Млечный путь

Минги был отчаянно иным, и Хонджун отказывался принимать это как должное каждый шиксов миг нахождения с ним в одном помещении. Это не давало ему сосредоточиться ни на цифрах в толстых гроссбухах, ни на собственных разрозненных и торопливых вчерашних записях. Читать Минги не умел. Из самой глубины шкафа Хонджун вытащил старый, запылённый альбом с рисунками, сделанными кем-то из его предков, любивших путешествовать по всей стране, и вручил ему. Альбому Минги обрадовался, предложению сесть — наоборот. Более того, после позволения Хонджуна устроиться там, где тот хотел сам, Минги, словно образцовый раб, уселся у ног и положил альбом перед собой. Сколько он там видел, в тени от стола, за которым работал Хонджун? Было ли ему удобно на пустых, незастеленных никакими коврами, твёрдых деревянных полах? С каждым часом Минги пах всё сильнее и сильнее. Засматриваясь на его затылок, удерживая себя от попытки зарыться пальцами в его волосы, Хонджун задавался вопросом, осознаёт ли тот этот факт сам. Понимает ли, что от изредка проскальзывающих в его запахе ноток Хонджун всё чаще думает о посещении борделя, по-прежнему ли боится, что Хонджун сорвётся и порвёт его узлом, не дожидаясь начала течки? Пугаясь резких движений, громких звуков, Минги вздрагивал и отодвигался в сторону. В какой-то момент, когда Сынгван, с грохотом распахнув дверь, внёс на подносе утренний кофе, Минги почти забился под стол. Бедром, всей лодыжкой и щиколоткой Хонджун чувствовал, как напряжены его мышцы, и вместо налогов думал о том, что выбора Минги умудрился никакого не дать. С утра, забирая его с собой в кабинет, Хонджун руководствовался и нежеланием оставлять того одного — почти течного омегу, в конце концов, как он мог? — и равно пониманием, что Минги совершенно нечем заняться там, в своих покоях. Но хотел ли Минги заниматься хоть чем-то? Может быть, там ему было бы спокойнее? В любом случае, даже начни Хонджун вдруг мучиться от нападок совести, он всё равно бы не дал ему уйти. Не тогда, когда Минги непроизвольно уже пах настолько интенсивно, не тогда, когда в его покои мог зайти кто угодно и не почувствовать по запаху, что омега уже занят кем-то. Ещё стоило зайти к Сынри, но об этом Хонджун пока совершенно не желал вспоминать: для этого бы потребовалось оставить Минги одного как минимум на пару часов, и он не думал сейчас, что смог бы. Слишком напряжённо Минги жался к нему под столом: беззащитно и агрессивно одновременно; Хонджун не мог перестать смотреть на него настолько очевидно, что даже Сынгван, молча сделав несколько шагов в сторону, заглянул под столешницу, и его глаза понимающе и слегка насмешливо сощурились. — Свободен, — Хонджун скомкал и бросил в него старое перо. Не долетев до цели, то наполовину распрямилось и приземлилось у самых ног Сынгвана. Наклонившись, тот подобрал его и, всё ещё ухмыляясь, поклонился и молча вышел. Даже после его ухода Минги не расслабился. Словно наяву слыша, как у того бьётся сердце, Хонджун откинулся назад и заглянул под стол: сгорбившись, подогнув ногу и оперевшись на пол, Минги сидел с опущенной головой в такой позе, будто в любое мгновение готовился кинуться в атаку. — Минги-я? — попробовал Хонджун. Бесполезно. Только теперь он разглядел, как тяжело Минги дышит; опять чужое присутствие выбило его из себя и сломало, загнало в ловушку собственного разума и тела. Опуская руку ему на плечо в уже знакомом жесте, Хонджун думал, что Минги сломан гораздо сильнее, чем ему казалось изначально, и гораздо больше, чем он сам к этому был готов. От плеча, не получив реакции, его рука сама собой сдвинулась выше, к волосам. Минги был другим: что ещё могла значить его совершенно недвусмысленная попытка качнуться