Побудь со мной

Элли на маковом поле feat. лампабикт — где ты?

Анри смотрит на него со стылой скорбью в сердце: ее абсолютно не святая грусть обличается в форму первородной лжи, и Чарльз видит, как маска — одна за другой — меняется на ее лице. Чарльз, вообще, много всего видит, в том числе и Анри — видит, как ее меланхолия подбирается к глотке и обнажает гланды, как глаза превращаются в стекло, лопнувшие капилляры — в рассыпанный бисер; видит мутную пленку из слез, которую она так старается смахнуть ресницами, видит, как она прячет руки за спиной, чтобы унять дрожь; а еще видит, как она день ото дня не хочет идти домой, как она откладывает деньги, которые ей дают на обеды, лелея свою дорогую мечту уехать куда-нибудь, как она мнительно-тревожно всегда-всегда держит телефон динамиками к собеседнику — ненавязчиво, незаметно, так, чтобы никто и подумать не мог — а еще видит, как Анри ужасно тяжело оставаться одной. Однажды Чарльзу приснился сон, в котором Анри превратилась в пузырь: пузырь разрастался и был ядовитым, он поглощал все вокруг и в нем гибли все: пузырь захватывал города и страны, пузырь уничтожал жизнь, которую так сильно желал — пузырь убивал людей, думая, что, если их поглотить, они останутся с ним навсегда. Потом Чарльзу приснилось, что Анри раскатали по кафелю в школьном буфете и от нее осталась только бордовая полосочка — единственное напоминание о том, что когда-то здесь был человек; а одноклассники смеялись, смеялись, смеялись над ней. Самый последний его сон был таким: Анри сбивает грузовик и ее некрасиво ломает надвое, хрустит позвоночник, у нее проломлена черепная коробка, а кость из ноги некрасиво торчит. Она хрипит и протягивает ему руки в мольбе, она смотрит на него выпученными стекляшками-пустышками глаз, и Чарльз осознает, что совершенно не может помочь — потому что он брезгует. Брезгует касаться, брезгует испачкаться, брезгует Анри, в конце концов, когда она невзначай, будто в шутку, предлагает походить за ручку. Чарльз просыпается после таких снов и всегда тянется к мобильнику, чтобы написать ей. Он пишет: «Мне приснилось, что ты умерла». Она отвечает ему только в семь утра, когда просыпается в школу: «Прикольно. Я была бы не против умереть, если бы это означало, что я больше могу не ходить в это место». Чарльз всегда улыбается с натяжкой на ее шутки. После смерти Винсента он перестал улыбаться вообще. «Мне приснилось, что ты умерла, и я никак не мог тебе помочь». Чарльз смотрит на собственные руки — на них алеют красные, бурые и синие разводы: это краска или самоистязание? Чарльз вспоминает, как рисовал прототип персонажа Шарлотты, и как создавал концепты для вселенной Винсента; вспоминает, как мыл руки — снова и снова — пока над ним возвышался эфемерный образ Скарлетт Эйлер. Она говорила: «Еще раз. Еще раз. И еще. Этого недостаточно. Делай еще раз». В конце концов, ей всегда и всего было недостаточно, и руки Чарльза покрывались бурой туманностью бабочки и кислотно-синей Душой и Сердцем; нарывы превращались в созвездия, каждая царапина в тысячи бегущих Плеяд. Содранная кожа — самые яркие звезды: в них видно его собственное мясо. Однажды Чарльзу приснилось, что Анри ушла, и он искал ее по всем кабинетам школы и по всем магазинам, он искал ее за всеми дверьми Дома, пока не обнаружил, что умер, а мир его — ужасная сказка, которую он сам создал. И тогда он понял: Анри здесь не будет никогда; ведь он — мертвый, а она — живая-живая, с глазами стекляшками-пустышками, в которых стынет скорбь и разрастается меланхолия, подпитываемая реальным миром. Чарльз встречает другую Анри — собственно созданную — у которой нет ни души и сердца, которая говорит и делает все по скрипту и по заученному