Вечность

Сугуру идёт по коридору с полной пустотой. В голове, в сердце. Она всюду, бесконечная, всеобъемлющая, не пускающая что-либо, кроме Гето. Абсолютное ничего. Тело полое, тоже полностью пустое. Последний якорь – это Сатору на его руках, спрятанный за белым покрывалом, и гул проклятий, что терзают остатки ублюдка и обезьянки. Сугуру открывает двери и его слепит белый. Смертельно белый всюду. Не-шаманы в белом, комната белая, Сатору под белой тканью с отпечатками крови на белых волосах. Чужая кровь чёрной несмываемой смолью на руках Гето, словно печать, что не спадёт никогда. Чёрные волосы тяжёлым грузом на плечах тянут вниз. Сугуру упустил момент, когда резинка лопнула вместе с остатками собственного самообладания. Чёрный и белый. Бесконечная пляска цветов. Голова, пустая и тяжёлая, начинает забиваться окружающим. Звуками, картинками и всем, что только можно уловить вокруг. Не-шаманы рукоплещут и благодарят его, даже не проверив, кто лежит на руках. Хлопки, голоса – всё перегружает и давит на Гето похуже тонны проглоченных проклятий. Разум трещит кучей термитов, подкидывая вообще всё, что не так лежит в голове: «Мне нужно убить всех этих людей, Сатору?» «Есть ли хоть в чём-то смысл?» А в ответ тишина. Скребущая, кровавая тишина и фон собственной техники, терзающей и разъедающей внутренности подобно кислоте. Всё это бесполезно. Сатору нет, мир рухнул по щелчку пальцев, кровь с Гето никогда не смоется, и всё, что он может – это лишь закрыть глаза и попытаться выдохнуть. Всё меняется. Меняется до такой степени, что даже дыхание – базовый процесс любого существа – идёт тяжело, как лезвие по лёгким и литры крови, которые невозможно проглотить. Сугуру тонет в самом себе. Гето не говорит ни с одним из них. Глупые обезьяны отвратительны и отравляют воздух одним только своим присутствием. Чужие руки тянутся подобно чудовищам из кошмаров. Склизкие и тонкие, толстые и всеобъемлющие. Их слишком много, и Сугуру хочет обрубить все, вырвать, вырезать, да что угодно, лишь бы они перестали окружать его. Крупицы здравого смысла красной бегущей строкой остаются в подсознании, из-за чего Гето лишь ускоряет шаг и выходит на улицу. В это лето не продохнуть. Палящее солнце давит на голову. Сугуру набирает Сёко, выдавливая короткое: — Они мертвы. И бросает трубку. Знает, что приедет, что захватит Ягу и всех остальных. Знает, что нет выбора и остаётся только сидеть и думать. Думать не получается, потому что чужой вес на руках тянет вниз, впечатывает в землю и не даёт дышать. Сугуру надеется проморгаться и восстановить дыхание, но не выходит, ничего не помогает, и он просто опускается на колени на окровавленной лестнице, где ещё остался кусочек моря, соли и жизни. Он не двигается, дышит глубоко, лёгкие гипервентилируются, кислород не доходит, и весь мир начинает давить, перемалывать парня в фарш, не давая времени на передышку, поэтому дальше всё смывается в пятна и картинки: в Сёко, которая судорожно потряхивает его за плечи и впервые кричит, а не спокойно разговаривает; в саторовы руки, что никак от него не отцепляются; в палящее солнце; в удушающую форму; в треснутые очки Годжо; в ладони; в ледяной душ и разбросанные вещи по комнате. Не его комнате. В голове холод и шуршание чудовищ. Всё это неправильно. Это неправда. Так быть не должно. Сейчас, ещё немного, и Сатору выскочит из душа, мокрым, довольным и жадным, голодным до касаний животным. Годжо придёт, и везде будет громко, ярко и сладко, как у палатки со всякими вкусностями на фестивале. Сатору, который обязательно поиграет с его плагами в ушах, как домашний кот, будет также урчать, если ему перебирать волосы. Сатору, который непременно всрато пошутит, и воздух накроет лёгкие. Ещё немного, и он обязательно вылезет из душа. Глубокий вдох, попытка собрать мысли, открыть глаза и понять хоть что-то. Комната похожа на глюк, потому что Сугуру видит белый. Опять. Белую макушку в горе саторовых вещей. Смаргивает наваждение, но оно не уходит, а лишь усиливается и мигает кучей оттенков, звенит побрякушками, пестрит надписями на одежде и пробивает уши голосом, который уж точно не может быть настоящим: — Не трогай юкату, кисунь, она скоро придëт. В голосе так и плещут яд и недовольство. Маленькое невысокое существо указывает ему, что делать, с такой чëртовой фамильярностью, что аж тошно. Сугуру неожиданно приходит к мысли, что впервые ощущает хоть что-то реальное за этот день. Он прожигает её взглядом с головы до пят, от чёрного топа, что спрятан за слишком огромной для неë юкатой, до звенящих побрякушек по всему телу. Серьги, кольца, брелки на поясе – куча бесполезных отвлечителей внимания. Слишком много деталей, слишком много громкого голоса и слишком много жизни. Гето не успевает следить за ней. Беловолосая девушка лишь быстро ходит по комнате, пробегаясь глазами по вещам и забрасывая их на плечо. Не в сумку, не в рюкзак, а просто берëт их к себе на плечи. Ещё немного, и из этой кучи за шкирку вытащит самого Годжо. Глаза хитрые и наглые. Она щурится по-лисьи, не моргает, прямо обволакивает взглядом. От неë веет такой неимоверной силой, что проклятия Сугуру не слушаются, молчат. А ещё от девушки пахнет морем, самым настоящим морем, и чудовища с поводков затихают, довольно шуршат и тянутся прямо к еë рукам, почти как к дому. Она словно Сатору, но неправильный. Будто и не он вовсе. Глаза не голубые: левый – чëрный, как бездонная пропасть, как шарик проклятий, а правый сочится ядом, химикатами и отвратительно кислым зелёным. Шипучка с яблоком и авамори. Волосы длинные, пушистые и непослушные. Девушка ощущается как звон колокольчиков перед похоронной процессией. Слишком живой для такого мероприятия, как смерть. Сладкой конфетой с таким кислым центром, что сводит мышцы лица. — Эй, Сугуру, послушай. Не забудь про окно. Если закроешь, то отгрызëм тебе пальцы. Будем грызть и клевать, почти как в сказках. Она хихикает, будучи до жути довольной, щурит глаза и прямо лыбится от удовольствия. Уходит с кучей саторовых вещей, ощущением полной победы и власти. Сугуру пытается выдохнуть, но опять не получается. В комнате душно, влажно и слишком не так. Он выходит, так и не проронив ни слова. В душе словно запускается механизм с сотней шестерёнок. Тикает, скрипит, жужжит движением и наполняет всë тело. Отнявшиеся конечности заполняются кровью, а разум – силой. Почему-то ноги кажутся легче, голова перестаëт ощущаться медной гирей, тянущей парня к земле, и Сугуру думает, что наконец-то можно правда поспать. По-настоящему. Кровать, неожиданно мягкая, обхватывает сродни чужим рукам и погружает в сон. Гето засыпает в полной тишине, наблюдая за кровавой процессией, созданной его же разумом. За окном, кажется, каркает ворон.

