Млечный путь

С предположением относительно семьи Хонджун, как вскоре выяснилось, не ошибся ни на миг. Тонкая, высокая девушка в светлой одежде, показавшая Хонджуну в первый момент ровесницей, подошедшая совсем незаметно, вдруг охнула, потянула к лицу зажатый в пальцах светло-сиреневый платок и, словно теряя опору, медленно опустилась на землю. Уже на последних сантиметрах её поймал статный, темноволосый альфа лет сорока с лишним, буквально пышущий раздражённой, бессильной злостью. Ещё один альфа, помладше, похожий на них обоих, растерянно маячил позади, то и дело бросая напряжённые взгляды то на них, то на новое пополнение гарема Хонджуна. Обоих альф, к собственному удивлению, Хонджун знал. Первого по работе, то и дело пересекаясь с ним в вопросах обеспечения дворца, второго — против собственной на то воли, в числе донимавших его младших сыновей. Чон Усок, заведовавший продуктовыми поставками дворца, и его наследник Чон Гонхо. Потерявшей сознание омегой, следовательно, являлась жена Усока, Чон Юнмин. Имя младшего сына Усока, своего нового омеги, Хонджун не помнил, но, признаться, ему не по статусу было запоминать изначально: единственное, на что бы тот сгодился — гарем, для всего остального Хонджун в глазах окружающих совершил бы немыслимое нарушение неписаных правил. Возьми он омегу с улицы, и то, пожалуй, люди бы восприняли проще: когда родословная неизвестна, её можно придумать. Подделать. Когда же семья омеги, предлагаемого в пару тебе, Небу Престола, сплошь купцы и повара — что же. Стоит ли удивляться отказу? Тому, что омега всё равно сумел оказаться под его опекой, Хонджун уже не удивлялся тоже. Пожалуй, сделка даже оказалась выгодной: в любое иное время ему бы пришлось заплатить золотом по весу дважды, а то и трижды, бери он омегу в гарем или супруги соответственно, а теперь он не потратил ни воны. Пострадала лишь его казавшаяся до последнего железной выдержка. До залы приёма, в которую его радостно отволок Хёнджин, Хонджун шёл словно в тумане. Сынгван следом вёл Минги в окружении ещё большего, чем в начале прогулки, количества охраны. Нового, пока безымянного наложника чуть ли не насильно тащили двое дворцовых стражников, а семья Чон целеустремлённо замыкала процессию. Конечно, ещё существовали зеваки из числа слуг и придворных, но тех отсекли если не на входе в дворец, то уже перед самой залой. Опускаясь на подушки футона и принимая у слуги чашу с питьём, Хонджун чувствовал себя уже куда более спокойно, но найти причину, вызвавшую подобное состояние, пока не мог. Так или иначе, но много времени на самоанализ ему не дали: царственно махнув рукой, Хёнджин позволил семье Чон опуститься на колени и выжидающе повернулся к дверям. Спустя менее чем минуту, когда Великий Ван торжественно прошествовал мимо и устроился в позе лотоса неподалёку от сына, Хонджун наконец осознал, кого именно тот ждал. Подобные преступления, затрагивающие не только Неприкасаемых, но и семьи придворных, разбирал либо сам Ван, либо, по причине невозможности данного действа, один из его доверенных людей. Но Сынгёль, невидимкой в своём шутовском костюме, тенью маячил позади, но Хонджун знал — ничто не укрылось от его острых глаз. — Господин, что же теперь будет?! — не выждав и нескольких секунд, кинулась в ноги Великому Вану Чон Юнмин. Несмотря на традиционное пренебрежение к омегам, статус жены тана давал ей некоторое преимущество и право на смелость. Только теперь, видя её вблизи, Хонджун разглядел морщинки-лучики в углах глаз, не совсем ровную кожу и поразился пониманию их истинной разницы в возрасте. Казалось, Юнмин была даже старше его собственной матери, какой мог бы её сейчас представить себе Хонджун, уже постаревшую, но всё ещё улыбчивую и строгую… Великий Ван снисходительно улыбнулся Чон Юнмин: — Что случилось, дочь моя? Он знал, что случилось, точно знал, Хонджун был в этом уверен. Однако, как мудрый правитель, давал выговориться и проверял лишний раз, всё ли донесено верно, ничего ли не упущено, не решил ли Но Сынгёль втихую сыграть в собственную игру?.. Великий Ван был параноиком, по мнению Хонджуна — вынужденно. Долгое время занимая такие места, поневоле учишься не расслабляться. — Он… он… Мой сын! — Юнмин, не сдержавшись, заплакала. — Как же он теперь! Великий Ван задумчиво посмотрел на Хонджуна. Оценивающе цокнул языком, отчаянно тем самым вдруг напомнив эмоционального и беззаботного Хёнджина: — Твой маленький омежка в надёжных руках. Тан Чон не смог бы выбрать руки лучше, чем твой сын выбрал для себя сам. — Но он… — Юнмин всхлипнула. — И Минги! Хонджун повернул в её сторону голову так резко, что в шее его громко, чуть ли не на всю залу хрустнули позвонки. — Кто такой Минги? — Великий Ван по-прежнему задавал вопрос именно ей, хотя реакцию Хонджуна он определённо оценил. — Твой омежка? — Нет, мой господин. — Глубоко вздохнув, Юнмин попыталась успокоить слёзы. — Мой малыш — Юнхо, а Минги — сынок тана Сон. Уже не тана… — Я помню, — поднятием ладони остановил её Великий Ван. Хонджун, оказывается, помнил тоже. Тогда он был слишком юн, чтобы заниматься этим делом в качестве основного казначея, однако Но Сынгёль привлекал его к некоторым пересчётам баланса долгов отнятого поместья. Тан Сон, поначалу державший крупное стадо и поставлявший во дворец основную часть мяса, проигрался в пух и прах, и, если верить попавшим в руки Хонджуну выдержкам годового бюджета, играл до того постоянно. Выигрывал и вновь проигрывал, проигрывал снова и пытался достать как можно больше денег любым возможным способом. Так, видимо, он и продал сына-омегу Арене на очередных торгах. Азартные игры по-прежнему оставались в списке разрешённых в Халазии, хотя Храм неоднократно выказывал своё недовольство по этому поводу; история для тана Сона закончилась не потому. Стремясь расплатиться по долгам и отыграться, тот ввязался в откровенный криминал, принялся переправлять через пиратов контрабанду и спустя несколько лет попался под руку раздражённому таможеннику, по счастливой случайности являвшемуся шпионом Но Сынгёля. Перетряхнув в сухой злости весь корабль, тот обнаружил незаконный груз, получил взятку и первым же делом отправил голубя начальству, сообщая о находке. Жена Тана Сона, как теперь вспоминал Хонджун, умерла лет двадцать тому назад, и муж не слишком по той тосковал. Когда-то давно Хонджун даже пересекался взглядом с ним в борделе, и омега, которого тан Сон тащил за собой, отчего-то довольным не выглядел. Пожалуй, теперь Хонджун мог себе представить, как рос Минги: точно так же, как он сам, находясь под присмотром няньки-омеги, но игнорируемый отцом, одинокий — и преданный в один несчастливый момент. Кто бы мог его научить грамоте? Нянька? Неудивительны оказывались и признаки полученного в ранние годы воспитания, то и дело замечаемые Хонджуном: несмотря на пренебрежение, отец, вероятно, требовал от сына внешнего приличия и сразу забывал о нём, как только закрывалась входная дверь. — Мой эги, малыш, и Минги дружили, пока того не продали куда-то. Теперь же Юнхо его нашёл — и сам в гарем? Шикса, значит, она не знала, что её сын продолжил искать своего друга. В таком случае получала объяснение и уверенность Минги в том, что этот Юнхо его не выкупит с Арены: действительно, что бы тот смог сделать, будучи младшим сыном, да ещё и омегой? Удивительно, что в саду кинулся, предложил выкупить; подумав, Хонджун списал этот порыв на расчётливую ставку. Пользуясь публичностью заявления, этот Юнхо, вероятно, рассчитывал, что родители окажутся вынуждены подтвердить его слова и не посмеют отказаться пред лицом