навстречу руке Хонджуна, втереться в неё не то виском, не то щекой? Часть сломанных вещей всё ещё можно было починить, ещё часть починке не подлежала в принципе. Легко, легче лёгкого сгибая пальцы, чтобы провести по выступившей щетине, Хонджун думал, что некоторые сломанные вещи можно было — страшно было — доломать окончательно. Минги нужно было бриться. Снова мыться. Пить отвар, заваренный для него стариком Каем. Игрушечная собака Минги так и осталась лежать в комнате Хонджуна, заботливо укрытая одеялом. Многое ли это значило и значило ли это хоть что-то, если Хонджун сам предложил оставить её так? Прикосновение Минги к его руке было… таким испуганным. Вновь глядя в разлинованные, заполненные цифрами строки, Хонджун не видел ничего, весь, всем своим существом не ощущая — чувствуя, сосредоточившись на собственных кончиках пальцев, на внутренней поверхности ладони, на прикосновениях, порождённых природной нуждой, но не искренним, настоящим желанием. Медовый, сладкий, мятно-цитрусовый запах с течением времени всё сильнее заполнял кабинет, расползался из-под стола, прилипал к Хонджуну и обволакивал его со всех сторон. Убрав в какой-то момент руку, он в то же время так и не избавился от дрожи, вызванной прикосновением Минги: сильное, напряжённое тело продолжало жаться к его ноге. Было ли ему так удобно? Безопасно? Вновь вошедший Сынгван на этот раз обращался с дверью куда аккуратнее и потому напугал его меньше. Однако реакция самого Сынгвана о многом сказала Хонджуну: не выходя из кабинета, принюхавшись, он не замечал, какой степени интенсивности достиг запах Минги. Сынгвана же ударило, словно чем-то тяжёлым, прямо в лицо, заставило остановиться на первом же шаге внутрь. — В-ваша светлость… — его голос заметно дрожал. — Вы не… Он не закончил фразу, но этого и не потребовалось. Если бы Хонджун не понял сам, окончательную подсказку бы подало ему поведение Минги. Негромкий, но более чем разборчивый рык заставил Сынгвана, сглотнув, отшатнуться. — Мне сообщить Каю, Ваша светлость? — гораздо тише уточнил он, и Хонджун, вновь опуская руку под столешницу, кивнул. — Мы будем в синих… — Собака, вспомнил он, игрушечная собака под одеялом. На лету меняя решение, он поправился: — В моих покоях. Быстро поклонившись, Сынгван очень аккуратно, очень тихо прикрыл за собой дверь, но даже так Хонджун услышал, как торопливо, с переходом на бег, застучали по коридору его каблуки. Из-под стола вновь донеслось рычание. — Минги-я? — Сдвинув кресло, Хонджун потянулся и убрал с пола забытый альбом с рисунками, на который никто из них уже не обращался внимания, и наклонился. — Ты со мной? В первое мгновение под этим взглядом ему захотелось отшатнуться. Выдержал он лишь благодаря многолетней практике муштры деда: тот смотрел схоже, как человек, привыкший держать в кулаке людские жизни. В глазах Минги читалась смерть, и на протянутую в этот раз к его плечу руку он среагировал точно на врага. С трудом успев отдёрнуть руку, Хонджун неожиданно осознал, что слишком рано остановился: следовало вставать, отходить или, пожалуй, бежать к двери. Но Минги, словно дикому зверю, хватило секунды ошеломления. Прыжок снизу вверх, из-под стола на сидящего в кресле человека, не мог быть простым по умолчанию, но удался ему с неожиданной лёгкостью. Успев лишь выставить руки, в следующее мгновение Хонджун уже летел кубарем к противоположной стене кабинета. Вновь нахлынула волна медовой свежести. Замерев напротив него, Минги агрессивно сощурился, точно перебирал список возможных казней, и вдруг странным образом шевельнулся. Недоумевающее выражение оживило его лицо. Одновременно с ним осознав, что медовые ноты принадлежат не столько самому Минги, сколько его омежьей смазке, Хонджун