***

Холодно. Первое, что чувствуется – это ледяной пол обиталища Тенген, мокрая, липкая кровь по всему телу и огонь напротив. Давит, зажимает в тиски, ставит рамки. Не нравится. Тошно. Тело огромное, неповоротливое, сочащееся силой, которую невозможно держать в узде. Перед глазами – пелена с чëрным пятном. Зрение фокусируется с трудом и задержкой, как после тяжëлого удара по голове и сильного оглушения. Огромный белый дракон, наклонив голову, смотрит за тëмным мелким пятнышком перед собой, которое медленно приобретает птичьи очертания. Чëрная небольшая птичка, непохожая на воронов Мэй Мэй. Её марионетки тряпичные и пустые, в отличие от того, что находится сейчас перед драконом. Птица зеркалит позу, так же склонив голову, и пронзительно смотрит. От неë исходит сила, власть и едва уловимое ощущение чего-то такого, что крепче любых ошейников и верëвок. Птичка будто создана для владения. Воспринимается как то, что можно только заложить на этапе создания, как саторовы техники, как власть и наглость его клана. Что-то безумно опасное, что идëт в противовес его силам и конкурирует по-настоящему. Это ощущение, как ядовитый морок, отравляет окружающую среду и ядом затекает в лёгкие, так, что становится трудно дышать. Нутро дракона жжëтся и отторгает сущность перед собой. Птица источает угрозу и смерть. Всё внутри рычит и брыкается. Рассуждения и мысли отходят на второй план. Инстинкты идут выше разума: дракон бросается автоматически, пытается зацепить птицу, устранить угрозу. По неведомой причине та не двигается и всë так же смотрит, аж глаза вырвать хочется. Слишком громкий и острый у неë взгляд для простой птички или прислуги Мэй Мэй. Дракон двигается резко, рывком цепляет пташку за крыло и тянет на себя. Избавиться – главная цель. Он бросается так быстро, как позволяет тяжесть собственного тела, пропуская пару сантиметров от головы птички. Поднимается вверх вновь и клацает зубами. Никакой смерти вокруг больше нет, от этого даже дышится легче. Лишь чëрная дыра и движение внутри – показание чего-то мëртвого. Существо в нëм рыпается, но не кричит, попадает клювом куда-то под язык, и мир плавно качается, как после бутылки саке. Медленно и тягуче. Собственная энергия переплетается с чужой, и становится легче, словно с плеч сняли груз. Он больше не чувствует себя переполненным, он в балансе. Тëплая, приятная, почти осязаемая энергия окутывает и втягивает в себя, как тëплое сладкое какао посреди холодного дня. Тело расслабляется, больше не кажется таким огромным и несуразным, и парень наконец открывает глаза и довольно зевает, как после долгого приятного сна. Первое, что он видит перед собой – пятна. Опять. Видимо, по какой-то причине голова никак не хочет приходить в порядок. Красно-чëрные пятна медленно приобретают очертания сперва фигуры, а потом девушки. Шесть глаз окутывают своим влиянием, мозг строит ассоциации. Потому что она не похожа ни на кого из техникума. Ни на Сёко, которая ощущается морозом морга и горьким кофе. Ни на Утахиме, звенящую разбитым стеклом. Эта странная девушка перед ним похожа на проклятие. Крылья на голове, которых не бывает у людей, и склизкая и мокрая, как у мертвеца, энергия. Она чувствуется как смерть. У неë длинные тëмные волосы, почти как у Сугуру, но не плотные и мягкие, которые пальцами перебирать хочется, а как вуаль, что скрывает плечи и спину, неосязаемые и прозрачные. Пальцы тонкие и длинные, почти изящные, если бы не были обожжены. Могут ли проклятия получать шрамы или ожоги? С каких пор они вообще настолько осознанные и спокойные? Она говорит тихо и тяжело, точно выталкивает из себя слова, медленно, но упорно. Обычно так Гето глотал проклятия: не спеша, горько, но сосредоточенно, не давая выпустить всë наружу. — Я не собираюсь вредить тебе. Почему-то из еë уст это звучит как угроза, как нечто тяжёлое, противное и чёрное. Сатору недовольно машет мокрым хвостом. Его не волнует, когда появился длинный чешуйчатый хвост, потому что все шесть глаз сейчас сосредоточены только на этом проклятии. Он щурится с подозрением: девушка ему ни капли не нравится. Она выглядит как нечто инородное рядом с ним, не подходящее. Еë энергия не греет, а отравляет и душит. — Сатору, мы пришли помочь. Годжо делает шаг назад. Это он уже проходил, слышал. Наглая ложь. Что им нужно? Деньги? Смерть шести глаз? Сатору перебирает варианты, но мозг будто не хочет работать, всë внутри перевернули с ног на голову. Если разум Годжо – библиотека, то сейчас там не было ни одной книги на родном языке. — Сатору, тебе больше некуда идти. Ты мëртв и тебе нужно выслушать меня. Шаг назад. Нет. Это всë наглая ложь. Такого не может быть. Он не мог умереть вот так, правда? Годжо Сатору – сильнейший, он не может умереть. Парень понимает, что у него начинают дрожать руки, инстинктивно сжимает и разжимает кулаки в попытке успокоиться, но ничего не выходит. — У тебя от проклятого оружия шрам на шее и груди. Ты не можешь нормально воспринимать мир, потому что твои шесть глаз перегружены. Ты умер от шашки, подкинутой Тоджи Фушигуро, включил Бесконечность, чтобы защитить Сугуру и Аманай, ты это знаешь, Сатору. Тебя прокляли, и теперь тебе придëтся пойти с нами. Годжо бегает взглядом по девушке и не может найти ни одного признака лжи, ни одной зацепки, да хоть чего-нибудь, что могло бы закончить этот кошмар. Руки сами тянутся к шее, потому что Сатору не хочет верить, что она может быть права. Он перебирает волосы на затылке, тянет, но не просыпается, пытается закрыть лицо руками, но всë бесполезно. Видит каждую деталь, видит всë, превозмогая головную боль, которая появилась от переизбытка деятельности. Сатору опять пытается прыгнуть выше головы, чтобы это всë закончилось, и не выдерживает. Почти падает на пол, но оказывается в чужих руках. Отмахивается моментально, влепливает звенящую пощëчину, пытается инстинктивно включить Бесконечность, но ничего не выходит. Мешок, наполненный проклятой энергией, не хочет работать, и всë катится в бездну. Глаза начинают слезиться, тело бросает в дрожь. Сатору не может себя контролировать и от этого только хуже. Потому что он умер. Годжо Сатору больше не существует. Гето остался один. А сам он не справился. Годжо Сатору ни хрена не сильнейший, раз не смог тогда ничего сделать. Рой собственных мыслей накрывает тяжëлой волной и топит. Сатору соприкоснулся с собственной силой и, дотронувшись до неба, упал назад. С грохотом и горящими крыльями. Дыхание окончательно сбивается, голова перегружена кучей новой информации и силой. И Годжо не справляется. Обнимает себя обеими руками и зачитывает вслух мантрой: — Ты сильнейший. Ты должен быть в порядке. Ну же. Вставай. Именно в такие моменты Сатору чувствует себя чертовски маленьким. Маленьким, слабым и бесполезным. По какой-то причине чужая удушающая аура заменяется приятным мороком. Как таблетка успокоительного или снотворного. Девушка не бьёт его и не отталкивает. Глубоко выдыхает, снимает с себя белую рубашку, расшитую кучей надписей на неизвестных языках, и вешает еë на руку Сатору. Всё ещё не касается напрямую и поворачивается к парню спиной. Рука Годжо сама тянется к еë лопатке, к шраму, и он не может этому противостоять. На белой спине куча мелких тату, и внимание привлекает не только шрам. Дело вообще не в нëм, а в силе, которая идёт под, казалось, тонкими слоями кожи. Создаëтся ощущение, будто раскалённый металл греет это место, переполняя энергией, но и не выпуская еë. Клеймо или печать? Концентрация внимания на одном объекте даёт выдохнуть. Сатору прикрывает глаза и прислушивается к собственному нутру. Тëплые переливы, почти такие же, как у него самого, здесь ощущаются адовым пеклом, будто это место на коже девушки горит изнутри. Годжо одëргивает руку и непонимающе смотрит. — Мы все когда-то умерли, хотя отчаянно хотели жить. Ты тоже хочешь вернуться к жизни, но пока не справляешься с самим собой. Она садится перед парнем по-турецки и перебирает в руках маленький белый мешочек. Даже не смотрит на Годжо, будучи полностью поглощённой своим занятием. Сатору от чужой отдалëнности почему-то становится прохладнее, но рубашка на сгибе локтя непозволительно тëплая, как плед у Сугуру в комнате. Тот факт, что Годжо дают пространство, позволяют выдохнуть и не душат в тисках – хороший знак. Тем временем девушка продолжает говорить, всë также смотря на мешочек в своих руках: — Мы всего лишь хотим тебе помочь. Помочь найти Сугуру. Помочь обуздать свои силы и встать на ноги. Не волнуйся, она придëт, и тебе будет легче. Тебе больше не будет больно, я обещаю. По какой-то причине Сатору хочет ей верить. Он мог бы убить еë, подходящий момент был не один раз, но он не сделал этого. Может быть, всë дело в Сугуру. Годжо обязан его найти, и, возможно, это не такой уж отвратительный способ. Сатору тяжело выдыхает, снова недовольно бьёт хвостом по окровавленному полу, сжимая рубашку в руке. Встаёт и протягивает руку: знает, что за неë возьмутся. Знает, что теперь всë будет иначе.