принца. Могло бы получиться, не окажись Минги в гареме Неприкасаемого; этот Юнхо, пожалуй, демонстрировал непривычный для омеги ум. Однако Великий Ван, судя по всему, заинтересовался совершенно иным: — Сколько лет твоим сыновьям, дитя? — Двадцать восемь Гонхо… и двадцать шесть Юнхо, господин, — поклонилась Юнмин. — Гонхо — альфа… — Взгляд Великого Вана расчётливо скользнул по замершему между стражниками Юнхо, переместился на его брата. — Он спарен? — Да, господин. Уже пять лет как. — А что же омега? — вкрадчиво поинтересовался у неё Великий Ван. Он не пояснил, что имеет в виду, но по страху в глазах Юнмин Хонджун уже заподозрил, что понимает вложенный в этот вопрос скрытый смысл. Сам думал о чём-то подобном уже с утра, разглядывая зевак в саду. — Юнхо нужна хорошая партия, — убеждённо заявила Юнмин. — Я говорю вам, что тан Ким — хорошая партия, — усмехнулся Великий Ван. По голосу Хонджуну казалось, что тот забавляется. — Но… — взгляд Юнмин торопливо метнулся к принцу. Великий Ван совершенно по-хёнджиничьи фыркнул и шевельнул кистью. — Что ж, это было забавно, — сказал он, поначалу, казалось, не обращаясь ни к кому и с этого мгновения игнорируя Чон Юнмин так, как будто её не существовало больше. — Усок-сси, теперь давайте поговорим как альфа с альфой. Вы рассчитывали выручить за него калым? Алчность, сверкнувшая в глазах Усока, подтвердила Хонджуну, что Великий Ван в очередной раз оказался прав. — Мой господин… — Мой сын, — перебил его Великий Ван и тяжело вздохнул. — Когда вы уже запомните, что мой сын сам выберет себе пару? Омегу — и женщину, как заповедуют Боги! Лицо Хёнджина на последних словах еле заметно скривилось. Хонджун бы не увидел, не знай он его так хорошо; в гареме Хёнджина не было ни единой женщины, здесь они во вкусах сходились ещё с тех самых пор, когда на корабле, не сговариваясь, преследовали одного и того же омежку из рабов. Не понимать этого Великий Ван не мог, вероятнее всего, рассчитывая на смирение и послушание, коими, прямо говоря, Хёнджин никогда не отличался. — Или, — голос Великого Вана еле ощутимо похолодел, — или тан Чон считает, что неприкосновенность сыновей Богов ничего не стоит и его собственного сына нужно простить? Вернуть обратно в семью, чтобы получить за него золота на Арене по примеру тана Сона? Отдать его Храму? Женить на нём моего сына насильно? В наступившем молчании он тяжело поднялся; сделал несколько шагов к выходу и обернулся напоследок: — Решение тана Кима утверждаю. Донесите уже до двора хоть кто-нибудь, что чуда не будет. Джинни-я! Определись до конца года с парой, я тебя который раз прошу! Морщась уже куда более откровенно, Хёнджин торопливо поклонился. По традициям, ему бы следовало не тешиться гаремом, а плодить щенят-наследников напропалую уже лет пять, не меньше. Однако Великий Ван любил сына и, пусть лишь до определённой степени, но всё же давал тому волю. После его ухода дышать сразу стало легче; поднимаясь тоже, Хёнджин повёл рукой: — Отец решил. Все свободны. Впрочем… — Стараясь казаться столь же спокойным, как и отец, он скользнул взглядом по лицу Усока. — Впрочем, мои слуги позже доставят вам кое-какую компенсацию за потерю капитала. — Но мой сын… — Юнмин снова безнадёжно всхлипнула. В этот раз её проигнорировали все, включая собственного мужа. — Пусть хранят вас Боги, Ваше Высочество, — низко поклонился Хёнджину Усок и, поймав жену за рукав, не отворачиваясь, попятился. В который уже раз, глядя на них, Хонджун мысленно возблагодарил Богов за собственный статус: он-то уходил спокойно, не спиной вперёд, имея право смотреть под ноги и видеть дорогу перед собой, мог сидеть в присутствии Великого Вана и его сына, мог прикасаться к ним и обращаться к принцу по имени. Имел и другие преимущества: предложи он Хёнджину после возместить