как-то. — А я не спрашивал, хочешь или нет. У тебя режим. — Пусть сегодня он будет нарушен. Вот моё желание. Игорь вручает ему пульт, как награду и говорит «хрен с тобой». Серёжа не включает телевизор, хотя это самое логичное действие в его ситуации. — Будем сидеть в тишине? — Игорь, скажи. Когда я предлагал тебе выпить после случая в казино, ты отказался лишь из-за того, что знал, что я Чумной Доктор? Или были ещё причины? Игорь так глубоко в прошлое не копает, но ответ на этот вопрос знает наверняка. На месте он знал, что скажет «нет», потому что у него была цель разоблачить. Он пришёл выбивать показания, а не напиваться. Но если бы не это, Игорь считает, они бы могли подружиться. — Только из-за того, что всё знал. — Если когда-нибудь потом я предложу тебе выпить, ты согласишься? — Ты мне в друзья набиваешься? — усмехается Гром. — У меня особо и нет никого, — пожимает плечами Сергей. И правда — его одиночество заметное. Оно и раньше выделялось, но тогда казалось чем-то вроде фишки: одинокий гений, который тратит всё своё время на работу, у которого есть цели и идеалы. Такой не мог быть душой компании, это бы не вязалось с образом. Теперь Игорь видит его одиночество вынужденным. Разумовского знают все, и какой шанс ему отыскать для себя единомышленников. Хоть кого-то, кому будет интересен просто он, а не его история или сумасшествие. — Не забывай, что я тебе не друг, — Игорь хмыкает, знает, что отвечает грубо, может быть, даже намеренно пытается задеть ощутимее. — Если вдруг это изменится… — Не изменится, — отрезает Игорь. И, ей-богу, лучше бы он сам включил телевизор. В тишине прислушиваться к своему и чужому дыханию так глупо. Игорь сохраняет видимое спокойствие, а Серёжа то дышит, то не дышит. «Я был лучшего о тебе мнения», — звучит воспоминание в голове. Ничего, Игорь тоже попадался на эти грабли. Именно тогда, когда решил, что Сергей хороший человек, но они оба ошибались друг в друге. — Но это и к лучшему. Я как друг не особо хорош, — спустя недолгое время делится Гром. И Серёжа поворачивается к нему, будто и не верит, что этот разговор не закончился жирной точкой. — Как видишь, я тоже. Игорь усмехается. На языке верится «быть может, мы и стоим друг друга», но вслух оно не произносится никак. И Гром просто сидит со своими мыслями в голове, пока Серёжа не подсаживается ближе и без всяких предупреждений не касается губами его шеи. Игоря едва на месте не подбрасывает. Он ошарашенно смотрит вбок, на растянутые в ухмылке губы. — Может, это ты меня боишься, а не я тебя? — выдвигает свою теорию Разумовский. И пусть это чувство напоминает страх, сам для себя Игорь решает точно: он не напуган. Он просто не может нихрена понять, как в одном человеке умещается столько неловкости и бесстыдства. — Ты чего добиваешься? — Игорь приподнимает бровь. Он не сбегает, как делает это обычно, когда напряжения между ними становится слишком много. Сейчас он позволяет этому напряжению пройтись от самого затылка до копчика. — Ничего, — просто отвечает Серёжа. — Мне интересно, когда ты перестанешь делать вид, что я тебе никак не интересен. — Даже если и интересен, я скорее нахрен тебя пошлю, чем… — Чем что, Игорь? Игорь жмёт плечами. — Чем всё, — отвечает он. Серёжа смеётся над ним, и это был бы приятный звук в какой-либо другой ситуации, но сейчас у Игоря только в раздражении скрипят зубы. — А ты думаешь об этом… обо всём? Игорь, к сожалению, думает. Пусть и теперь его новая мантра звучит как «выброси всё из головы», но он так не умеет. Он годами учился обратному. По кусочкам складывать картину, ничего не упускать. А выбросить… это как? Как это теперь? Получается только молчать. Игорь делает это настойчиво, испытывая границы чужого терпения, оно истончается на глазах. И в следующий момент, когда Серёжа тянется, чтобы своими губами прижаться к нему, Игорь рукой цепляется за его шею и чуть сжимает. Не в попытке задушить, но в попытке удержать на месте. Серёжа улыбается, шеей вжимаясь в ладонь сильнее, чем требует ситуация. И Игорь разжимает пальцы, чтобы не причинить боль. — Где твоя смелость, Игорь? — спрашивает Сергей. И в этот момент он выглядит слишком безумно. Игорь сглатывает, пытаясь в цвете его глаз найти ответ. Может быть, если бы он лучше слушал лечащего врача или других людей, что советовали ему быть осторожным и внимательным. Игорю не по статусу опасаться безоружного и сломленного человека. И не по статусу его желать. Недолго в голове ещё переливается эта борьба между советами, собственными желаниями и моралью. И Гром решает, что от одного поцелуя хуже не будет. Сергей успокоится, получив своё, и Игорь