Млечный путь

Если отбросить прочь все велеречивые изгибы вежливой речи, то Сынгёль, в кои-то веки соизволивший разродиться посланием длиннее нескольких строк, затронул несколько очень важных тем. После первой попытки пробежать его глазами в бессмысленной надежде быстро нацарапать и отправить ответ, Хонджун смирился с тем, что придётся перечитать всё ещё не раз — и, вероятно, в кабинете, где под рукой у него окажутся нужные сводки по доходам различных территорий страны. На первый взгляд это было письмо наставника ученику или, возможно, старшего друга — младшему. Рутинное, не содержавшее никаких особых подробностей, так, жалобы, рассказы о своих делах да вопросы о том, как обстоят дела собеседника. Однако неплохо знавший Сынгёля Хонджун почти сразу заметил как минимум один скрытый смысл послания: в обычное время тот презирал искусство плетения словесных кружев, пусть и сам в том очевидно поднаторел. В этом же письме каждое предложение занимало не менее трёх строк, а каждую букву точно каллиграф кистью выписывал, оставляя росчерки и завитки, мешавшие воспринимать и без того витиевато изложенную суть. Второй же смысл заключался, собственно, в этой самой витиеватости. Рассказывая о «долгой засухе в этих краях» и «надвигающейся с юга грозе, способной покрыть мраком и тьмой большую часть Халазии», Сынгёль явственно имел в виду вовсе не погодные явления. Однако что именно — и о какой территории конкретно шла речь, — Хонджун собирался уточнить уже у себя в кабинете. Однако, стоило ему лишь сделать шаг по направлению к лестнице, ему тут же заступили дорогу разом двое омег. И если Юнхо, не выдержав его вопросительно-недоумённого, с каждой секундой тяжелеющего взгляда, через несколько секунд отступил, то Минги остался стоять на месте. — Мой господин, — опустил подбородок он и уставился Хонджуну в глаза исподлобья, поджимая губы: упрямился и совершенно того не скрывал. — Лекарь запретил вам работать, пока не станет лучше. Замерший в стороне Кай кашлянул, догадливо не подтверждая, но и не опровергая его слова. В этот момент, пожалуй, Хонджун мог бы и его под плеть послать. Советы советами, а принимать решение, работать или нет, мог лишь он сам, и текущая ситуация, к сожалению, работы требовала. Кроме того, лучше бы Хонджуну могло стать и через неделю, и через месяц, и разве он имел право тянуть столько? И без того почти два дня прошло впустую: как бы он себя ни ощущал усталым и вымотавшимся с самого момента пробуждения, с него никто не снимал обязанности. Даже Великий Ван лишь велел ему отдохнуть, и Хонджун считал, что отдохнул уже достаточно. Для работы с документами не требовался нюх и не имело значения, что Хонджун с самого утра чувствовал себя потерянным, словно ему в уши попала вода, оглохшим и, может быть, даже на какую-то часть слепым. Чужие письма прощали подобные несовершенства. — С дороги, — недовольно приказал он Минги и равнодушно зашагал мимо, спохватившись уже лишь на самой лестнице. Притормозив и незаметно давая себе передышку, он оглянулся и нашёл взглядом Сонхву. — Разбирайся дальше со всем сам, но учти, что к жалобам на тебя я буду относиться очень внимательно. — Как прикажет господин, — склонился в глубоком поклоне тот. Так или иначе, но Хонджун видел в его лице тщательно скрываемое неуважение: дрогнув в тонкой, очень искусственной улыбке, губы Сонхвы неодобрительно сжались. Очень похожую гримасу делала мать Хонджуна, когда вдруг по какой-то причине оказывалась недовольна отцом и при людях не смела его отчитать. Имел ли право Хонджун чувствовать некоторую опаску из-за этого неожиданного сходства?.. Отбросив прочь эти мысли как бесполезные, он всё же отвернулся прочь и с недовольством, точно на противника в сражении, уставился на кажущиеся сейчас слишком