***

Беда не приходит одна, поэтому утро начинается с плохих новостей. Шаманский мир всколыхнулся после смерти Годжо так же сильно, как и после его рождения. Гето отходит от этой новости уже неделю. Хотя «отходит» – неправильное слово, потому что он, скорее, гниëт в постели, рефлексируя произошедшее, и пытается не умереть. Правда, ему кажется, что он уже мëртв, поэтому теряет теперь не так много, как мог бы. Параллельно с клановыми разборками выясняется, что пробудился Сукуна – король проклятий, и это не сулит ничего хорошего. Сугуру уже предвкушает побегушки за пальцами Двуликого по зову Яги и мысленно закатывает глаза. Парень неохотно встаëт спустя полтора часа размышлений и рефлексии произошедшего и вперивает взгляд в потолок. Холодный душ слегка упрощает такую задачу как пробуждение, и внутри всё начинает шевелиться активнее. Из последних сил – Гето уже без понятия, откуда они берутся, – он двигается в сторону зала, дабы растормошить себя. Любая возможность наконец проснуться выглядит заманчиво, но не работает, и в голове остаëтся всё тот же туман. Хочется пойти по стандартной рабочей схеме: зал, потом ещë зал и ещё. Море из стресса, эмоций, потрясений и кучи мыслей – следствие слишком долгого времени в одиночестве без шанса на разрядку. Нанами вряд ли согласится, зато гиперактивный Ю прямо зазывает на спарринг. Других вариантов нет, а расслабить тело и душу хочется. Переступив порог, Сугуру понимает, насколько же это была плохая идея, но не отступает, лишь сбрасывает свитшот, глубоко выдыхает и надеется, что это не закончится чем-то ужасным. Изначально всё идëт даже неплохо. Хайбара юркий и тощий, поэтому делает упор на скорости и мелких подсечках. Смеëтся звонко, пока Сугуру не успевает за ним, и даже шутит: — Эй, Сугуру, ещё не проснулся? Ну не волнуйся, сегодня выходной, поэтому у нас есть целый день на зал. Гето на тренировках всегда требуется время на раскачку, поэтому всё идëт достаточно хорошо. По крайней мере, ему так кажется. Ему нужна была эта тренировка как никогда. Ворох мыслей в голове порядком достал, и, сколько бы парень не размышлял, сколько бы не пытался снова проанализировать всë произошедшее, тяжесть и напряжение не отпускали, превращаясь в замкнутый круг, разорвать который могла лишь физическая нагрузка. Гето наносит и отражает удары, стараясь отдаться движениям полностью и хотя бы на время тренировки заглушить свои думы и переживания. И в какой-то степени у него это получается, но когда Сугуру, уже разогретый началом тренировки, начинает наносить более сильные удары, и Хайбара, в свою очередь, делает то же самое, Гето понимает, что ошибся. В голове всё мешается. Образы, сила, с которой нужно бить, эмоции. С каждым новым движением мысли настигают сильнее, и Гето уже не может им сопротивляться. Для Хайбары – это самая обычная тренировка, помогающая держать тело в тонусе. Для Сугуру – поединок с собственным разумом, в котором он явно проигрывает. Гето сам не осознаëт, в какой момент теряет контроль. Перестаëт воспринимать противника просто как партнëра для спарринга. Хайбара становится для него возможностью выплеснуть все пережитые за эту неделю эмоции. Превращается для Сугуру в комок из страха и сожалений, непонимания и гнева. Гето не верит во всë случившееся, и в нëм вдруг закипает ненависть. Ненависть к себе за то, что допустил такой исход событий; к новостям, в которых снова и снова мелькает такое родное имя, не давая Сугуру абсолютно никакой возможности перестать думать и рефлексировать; ко всему шаманскому миру, потому что ну не может Сатору умереть. Только не его Сатору. Гето теряет себя, разбивается на осколки, концентрируясь лишь на том, чтобы защититься от новых мыслей ударами. Пускает в ход проклятую энергию, мнимо полагая, что так он сможет взять хоть какой-то контроль над ситуацией. Но Сугуру не видит, как его собственный разум решил обвести его вокруг пальца. Не замечает сейчас совсем ничего и приходит в себя, лишь когда слышит крик непонятно откуда взявшегося Нанами. Гето растерянно моргает, едва понимая, где он сейчас находится. Не помнит, когда перестал использовать проклятую энергию, не помнит, кажется, совершенно ничего. Он видит перед собой придавленного к полу Ю, слëзы на его глазах и лицо в синяках. Смотрит на свежие гематомы на руках Хайбары, после переводит взгляд на свои собственные ладони. Треснутые, не успевшие зажить раны сочатся кровью, костяшки пальцев звенят силой. Гето понемногу начинает понимать, что только что сделал, но сожаления ещë не испытывает: буря эмоций не до конца утихла и Сугуру нужно немного времени, чтобы окончательно осознать реальность и освободиться из оков собственных мыслей. Он слезает, хватает Хайбару за руку, помогает подняться, наскоро извиняется, вручая того в руки Нанами, и уходит к Сёко. Не думает, старается не думать, потому что сейчас он не может трезво рассуждать, он только что едва не убил своего друга, поэтому идëт по коридору, глуша в голове абсолютно все мысли. Гето просто знает, что ему нужен холод морга и тот, кто в любых ситуациях способен здраво мыслить.