сам успокоится, на опыте убедившись, что этот человек ему не нравится. Стоит только совсем опустить руку, как Сергей придвигается ближе. Он видит ответ на его лице, и он доволен этим решением — его губы раскрываются и он ни звука не успевает издать, потому что Гром давит ему между лопаток ладонью, притягивая к себе, и начинает поцелуй сам. Впервые это кажется чем-то необходимым. Глотком того самого свежего воздуха или глотком прохладной воды. Внутри всё съёживается, обдаёт и холодом, и жаром. И Гром целует с напором, не желая отстраняться лишь по той простой причине, что, отстранившись, ему нужно будет что-то сказать или что-то услышать. А он не готов ни слушать, ни говорить сам. Нет таких подходящих слов, которые могли бы описать его чувства. Серёжа отвечает на поцелуй, и улыбка с его лица пропадает. Игорь не чувствует её, но чувствует, как неловко чужие руки скользят по его плечам. Чувствует, как Серёжа на время за него цепляется. Кажется, что он даже слышит стук его быстро бьющегося сердца. Ладони давят ему на плечи, и он решает, что и правда хватит — и размыкает губы, отстраняясь от лица, но не отсаживаясь в сторону. Ему требуется несколько секунд, чтобы сфокусировать глаза. Разумовский смотрит не то растерянно, не то испуганно. Сам не верит, что получил желаемое? Да Игорь тоже не особо верит. (И ему хочется ещё. Как же, чёрт возьми, ему хочется всё это повторить снова.) — Ничего не говори, — предупреждает Игорь. Его бы просто выбесила победная ухмылка на лице Серёжи. Да любой намёк на улыбку его бы вывел из себя. А уж слова и подавно заставили бы засыпать голову песком. Сбежать. Найти себе оправдание и поскорее сбагрить Серёжу куда-то, чтобы не видеть и не вспоминать. Совесть недолго мучает Игоря. Раскрытые губы снова привлекают его внимание и, послав всё нахрен, он начинает ещё один поцелуй. Серёжа раскрывает рот, но в остальном отвечает вяло. Игоря бы это взволновало, если бы инициатива шла изначально только от него одного, но тут он уверен — нужно двоим. Просто приноровиться сложно. Он язык проталкивает в рот, трётся о чужой, глухо рычит и руку свою Серёже на бедро кладёт, отводя его ногу в сторону. Сергей вздрагивает. Место там чувствительное, это конечно. Игорь гладит его ногу по внутренней стороне. И поцелуй переводит в укусы, которыми спускается от самых губ до раскрытой шеи. Домашняя одежда просторная. Комфортная. И тем проще найти открытые участки кожи. Игорь, недолго думая, подталкивает Серёжу лечь на диван спиной, руку ему под футболку просовывает и гладит поджавшийся тут же живот. Сам же на диван забирается коленями, нависает сверху, как обычно нависает во время боя — привычки тела не отнять. Как-то Серёжа у него спросил, а трахается он также, как и дерётся, Игорь тогда не ответил, но подумал «нет», а вот сейчас думает, что параллелей слишком много. Это может пугать. По крайней мере взгляд на секунду у Серёжи становится такой знакомый. Он смотрел на него в больнице точно этим взглядом, когда Игорь заносил кулаки. «Пожалуйста, хватит». Тогда Серёжа под ним хрипел. Он был напуган и не знал, от кого ждать помощи, ведь рядом был только Игорь и его безумие. — Эй, не смотри ты так, — Игорь в нежность переходит сложно. У него нет рубильника, но он очень старается. Тёплой ладонью он гладит щеку Серёжи и тот, вроде бы, успокаивается, заглядывая ему в глаза. — Всё хорошо. Я не сделаю больно. — Не сделаешь, — соглашается Сергей. Потому что доверяет и выбора особого тут нет. Игорю очень не хватает сейчас его улыбки. Не хватает слов о том, что он всегда знал, что Игорь его хочет. Шея краснеет от нескольких укусов, и Игорь щедро поцелуями проходится по воспалённым участкам кожи. Серёжа всхлипывает, откидывая голову назад. Игорь воспринимает этот жест, как приглашение и от самого подбородка до ключиц вылизывает чувствительную кожу. Мир ставят на паузу, Игорь видит только то, как движется кадык под кожей, если Серёжа сглатывает, а потом ничего не происходит какое-то время. И снова движение кадыка. — Ты хотя бы дыши, — напоминает Игорь со смешком. Его рука поднимается под футболкой выше. Он пробует смять грудные мышцы, но Серёжа слишком исхудавший, и, видимо, это ощущается не особо приятно, поэтому он меняет тактику, пальцами нащупывая горошины сосков. На эти манипуляции Серёжа реагирует румянцем на щеках и судорожным вдохом. Это уже получше, думает Игорь, и продолжает его целовать. От линии челюсти он уходит к ушной раковине, прихватывает губами мочку уха. На языке нет выраженного вкуса, а Игорь воображал, что почувствует больше. От Серёжи пахнет его же гелем для душа. Только волосы оттеняют