крутыми ступени лестницы. — Мой господин, — едва слышно шепнул ему в спину Минги, явно пытаясь напоследок привлечь его внимание, хоть как-то переубедить, но Хонджун, раздраженный их нелепой совместной попыткой отлучить его от работы, попросту его проигнорировал. И когда с Каем сговорились, спрашивается? Пока в наступившей тишине он поднимался по лестнице — медленно, но уверенно, шаг за шагом преодолевая препятствие, — спину ему жгло сразу несколько раздражённых взглядов. Один из них точно принадлежал Сонхве, ещё парочка — наверняка Минги и Каю, о действиях же остальных Хонджуну оставалось лишь строить догадки, чего он, признаться, не делал совершенно, сразу выбросив из головы всё лишнее и задумавшись о послании Сынгёля. Впрочем, омеги после его ухода явно не теряли времени даром: стоило Хонджуну устроиться в кабинете и наконец развернуть свиток, как кто-то из слуг с извинениями прервал его и внёс широкий поднос с мелкими закусками и знакомым тёмным, глиняным стаканом с отваром. Где-то в глубине души самую малость хотелось возмутиться, что в собственном доме его ни во что не ставят, но, вовремя поймав себя на этом желании, Хонджун утвердил его как бессмысленное и оттого проигнорировал всецело, хотя, как водится, неприятное чувство где-то в глубине души всё равно осталось. Взмахом руки отпустив слугу, он притянул поближе стакан, отхлебнул и закинул в рот первую устрицу, завёрнутую в тонкий кожистый лист периллы. Всё его внимание уже вновь целиком, до самой последней мысли, принадлежало лежащему перед ним письму. Вначале он вновь осмотрел пергамент свитка и даже ненадолго встал, отошёл к полкам и вернулся с несколькими донесениями о низких налоговых сборах с южной границы. Приятный розоватый оттенок, иногда чуть более пятнистый к нижней стороне, совпадал в во всех четырёх случаях; оттенок чернил различался незначительно, однако куда более привлекла его манера письма: словно взяв неправильное перо, перо для ханча, Сынгёль иногда надавливал на стило слишком сильно и тем самым получал слишком толстые линии на изгибах там, где им бы быть не следовало. Могло быть, конечно, что со многими своими шпионами Сынгёль использовал в переписке именно ханча, но это всё равно до конца не объясняло использование пера для каллиграфии, однако на некоторую часть объясняло избыточную красоту письма. Если у Сынгёля не имелось под рукой другого пера, то не удивляло его старание всеми возможными способами скрыть этот факт. Однако Хонджун до сих пор считал, что Сынгёля сослали куда-то на северо-восток, в его собственные земли, под присмотром кого-то из официальных лиц, и всё то, что Хонджун сейчас себе надумал, по какой-то причине этой его странной уверенности противоречило. Будь Сынгёль в своём собственном доме — в любом, вероятно, из домов, со слугами, он сумел бы получить подходящее перо для письма другу — не господину. Содержание письма вводило Хонджуна в не меньший ступор своим противоречием очевидному, чем его стиль. Выражаясь очень многозначно, с обилием метафор и иносказаний, Сынгёль писал о вынужденной необходимости «ступить на извилистый путь преодоления и тягот», о долгой дороге куда-то и о постигших его по дороге «карах всевидящих и всемилостивых Богов», из-за которых он неожиданно для себя самого смог «заглянуть за нависший мрачный, скрывающий свет, сумеречный покров лжи и суеверий», чтобы «разглядеть изумившую твоего измождённого слугу своей очевидностью истину». Морщась, Хонджун проглатывал слишком цветастые обороты, мысленно пытаясь сразу, на ходу переводить их на человеческий, но быстро сбился и потянул к себе чистый лист с нормальным, тонким — он сделал пару пробных штрихов, — пером, по мере перечитывания принявшись кратко, тезисно отмечать самые важные моменты. Выходило, что