***

Почему-то осознание того, что он не один в комнате, приходит с задержкой. Гето хочет поговорить, но не может. Слова стоят в глотке, как особый уровень после поглощения. Мешают дышать и кажется, что от одного неверного движения выйдут назад. Иери тушит сигарету о металлический стол, смотрит спокойно и отстранённо. Делится пространством, тишиной, холодом и воздухом. Именно сейчас Гето действительно дышит, а не просто гоняет кислород по организму. Неожиданно выходит самое простое и очевидное: — Я скучаю и мне страшно. Сёко склоняет голову набок, будто думает над ответом. Словно высказывания Гето не ждал никто. — Мы все, Сугуру. Но нам нельзя останавливаться. Ты знаешь это, как никто другой. — Знаешь, иногда я думаю, что он был прав. Быть моралистом – самое худшее в человеке. — Гето невесело усмехается, стоя в пол-оборота к девушке и не решаясь смотреть ей в глаза. Сëко прекрасно видит напряжение парня и то, как тяжело ему даëтся каждое слово, но ничего не говорит по этому поводу. Лишь продолжает поддерживать диалог: — Не делай вид, будто когда-нибудь ты предашь собственные идеалы, Сугуру, я ни за что в это не поверю. — Учитывая происходящее, может и предам, может тогда получится в это всё происходящее не верить? — Гето, наконец, поворачивается к ней всем корпусом и смотрит серьëзно. Девушка размышляет секунды три, после чего продолжает всë таким же спокойным тоном: — Хм, а как же отстойная реальность, какой бы она ни была? Неужели бросишь меня, такую бедную и несчастную, в реальном мире одну? Как жестоко, Гето. Даже Нанами так подло не поступает. — Считай меня вечно опаздывающим кроликом. Мне нужно догнать Сатору. — Я же говорила, что никогда не предашь собственные идеалы. Сугуру посмеивается, понимая, что ему всё-таки нужно было это: холодный морг, вишнёвые сигареты и недовольная Сёко. В мыслях холод и относительный порядок. Меж пальцев сигарета, на голове гнездо. От Гето фонит остатками ярости и несёт потом и кровью. Девушка бросает в него полотенцем со стола. — А ещё иди и смой с себя всю эту дрянь. Обычно революционеры выглядят секси, а не как трупы. И хватит отравлять мне воздух тут, его и так мало. — Спасибо, Иейри, но в следующий раз приду со своими сигаретами, куришь дрянь какую-то, кошмар. Девушка закатывает глаза будто бы недовольно, но на самом деле не злится. — Сказал мне тот, кто курит ментоловые. Невербально осуждаю тебя. А теперь брысь, а то тебя съест мой дым. А я вершить революцию не могу, у меня работа. — Ой, да иди ты в комнату Утахиме, далеко и надолго, до Киото. Сугуру сбегает под чужие проклятия и, выходя на солнце, понимает, что всё-таки дышит. Даже в такую отвратительную жару и мёртвое лето.