этот запах совсем другой свежестью. Игорь носом ведёт по виску, вдыхает глубоко и оставляет совсем невинный поцелуй у роста волос. Игорь вторую руку просовывает ему под голову. Рука оказывается вплетена в длину даже больше, чем по запястье. Приятное такое ощущение. Волосы у Серёжи хорошие. И цвет хороший — ему всегда нравились рыжие. — Красивый, — зачем-то произносит Игорь. Разумовскому должно быть приятно услышать в свою сторону что-то хорошее. Он не благодарит, но шумно сглатывает. «Красивый». Причём, очень красивый. Игорь бы даже сказал, что Сергей какой-то утончённый. Весь изящный, тонкий, со светлой кожей, на которой проступают любые оттенки: от синяков до засосов. Игорь думает, что если сильно сожмёт его бёдра, то потом увидит последствия. И ему очень хочется их сжать. Очень хочется толкаться между ними и гладить. Каждое движение под футболкой прослеживается явственно. Хлопок не скрывает ничего, выделяя каждый палец по отдельности. Игорь от груди спускается к резинке штанов, ныряет за неё тут же. Бельё плотно прилегает к коже. Игорь чувствует жар, исходящий от Серёжи. Гладит его широкой ладонью между ног и ждёт ободрительных стонов, но слышит только тяжёлое и громкое дыхание. Серёжа оказывается на удивление тихим любовником. И очень неловким. Смотрит в сторону, так, что его лицо почти не разглядеть. И не касается в ответ. Игорю это не особо нравится, но он может понять, если Серёжа давно ни с кем не был близок и просто не представляет, что сделать в ответ. С трудом удаётся поймать его губы. Поцелуй выходит ленивым и до жуткого влажным. Именно это Игоря и заводит: ощущение какой-то грязи. Будто они оба пачкаются друг в друге. Член под резинкой белья твердеет. Игорь языком мажет по губам Серёжи и спускается вниз. Через футболку он кусает его ключицы. Ещё один всхлип, тихий, едва разборчивый, но его хватает, чтобы Игорь заинтересованно поднял взгляд и присмотрелся к Серёже. Глаза у того на мокром месте, он контакт долго не поддерживает, отворачиваясь, и Игорь искренне не понимает, что в этом всём не так. — Тебе неприятно? — Игорь вытаскивает руку из штанов. Тело говорит об обратном, но Серёжа… реагирует слишком странно, чтобы продолжать находить для него оправдания. Этот испуганный взгляд всё желание в Громе перебивает. Игорь снова оказывается мыслями в палате. Снова один на один с чужим страхом. И что-то подсказывает ему, что и Серёжа сейчас не здесь, а там. В том чудовищном воспоминании. Игорь просит посмотреть на себя, но в ответ получает ещё один всхлип. (Бесит то, что все эти простые вещи становятся сложными и совершенно ему непонятными. Всё же было хорошо. Серёжа сам просил и напрашивался, а от обычных поцелуев сжался, словно его вот-вот задушат). — Я нихрена не понимаю, — Игорь за подбородок тянет Серёжу, чтобы тот смотрел ему в глаза. И был здесь, на диване, а не там, на полу своей одиночной палаты. — Что не так? Тебе не нравится? Серёжа мотает головой. — Чего сразу не сказал? Серёжа сначала пожимает плечами, а потом отвечает: — Я не знал, как это остановить и что на тебя нашло. — На меня? — удивляется Игорь. Он, в отличие от Разумовского, придерживался каких-то правил и границ. А теперь его выставляют за дурака. Если это был план мести, то так или иначе он сработал — у Игоря съели все фигуры и загнали короля в тупик. — Ладно, — Игорь отстраняется и садится на диван. Его домашние штаны оттянуты в области паха, и ему неприятно, что резинка белья давит на эрекцию. — Садись. Серёжа подбирает под себя ноги, садится, весь дрожит и футболку поправляет нервно. Забитый такой… не буквально, конечно, но когда Игорь косится на него, ему мерещится, что всё чужое лицо снова в синяках и ссадинах. — Нам нужно поговорить, — Игорь трёт горящее лицо. Этот обман был приятным. Он собирался сделать что-то такое, за что потом, видимо, ему было бы стыдно и совестно. — То, что с тобой происходит… Серёжа смотрит на него и молчит, как воду в рот набравший. — Ты и правда не понимаешь, что произошло? Серёжа говорит что-то сбивчивое про разговор о том, что они не друзья, а потом про неожиданные поцелуи. Что Игорь вот-вот отталкивал от себя, а потом неожиданно прижал к дивану. И дальше было всё то, что они могут детально вспомнить. Эти поцелуи ещё ощущаются на коже. Губы Игоря ещё ощущаются на теле. Игорь и сам может сказать, что помнит свои ощущения: от температуры до вкуса. — Ты не хотел, чтобы это произошло? — осторожно спрашивает Игорь. Его ещё немного злит вся эта ситуация и возбуждение, которое не нашло выхода, но конкретно на Серёжу он не злится. Тот выглядит слишком не в порядке, чтобы в чём-то его