Сынгёль явственно указывал на то, что в процессе поездки конечная точка его пути вдруг изменилась. Даже с учётом изначально заставивших его покинуть дворец неприятностей, во время путешествия эти неприятности лишь усилились или к старым добавились новые. Смутившие Хонджуна своей неуместностью строки о слишком жаркой погоде в числе прочих неприятностей, при всей обычной благосклонности Сынгёля к жаре, он пока проигнорировал из-за возможной многозначности толкований. Впрочем, и дальше Сынгёль много писал о погоде, часто, однако, сам себе при том противореча: в нескольких местах он упоминал о темнеющих на горизонте тучах, о грядущей буре, о пыли, которую эта буря обнажит и покажет «взгляду всё то, что скрывал многие лета копившийся песок». И тут же, спустя всего несколько абзацев он рассказывал про «безоблачную, беззаботную лазоревую гладь», которая, по его мнению, обязана была Хонджуну понравиться, про прохладу и ветер, которому можно «смело подставлять спину». Даже это, не менее неуместное, чем пассажи о погоде, упоминание спины не так насторожило Хонджуна, как в конце концов насторожила просьба не сообщать никому об этом письме, столь же завуалированная, как и остальное. Именно дойдя до неё, он нахмурился и вынужденно вернулся вновь к началу письма, после чего перечитал заново от начала и до конца в попытке понять, попадания какой именно информации в чужие руки не хотел допустить Сынгёль. Или, возможно, вопрос следовало ставить иначе: в чьи именно руки Сынгёль не желал попадания новостей о погоде?.. Нет, если Хонджун понимал правильно… Айщ, шикса, у него наверняка помутился разум, раз он допускал такие мысли — но не мог ли Сынгёль подразумевать… Нет, стоило всё же посоветоваться с кем-то другим, с не настолько зашоренным взглядом, но не слишком заинтересованным в дворцовых интригах. Кандидатур у Хонджуна не хватало. Более того, кандидатура у него была всего одна, и ему крайне не нравилась идея тащиться через большую часть дворца к её… его, точнее, покоям, но вызывать к себе принца второй раз за день было всё же слишком рискованно и смело, а Хонджун всё-таки хотел жить. В том числе жить тихо и мирно без изобилия жалоб на «я понимаю, что ты болен, но ты не мог пораньше всё это сказать?..», и поди ещё вклинься с объяснениями, что письмо доставили уже после его ухода. Раздумывая, Хонджун наконец допил отвар и с облегчением отставил стакан обратно. Несмотря на отсутствие у него нюха, на вкус он по-прежнему ощущал если не весь диапазон, то явно большую его часть. Даже заедать не помогало: отвратительное ощущение так и держалось во рту ещё долгих несколько минут. Кого ему стоило взять с собой? Лишь охрану — или кого-либо из омег в том числе? Их разговор требовал конфиденциальности, и если в намерениях того же Минги Хонджун был изначально уверен, то в смысле присутствия Минги рядом во время разговора — не слишком. Настолько же бесполезным казалось обсуждать письмо в присутствии любого из остальных омег; даже если кто-либо из них в теории мог бы дать дельный совет, точно так же он мог дать этот совет и не при принце. Сан же, пожалуй, более того, мог бы ляпнуть что-нибудь оскорбительное и поплатиться, помимо желез, ещё и целостностью кожи спины. Ёсана же с его «я подделал волю Богов» Хонджун в принципе не собирался никому показывать в ближайшее время. Юнхо… Будучи одним из омег «на выданье» при дворе, Юнхо разве что мог бы пересказать последние слухи, но особых способностей к рассуждению за ним Хонджун пока не замечал. Возможно, он также обманывался его статусом, но предпочитал всё же не переоценивать своё окружение. Помимо того, ещё совсем недавно Юнхо был настроен откровенно агрессивно по отношению к нему, к альфе гарема, и лишь предыдущая ночь почему-то заставила того