заинтересованно шевельнулся и вновь оказался встречен рычанием, пусть уже и менее агрессивным. Если бы Хонджун мог предполагать, он назвал бы состояние Минги чистой растерянностью. Впрочем, захлюпай у него самого что-то в заднице, Хонджун был бы поражён не меньше, даже знай он, что станет омегой, изначально. Разумеется, для Минги эта течка определённо не являлась первой, но, вероятно, второй? Третьей? С семью, если верить ему самому, долгими годами паузы между ними. Неудивительно, что агрессия стихала и на её место постепенно возвращался страх. Скользнув пальцами куда-то назад, секундой спустя Минги вернул их к лицу уже вымазанными в чем-то бесцветном, блестящем, и недоумевающе понюхал. Если бы ещё и лизнул, Хонджун готов был поклясться всеми Богами, что не выдержал бы. Но Минги напротив, с явственным отвращением вытер руку о полу халата и медленно, крадучись, сделал еле заметный шаг назад. Хонджун остался сидеть на прежнем месте, но в его поведении не нашлось ничего схожего с заранее продуманной тактикой. Слишком болело ушибленное плечо; неторопливо растирая место удара, Хонджун даже не старался сдержать взметнувшийся уже в первое мгновение запах, ядовитым маревом заполнивший весь кабинет и вытеснивший любой призрак мёда. Ужас, медленно проявлявшийся на лице Минги, Хонджун не смог бы передать, заполни он даже тысячу свитков, напиши тысячу книг. Никаким пером не удалось бы передать всю полноту осознания им совершенного преступления. Минги был другим; любой иной на его месте решил бы, что нечего больше терять и незачем терпеть больше хозяина, но раз за разом, поражая Хонджуна, Минги довольствовался малым. На татами, покорно подставляя себя копьям, а шею — ошейнику. В дружбе с неведомым омегой, пряча игрушку и получая еду, но даже не пытаясь планировать побег. Сейчас — медленно, потеряно опускаясь на колени и не сводя с Хонджуна мёртвого взгляда. Раньше Минги смотрел так, словно держал в кулаке нити чужих жизней, словно стоило ему шевельнуть рукой — и враг бы умер. Сейчас же Хонджун убеждался, что нить своей собственной жизни Минги держал в кулаке не слабее. Оба они знали: поднявшему на хозяину руку рабу — не жить. В молчании Хонджун пытался собрать себя воедино. Наконец взяв себя под контроль и закончив распространять новые феромоны, тем не менее он чувствовал лишь свой собственный запах горящего дерева и ни следа запаха течного омеги. Не пытаясь просить у него милости, знакомо пряча лицо в земном поклоне, Минги, несмотря на течку, явно стал пахнуть ощутимо слабее. Окажись Хонджун в похожей ситуации где угодно снаружи, он был бы в большей безопасности: уличное одеяние подразумевало пояс с ножнами, в которых прятался кривой кинжал. Владеть им Хонджун умел, равно как и саблей: учили на корабле. Здесь же, в издавна выделенном его роду крыле дворца, он всегда ощущал себя в безопасности. В покоях, на стене, данью морской юности последние десять лет висела сабля. В ящике комода в углу его покоев — тот самый кинжал с перевязью, и этот короткий список в два пункта составлял всё личное оружие Хонджуна, привезённое им с собой из летней резиденции. Разумеется, слуги были вооружены куда лучше, но успел ли бы Хонджун закричать? Только сейчас он осознал, насколько без каких-либо оснований начал доверять этому омеге, на основании совершенно незначительных деталей решив, что тот не причинит ему вреда. Но второй инцидент с применением силы всего за два дня показывал, как сильно Хонджун ошибался. Нет, следовало покинуть кабинет и приказать его проветрить: из-за собственной вспышки Хонджун никак не мог сосредоточиться. Кое-как поднявшись, проверяя, он дёрнул плечом: на перелом не походило, на вывих — тоже, и на этом до прихода Кая