***

Уборка в комнате — самое терапевтическое, что может существовать на Земле. За всё время своего отсутствия в этой реальности Гето превратил её в одно огромное гнездо, и это стало как минимум доставлять неудобство. Он придерживается мнения, что беспорядок в комнате сигнализирует о беспорядке в голове. А в голове сейчас свалка из разрушенных убеждений и гнилых мыслей, так что комната Сугуру идеально отражает его самого. Куча вещей, своих и чужих, усеявшая весь пол и прилежащие к нему поверхности; окурки; пепел от благовоний серым шлейфом у окна; на тумбочке куча кружек из-под кофе, стоящая Пизанской башней и норовящая вот-вот упасть. Вещи приходится выуживать горами, будто прошло несколько месяцев, а не неделя-другая. Благовоний не осталось вообще. Разряженный в ноль телефон наверняка полон уведомлений о сообщениях и звонках от родителей, но лежит где-то на полу, так что выуживать его перед тем, как всё убрать, бесполезно. А ещё с недавних пор подоконник стал гнездом, потому что там сидела птица, которую вовсе не смущали стороннее движение, бубнёж и запах табака. По всей комнате уже несёт проклятой энергией, и Сугуру, поднимая взгляд на ворона на окне, замирает. Это не игрушка Мэй Мэй: еë пташки ещë не умеют работать на большое расстояние. Эта же точно не была ни пустышкой, ни приманкой проклятого духа, напичканной мелкими проклятиями. От этой птички веет особым уровнем, но по какой-то причине Гето видит и чувствует это далеко не сразу. Неужели настолько забылся, что не замечает особый уровень? Самое странное, что ощущения угрозы нет. Парень чувствует силу, но не видит еë использования. Птица лишь смотрит в ответ, наклонив голову. Сугуру поднимает руку, дабы выпустить пару проклятий, потому что особый уровень на окне не сулит ничего хорошего, но не успевает. Пташка поднимается в воздух, шуршит крыльями, и перед глазами всё плывет. Горло дерëт и удушивает яд, вокруг лишь плывущие пятна. Гето опускается на пол, промаргивается и видит, что подоконник занят не птицей, а девушкой. Девушкой в тёмной юкате с длинной трубкой меж пальцев. — Йоу, Сугуру! Тебя вроде предупреждали, что я вернусь за ней, а то замёрзну. Она говорит тихо и спокойно, словно ничего не происходит и это обычный вторник. Гето клянётся, что обязательно уйдëт из техникума, потому что это уже невозможно. Он не просто живёт в цирке, он участвует в нём всё чëртово свободное время. — Мне нужны ответы, — просьба, казалось бы, простая, но Сугуру понимает, что так легко желаемого не получит. — Как самонадеянно! — девушка вздыхает, будто собирается объяснять очевидные вещи, и поглядывает глумливо. — Теперь понимаю, почему именно ты, а не кто-то другой. Вы оба одинаково наглые и вызываете у меня мигрень. Не думаешь, что у всего есть цена? Ты просишь одарить тебя, даже не понимая, во что ввязался, с кем говоришь и что тебе делать. Ты не знаешь абсолютно ничего, но лезешь на рожон. Мне сказали, что в вашем дуэте за соображалку отвечаешь ты, но я убеждаюсь, что вы в одинаковой степени беспросветные идиоты. Пазл в голове складывается почти моментально, не считая той детали, что Сатору может быть жив. То, что Сугуру искал Годжо взглядом на заданиях или ожидал от него всратой шутки могло быть не просто рефлексом и ещë не забытой привычкой. Сатору правда жив, где-то близко к Гето, потому что у Годжо нет другого дома. И Сугуру нужно всего лишь догнать его. А она знает. Эта птичка и еë беловолосая подружка точно знают, но, раз они хотят платы, Гето готов отдать всё что угодно, чтобы узнать больше. Потому что Сатору нужно вернуть домой. Потому что и сам Сугуру тоже хочет домой. Девушка смотрит пристально на Гето, медленно выдыхает и говорит уже без прежнего надменного тона: — Я пришла помочь. Такая простая и глупая фраза ощущается тишиной и покоем внутри. Гул проклятий и собственных мыслей утихает, давая всë-таки волю разуму, а не эмоциям. Гето наконец рассматривает девушку. Бледная, высокая и тощая, как мертвец; с кроваво-красной парой крыльев у лица, как у мифического ёкая. Длинная чёрная юката с красной подкладкой под цвет крыльев, поверх расшитая серебряными звëздами. Волосы жидкие, будто ненастоящие. Девушка могла бы походить на куклу искуснейшего японского мастера, если бы не еë сожжённые пальцы: уродливые шрамы на почти фарфоровой коже смотрятся фальшиво, будто их просто не может там быть. Голос, манеры, движения –всё в ней выглядит и чувствуется как ложь, как что-то механизированное, выдуманное и несвойственное. Сатору надевал на себя такие же пластиковые маски на собраниях старейшин, куда Сугуру не суётся с конца первого курса, потому что это отвратительно. — Ты тоже мёртвая? Девушка смотрит в ответ не моргая и вскидывает удивлëнно брови. Говорит медленно, будто бы обдумывая каждое слово: — А может, я всë-таки ошиблась, и ты не такой уж и беспросветный идиот. Сугуру начинает раздражать весь этот диалог, но он вдруг выдаëт неожиданно для самого себя: — Даже Сатору не такой фальшивый, как ты сейчас. — А ты считаешь меня фальшивкой? — Считаю тебя мёртвой. Девушка улыбается уголком рта и говорит чуть насмешливо: — Мёртвые гниют в земле, знаешь ли. А я всë ещë здесь, перед тобой. Она достаёт бензиновую зажигалку, ужасно не вписывающуюся в образ, пестрящую красками, надписями и росписью. Точно не её. Поджигает содержимое трубки, вытягивает длиннющие ноги на подоконнике и закуривает какую-то дурь, потому что запах стоит отвратительный и у Сугуру кружится голова. — На самом деле ты всё знаешь, просто решил выкинуть свои мозги в мусорку вместе с пачкой сахара с кухни. Гето раздражëнно цокает и прикрывает глаза. — Ты невыносима. — А ты воруешь мои фразы, поэтому верни свою голову назад за эту ночь, будь добр. — Несёшь какой-то бред, — парень, всë также не открывая глаз, потирает пальцами переносицу. — Благодаря дракону у тебя на этот «бред» иммунитет, так что не бубни. — Спасибо, теперь пойду мечтать о драконе с головой Сатору. Какая ты молодец! — от всей этой болтовни начала болеть голова, и Гето был бы правда не против избавиться от говорящей загадками собеседницы. — Сладких снов, — бросает девушка, но, несмотря на сказанное, с места не двигается и покидать комнату явно не собирается. Сугуру за этот разговор истратил почти весь свой запас яда и сарказма, и теперь ощущение внутренней опустошённости кажется подарком. Парень наконец-то не трещит от эмоций, поэтому ему кажется, что, может быть, идея лечь сейчас спать не так и плоха. Он уже не обращает никакого внимания на собеседницу. Та, в свою очередь, не говорит ничего и продолжает молча курить, даже не смотря в сторону Гето, так, как будто она одна в этой комнате.

***

Сатору сидит на камнях, скрестив ноги и переплетая пальцы рук. Дышит глубоко и медленно, циркулируя энергию по венам вверх-вниз, от центра и обратно. Вокруг тихое шуршание деревьев и животных, но это не мешает, и обстановка леса и гор, наоборот, приводит к балансу и успокаивает. Изначальный страх и агрессия сгладились до холода расчётов со жгучим ожиданием встречи с Сугуру. Годжо по сути сам установил себе маяк и теперь не теряется, чётко ступая в нужную сторону. В сторону Сугуру, которого штормит и ломает, который начал убивать невинных людей на заданиях, но курит вечерами в его комнате и хоть ненадолго выглядит умиротворённым. Сатору не знает наверняка, но чувствует, что Гето тоже поставит свой маяк, ему лишь нужно немного больше времени. Сатору изучает предел собственных возможностей, широту и мощь своих сил. Прощупывает, проглаживает и разбирает. Теперь всё ощущается по-новому, и даже простая ходьба кажется чем-то странным. Шесть глаз работают почти как прежде, если бы не повышенная чувствительность. Годжо надевает повязку и беруши, потому что всё теперь ощущается слишком: громким, ярким, болезненным и осязаемым. И без того чувствительного Сатору словно выкрутили на плюс двести процентов без права на передышку. Сначала ему было сложно даже разговаривать, потому что свой же голос звенел в голове похуже будильника Сугуру по утрам. Время и тщательный контроль своего тела, конечно, помогли справиться с ощущениями внешнего мира, но всë равно многое чувствовалось будто бы по-новому. За спиной теперь тяжëлый хвост, покрытый чешуйками; на голове – рога, – спасибо, что не оленьи, – до жути чувствительные; язык раздвоен, и Годжо первое время смешно шепелявил. Изучение себя – процесс нудный и ужасно некомфортный. Сатору пришлось облазить не только каждый дюйм своего тела, но и головы, а это совсем ему не понравилось. Годжо не рад и ночным кошмарам, и собственному крику после них, который долго отдаëтся звоном в ушах и осязаемой беспомощностью. Именно из-за этого он так много времени тратит на медитацию. Контроль должен быть в его руках, поэтому Сатору выравнивает дыхание, продолжая нежиться на солнечных скалах, циркулируя энергию вверх-вниз, от сердца и обратно. А есть ли у него сердце?...