обвинить. Серёжа колени свои обнимает и отсаживается в самый угол дивана. Молчит снова. Закрывается в себе. Чего-то боится или опасается. Игорь устало выдыхает. — Иди в душ и спать. Но Серёжа и на это никак не реагирует. Игорь ругается вслух. — Ты меня не шугался даже после того, как я тебя избил. А теперь будешь весь трястись в моё присутствие? Кажется, что никакого ответа Игорь теперь не получит, но Сергей смотрит на него изучающе, будто и сам не верит, что они оба реальны тут. — Порой я не понимаю, что происходит, — всё же звучит запоздалый ответ. — И как ты ко мне относишься. Ты ведь меня ненавидишь. Спрашивается, зачем тогда был тот поцелуй? Сергей думает, что это была попытка его унизить и обмануть. Сделать его доверчивым, чтобы потом напомнить, что они никогда не будут друзьям, а Серёжа так и останется один. Использованный, брошенный и ненужный. Сломленный, испробованный и дикий. Игорю становится немного совестно за свои же слова. — Я тебя не ненавижу, — Гром подсаживается ближе и смотрит, чтобы Серёжа не пытался вжаться в спинку дивана. Тот не шевелится, и Игорь подбирается ближе. Размыкает его руки, чтобы положение перестало быть похоже на игру жертвы и охотника. Игорь вовсе не пытается загнать Разумовского в ловушку. Он давно не его дело, он теперь, вроде как, человек. Не совсем здоровый, но всё ещё человек. — Я порой дерьмово себя веду, да? Но я не тебя ненавижу, — Игорь руку Серёжи берёт в свою. На это хочется совсем немного закатить глаза, ведь он ведёт себя по-мальчишески глупо. Но Сергей на эти жесты реагирует, расслабляясь. — Ты странный, — улыбается Серёжа. И Игорь улыбается ему в ответ. — Кто бы говорил. — Я сумасшедший, это другое. Игорь думает, что в шутку у них два-один и совсем не в его пользу. На языке вертится «извини», но произнести это оказывается очень сложно. Серёжа будто мысли его читает и говорит: — Не нужно. — Что не нужно? — Пытаться подбирать слова. Я не злюсь на тебя. И я тебя не боюсь. — Разве не боишься? — ухмылка сама лезет на лицо. Игорь не гордится тем, что вызывает такие чувства, но он же не дурак… или всё же дурак. — Нет, не боюсь, — Серёжа качает головой. — Себя порой боюсь. Других куда меньше. Меня пугают не люди, а события. Просто представь, что ты спишь и внезапно просыпаешься не в своей кровати. Люди вокруг что-то говорят, что-то смотрят или делают… и это страшно. Даже если эти люди тебе близки или знакомы. Что они делают? Для чего?... И не замешан ли ты в этом сам? Обычно, когда я прихожу в себя, случается что-то страшное. Как взрыв посреди города в самом людном месте. И ты вдруг уже не герой этого места, а убийца. Больше не любимчик толпы, а его главный недостаток. Серёжа прикрывает глаза, чтобы не видеть Игоря. Не пытаться считать его взгляд. Ненависти там было слишком много, подавленной в том числе. — Я не знал, — Игорь вздыхает. Совесть снова корчится внутри, оживая. Игорь только подавил всю мораль и правила, а оно взяло и ожило. — Я так сильно на тебя злился, что не хотел даже попытаться понять. — Мы ведь не друзья, — напоминает Серёжа. — Не друзья. Но мы больше и не враги. Серёжа открывает глаза, а Игорь только этого и ждёт. Он садится рядом и тихо так спрашивает: — Можно тебя обнять? Серёжа кивает, и вскоре его голова оказывается на чужом плече. А рука Игоря снова вплетается в его волосы. — А ты мне понравился в нашу первую встречу, — зачем-то признаётся Игорь. Это кажется ему теперь забавным. — Ты мне тоже. Хотя я был в ужасе, когда ты чуть не разнёс мой холодильник. Но был в восторге, когда ты разнёс казино. — Это не я его разнёс, а твои люди. — То были последователи, а не мои люди. Фанаты. Ты ведь должен понимать разницу. — Мы оба были любимчиками города и теперь оба презираемы, — Игорь чувствует, как в беззвучном смехе подрагивают плечи Серёжи. Это больше истеричное, чем весёлое. Но Игорь понимает: ему тоже забавно то, как всё резко переменилось. Любовь толпы часто бывает жестока. Игорь носом зарывается в волосы у затылка, ничего с собой не может поделать, нравится ему это ощущение и запах. Серёжа вздрагивает, но уже не от страха, а от того, что дыхание щекочет его кожу. Приходится увернуться. Губы Игоря прижимаются к его лбу, и они так замирают на некоторое время. Серёжа следит за своим дыханием. Игорь следит тоже, но у него оно всё равно сбивается, ведь мысли в голову лезут дурные. Это для Серёжи всё резко, неожиданно, странно, а для Игоря всё было последовательным. Поцелуи, касания, попытки послать всё к чёрту. — Хочешь… я тебя поцелую? — Игорь спрашивает без всякой надежды, и поэтому удивляется, что Серёжа поднимает к нему