требовалось взять себя в руки. — Встань, — сухо приказал Хонджун в пустоту, не поворачиваясь, в полной уверенности, что его приказ будет выполнен. Действительно: у противоположной стороны кабинета, помедлив мучительно-долгое мгновение, завозились, поднимаясь. Слабо, на самой границе обоняния Хонджун ощутил новый прилив свежести и поморщился. Нет, следовало вернуться в покои. — Иди за мной, — отдал он новый приказ. Осторожно зашагал прочь отсюда, как можно дальше: снова заныла нога, словно предвещая новую бурю, но Хонджун старался идти так быстро, насколько мог. Сотню метров до своих покоев он преодолевал долго, куда дольше обычного, каждую секунду слыша за спиной тихую поступь Минги. Достигнув лестницы, Хонджун напряжённо вцепился в перила, загадывая про себя: если Минги не воспользуется моментом, как воспользовался бы им сам Хонджун, то… он не знал, что тогда. Станет ли он, несмотря на клубящуюся в душе злость и знакомую по ситуации с медальоном обиду, уважать Минги больше? Разочаруется ли сильнее, если тот не попробует столкнуть Хонджуна вниз по каменным ступеням? Минги размеренно шёл в полутора метрах следом, повторяя каждый его шаг, словно чудна́я шиксова кукла. К последней ступени Хонджун отпустил перила и по коридору двинулся куда быстрее, стремясь не тянуть время, а добраться скорее до места назначения. — Внутрь, — остановился он у занавеси и взмахнул рукой, приказывая Минги зайти первым. Опустив голову и сгорбив плечи, тот разом стал казаться куда меньше и беззащитнее. При взгляде на него Хонджуну вновь вспомнился тот растерянный боец на татами, выронивший меч и под тычками копий без малейшего сопротивления возвращавшийся к ошейнику на цепи. Проходя мимо Хонджуна в его личные покои, Минги выглядел точно также или, быть может, хуже, словно уже поднимался на плаху. Хонджун шагнул следом, и обоих их настигло практически одновременно, с той же силой, что не так давно и Сынгвана, ударило по обонянию их общим запахом, смешавшимся за ту единственную ночь, что успел провести в этой комнате Минги. Совсем немного времени хватило предтечному омеге, чтобы заставить Хонджуна понять, как хорошо подходили их запахи друг другу, дополняя схожими нотами и в то же самое время составляя единую симфонию. Злость, царившая в его душе, почти сумела заставить его вновь выпустить феромоны, портя атмосферу и здесь, но взять себя в руки Хонджуна заставила не несуществующая совесть, а тихий, поражённый звук, донёсшийся со стороны Минги. Показалось, что для него стало не меньшим потрясением обоняние их общих запахов… или, как Хонджун мог предположить, его собственного запаха, запаха омеги, близкого к течке. Когда последний раз Минги чувствовал себя? Или, вернее, когда тому в последний раз разрешали чувствовать себя? Ступор Минги продлился недолго. Сделав глубокий вздох, он медленно, но решительно развернулся и опустился там, где стоял, на колени. Мгновение, длившееся всего лишь пару ударов сердца — и лоб вновь коснулся пола. Раб в позе подчинения хозяину. Скрывая злость, смешанную с отвращением, Хонджун отошёл в сторону и уставился в окно. Вдали, на самом горизонте, вновь виднелись тучи, и ноющая боль в ноге тут же получила своё объяснение. Говорили, что в последние годы бури приходили чаще. В детские годы Хонджуна песка приносило гораздо меньше; Сынгёль как-то мимоходом, словно само собой разумеющееся, сказал, что это потому, что пересохло море. Какое море, возразил ему тогда ещё совсем юный Хонджун, вон океан, недавно плавал!.. Горько усмехнувшись, Сынгёль покачал головой и не ответил ему больше ничего. А про пересохшее море Хонджун с тех пор слышал ещё не раз и зарёкся с тех пор спорить не думая. Знание, решил он, не аргумент, и любые