передумать. Не зная точных причин, Хонджун всё равно предпочёл перестраховаться. Сонхву же он не рассматривал в качестве своего спутника изначально. Выходило, что придётся, как в старые времена, идти одному. Точнее, с охраной — и оставить ту снаружи. *** — Посмотри, — бросил Хонджун перед ним свиток и, не в силах успокоиться, зашагал туда-сюда вдоль низкого, широкого стола, за которым Хёнджин разбирал свои собственные документы. — Посмотри и скажи, что ты видишь то же, что вижу и я. — Письмо от предателя? — вздёрнул брови Хёнджин и без единого признака любопытства отодвинул от себя свиток обратно к противоположному краю столешницы. — Что хочет? Чтобы ты за него вступился? — Не-е-ет, — Хонджун даже головой помотал и не выдержал — рухнул напротив в мягкое, набитое конским волосом кресло, — ты вчитайся, Джин. Предварительно он выгнал наружу всю стражу, включая того самого омегу Чанбина, опять торчащего на входе с мечом, и старательно закрыл за собой дверь, чтобы наружу не вылетело ни единого звука. И теперь ему хотелось закричать, но из соображений секретности приходилось терпеть и ждать, пока Хёнджин лениво пробежит письмо взглядом. — Погоди… — Уже на середине мотнув головой, Хёнджин точно так же, как и он сам, вернулся к началу и принялся перечитывать всё заново. — Какие тучи? Какой ветер в спину, что за чушь? Зачем он тебя к себе зовёт? И куда? — Ещё бы я знал, — буркнул Хонджун. — Это всё, на что ты обратил внимание? Хёнджин нахмурился и вновь опустил взгляд. Потёр лицо: — А что, есть ещё что-то? Так, это ладно, это… Сразу видно, что шут, даже здесь выпендрился… — О чём ты?.. — Хангыль написал ильсонским пером для священных писаний, — не отвлекаясь, пояснил тот и вновь уставился на пергамент. — Ильсонским?.. Ты уверен? — Ну да, у меня такое же, — пожал плечами Хёнджин и встал. В небольшом ящичке, стоявшем на одной из высоких, тёмных полок, у него оказалось с десяток разных наконечников для перьев, и их все Хёнджин высыпал перед ним прямо на стол. Разгрёб пальцами: — Вот это — ильсонское, смотри, какая выделка по сравнению с мирохским, мирохского хватает ненадолго, оно сразу тупится, гнётся… Вот, вот это мирохское, сравнивай. Вот эти — для рисования, это — для скорописи, для хангыля… И стила под них разные: под джонго — только бамбук, хотя всё, что не скоропись, там предпочитают изображать кистью, у меня есть тоже несколько, и пара рисунков, давай, пошли за мной, я тебе покажу… — Джин. — Хонджун остался сидеть и удержал и его взглядом, не давая уйти: — А что ты скажешь про пергамент? — Пергамент как пергамент, тоже ильсо… Ты серьёзно мне притащил письмо с предложением об измене? Ты с ума сошёл, что ли? — Не с предложением, — буркнул Хонджун, вырывая из рук Хёнджина тот самый пергамент и ногтем подчёркивая нужную строку. — С предупреждением. Или я один это вижу? — «Тёмная туча, надвигающаяся со стороны юга, вот-вот накроет ненавистный твоему слуге город…», — растерянно вслух зачитал Хёнджин и жалобно сморщил лоб: — Какой город-то? Столицу? — Похоже на то, — кивнул ему Хонджун и следующие строки — о жаре — вновь подчеркнул, не желая произносить их вслух. Хёнджина, впрочем, его сомнения явственно не затронули: — Отец же сказал, что он предатель. Даже если он вернётся, ничего ему тут, кроме виселицы, не светит. — Вернётся? С чего ты взял? — Да вот же! — ткнул Хёнджин пальцем в какую-то строку и выразительно зачитал: — «Как бы ни была сильна буря, затвердевший песок можно стряхнуть лишь собственными руками», и вот там дальше, про помощь: «объединив усилия, можно навести порядок». Вряд ли он про уборку, понимаешь? — И где здесь про возвращение? — Ну, может, и нигде… — Хёнджин задумчиво пожал плечами и свернул пергамент обратно. — Может, это я уже придумываю. Но ты как