голову. — Хочу, — отвечает он в губы. Потому что целовать будут именно его. И не после обидного «мы никогда не будем друзьями». Игорь обхватывает лицо, прижимается к губам пока что целомудренно. Серёжа обеими ладонями проводит по его груди, потом — тянется к лицу. Его пальцы, чуть прохладные, приятно поглаживают щеки. Поцелуй углубляется лишь немного, прежде чем нехотя прерывается. — Я боюсь остаться один, Игорь, — шепчет Серёжа и в его взгляде мелькает ужас от того, сколько он готов вытерпеть, чтобы больше никогда не быть изолированным один на один с голосом в своей голове. Игорь не может обещать, что поможет, но он точно знает, что попытается. Ещё один поцелуй ощущается, как утешение. Серёжа чувствует ужасную грусть и страх, но когда Игорь его обнимает, эти ощущения не разрастаются в нём. — Кажется, я начинаю понимать разницу, — Игорь облизывает губы. Целовать Птицу и целовать Серёжу вещи совершенно разные. Между испуганным Серёжей и доверяющим тоже есть огромные отличия. Игорь понимает, что объятиями ограничиться не готов, потому что его член снова твердеет и оттягивает штаны с бельём. Серёжа эту эрекцию замечает, и на какие-то мгновения его взгляд будто снова наливается желтизной, но Игорь не торопится и всем своим видом говорит нет, обещает «я не сделаю ему больно». «Больше не сделаю». В действиях читается взаимное «прости меня» и «я тебя прощаю». Серёжа доверчиво опускается на лопатки и приподнимает свои бёдра, притираясь к Игорю. Тот только с радостью сжимает его ягодицы. К счастью, никто не забывает, как дышать, хотя на время они замирают, присматриваясь друг к другу. На время они забывают, а что нужно делать дальше, но по какой-то известной только им методичке снова приходят в движение. По оставшимся следам, Игорь снова вылизывает шею. Проходится длинным движением по кадыку, и Серёжа снова сглатывает, давая ощутить это языком. На укус Сергей стонет хрипло и чуть слышно, он всё ещё пытается себя сдерживать и быть тихим, и пока ему это удаётся. Игорь шепчет, что он может себя не сдерживать, но Серёжа так не умеет. Он не в том состоянии, чтобы сразу себя отпустить. Обычно, если он себя отпускает, происходит что-то непоправимое. Вот он и держится. А Игорь держит его. Игорь его раздевает. Футболка падает на пол. — Хочу тебя, — говорит Игорь, и уверенно тянет с Серёжи его штаны и бельё. А после рукой ведёт по груди, у выступающих рёбер он сбавляет свой напор. Впалый живот наводит на мысль, что Игорю стоит проявить чуть больше внимания не только в ласках, но и в быту. Это не дружба, всё ещё уверен он. Друзья не трахаются, по крайней мере, в его понимании. Но в его понимании и не трахаются враги. Не трахаются по работе. В системе координат трахаются только любовники и только по тем пунктам, что не вписаны в уголовный кодекс. Игорь делает скидку самому себе: и так держался долго. Он только теперь понимает, что стоит у него болезненно. Пожалуй, если бы разговор был покороче, у него даже не успел бы упасть — желание сильно и становиться меньше не собирается. Руками Гром водит по телу без остановки, всё проявляет внимание, всё пытается показать Серёже, что он не один и им интересуются. Именно им, а не той бесноватой личностью, которой голос затыкают таблетками. Серёжа смотрит на него неотрывно, не пытается спрятаться или скрыться. Игорь подмигивает ему и тянет ближе к себе. Он сжимает бёдра почти до боли, как и хотел, но боли приятной, вызывающей новый стон. И накрывает Серёжу собой. В сравнении Игорь кажется огромным, похожим на камень, и хочется верить в его надёжность. — Мне нравится на тебя смотреть, — Серёжа пылает щеками и ушами. Игорь дышит ему в шею загнанно, готовый рычать от ощущения лёгкой дрожи. Он раздвигает ягодицы руками, сухими подушечками пальцев ведёт между, потирая сжавшийся вход. Можно сдуреть, ощущая то доверие, которое Серёжа проявляет, не пытаясь уйти от этих касаний. Одно только позволение вызывает в Игоре животную тягу стать ближе. Если уж разрешено, то как он может не. Главное отличие становится в том, что Серёжа касается его в ответ. Он руками ведёт по напряжённой спине, очерчивая стальные мышцы. Он прячется не от него, а от мира, и Игорь только рад дать ему ощущение защищённости и интереса. Быть желанным — это совершенно новое чувство, и его стоит распробовать не впопыхах, а в каждом движении. Игорь давит под яйцами, и у Серёжи перед глазами всё начинает плыть. Он стонет вслух, достаточно громко для того, кто пытался не издавать лишнего шороха. Самодовольная усмешка вырывается наружу. Игорь давит снова, но уже мягче, переходя на ласку. Он перекатывает в ладони яйца, не без