траты, тот бы смертельно обиделся, хотя, следуя логике рассуждений, именно Хонджуну следовало делать подарки родителям своего наложника. Значит, Чон Юнхо. Сон Минги и Чон Юнхо, подумал он, медленно поднимаясь на ноги. Колено опять ныло, скорее на нервной почве: стояло солнце и ни единого облака Хонджун не видел даже на горизонте. К обеду, вероятнее всего, вновь вернулась бы привычная жара. Минги так и торчал у стены рядом с хмурившимся всё это время Сынгваном. Только подойдя ближе, Хонджун обнаружил причину: Минги держался за его руку, стискивая побелевшие пальцы так, будто их свело ещё часы назад. Выдрессированный Сынгван послушно терпел как мог, но недовольство его уже ощутимо проглядывало сквозь маску спокойствия. — Иди, забери Юнхо, — велел ему Хонджун, удивляясь тому, как легко слетело имя нового наложника с его губ. — Пожалуй, пусть соберут и отправят в… м-м-м… зелёные покои его вещи. И ошейник туда принеси. — Показать ему купальни, господин? — Сынгван с ощутимой радостью высвободился из хватки и позволил Хонджуну тут же перехватить руку Минги. — Если захочет, — пожал плечами Хонджун и напомнил: — Охрана. Я не хочу, чтобы по дороге до дома мой гарем против моей воли разросся до царских масштабов. Сынгван хихикнул, но сдержался. Не будь рядом посторонних, Хонджун явно получил бы в ответ нечто вроде «господину бы не помешало». Или, быть может, нечто ещё хуже — «можно просто отрубать руки». Впрочем, услышать подобное больше шансов имелось от Хёнджина, чем от добряка Сынгвана, так что тот, желая заставить господина меньше напрягаться, ещё и своими бы руками мог этот гарем увеличить. Шутки шутками, но смех в его глазах Хонджуну не чудился. Поклонившись напоследок, Сынгван скользнул к замершему, словно статуя, между двумя стражниками Юнхо и тихо-тихо сказал ему что-то. Послушно кивнув, не выказывая сопротивления, Юнхо зашагал следом за ним, держа спину так ровно, что казалось, будто стража рядом не сопровождает его, а охраняет. Хонджун отвернулся. Всему своё время, решил он. — Минги-я? — попытался привлечь он внимание своего уже не единственного наложника. Шикса, это же теперь привыкать придётся ко второму человеку! Минги поднял на него растерянный, безвольный взгляд, знакомый Хонджуну по бессильному ошеломлению, встретившему его после сообщения про отсутствие казни. — Хозяин-ним, — покорно пробормотал тот. — Домой? — предложил ему Хонджун, переплетая их пальцы и, пользуясь всё уменьшающимся числом зрителей, потянул его ближе. Скользнул ладонью по перепоясанному тончайшего шитья сине-белому халату: — Ты не рад? — Чему? — горько хмыкнул Минги и осёкся, словно его за язык схватили. Снова хмыкнул. — Мы нашли твоего друга? — Хонджун вопросительно вздёрнул бровь. — Тому, что он теперь как и я? — В Минги вдруг, оказывается, проснулось неведомое ранее упрямство. — Или что отец, который меня продал, оказывается, умер? — Сидит в тюрьме, — со вздохом поправил его Хонджун и потянул за собой в сторону выхода. — Если появится желание, можно попробовать организовать визит. — Так он жив? — Минги остановился на месте и, чтобы его сдвинуть, явно потребовалось бы целое стадо верблюдов. — Почему?! — Что значит «почему»? — Он же… — На его лице проявилось легко различимое недоумение. — Он же нарушал закон? — Законы бывают разные, — покачал головой Хонджун. — Минги-я, может быть, вернёмся и продолжим разговор дома? Я устал, проголодался, и у меня ещё много работы. И новый наложник к тому же, с которым я совершенно не представляю, что мне делать, за что тебе огромное спасибо. Минги кивнул и наконец позволил себе сойти с места. Гадая по пути, увидел ли он довольную ухмылку или ему всё-таки показалось, Хонджун в сопровождении ожидавшей за дверьми стражи повёл его через весь дворец обратно. *** И всё же