хочешь, а я всё равно приму меры, мало ли. — Какие меры? — Увидишь, — предвкушающе ухмыльнулся тот. — Всё? Это все твои секретные дела? Тогда позови Чанбина обратно, чтобы он там с альфами не торчал, не провоцировал, и давай поедим, что ли. Веришь, нет — третью смены охраны уже меняю! Последние вроде опытные, но всё равно, кажется, вот-вот не сдержатся. — А что они?.. — уже поднимаясь, удивился Хонджун. — Пытаются завязать твоего омегу? — Хуже. — Хёнджин удручённо вздохнул и неожиданно коротко, зло рассмеялся: — Набить морду. *** Вернувшись в кабинет, Хонджун ещё некоторое время размышлял, глядя на свёрнутый свиток, но всё же наконец заставил себя отложить тот в сторону и заняться накопившимися бумагами. Хёнджин не соврал: Великий Ван действительно выставил новые требования к количеству рекрутов — впрочем, хотя бы этим поручили заниматься не ему, а кому-то ещё, — и всё же уменьшил ежемесячные выплаты и без того стабильно голодавшему рядовому составу. Перебрав вчерне наброшенные кем-то указы, Хонджун наткнулся на ещё один, не менее примечательный, но отчего-то так никем ранее не упомянутый: помимо личных ежемесячных выплат, сокращались ещё и выплаты на походное содержание: с чьей-то лёгкой руки Великий Ван прошёлся по списку обозных, то есть тех, кто обязательно выступал в поход с войском, но сам не воевал: кузнецов, поваров, конюхов, оруженосцев, самих обозничих и так далее. Кого-то Великий Ван сократил числом вполовину, кого-то не тронул совсем, а кого-то — убрал полностью. Так, уменьшилось количество мэджанджа, мародёров — тех, кто после сражения убирался на поле боя, обыскивал, собирал и сжигал трупы; осталось по одному цирюльнику, в походе принимавшему на себя роль лекаря, на сотню душ, а вот носильщиков шатра Великий Ван отчего-то не тронул. Вздохнув и ощутив вокруг уже утихающие нотки сырой, полной влаги земли после дождя, Хонджун поморщился. Да, это страна считала запах принца знаком Богов: дождь в пустыне всегда сулил удачу, процветание, плодородие… Хонджуну же гораздо больше земли нравилось море. Захотелось вновь увидеть Юнхо, и по ассоциации мысли опять сползли на его слишком податливое, неожиданно послушное поведение с самого момента их общего возвращения домой вместе с Саном. Казалось, причина была даже не в самом Сане — в конце концов, появление Ёсана не заставило Юнхо быть мягче, так? Но не то же, из-за чего так переживал Минги — угроза потерять хозяина, оказаться вновь перед пропастью неопределённости дальнейшего пути — не это ли так напугало Юнхо, что он сразу перестал злиться? Или всё же что-то ещё? Шикса. Такими темпами, если бы он и дальше продолжил думать о чём угодно, но не о работе, то можно было бы вообще сюда не приходить. Остаться бессмысленным придатком этому новому омеге, которого Хонджун даже не просил — он бы предпочёл вернуть обратно Сынгвана. Конечно, надежда на его возвращение ещё оставалась, но таяла с каждым днём, становясь всё призрачнее и несбыточнее. Учитывая, что увёл Сынгвана один из сыновей бунтовщика, Хонджун подозревал, что по возвращении тому придётся ответить на огромное количество вопросов. И не факт, что ответы тех, кто будет спрашивать, устроят. Пересчитав требуемое Ваном и отложив часть расчётов для дальнейшего прояснения, Хонджун со вздохом потянулся за общей ведомостью, которую вёл сам, единолично вписывая в ту все проходившие через него документы. Огромный, расчерченный в таблицу лист, полностью заполненный мелкими, написанными разными цветами цифрами, других бы запутал напрочь, но Хонджун сориентировался бы в нём даже вслепую, помня, где у него что. Внеся очередные суммы в нужные графы, он наконец решил, что на сегодня закончил с государственными задачами и можно браться за свои. На расчищенный стол легли три