сценарию, та-самая-подружка-главной-героини, которая теперь стала отрицательным персонажем. Чарльз осознает, что больше никогда не увидит _настоящую_ Анри. Как и Винсента. Интересно, есть ли что-то от Чарльза в Царствии Небесном? Чарльз брезгует ей сказать все то, что в нем накопилось, брезгует признаться: «Я смертельно устал», и «Мне так все осточертело». Чарльз прячет свои нарывы на коже, прозванные Бетельгейзе и Сириусом, под темными перчатками, свою усталость — за кривой улыбкой. Анри прячет свою привязанность за ядовитыми шуточками и повседневным макияжем; прячет свою тошноту за картонным дружелюбием, как и вся эта пресловутая действительность, и прячет невысказанное: «Пожалуйста, останься» за буднично-серым: «Дурак ты, Эйлер». Они арендовывают велосипеды и едут до разлитого красками моря, до бушующего шторма и перевернутого вверх тормашками неба: Анри снимает обувь на пляже, и мягкие волны лижут ее ступни. Чарльз все еще брезгует, но на этот раз — целого мира; и Анри не протягивает ему руки, но вместо этого повязывает на запястье платок — и протягивает ему. Они идут по кромке на расстоянии туго натянутой ткани — и Чарльзу кажется, что они вдвоем шагают по канату. — Мне приснилось, — наконец, начинает он, — что ты умерла. — Жаль, что это всего лишь сон. Если когда-нибудь сделаешь мой прототип в своем фанфике, сделай, пожалуйста, так, чтобы я умерла. Чарльз неприятно изгибает губы в улыбке. Анри смеется: — Или сделай так, чтобы меня оставили в покое. Все-все. Чтобы горе-родители не возлагали на меня больше ответственности, чем надо, чтобы они заметили меня, как человека, а не как дополнение к моему брату; чтобы я больше никогда не нацепляла на себя маски нормальности и никогда не горела быть обычной; чтобы я была менее зависима от общества, в котором нахожусь, чтобы мне не нужно было собирать компромат на подружек, с которыми я пойду в магазин, лишь для того, чтобы чувствовать себя защищенной; чтобы я не чувствовала себя ничтожно по сравнению с другими — чтобы я, наконец, перестала себя ненавидеть. — У меня гуро-фанфик, Анри. Я никогда не смогу дать твоему персонажу счастливую концовку. Дом представляет собой белоснежно-чистый мир, подстать своей героине: в этой стерильности происходят страшные, жестокие вещи. В мире существует множество паразитов, готовых занять свое место в твоем теле и превратить его в свой стерильно-чистый Дом. Чарльз думает, что люди, в некотором роде, тоже паразиты — и некоторые остаются у других в головах. Уходи от меня, Анри. Уйди, пожалуйста. Мне так жаль, что я не могу тебя коснуться. — Тогда побудь со мной, пока мой мир не рухнул. Анри падает на песок — прямо так, в осеннем пальто и с босыми ногами: октябрьский ветер уносит сожженные листья, и Чарльз, вместо того, чтобы сказать, что она простынет, ложится рядом — и представляет, что через его руки прорастает можжевельник. Чарльз становится един с песком и рыхлой почвой, его тело разлагается под удушающим солнцем, а в клетке ребер поселились трупные черви. Глаза облепили мухи, и сам он весь становится соткан из паразитов — ровно также, как и остальные люди. Его передергивает – но он пересиливает себя, чтобы быть рядом с Анри. Они смотрят на то, как из облаков выстраивается стерильно-белый Дом, и как чисто-белая девочка теряется в нем в поисках своего рыжеволосого друга; они смотрят за тем, как Бумажная Принцесса приглашает в свое королевство Чернильную Принцессу, и как они вдвоем читают сказки; они смотрят на то, небо окрашивается в красный на манер гуро-фанфика, становятся свидетелями того, как все подвергается к концу — и застают новое начало. Они лежат так еще некоторое время — со повязанным на руки платком, но Чарльз осторожно касается мизинца Анри — своим.