удовольствия отмечая, что Серёжа коленями начинает сжимать его бока, чтобы не сводить ноги в удовольствии и не мешать его движениям. — Умница, — хвалит Игорь, и Серёжа хочет что-то ему сказать, но раскрывает рот в беззвучном стоне. Игорь намеренно обхватывает его член и дрочит точечно под головкой, пока капли естественной смазки не достигают пальцев. Серёжа пару раз пытается толкнуться в его ладонь, пытается выпросить эту ласку ещё. Тело изголодалось, тело требовало дальше, сильнее, активнее, сместив ладонь. Это тело на своём языке вещало «забери всё и отдай в ответ, поделись теплом, поделись чем-то хорошим, покажи, что кулаки могут не только бить, что руки могут вырывать не только задушенные хрипы». Голос внутри продолжает молчать. Серёжа слышит только своё и чужое дыхание. Тянется за ласкающей рукой, прогибаясь в пояснице и снова не сдерживает стона, потому как ребро ладони скользит между ягодиц. Игорь отрывается от него, осматривая неподалеку вещи. Стол, разбросанную на полу одежду. Он с себя снимает футболку, тянется вбок и берёт тот самый крем, который покупал для Серёжи сам. — Не бойся, — говорит Игорь, когда Разумовский под ним подбирается весь, готовый ноги сжать, руками обхватить и снова закрыться. — Я и не напуган, — храбрится Серёжа. И вот теперь Игорь видит в нём того самого Сергея, который был в казино. Который боялся, но шёл к своему страху ближе, который мог попытаться защитить целую толпу, не имея при себе ни оружия, ни навыков ближнего боя. Идеалист, что хотел словами разрешать конфликты. — Это рефлекторное, — говорит Серёжа. Игорь кивает ему, будто бы верит. Он терпел достаточно долго, чтобы сейчас не тянуть время. Скользкие от крема пальцы снова оказываются между ягодиц. Игорь свободной рукой поглаживает подрагивающее бедро. И пальцы толкает внутрь горячо и сладко. Нутро будто всасывает в себя, вбирает на все фаланги. Серёжа жмурится, сжимает руки на его плечах, и не то хнычет, не то хрипит от неожиданной заполненности. Игорь не делает больно, как и обещал. Серёжа чувствует, как тянет снизу и как странным удовольствием скручивает будто бы позвоночник. Он снова выгибается, позволяет пальцам внутри задвигаться, и в благодарность гладит не плечи, которые сжимал ещё недавно, а лицо. Неожиданно. Но Грому приятно. Прохладные и тонкие пальцы очерчивают его скулы. Уголки приподнятых губ. Игорь впервые в своей жизни целует подушечки. А потом Серёжа тянет его лицо к себе и замирает в сантиметре от губ. Игорь раскрывает рот приглашающе, и так приятно, когда Сергей целует его сам. Внутренний барьер будто даёт трещину и через него просачиваются истинные чувства. Серёжу в его руках едва не колотит, когда он добавляет второй палец. Хочется сказать, что всё будет хорошо, но это так глупо. Игорю не к лицу говорить шёпотом нежное и приятное, ему даже не к лицу успокаивать Разумовского, предавая самого себя, ведь ещё недавно он был убеждён, что ненавидит. Это убеждение переросло в новую мысль о том, что он должен помочь человеку, попытаться его понять. Понимание привело к симпатии. А теперь и к сильному чувству быть ближе. Слишком быстрое сокращение дистанций. Игорь запоздало самому себе признаётся в том, что Серёжа его привлекает. Но вслух Игорь говорит другое. Вслух он говорит: — Только не кончи на одних пальцах. Серёжа в таком состоянии, что последить его оргазм сложно. Он дрожит и сжимается бесконтрольно, шипит «ни за что», но реакции тела сбивают с толку. Игорь запоздало думает о том, что из-за лекарств достичь оргазма будет сложнее. И это становится его игрой: приласкать, потрогать, оставить след и посмотреть вниз, чтобы увидеть, как на Серёже отражается всё это происходящее. Сейчас, когда Игорь смотрит между их телами, он видит, как капает смазка с чужого члена. Как Серёжа пытается незаметно потереться о его живот. Инстинкты и рефлексы в нём ещё горят, да не сгорают окончательно. Игорь шёпотом Серёже «разрешает» себя приласкать. Серёжа вспыхивает новым румянцем и качает головой. Как знаешь, думает Игорь, и продолжает пальцами трахать его тугое нутро. Никто из них не может быть уверен, что это повторится снова. Поэтому остаётся желание продержаться подольше, урвать для себя побольше, почти всё и сразу. Игорь зацеловывает шею и губы. На удивление Серёжи, ему не больно, а тот дискомфорт, что он ощущает от особо настойчивых движений пальцами и от действия, когда эти пальцы разводят внутри, в общем, этот дискомфорт сильно преуменьшается за счёт других ощущений. Те же поцелуи, поглаживания и снова пальцы, что временами давят так правильно, что дрожат колени. По чувству единства Серёжа очень