больших книги — в них его управляющий вёл собственные расчёты, которые Хонджуну и предстояло проверить. За позапрошлую декаду уже обнаружились мелкие недостачи, но в тот раз он закрыл глаза, решив, что лучше знакомое зло, чем новое и неизвестное. В этот же… Корабли Хонджуна, судя по всему, обслуживались и ремонтировались исправно. Товар доставлялся и закупался без проблем. Стоило, конечно, выбраться в порт и взглянуть со стороны своими глазами до того, как его пригласит управляющий, выдраив всё и замаскировав возможные недостатки, — но, опять же, в предыдущий раз Хонджун практически не нашёл к чему придраться. Обычно такие проверки, равно как и посещения борделей, Хонджун совершал совместно с Сынгваном. В этот раз, вероятно, ему пришлось бы долго выбирать спутника и ещё дольше спорить с Уджи: что-то подсказывало Хонджуну, что с ним так легко об отсутствии охраны на фоне недавних событий уже не получится договориться. К сожалению, никого другого, кроме себя, Хонджун послать тоже не имел ни малейшей возможности. Разумеется, можно было заставить выучить назубок кого-то из слуг список всех произведённых работ на всех кораблях — то, что Хонджун знал и так, — как и заставить запомнить большую часть моряков в лицо, но, чтобы объяснить какие-то очевидные ему самому мелочи, он бы потратил вечность. На одном из этих кораблей он совсем ребёнком учился основам: поднять паруса, отдать швартовы, что такое фор-брамсель и якорь, «воронье гнездо» и как тяжела доля юнги; на другом — рассадил локоть о выпирающую доску на баке и сам же потом начищал полы вместо того, чтобы учиться лоцманскому делу. На третьем, на фрегате, обычно сопровождавшем торговые суда в ничьих водах, Хонджун когда-то учился стрелять из пушек. По мнению деда, нельзя было стать хорошим капитаном, не представляя, как работает каждый матрос на корабле, какие усилия тому приходится применять для той или другой работы и что для этой работы нужно. Невозможно было просто так передать другому то, что Хонджун помнил об этих кораблях, и оттого ему требовалось попасть в порт самому, увидеть и оценить всё своими глазами. Вероятнее, всего, не сегодня и, возможно, даже не в ближайшие несколько дней… однако всё равно когда-нибудь ему туда попасть бы пришлось. Впрочем, в отчётах в этот раз царил порядок. Не найдя даже близко ничего похожего на прошлое злоупотребление, Хонджун разозлился сам на себя и резко отодвинул книгу на дальний конец стола. Должно быть, он действительно был ещё не в форме, раз пропускал то, что обязан был заметить чуть ли не с самого начала, и ему действительно стоило отдохнуть ещё немного. Вспомнив о назначенной на следующее утро встрече с Сынгваном, он покачал головой, возражая сам себе же: нет, до этой встречи ему стоило закончить и пересчёт приказанного Великим Ваном хотя бы в общих чертах, и то, что он не закончил раньше из-за всей этой истории с борделем, чтобы иметь хоть какую-то опору для собственных утверждений. До следующего Совета он ещё мог выверить всё до конца или заставить заниматься этим других, если ему на самом деле передадут всех, кто подчинялся старику Киму… Пока же, разложив всё просчитанное на несколько стопок — две себе, две на передачу своим счетоводам, он оставил поверх каждой записку и с сожалением поднялся. Если уж он не нашёл ничего примечательного сейчас, кто знал, что он мог не заметить или пропустить ещё? В конце концов, у него действительно имелась возможность отдохнуть… Засидевшись в кабинете, в закрытом, душном кабинете, освещаемом лишь лампами с живым огнём да расставленными по столу свечами, он чуть было не забыл погасить их перед уходом. Одна из этих свечей, как осознал в последний момент, уже подув на фитиль, Хонджун, оказалась как раз на травах — тех самых, забивавших