знания стоило подвергать обоснованной критике, ища доказательств. Бури же доказательством служили сами себе, и боль в ноге лишь подтверждала уверенность Хонджуна в дальнейшем ухудшении погодных условий. Следовало перебираться севернее, но столица Халазии находилась на юге, резиденция — ещё южнее, а севернее располагался пугающий его Мирох. Зашелестев, позади со входа откинулась занавесь, и быстрым для своего возраста и состояния шагом старик Кай ворвался в покои, принося с собой очередную бурю, но на этот раз — лишь душевную. За ним медленно, осторожно, явственно опасаясь вновь столкнуться с чем-то превыше его сил, следовал Сынгван. — А, — остановился Кай, словно налетел на невидимое препятствие, и уставился сверху вниз на Минги. — Шикса, это что? Не сразу поняв, что вопрос обращён к нему, Хонджун наконец догадался пожать плечами. — Омега, — сообщил он очевидное. — Вероятно, в течке или очень к ней близок. — И почему он лежит на полу? — подозрительно осведомился Кай. Позади него нахмурился Сынгван, наконец осознавший, что ситуация несколько отличается от той, что он встретил получасом тому назад в кабинете. — Потому что, — обречённо вздохнул Хонджун, — сначала тебе придётся осмотреть моё плечо и бок. Не думаю, что есть переломы, но болит ощутимо. Кай наконец посерьёзнел. Новым взглядом окинув комнату, он хмуро кивнул: — Раздевайся. Пройдя к кровати и стараясь не смотреть в сторону накрытой одеялом игрушки, Хонджун потянулся к поясу домашнего, лёгкого халата. Под ним в этот раз он носил лишь штаны из той же ткани с вышитыми по низу верблюдами. Вышивка передавала лишь общее сходство, однако сочетание цветовых оттенков — тёплого белого и медового — Хонджуну нравилось. Ровно, впрочем, до сего дня. Кай прошёлся пальцами по наливающимся синякам. По большему, на плече, частично заходящему на предплечье, затем по меньшему, на боку. Нажал здесь, там, примерил свои небольшие ладони к серии небольших пятен на поясе: его пальцы дотягивались до нужного положения с ощутимым трудом. Не имело смысла объявлять очевидный им всем ответ на вопрос, размера чьей же руки оказалось бы достаточно. А запах омеги вновь становился всё сильнее, наливался сладостью, и, хотя Сынгван заметно начинал морщиться, никто из них, включая Кая, не комментировал вслух этот факт. — Переломов действительно нет, — наконец вынес свой вердикт тот, отступая от Хонджуна и встряхивая кистями рук. — Я пришлю позже мазь и отвары для тебя и омеги. Могу ли я его осмотреть, твоя светлость? Вкладываемый им смысл в этот вопрос звучал как «имеет ли смысл тратить на него время, если ты вскоре отрубишь ему голову», и Хонджун, морщась от боли и кое-как натягивая обратно халат, коротко кивнул. Здесь наконец сработало чувство самосохранения у Сынгвана, и он торопливо бросился помогать. Вовремя: ещё немного — и Хонджун, шипя от боли и раздражения, остался бы ходить прямо так, голым по пояс, насколько бы неподходящим такой вид во дворце ни считался. — Ваша светлость, — Сынгван звучал укоризненно, — а еду-то я теперь сюда скажу принести, да? И собачий платок для колена тоже? А ещё вас там кожевник дожидается, я уж думал ему отказать, но раз уже такое дело, сходите, может? Не сразу вспомнив, зачем ему вообще нужен был кожевник, Хонджун снова поморщился. Ошейник. Действительно, ошейник для омеги с клеймом его рода и именем Хонджуна. Камень рода в инкрустации или подвеске — чтобы рабов знатных семей отличали издали. А ведь ещё существовала практика ношения одежд в цветах рода, но ходить полностью в синем цвете Хонджун даже себя не мог заставить, так что требовать того же от наложника не имело ни малейшего смысла. Носить выделяющуюся, яркую деталь гардероба, чтобы быть узнанным со спины — да, но не более. — Хорошо, — раздражённо бросил он. Ошейник так ошейник. Пусть будет так. — Сынгван-а, как только осмотр закончится и принесут всё необходимое, позаботься, чтобы никто больше сюда не зашёл. Хоть стражу на этаж выставляй, но ближайшие дни никто, кроме Кая, пожалуй, здесь появляться не должен. — А уборка? — мгновенно возмутился тот. — Потерплю, — осадил его Хонджун, интонацией давая понять, что споров в этот раз не допустит. — Ты меня услышал? Идём. Коротко поклонившись, Сынгван без дальнейших возражений повёл его за собой в сторону лестницы. *** На первом этапе кожевник разложил перед Хонджуном полоски кожи различных цветов и выделки. Кое-где, впрочем, виднелась ткань, которую предпочитали семьи несколько беднее, но Хонджун в деньгах последние десять лет нужды не испытывал вовсе. Однако и тратиться ради шика не собирался: ни кожа чёрного крокодила, ни страусиная его не заинтересовали, но к буйволиной он присмотрелся. На мгновение показалось, что та хорошо будет смотреться на Минги, но первое же прикосновение показало превышающую все допустимые уровни жёсткость, и Хонджун разочарованно вернул полоску обратно. Правее лежали куда более привычные заготовки из собачьей кожи, отличавшиеся лишь цветом. Сразу отложив в сторону привычный синий, Хонджун обвёл беглым взглядом остальные. Нет; нет, ничего. — Дальше, господин, — поклонился кожевник, сгребая образцы со стола. — Расположение камня. Камнем рода считался топаз, причём исторически исключительно блёклый, неяркий. Не определяясь ничем, помимо традиций, цвет оставался неизменным на протяжении многих веков. На синей коже топаз бы слился, остался незамеченным, и из всех предложенных вариантов Хонджун выбрал подвеску-медальон сродни болтавшейся сейчас на шее Минги. Обработанные камни мастеру должен был предоставить сам Хонджун; Сынгван уже получил приказ доставить требуемое из запасов. — Клеймо, — перешёл к следующему шагу кожевник. Здесь, заскучав, Хонджун остановился на первом же варианте гравировки на обратной стороне подвески, а от остальных, менее значительных вопросов попросту отмахнулся. — Какое количество изволит заказать господин? — ошарашил Хонджуна последним вопросом кожевник. Впервые задумавшись на эту тему и вновь коснувшись вдруг показавшейся слишком тонкой полоски кожи, Хонджун осознал, что совершенно не представляет ни средних сроков носки подобных ошейников, ни требуемое их количество на одного наложника. — Десять, — наугад выбрал он. Даже если бы ошейники не пригодились в этот раз по любой из возможных причин, следовало быть готовым к следующему своему маловероятному, но не невозможному приступу омегалюбия. — Как прикажет господин, — поклонился кожевник и принялся собирать остатки образцов, отложенных Хонджуном, в отдельный тканевый мешок. — Заказ привезут на пятый день, после освящения в Храме. Повинуясь еле заметному жесту Хонджуна, уже несколько минут неподвижно ожидавший у двери Сынгван аккуратно оттеснил закончившегося складываться кожевника, отвлёк и повёл прочь за собой, на ходу делясь подробностями о подобранных им камнях. Оставшийся наедине с собой впервые со вчерашнего дня Хонджун не торопился уходить. Замерев перед окном, впервые за долгое время он находил удовольствие в отсутствии любых запахов и оттого тянул с возвращением в покои, как только мог. Вновь чувствовать свой запах, смешанный с течным омежьим, будоражило, кружило обычно спокойную голову, провоцировало на совершение любых безумных поступков. Ни разу до того не проводивший течку с омегами, Хонджун впервые столкнулся с побочными эффектами, вызываемыми их запахом. Разглядывая неспокойные тучи на горизонте, он кусал губы и никак не мог заставить себя перестать вспоминать