скучал. Секс в его жизни был нечастый, но если он был, то только с теми, с кем устанавливалась хотя бы приятельская связь. Просто пойти выпить в казино и вернуться домой с незнакомцем было не в его правилах. А вот Игоря тогда пригласить к себе хотелось. И было приятно, когда он пришёл сам… Проще думать об этом прошлом и не думать о событиях после, ввиду которых он и оказывается прижатым к дивану. Хорошо представить, что Игорь тогда с ним выпил и вот теперь они вместе, насколько это возможно. Обманывать себя легко после периодов беспамятства. По головке члена скатываются густые капли естественной смазки. Серёжа чувствует, как течёт и при попытке себя коснуться, оказывается остановленным в нескольких сантиметрах от блаженной ласки. Игорь уводит его руку в сторону и говорит «нет». Теперь нельзя. Серёжа тяжело вздыхает и смотрит ему в глаза. Гром серьёзен, с ним даже не начнёшь спор. Он вынимает пальцы и приспускает с себя штаны. Уж только потом он касается Сергея, вернее, головки его члена, он эту смазку бережно собирает на пальцы, а после размазывает по пульсирующему входу. Стыдно-то как. Серёжа лежит такой раскрытый, едва ли сам свои ноги не придерживает под коленями, чтобы Игорю было удобнее пристроиться к нему. — Не боишься? — Гром горячей кожей прижимается сверху. Серёжа качает головой (на самом деле боится, но ни за что об этом не скажет). У него сердце тоскливо заходится от мысли, что Игорь может передумать и его не захотеть. Что между ними ничего и никогда не сможет получиться. Как-то уже не вышло. — Скажи, если будет больно. Не терпи, Серёж. Это «Серёж» натурально топит сердце. Он готов всхлипывать и обещать, что будет заботиться о себе лучше, если эта ненависть между ними пройдёт. У Игоря нездорово заходится сердце. Стучит почти в висках. Он стояком проходится между раскрытых ягодиц, поглядывает на Серёжу, и, крепко обхватив бёдра, натягивает его на свой член. Неторопливо и туго. Кажется даже, что вот-вот и ничего не получится — растяжка была халтурной, а член для Серёжи большой. Тот старается расслабиться, держится мёртвой хваткой за диван, но молчит. Терпит. А Игорь давит ему на вход, постепенно проталкиваясь глубже. Больше, чем наполовину. Ещё немного. И пусть взгляд мутный, Гром всё равно внимательно смотрит на Серёжу, в его лице пытаясь отыскать ответы. По эмоциям он понимает, что останавливаться пока не нужно. Серёже непривычно видеть в чужих глазах беспокойство и заботу. Тем более в глазах Игоря Грома, наставлявшего на него пистолет. Желавшего с ним расквитаться за весь ужас, устроенный в городе. Говорят, что от ненависти до любви тоже один шаг, но между ними целые километры, пройденные вдвоём. И теперь меньше, чем в метре друг от друга, Серёжа чувствует тепло. Бесконечное и обволакивающее, забирающее любые сомнения. Игорь тихо произносит «к чёрту», и Серёжа не успевает понять, что это значит, просто член из него плавно выскальзывает, а в следующую секунду его целуют и снова пытаются войти. Игорь понимает, что не нужно ждать определённых событий и знаков, он пользуется тем, что есть прямо здесь и сейчас, и медленно толкается внутрь и обратно, на половину длины и даже больше, пока их языки трутся друг об друга, пока толкаются то в один рот, то в другой. Серёжа царапает его плечи. Приятно так проходится короткими ногтями, по всему позвоночнику посылая мурашки. — Попробуй войти весь, — просит Сергей. Игорь именно к этому постепенно и пробирается, и сильнее толкается бёдрами вперёд, пока Серёжу кроет мелкой дрожью от таких попыток. Игорь носом ведёт по его виску и щеке. Серёжа целует его в колючую от щетины щеку. Находит губы и мокро целует, как получается и как может. Наконец, Игорь толкается на всю длину и замирает. Это ощущается победой, а в награду он получает чужой оргазм. Серёжа кончает, бесконечно пульсируя своим нутром и входом. Его бёдра дрожат, а тело покрывается мелкой испариной. Игорь ждёт, когда его перестанет трясти, игнорируя то, как сводит всё снизу от переизбытка. От собственного терпения. У Игоря болезненно стоит. Он короткими поцелуями покрывает чужое лицо, пока то не расслабляется, и снова проникает на всю длину. Руку для удобства он подкладывает под серёжину поясницу, ближе прижимает к себе и начинает с непрерывных поступательных движений. Серёжа бы отъехал, если бы не руки Игоря и его поцелуи. Вот, что держит его в настоящем. Ну и то, что его продолжают трахать. Гром двигается медленно, в его представлении терзая тело после оргазма, а Серёжа думает, что от такой осторожности сойдёт с ума. Этого слишком быстро оказывается мало. Язык не поворачивается произнести «трахни меня сильнее». Это больше похоже на того, другого. А у Серёжи желание быть только Серёжей. И держать глаза открытыми, чтобы ничего не упустить. Гром поддерживает зрительный контакт, словно просит «да, смотри на меня», и Серёжа готов, только на него одного. Он со свистом втягивает воздух, когда Игорь убыстряет темп, и невольно выгибается, подставляя свой зад под эти слитные движения. Влажные шлепки разносятся по дому, и, прислушавшись, Серёжа слышит за ними тихие стоны Грома. Он вбивается быстрее, обхватывает крепче. И целует глубоко, выпуская эмоции. Вылизывает рот настолько бесстыдно, что на щеках Серёжи снова проступает румянец (от нехватки воздуха, но не смущения, но кто будет вдаваться в первоисточник чувств). Игорь молчаливый, хотя в голове у него крутятся слова о том, мол, как же в тебе хорошо. Какой ты узкий и горячий. И Серёжа бы намеренно сжался, чтобы соответствовать и услышать что-то ещё. Но Игорь не решается нарушить и эту дистанцию, ему хватает тех лишних производимых действий. Ему хватает то, что он трахает того, кого даже не имел права слишком долго касаться. Совесть спит, а вот тело требует ещё, больше и посильнее. Серёжа стонет громче, когда Игорь начинает вколачиваться короткими и жесткими толчками внутрь. И если бы мог, он кончил ещё раз. Просто от того, как приятно его растрахали. Игорь вылизывает шею и уши. Целует губы и щеки. И кончает через несколько тягучих и блаженных минут. Серёжа обнимает его ногами, принимает всё внутрь и не отпускает, даже когда Игорь в ухо ему шепчет «хорош уже». Но Серёже страшно отпустить. Он сейчас разожмёт объятия, а Игорь встанет и уйдёт. И это всё. Марево растворится, наступит утро, и оно будет реальнее всех остальных дней. Серёжа снова будет один. А вот сейчас, пока Игорь лежит на нём, всё правильно и именно так, как и должно быть. Такой вечер он и представлял себе после казино. Такой вечер он ждал в своей жизни больше палаты с мягкими стенками. Как хорошо, что не возвращается едкий голос и не произносит «а я же говорил». Серёжа не сразу понимает, что плачет. Просто плечо Игоря становится влажным и тот, прилагая силу, приподнимается на вытянутых руках. — Серёж, — зовёт Игорь. На вопрос, больно ли ему, Серёжа бы ответил «неимоверно». Потому что под кожей уже свербит. Игорь его слёзы вытирает рукой и хмурится. — Хватит, остановись, — просит Гром. — Что мне нужно сделать? Серёжа качает головой. Например, не уходи — звучит слишком жалко. Не отдавай меня им — звучит невыполнимо. Я боюсь — слишком откровенно. Серёжа мотает головой, вспоминает о дыхании и сам пытается успокоиться. У него получается, пусть и не сразу. — Прости, — говорит Серёжа. Игорь растерян, но сказано это мягко. Даже Птицу легче понять. — Я сделал что-то не так? О, точно сделал. Игорь даже знает, что. Эти последствия скоро будут видны на диване. Аккуратно придерживая Серёжу на бёдра, Игорь выходит из него, а за ним вытекает и сперма. — Прости, Игорь. Это всё нестабильный эмоциональный фон. Побочка, — находит причину Сергей. Игорь неловко кивает. Он поднимается с дивана, и Серёжа наблюдает, как он включает воду, как он пытается намочить и отжать полотенце. Серёжа тянет руку, чтобы его забрать, но Игорь говорит «давай я сам», и вытирает его бёдра и ягодицы. Серёжа подозревает, что причина в том, что Игорю нужно убедиться, что нет никаких ран. Ведь он с облегчением выдыхает, когда заканчивает его вытирать. — Набрать тебе ванну? — Гром присаживается на корточки рядом с диваном. Серёжа садится и выглядим возвышенным. Он смотрит сверху вниз. И впервые замечает Игоря таким уязвимым и будто бы сжавшимся. — Набери. — Могу забраться в воду с тобой. Серёжа недолго думает над ответом. Он, конечно же, соглашается. — Я буду рад. Игорь кивает и тут же идёт обратно к ванне. Он включает воду, оставляя полотенце на полу. Уберёт его потом. А сейчас он регулирует воду, закрывает слив, и всё для того, чтобы чем-нибудь занять руки. Серёжа поднимается с дивана и подходит к нему. Он сам забирается в воду, хотя Игорь стремится помочь. Но это Серёжа помогает ему сесть так, чтобы им двоим было удобно. — Мы поговорим? — Серёжа смотрит на него прямо. Игорь нехотя кивает. — Жалеешь? — просто-напросто спрашивает Сергей. И Гром поднимает на него немного удивлённый взгляд. — Нет, не жалею, — говорит честно, но тут же добавляет, — но должен жалеть. И это «не жалею» звучит очень хорошо, а вот «должен» — уже плохо. Хотя бы по той причине, что Игорь чертовски прав. И Серёже стоит об этом подумать, прежде чем обхватывать его руку и переплетать их пальцы, просто чтобы внутренний голос продолжал молчать.