с новым наложником ему пришлось встретиться раньше ожидаемого: Сынгван почти с порога перехватил его и заявил, что тот просит встречи. Утешающе сжав на прощание ладонь Минги, Хонджун под его нечитаемым взглядом пообещал заглянуть позже и отправился напрямую к зелёным покоям. Шикса, хотелось уже сесть, отдохнуть, выпить кофе, взяться за давно игнорируемые им рассказы о путешествиях. Хотя бы поспать; вместо этого Хонджуну приходилось наводить порядок в собственной жизни и лишь гадать, когда ту успел с такой силой охватить самый настоящий хаос. Зелёные покои отличались от синих лишь цветом, являясь их полным отражением по другую сторону коридора. Стоя спиной к окну, скрестив руки на груди, Юнхо молча наблюдал за ним и явно не собирался ни кланяться, ни каким-либо иным образом выражать почтение. Впрочем, и без того достаточный уровень почтения выражал знакомый синий ошейник, так что большего от Юнхо, пожалуй, не требовалось. Лишь сейчас Хонджун мог разглядеть его как следует. Внешность, по его быстро складывавшемуся первому впечатлению, противоречила характеру, обманывала окружающих, обещая кого-то улыбчивого, ласкового, нежного — а Юнхо смотрел чуть ли не с ненавистью, ровно как те омеги из чужих гаремов. Именно этого Хонджун и пытался избежать изначально, противясь идее создания собственного. Но если Минги сумел на некоторое время поселить в его душе сомнения, будучи исключением из общего правила, Юнхо же определённо являлся классическим примером типичного, ненавидящего всех альф без разбора омеги. Высокий, даже, как показалось Хонджуну, выше Минги; худощавый, но не болезненно худой; с копной каштановых, блестящих на солнце волос; с россыпью блёклых веснушек, с высокими, по-детски ещё пухлыми скулами, тем не менее он выглядел достаточно взрослым, чтобы оказаться младше Хонджуна, быть может, всего лишь на пару лет. Юнмин даже называла точную цифру, но Хонджун, ошарашенный упоминанием о семье Минги, пропустил её мимо ушей. — Послали ли тебе Боги добрый день? — привычно осведомился он и, только договорив, осознал, как издевательски могли быть восприняты его слова. Следующее мгновение, впрочем, показало, что не стоило даже стараться подбирать нечто вежливее: ничего бы его попытки не изменили. — Я тебя ненавижу, — без обиняков заявил Юнхо. Являя собой странный контраст Минги, он держался слишком уверенно, не выказывая ни капли вероятного страха. Что ж, это могло быть… интересно. — Почему? — Риторический вопрос; в первую очередь Хонджун слушал интонации в его голосе и смотрел на выражение лица, и только во вторую вникал в сказанное, будучи уверен, что в состоянии предсказать его ответ до последней буквы. — Ты ещё спрашиваешь? — зло выдохнул тот, распрямил сжатые в кулаки руки и даже на миг качнулся навстречу. — Минги! Ты! Жадный ублюдок! Мало тебе других омег, ты забрал того, кому и без тебя было плохо! Мало других дырок для узла, да?! Хонджун насмешливо разглядывал его в течение всей, не такой уж и длинной тирады. Это оторванный в последние годы от мира Минги с трудом представлял, как всё устроено снаружи, но сын придворного тана Юнхо, гулявший по саду в перчатках и с зонтом и явно предназначаемый родителями на растерзание принцу, обязан был быть в курсе всех событий. Среди омег, как рассказывали порой Хонджуну, интриги временами царили такие, что Но Сынгёль через час бы повесился от ужаса и непонимания омежьей логики. — Юнхо-я, — заставил замолчать его он всего лишь одной интонацией, тяжёлой и угрожающей. — Не перегибай. Уверен, ты отлично знаешь, сколько у меня всего омег. — Сколько? — брови Юнхо шевельнулись в провокационном вызове, но Хонджун не поддался. — Двое, — спокойно ответил он. Развёл бы руками, но показалось, что переиграет, передавит. — Значит, я был прав, — почти радостно