казавшиеся мимолётными события сегодняшнего утра. Когда Минги прижался щекой к его ладони, в первое мгновение Хонджун воспринял это проявлением слабости, незначительной капитуляции, но разве то, что происходило между ними, поначалу являлось сражением? В какой момент всё пошло не по плану? В первые часы Хонджун провёл достаточно времени, перебирая его волосы и не получая в ответ ни единого признака агрессии, но что случилось дальше? После прихода Сынгвана Минги… Остановившись, Хонджун в наказание укусил себя за внутреннюю сторону щеки. Альфа, вошедший на территорию, которую омега уже начал считать своей, заполнил своим сладким запахом, незваный гость — мог ли он стать причиной срыва? Мгновенного испуга со стороны того, кто, вероятнее всего, привык держаться настороже вне зависимости от собственного состояния? Вчера Хонджун обещал Минги устроить так, чтобы «никто не мешал». В его собственном представлении это обещание распространялось исключительно на время самой течки, но в случае с Минги границы размывались настолько, что только по одному его запаху перед уходом Хонджуна было сложно предположить, началась ли течка уже или до её старта оставался какой-либо срок. Вне зависимости от этого, после возвращения в покои Минги вёл себя словно образцовый раб: не привлекал к себе лишнего внимания, не позволял себе лишних движений, повиновался любому приказу. До текущего момента Хонджуну казалось, будто омеги в течке превращаются в распутных сук, готовых на всё ради заткнувшего бы их узла. В глазах же опускающегося на колени Минги стоял мёртвый ужас, смешанный с принятием, разочарованием, болью… Однако Хонджун готов был поклясться Богами, что не видел в них ни капли ожидаемой слепой похоти. — Вот ты где, — донеслось от входа, и Хонджун, неожиданно испуганный, резко развернулся. Держа в руках уже знакомую кружку, старик Кай опирался плечом о дверной косяк и, вероятно, уже какое-то время ждал, пока его заметят. На его лице явственно читалось недовольство, но впервые за долгое время Хонджун намеревался его проигнорировать. Хромая, он сократил разделявшее их расстояние и чуть ли не силой вырвал кружку из рук Кая. С первым же глотком вновь окатило жаром и сжало судорогой, волной прокатилось по всему телу отвращение и вышло наружу с отрыжкой. Постояв ещё пару мгновений с закрытыми глазами, Хонджун с опаской прислушивался к своему телу в ожидании нового приступа дурноты, но не дождался. Виновато морщась, он вернул кружку и облизал губы: сегодня отвар показался ему слаще. — Добавил кое-чего от боли, — без лишних вопросов понял причину его задумчивости Кай. — Слушать будешь, твоя светлость? — Куда я денусь? — Хонджун пожал плечами: — Что там с ним? Вскинув брови, Кай внимательно изучил его лицо. — Течка, — в результате, явно не найдя искомого, сообщил очевидное он. Такой размытый ответ Хонджуна, разумеется, не удовлетворил, и он потребовал подробностей: — Да, но как он? — Железы расширены, протоки чистые, без следа огненной болезни… — Кай по-прежнему внимательно наблюдал за его реакцией. — Это то, что тебя на самом деле интересует? — Да нет конечно! — в сердцах рявкнул Хонджун и развернулся, отошёл обратно к окну, пытаясь сохранять самообладание. — Меня интересует, не сдохнет ли он внезапно в середине течки! Кай укоризненно вздохнул. — Кормить будешь — не помрёт. И поить. — Я?! — Хонджун в испуге развернулся так торопливо, что колено вновь подогнулись, и ему пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. — Не слуги-альфы же. — Кай, казалось, смотрел на него с тщательно скрываемым весельем, которое злило Хонджуна ещё сильнее. — Ты! — рявкнул он. — Ты лекарь! Омега! Забери его к себе! — Я смогу снять боль, но помогать мальчишке проходить