***

Уже как месяц Сугуру приходится вставать по будильнику, как бы не грел его собственный сон, нежно баюкал в своих руках и держал до первого звонка. Комната больше не похожа на гнездо или притон проклятий. В голове теперь тоже относительный баланс. Гето живёт по стандартной схеме: подъëм, зал, задание, комната. Но теперь его помещение нельзя назвать домом, потому что здесь слишком пусто и тихо. Вечера коротаются в комнате Сатору, с сигаретой между пальцев и странной девушкой рядом. Они разговаривают много и долго, и Гето медленно прощупывает границы дозволенного. В голове всё ещё сотня вопросов, но ответы на бóльшую часть из них не выудить. Собеседница такая же упёртая и юркая на язык, может перевести слова Сугуру и свои мысли в любое русло за рекордные пару минут. Прыгнуть выше головы невозможно, поэтому парень губкой впитывает новые знания и информацию, в течение следующего дня осознавая и переваривая всë услышанное. За это время Гето выработал собственный ритм жизни с парой нюансов в виде вечного отсутствия новостей о Годжо. Сколько бы Сугуру не пытался выудить хоть слово о его состоянии, девушка никогда не отвечала. Поэтому Гето стал искать ответы самостоятельно, набирая бесконечное количество заданий с местоположением от центра Токио до глухой деревни, где людей можно пересчитать по пальцам. Сугуру обкатал пол-Японии ради хоть каких-то крупиц информации. Потому что должен догнать его.

***

Дни проходят в относительном покое. Пачка заданий разгребается медленно, но верно. Сугуру почти полностью вернул себе контроль над мыслями и силой. Осечки всë же случаются, но это не так страшно, как могло быть. Он не вырезает людей пачками, не планирует революцию или истребление человечества, вовсе нет. Просто иногда обезьяны слишком раздражают, путаются под ногами, некоторые пытаются поцеловать в знак благодарности за помощь. Кто-то умоляет остаться рядом ещё ненадолго, и вот здесь Сугуру начинает тошнить хуже, чем после особого уровня. Потому что одна из немногих вещей, которые так и не нормализовались — это взгляд на людей. Слабые, наглые, упивающиеся пороками – они выглядят для Сугуру хуже любого проклятия. Их касания отпечатываются гнилью на коже, из-за чего он проводит потом бесконечное количество времени в душе, пытаясь отмыться. Поэтому парень не всегда может сдержаться. Но тем не менее жертв Гето не так много, поэтому техникум или закрывает на это глаза, или никто и правда не знает. В остальном всë не так плохо. Его жилище больше не похоже на свалку, теперь там чище и спокойнее. Комната Сатору не так душит, как раньше, и Сугуру порой приходит туда почитать мангу или помедитировать, потому что фантомное ощущение Годжо рядом хоть на секунду, но успокаивает. Руки всё никак не доходят до чëрного футляра на столе. Гето и не помнит толком, откуда тот взялся, и изучать не горит желанием. Но заваливаясь на кровать после очередного задания, парень кладëт руку на тумбочку и футляр падает на пол. Гето думает, что всё-таки пора осмотреть вещицу и хотя бы вернуть владельцу. Сугуру перебирает предмет в руках и не хочет открывать, потому что футляр слишком похож на тот, что был у Сатору. Очередное напоминание о нём уже не ощущается солью на ране, а лишь отдаëтся фантомной болью где-то в груди. Сугуру не забывает его, но и не горюет, ему нужно двигаться вперёд: с небольшими передышками, потому что так сделал бы Годжо, ведь он тоже сильнейший. Для Гето возможность нести что-то от Сатору — лучшая в этой ëбаной жизни, потому что держит парня в реальности, не позволяет окунуться во внутреннее безумие. Она для него является своеобразным якорем. Будто Годжо стоит за спиной и в нужный момент шепчет: «Я здесь, Сугуру, не бойся и иди вперëд». Гето не говорил об этом с Киё – да, выяснилось, что у странного крылатого проклятия всë же японские корни. Киë никогда не настаивала, лишь помогала держаться, и, смотря на неё, Сугуру хотелось верить, что этот кошмар обязательно закончится. О прошлом этой девушки он так и не знал почти ничего. Если они и говорили, то она рассказывала о ком-то безмерно близком для неё. О себе же – почти ничего. Гето мог рассказать о ком-то, кто вытащил девушку из ада, больше, чем о самой Киë, но, имея кусочки прошлого птички, знал, что там нет ничего хорошего. Странно, что девушка говорила о том, что с ней было раньше, так просто, будто это уже неважно. В какой-то момент Сугуру всë-таки спросил: — Почему ты так плюëшь на своё прошлое? Он знал, что это неправильная формулировка, знал, что ей на самом деле не всë равно, но так было проще получить нужный ответ. — Мне не плевать, я просто перестала упиваться собственным горем. Оно закончилось. После любой, даже самой длинной ночи, ты видишь солнце. Моя ночь окончена уже давно. Моë горе больше не тревожит меня, поэтому и говорить о нём не имеет смысла. Это уже не так важно, как раньше. Когда-нибудь ты поймешь. Солнце воссияет над всеми, тебе нужно просто дотянуть до этого момента, дышать и двигаться дальше, как бы тяжело не было. Сугуру сейчас открывает футляр, думая именно об этом диалоге. Когда-нибудь всё это закончится. И может быть, он боится чуть больше, чем нужно. Внутри вещицы не оказывается ничего страшного: конверт, а под ним очки. — Блять. Гето думает, что всë-таки не зря он откладывал это. Потому что в футляре оказываются очки Сатору. Сугуру берëт их одной рукой, другой же открывает конверт, потому что сейчас уже нет возможности положить всë обратно и сделать вид, что ничего не было. Внутри письмо. Как только парень читает первые строчки, проклятия закипают яростью, болью, трепыхаются внутри и Гето кажется, что его начинает тошнить. «Привет, Сугуру! Если ты всё-таки дополз до этого письма, значит всё хуëво. Знаешь, я привык писать завещания каждый год. Для таких выëбистых кланов, как мой, это норма. Но это первый раз, когда я пишу тому, кому я действительно хотел бы отправить это. Я надеюсь, что не сдох как-нибудь тупо и это имеет смысл. Надеюсь, что если я умер, то умер не слабым. Вообще я тут распинаюсь, потому что я оставляю тебе всё, что у меня есть или ещë будет. Хочу оставить тебе всё под моим именем и фамилией, сердце-то всë равно у тебя, так что всë остальное – мелочи. На самом деле, мне просто страшно, поэтому я несу тут всякую ересь. И прости меня, если я умер раньше тебя, потому это, наверное, значит, что я хуëвый друг. Я бы хотел, чтобы ты не останавливался. В нашем дуэте ты же ответственный идеалист? Тогда тащи свои идеалы через кровь, пот и что там ещё прилагается. Ты тоже сильнейший, Сугуру, не забывай об этом. Не сдавайся и иди вперёд. И прости меня. Кстати, ты знал, что это моя восьмая попытка написать что-то связное? Типо опять бесконечность, ха-ха. Как думаешь, буду ли я жить вечно после такого? Вообще, если пройтись по официальной части, тебе достаётся клан Годжо и всё, что относится к нему. Есть, конечно, некоторые формальности, но тебя сориентируют. Прикинь, ты теперь тоже важная шишка! Считай, можем соревноваться, кто круче. Я не знаю, что написать будет правильным. Будем честны, у меня уровень эмоционального интеллекта, как у тумбочки Сёко в морге. Кстати, передавай всем привет! Пусть не горюют по мне, как по сопливой слабой девчонке. И вообще, вы все там просто делайте то, что вы делаете, и двигайтесь дальше. Ведь мой уход ничего не меняет, верно? Люблю тебя до звёзд и обратно, Сугуру.» До Гето осознание реальности доходит медленно и до безумия тяжело. Будто он глотает несколько особых уровней сразу. Слëзы на лице горячими влажными дорожками, кровь с левой ладони слишком громко капает на пол. Парень запоздало осознаёт, что очки Сатору, которые он держал всë то время, что читал письмо, треснули. И весь мир снова трещит по швам и не хочет собираться обратно. Всё, что Гето строил долгие месяцы, начинает стеклянной крошкой сыпаться ему же под ноги. Даже осознание того, что Киё стоит за спиной, не доходит. Сугуру не видит, не слышит и не чувствует. Парень не ощущает, как из его дрожащих рук вытягивают мокрый лист бумаги и осколки. Не чувствует, как ему обрабатывают и бинтуют ладонь. Гето просто выпадает из реальности на несколько часов, начиная что-то понимать, только когда в глубокой ночи чувствует едкий запах трубки и понимает, что у него собраны волосы. А заплетал их ему только Сатору. Они с Киë не разговаривают. Сугуру лишь фокусирует взгляд на обожжённых пальцах и трубке между ними. Думать сейчас не хочется. Язык прирос к нёбу, голова ощущается тяжëлым грузом, как и всё тело. Ложась на спину и смотря в потолок, Сугуру понимает, что вся эта ночь будет смазана бессонницей и треском трубки в чужих руках. Сейчас он не хочет ничего: ни слышать, ни думать, ни чувствовать.

