Феномен

      Лаборатория, в которую меня привез Эдвард Нэштон, находилась на семьдесят седьмом этаже роскошного высотного здания, на котором красовалась надпись «Иджанта Лиджен», а рядом располагался огромный баннер с переливающимся девизом «Построим мирное будущее». Мы беспрепятственно прошли к лифту, после того как Эдвард приложил квадратную карточку к небольшому аппарату у пустовавшей стойки регистрации. Потолок на первом этаже был таким высоким, что сначала мне показалось, будто мы шли под открытым небом. По пути нам встретились всего несколько человек, ни с одним из которых Эдвард не обменялся и парой фраз. Впрочем, ничего удивительного. В столь огромном здании он вполне мог не знать всех этих людей.       Для меня «Иджанта Лиджен» приравнивался по своим размерам к небольшому городку. В провинциальном Бертро я привык к низеньким сооружениям и узким улочкам, а здесь одно только здание поражало своей глобальностью. Бесшумный лифт раскрыл перед нами блестящие двери. Справа располагалась широкая панель с пронумерованными кнопками. Нумерация обрывалась на цифре 124, и я понял, как много я еще не видел в своей жизни. В Бертро самым высоким зданием была двенадцатиэтажка в центре города, в которой я никогда не был, а небоскребы мне встречались только в фильмах.       Поднявшись на семьдесят седьмой этаж, мы около пяти минут шли по длинным коридорам, переходя из одного помещения в другое, и, наконец, Эдвард подвел меня к одной из дверей, открыл ее с помощью все той же карты и посторонился, пропуская меня вперед.       — Добро пожаловать в лабораторию моего отца, — объявил Нэштон. Как только я ступил за порог, в помещении тут же зажегся белый свет, и я изумленно огляделся, поразившись масштабам лаборатории. Да здесь могли уместиться несколько приютских столовых! Хотя даже не размеры были самым удивительным. В лаборатории все сияло исключительной чистотой и новизной разнообразного оборудования. Я буквально видел, как почтенный седовласый Джеральд Нэштон сосредоточенно и с особой аккуратностью работает над гениальным изобретением, а рядом на высокой табуретке сидит его молодой сын и впитывает все знания отца.       Пока я осматривался, Эдвард доставал какие-то приспособления из большого белого шкафа в дальнем конце лаборатории. Вернувшись ко мне, он попросил вытянуть руки, чтобы закрепить на запястьях два широких браслета. Они плотно обхватили руки, но, несмотря на металлическое покрытие, были очень легкими и почти незаметными.       — Техника безопасности, — пояснил Эдвард и нацепил себе точно такие же. Вот только в отличие от моих на его браслетах горела крошечная желтая лампочка.       — Ты работаешь тут вместе с отцом? — поинтересовался я.       — Да, — кивнул Эдвард. — Правда, не в этой лаборатории, а в соседнем офисе, но отец разрешает мне приходить сюда и помогать, так что можно сказать, что я и здесь работаю.       — Ты учишься? — спросил я, наблюдая за тем, как он подключает и настраивает какое-то небольшое устройство. По его умелым действиям несложно было догадаться, что он в свои восемнадцать уже знает эту хитроумную лабораторию, как свои пять пальцев.       — Я закончил школу в прошлом году. Пришлось перескочить через класс, я сдал все экзамены заранее, и отец решил, что терять год впустую не имеет смысла. Я работаю тут с двенадцати лет, и это принесло мне куда больше опыта, чем школа.       — А теперь собираешься поступать в университет? — полюбопытствовал я.       — Так хочет отец. Престиж никто не отменял.       — А чего хочешь ты?       — Меня устраивает моя работа. Я смогу заменить отца, когда он отойдет от дел. К тому же никакой университет не научит тому, чем мы здесь занимаемся.       — А чем вы занимаетесь?       — Все по порядку, Освальд. Сначала сделаем то, зачем мы сюда пришли. Ты же не будешь против, если я возьму у тебя кровь на анализ? Это нужно для небольшого исследования.       Я настороженно покосился на небольшой прибор в руке Эдварда. Мне и в голову не могло прийти, что он планировал проводить какие-то исследования, связанные со мной. От Нэштона не укрылось мое замешательство.       — Освальд, поверь, я не делаю ничего противозаконного, и тебе не будет больно, — пообещал он. — То, что я просил никому не говорить, не означает, что я буду ставить над тобой нелегальные опыты. Как раз наоборот, я хочу избавить и тебя, и себя от лишних проблем. Все вопросы потом.       