заключил Юнхо. — Тебе мало одного, ты взял ещё и Минги! Вяжи одного, но его не трогай! — А то что? — не сдержался Хонджун, чувствуя, как лезут брови на лоб от удивления неожиданной эмоциональностью вылитых на него обвинений. — Я придушу тебя ночью, — широко ухмыльнулся ему Юнхо и, будто на службе в Храме втихую флиртуя, издевательски шевельнул длинными, изящными пальцами, обтянутыми тёмной кружевной тканью. — Значит, не трогать Минги, — отражая его ухмылку, растянул губы Хонджун, уже предвкушая реакцию. — Вязать только второго омегу, так? — Так! — Ну раздевайся, — наконец выдохнул он, смакуя медленно проявляющееся на лице Юнхо ошарашенное осознание, — мой второй омега. Наступившая тишина тлела между ними, готовая взорваться в любой момент пламенем обвинений, ругательств, криков, и Хонджун по-прежнему заставлял себя не отводить глаз, давя взглядом, будто тараном. В это мгновение он во второй раз за это утро убедился, что Юнхо его стоил, являясь достойным соперником по силе духа и не сдаваясь при первых же трудностях. Юнхо принялся раздеваться. Без колебаний, без запинок он потянул с себя поочерёдно перчатки, отбросил их на стол рядом и коснулся пояса. Вот здесь его сомнения ненадолго взяли вверх, заставив задуматься, так уж ли нужна ему эта провокация. По-прежнему выжидая, с любопытством пытаясь угадать, когда тот не выдержит и остановится, Хонджун продолжал следить за каждым его действием, обращая внимание на каждый выдох и вдох. Секундой спустя, словно что-то решив для себя, Юнхо тряхнул волосами и куда смелее взялся за одежду. Верхний, подобающий неспаренным омегам халат отлетел в сторону, открывая взгляду нижний из куда менее плотной и тяжёлой ткани, ниже колен целиком покрытый вышивкой. Ненадолго во рту стало кисло: где-то там, за стенами покоев Хонджуна, приготовленные к отходу ко сну, лежали пижамные штаны, над которыми в своё время долго трудилась нянька. Караван верблюдов шёл по пустыне к оазису, символизируя путь к цели; если у Минги с Хонджуном, казалось, вся жизнь отличалась до мельчайших деталей, то с Юнхо они определённо росли в слишком схожих условиях. В отличие от верхнего, нижний халат, стянув с себя, Юнхо сложил аккуратно, бережно, повесил его на спинку стула и потащил с себя рубаху, открывая взгляду бледную, худую, впалую грудь. Непривычный контраст с Минги; под его пристальным взглядом Юнхо впервые занервничал. Руки его дрогнули, и рубашка выскользнула, плавно опустилась на пол у самых ног. Пожалуй, хватит, решил Хонджун. Пусть злость из взгляда Юнхо так никуда и не пропала, заминка говорила сама за себя. Хотел бы он вязки со вкусом ненависти и страха, остался бы вчера в гареме принца после его ухода. Взял бы того, с розовыми сосками, или другого, черноглазого, державшегося, словно тан, в сэйдза у входа. Этого-то, Юнхо, Хонджун даже не хотел изначально. Минги тянуло защитить, вернуть ему горящий восторгом взгляд, этого… — Я передумал, — коротко сообщил он и развернулся, собираясь уйти. Юнхо рванулся следом: — Стой! Нет! — Бесцеремонный, ни грана вежливости, ни капли почтения, он схватил Хонджуна за руку и сжал пальцы. Ничему его жизнь не учила. Хонджун устало смерил его взглядом с головы до ног: — Что? — Не трогай его, — Юнхо сглотнул, явно пряча боязнь вперемешку со злостью, но всё ещё настаивая на своём: — Завяжи меня. Не его. Абсолютно не собираясь ему объяснять, что недавно натрахался по уши и не хочет пока ещё, Хонджун сухо хмыкнул и с лёгкостью сбросил его руку. — Нет, — бросил он. — Ты мне не нужен. И на этот раз, оставив ошарашенного далеко не в самом положительном ключе Юнхо стоять столбом, он наконец вышел прочь, испытывая желание лишь поесть, выпить кофе и проспать несколько суток без перерыва кряду. Однако работа, равно как и разговор с Минги, не ждали.