***

Сатору сейчас не хочет ничего, кроме концентрации на своей силе, окружающей среде и десятке проклятий вокруг. Усиленные тренировки начались недавно, и он был по-настоящему счастлив выпустить накопившееся. Наверное, ему повезло, что он остался жив, пусть и будучи теперь проклятием. Повезло, что он может знать новости о Сугуру. Повезло даже с наставником. Тэруёси — так еë зовут — очень даже неплохой учитель. Она сильная и переигрывает Годжо. А ещë у неë чудесное чувство юмора. И Сатору почему-то доверяет этой девушке неосознанно. То мгновение, когда парень только очнулся в обиталище Тенген, он помнит плохо. Когда он открыл глаза, то перед ним уже была Тэруёси, а что было до этого, Годжо не знает. Иногда, размышляя о том моменте, ему вспоминается белый мешочек в чужих обожжённых пальцах, но Сатору не может понять, было это на самом деле или то всего лишь наваждение. Но он четко помнит тëплые руки, белую копну волос и успокаивающий голос. Годжо кажется странным, что ему нравится Тэруёси. Она не навязывается ни в друзья, ни в родители, она просто есть. У неё нежные руки, пропахшие какой-то дрянью, хотя она вроде и не курит; куча татуировок, которые хочется щупать и рассматривать; гора различных побрякушек из разных точек мира, которые звенят, шуршат и блестят. За почти прошедший год Сатору много раз думал над тем, что девушка заботится о нём, как о своём ребёнке, но она делает это так ненавязчиво, что ему..нравится? Тэруёси не походит на матушку, нет. Госпожа Годжо была холодной, колкой и далёкой. Сатору почти не пересекался с ней, хотя они жили в одном поместье в Киото несколько лет. Вроде вот – соседние покои, пожалуйста, но она всё равно была слишком далеко. Они говорили только по пятницам, когда обсуждали количество убитых проклятий и успешно выполненных заданий. Но сколько бы парень не старался, матушка всегда была недовольна им. Она говорила тихо, отстранённо и холодно, но еë голос всегда казался громче всех остальных. Рядом с ней нужно было идеально выпрямить спину и говорить так же тихо и безразлично. Иногда Годжо думал, что просто замёрзнет ледяной статуей рядом со своей матерью, но даже так она не была бы им довольна. Он всегда был недостаточно хорош и рассудителен. Просто недостаточно, абсолютно всегда. Для неё он не то, что сильнейшим, а даже просто сильным никогда не был. Во время тренировок Сатору крутил в голове её фразы, чтобы работать быстрее: «Не плачь, ты не слабак. Соберись и двигайся.» «Сосредоточься и не отвлекайся. Думай только о том, что действительно важно.» «Не разочаровывай меня. Помни, чью фамилию ты носишь.» Каждый раз, когда Годжо думал о матушке, прокручивал её тихий голос в голове, то начинал двигаться резче, просчитывать шаги противника быстрее, бить сильнее и яростнее. Наверное, по нему видно, что он думает о ней сейчас, потому что проклятия растворяются в воздухе, а Тэруёси спрыгивает с ветки, с которой наблюдала за происходящим. Только теперь Годжо понимает, насколько же тихо вокруг. — На сегодня сворачиваемся, ящерка. Сатору недовольно качает хвостом в воздухе. Потому что это нечестно, особенно когда он только настроился. — Что я сделал не так? — спрашивает с плохо скрываемым раздражением в голосе. Наставница подходит ближе. — Начал заниматься самобичеванием. Может ты думаешь, что я не вижу, но ты прямо сочишься этим. — Этим? — Годжо смотрит в ответ непонимающе. — Что я опять не так сделал? — раздражение начинает походить на панику, потому что парень не хочет верить, что сделал что-то не так и напортачил. Слова матери набатом звенят в ушах. Как бы тихо она не разговаривала, от её голоса Сатору всегда мотало больше, чем от криков отца. Он снова сжимает и разжимает кулаки в попытке собраться. Чëтко повторяет свой вопрос, стараясь не растерять самообладание. — Что я сделал не так? Но голос всë равно начинает отвратительно дрожать, и Годжо хочет влепить себе пощëчину за подобную слабость. Смотрит всеми шестью глазами на наставницу и ожидает критики. Слишком привыкнув к тому, как было раньше, ждëт, что сейчас ему словами сделают больнее, чем ударами проклятий, на которых он тренируется. Девушка делает ещë пару шагов в его сторону, но Сатору интуитивно отходит назад. В голове беспокойно мечется только одна фраза, подкашивая и окончательно выводя его из равновесия: «Недостаточно хорош, Сатору. Вспомни, чью фамилию ты носишь.» Почему-то именно сейчас парень вспоминает, что его мать не была ни на одной тренировке или задании. Но она всегда знала, где Сатору напортачил. Дыхание сбивается, руки дрожат, в голове белый шум и ни одного знакомого позывного. Его не касаются, не берут на руки, не бьют, не делают ничего, что Годжо привык представлять ещë с детства. Он слышит только: — Эй, Сатору, ты молодец и всë сделал правильно. Тебе просто нужно отдохнуть. Ты уже поработал достаточно, более чем, поэтому пошли лучше отпразднуем это и возьмëм моти из твоего любимого магазина. Ты заслужил награду за свои старания. Все мысли в голове затихают. Годжо смотрит на Тэруёси непонимающе, но не говорит ни слова, делает шаг в её сторону и уходит вместе с ней с тренировочного поля. По пути Сатору думает о том, как ему тепло от того факта, что наставница посчитала нужным запомнить его любимый магазин со сладостями.