напрочь обоняние, — и кто из слуг догадался принести её в кабинет, он не имел ни малейшего понятия. Когда, а главное, зачем? Для чего? В своём крыле Хонджун почти никогда не скрывал запах и уж тем более не трудился делать это в собственном кабинете; кто мог принести сюда эту свечу? Тем не менее, вне зависимости от личности недоброжелателя, свеча работала исправно, забивала и без того никакой нюх ещё какое-то время после того, как он покинул кабинет. Вновь заныли виски и показалось, будто опять оглушило… …свечи, расставленные по нишам коридора, показались ему подозрительно знакомыми. Подойдя, он наклонился и пристально уставился на плавающие в жиру травы, сразу узнавая полынь. — Эй! — свистнул он. В течение нескольких секунд из-за угла вывернул сонный, трущий кулаком глаза мальчишка, явно втихую спавший где-то в уголке, и замер столбом перед господином. Уже готовый было идти вразнос Хонджун выдохнул, сдерживая вспыхнувшее было раздражение, и устало осведомился: — Кто велел расставить везде эту дрянь? — Принцев омега, — с готовностью наябедничал мальчишка. — Уже не принцев, — покачал головой Хонджун. Видимо, первое столкновение с Сонхвой для него было уже не за горами. — Уберите это всё. Везде. Верните как было, и если возмутится, скажете, что господин велел. — Как скажет господин! — вытянулся выше мальчишка и заулыбался: — Нормальные свечи и жир для светильников мы припрятали, господин, а не выкинули, как он велел, а то ж сплошное разорение, потом не допросишься! — Молодцы, — усмехнулся Хонджун, протянул руку и довольно потрепал того по волосам: догадливый рос ребёнок. Альфа. По повадкам, по смелости — явно альфа. — Я подумаю, как вас поощрить. Иди пока, пусть уже начинают и окна откроют проветрить. Только меня не тревожьте в покоях, сам всё сделаю. — Как скажет господин, — торопливо поклонился мальчишка и, схватив ближайшую свечу, дунул на неё и с ней же, погасшей, помчался куда-то прочь. Хонджун же зашагал дальше. Днём он оставил у себя окна открытыми, а потом ушёл работать. Если бы Боги… если удача оказалась бы на его стороне, то никто из слуг не удосужился бы затворить створки, и какие свечи бы там ни стояли, в темноте, да с открытыми окнами, то не имело бы тогда ни малейшего значения. Почему-то ему казалось, что его встретит дневной шум, однако стемнело, может быть, час как, и на этаже царила почти мёртвая тишина. Уже здесь окна оказались распахнуты напрочь, в отличие от предыдущего коридора — хотя свечи точно так же стояли неправильные, — но голова немедленно начала проясняться. Стараясь дышать аккуратно и в сторону, Хонджун наконец дошагал до своих покоев и, откинув занавесь, первым делом уставился на окно. Открытое. Завешенное прозрачной занавесью, разумеется, как и все остальные — чтобы не летели насекомые, — но открытое нараспашку. С откровенным облегчением вздохнув, он на ходу принялся раздеваться и замер буквально на середине движения, поскольку осознал, что одна свеча в покоях всё-таки горит. Однако, в отличие от тех, уничтожающих запах свечей, толстых, низких, в банках, эта была высокой, резной и тонкой, из тех покупных, что продавали за огромную сумму уже без добавок, лишь за внешнюю красоту. Уже подозревая, что увидит, Хонджун медленно, неторопливо повернул голову к казавшейся ему по умолчанию пустой кровати — и ожидаемо обнаружил, что та совсем не пуста. Прижимая к груди забытую и потерянную — или, возможно, оставленную специально, — мягкую игрушку, не имея на себе ни единого кусочка ткани, совершенно голым, в совершенно провокационной позе, посреди кровати лежал Юнхо. Именно в это мгновение с запозданием, лишь при изумлённом вдохе, Хонджун различил наконец знакомый запах морской бури — отчётливо узнаваемый запах спящего перед ним омеги. Шикса.