через одну из его первых течек — уже не в моём возрасте, твоя светлость, — покачал головой Кай. — Течка — это естественное состояние, не требующее присутствия лекаря. Если не хочешь сам, отправь его в одну из закрытых комнат, назначь слугу-омегу, как делают все остальные. — Ещё два дня назад ты просил «не травить мальчишку», — припомнил ему Хонджун. Кай усмехнулся и погладил бороду: — Я просил не делить его с другими, а остальное — так ты его наложником для вида взял? У мальчишки течка, сделай так, чтобы хотя бы первый раз для него оказался приятным. Окончание «…а там, может, втянешься» не прозвучало, но Хонджун понял и без того. Однако злость, берущая своё начало в ноющей боли в левом боку, не отпускала так просто, раздражённая мстительность цвела в душе и не давала согласиться, несмотря ни какие уговоры. Что останавливало его ещё, помимо злости, Хонджун понял не сразу. Только выпроводив Кая и, прихрамывая, зашагав к лестнице, неожиданно для самого себя он вспомнил, что давал Минги обещание не причинять ему вреда. Или его слова звучали иначе? «Я тебя не трону»? Слугу-омегу, пожалуй, найти следовало в любом случае. Уже спускаясь вниз, Хонджун чувствовал усилявшийся по мере его приближения к покоям запах мяты и мёда. Пожалуй, во избежание проблем на этаж действительно не стоило пускать никого — и мгновением спустя оказалось, что Сынгван так и сделал, впервые за всё время их пребывания здесь заперев главные двери и выставив у них стражу. Проходя мимо, Хонджун коротко кивнул хорошо вооружённым омегам — очень предусмотрительно со стороны Сынгвана, — и, тут же о них забыв, ускорил шаг. От силы запаха начинала кружиться голова, словно источник его находился совсем рядом, в коридоре, а не в отдалении, в синих покоях. Только сейчас он начинал осознавать, насколько тяжело ему дастся решение игнорировать течного омегу. С такой концентрацией мёда в воздухе Хонджун столкнуться оказался не готов. Сильнее всего в сложившейся ситуации его удивляло отсутствие собственного раздражения по этому поводу. Да, он всё ещё злился, в первую очередь из-за полученных травм, но чем дальше, тем слабее. Действовал ли это отвар или всему виной оказались феромоны омеги, но с каждым шагом, приближавшим его к собственным покоям, Хонджун чувствовал себя всё спокойнее. Откинув занавесь, он вошёл внутрь — и тут же остановился, изумлённо уставившись на открывшуюся ему картину. Уходя, Хонджун отчего-то считал очевидным, что после окончания осмотра Минги вернётся в собственные покои или, возможно, его вернут, и оттого не счёл нужным упомянуть об этом отдельно. Неизвестно, чем руководствовался Сынгван, но обещанные кувшины с водой и вином, блюда с мелкими, на один укус, закусками оказались на столе у дальней стены. Следующее, что заметил Хонджун, ошеломлённый настигшим его пониманием, — отсутствие игрушки под одеялом. Теперь то оказалось застелено ровно, но иначе, не так, как делал обычно Сынгван или другие слуги. Посреди спальни, подогнув под себя ноги в традиционно-церемониальной позе кидза, знакомо прижимая к груди игрушку, сидел Минги. Опустив голову, после прихода Хонджуна он вновь не шевельнул ни пальцем, не издал ни единого звука, словно пытался при всей невозможности не привлекать к себе ещё большего внимания, не вызвать вновь недовольства хозяина. Зная, как тяжело даётся ожидание в этой позе, по долгим часам, проведённой в ней в детстве под строгим контролем деда, Хонджун мысленно признал, что впечатлён. Во время течки, вероятно, контроль тела давался ещё сложнее, но всё, что выдавало неудобство Минги — запах, но и в нём мёд затмевал любые ноты, преобладал основной и глушил даже следы собственного древесного запаха Хонджуна. Течка Минги началась.