***

С момента прочтения письма Гето чувствует себя слишком непривычно. Он не выходит из комнаты в течении двух дней, а когда всë-таки делает это, то чувствует, будто выблевал все внутренности и теперь слишком пустой, чтобы испытывать что-либо к Сатору. То письмо стало шоковой терапией, потому что теперь парень берëт больше заданий, хоть и количество жертв на них тоже возросло. Он старается двигаться дальше, но прийти в клан Годжо, чтобы получить оставленное ему, всë ещё не готов. Даже спустя несколько месяцев после вскрытия конверта. Даже спустя год после смерти Сатору. В этот раз задание обещает быть несложным: просто пара проклятий в родной деревне Сугуру и ничего более. Поэтому едет туда он под вечер без колебаний и лишних мыслей. На месте выясняется, что ничего сверхъественного и правда нет, но Гето понимает, что не хочет избавляться от пары проклятий. Он хочет избавиться от людей, населяющих это место. Не так давно он выяснил, что тут несколько лет подряд в клетках держат шаманов. Люди, слабые, грязные и наглые, сжирают не только себя, но и их – шаманов, обеспечивающих покой и безопасность; толпами умирающих за простых людей; теряющих близких, не получая ничего взамен. Шаманов, которые, в отличие от них, рождены умирать. Люди отравляют всё вокруг себя, как чёртовы паразиты. Они гораздо хуже, чем проклятия. Смотря на трупы в клетках и на довольных жителей, которые считают, что таким образом спасли себя, Гето вспоминает о разговоре с Юки — предыдущим сосудом Звëздной Плазмы. Эта девушка была отступницей, и говорили они недолго, но почему-то только сейчас Сугуру улавливает смысл того диалога. — Я не буду спрашивать твой типаж, хотя это мой принцип. Вижу, что теперь это бессмысленно. Поэтому просто ответь мне, Сугуру: как ты думаешь, что хуже – проклятия, шаманы или люди? Гето в ответ смотрит с сомнением. — Почему ты спрашиваешь меня об этом? — Ну мы же особый уровень, надо держаться вместе. А я хочу знать, где мне тебя найти. — девушка убирает с лица лезущие в глаза пряди волос. — Люди создают проклятия, шаманы их убивают. Не думаешь, что это неправильно? Шаман не способен создать проклятие неосознанно, он может лишь проклясть прямым текстом, и тогда процесс будет запущен. А обычные люди лишь своими мыслями и эмоциями материализуют толпы самых разных проклятий, мирных и осознанных или, наоборот, падких на чужие смерти и силу. Подумай о том, за какую сторону ты борешься, Гето Сугуру. Подумай о том, где ты находишься в бесконечном цикле Уробороса и нравится ли тебе твоё место. Почему-то именно сейчас Сугуру уверен, что проклятия лучше людей. Ведь они, как животные, убивают, чтобы жить. Люди же делают это ради забавы или шороха купюр в кошельке. И это просто отвратительно.

***

Деревня полыхает синим пламенем, проклятия раздирают на куски всех еë жителей. Поглощают, сжирают, протыкают и просто высасывают все силы и влагу из тел. Гето смотрит вокруг, не чувствуя ни удовлетворения от совершëнного, ни покоя, но это действие заставило чудовищ внутри замереть и затихнуть. Поэтому парень думает, что, наверное, это правильно. Наверное, так и должно быть. Гето смотрит на горящие руины, заходит в последний дом и видит её. Белая лисица с хитрой улыбкой сидит на клетке, болтая ногами. На еë плечах светлая, расписанная всякими непонятными символами рубашка, на шее вьётся маленький белый дракон, а в клетке – две девочки-шаманки, которые с ужасом смотрят на толпу проклятий за спиной Гето. — Хе-е-ей, Сугуру! Когда тебе было сказано, что надо двигаться вперёд, это не было равносильно тому, что нужно устроить геноцид. Посмотри, как детей напугал, кисунь. Парень смотрит на заплаканных и перепуганных девочек и говорит, не отводя взгляда: — Это не геноцид. Тэруёси хохочет, будучи такой довольной, как будто Гето ей сейчас рассказал еë любимую шутку. — О, так ты у нас убиваешь выборочно, как классно! Только это не отменяет того, что тебе надо подумать о том, чем ты занимаешься. А зная вас двоих, если я не покажу кое-что сейчас, то потом не смогу остановить тебя, так что... Понимание ситуации никак не хочет доходить до Сугуру, поэтому он лишь отрывает взгляд от девочек и теперь сверлит глазами Теруëси. Та, в свою очередь, поглаживает дракона на шее и заговорщическим довольным шёпотом произносит: — Можно, сладость. Смотрит на дракона и улыбается. Спрыгивает с клетки, открывает еë и протягивает руку двум маленьким девочкам внутри, пока Гето моргает, пытаясь сбросить наваждение, потому что это невозможно, так не должно быть. Прямо перед ним стоит Сатору или кто-то уж слишком на него похожий, потому что Сугуру не уверен, что зрение его не обманывает. Перед Гето шесть сверкающих ледяной водой глаз, белые изогнутые рога на голове и длинный драконий хвост за спиной. Точно ли это Сатору? Этот – дракон? – говорит с ним неизменно знакомым голосом и мягко улыбается. От него фонит проклятой энергией, силой и морем. Родным и таким любимым шумным морем. Сугуру делает шаг назад. В голове гул проклятий вперемешку с собственными мыслями и бесконечной паникой. Потому что его Сатору должен быть мёртв. — Йоу, Сугуру! Давненько не виделись, правда?