Эдвард не дал мне шанса вставить хоть слово, и я послушно присел на табурет, положив руку с закатанным рукавом на стол. Нэштон приложил небольшой полукруглый приборчик и нажал на кнопку. Едва ощутимое покалывание на сгибе локтя, две секунды, и я уже разворачивал рукав рубашки, наблюдая за тем, как Эдвард вводит какие-то данные на приборной панели, подключенной к большому аппарату, похожему не то на принтер, не то на навороченную микроволновку. После этого он аналогичным образом набрал собственной крови, добавил в тот же аппарат и снова ввел какую-то информацию. Его лицо было немного напряжено, и я мог поклясться, что заметил, как он нервничает. Через пару минут он уселся напротив меня на табурет и заговорил:       — Освальд, мне нужно, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Даже если они покажутся странными и, возможно, чересчур личными, я очень прошу тебя отвечать честно. Это важно. Я могу рассчитывать на тебя?       — Насколько личными? — прошелестел я слегка хрипловатым голосом, а затем прокашлялся и повторил свой вопрос. Кажется, я снова совсем некстати начинал краснеть.       — Скажем так, в личной беседе я вряд ли бы стал задавать тебе их при нашем текущем уровне знакомства. Просто представь, что ты заполняешь анонимную анкету. Легко сказать. Эдвард находился слишком близко, чтобы я мог отрешиться от реальности и не замечать направленный на меня взгляд. Мне нелегко было бы сосредоточиться в его присутствии даже при будничном разговоре о погоде, не говоря уже о том, что придется отвечать на личные вопросы.       — Разве ты не должен подписать какое-нибудь соглашение о неразглашении? — заметил я.       — Вообще-то должен, — улыбнулся Нэштон. — Я надеялся, что ты поверишь мне на слово.       — Мне все-таки кажется, что это не очень законно.       — Мы поговорим о законах чуть позже, а сейчас ты можешь просто довериться мне, Освальд.       Странным образом его голос подействовал на меня успокаивающе, и начинать отвечать на его вопросы было уже не так волнительно. Он сделал паузу перед тем, как начать, и мне оставалось только гадать, о чем будут вопросы и насколько честно мне удастся на них ответить.       — Ты когда-нибудь был влюблен?       Прозвучавший вопрос действительно был слишком личным. О подобном я вообще предпочитал молчать. Даже моей подруге Рут никогда не было известны все детали моих сердечных переживаний, хотя она была единственной, кому я не побоялся бы о них рассказать. Вопросы любви и привязанности всегда являлись для меня невероятно сокровенными, и говорить о них с Эдвардом было не лучшей идеей, особенно если учесть, что я понятия не имел, для чего ему нужна такого рода информация. Хотя безобидный короткий ответ вряд ли мог бы что-то испортить, а подробностей ему знать необязательно.       — Да.       Глаза Эдварда на секунду расширились от удивления, как будто он услышал нечто невообразимое. Следующий вопрос последовал не сразу. Сначала Нэштон неотрывно буравил меня взглядом, затем потер браслет на правой руке и продолжил.       — Ты состоял в отношениях с человеком, в которого был влюблен?       Еще более личный вопрос, но ведь не произойдет ничего страшного, если я просто буду говорить правду…       — Нет, он даже не знал об этом.       — Он?       — Ч-человек.       Я сжал зубы и почувствовал, как к лицу прилила кровь. Мне казалось, что участившийся ритм сердца был слышен даже на расстоянии. Никто и никогда не задавал мне таких вопросов, и уж точно я не ожидал их от сына своего работодателя, которого я едва знал.       — Ты по-прежнему влюблен в этого человека?       — Нет, уже нет.       — Очень интересно, — выдохнул Эдвард и задумчиво поправил очки, коснувшись оправы тонкими пальцами. — Как ты можешь объяснить это чувство? Чувство влюбленности.       — Объяснить? Э-э… Я даже не знаю. Когда ты влюблен, ты…тебе нравится смотреть на этого человека, нравится все, что он делает. И то, как он это делает. А когда его нет рядом, ты просто постоянно думаешь об этом человеке и не можешь выкинуть его из головы.Это как болезнь, но, к сожалению или, быть может, к счастью, ты не можешь заразить ей того, кого любишь. По крайней мере, не всегда.       — Довольно необычное сравнение, — заметил Эдвард, смотревший на меня с теперь уже нескрываемым удивлением. — И довольно ироничное, — добавил он себе под нос и записал что-то на бумажке, лежавшей на столе позади него.       — Еще один вопрос, Освальд, — продолжил Нэштон, снова повернувшись ко мне.— Последний. Ты испытывал это чувство снова? Или тот человек был единственным?       Я боялся этого вопроса, потому что не знал ответа. Вероятно, мое пунцовое лицо говорило все без лишних слов, но я не хотел признаваться и делать себе еще больнее. Да, в момент, когда прозвучал этот страшный вопрос, я осознал, что влюблен в Эдварда Нэштона. Я буквально произнес эти слова у себя в голове, и пути назад уже не было. Какую же глупость я совершил…ведь я знал его всего несколько дней.       Он терпеливо ждал ответа, а я лишь молча моргал, пытаясь сосредоточиться. Ему не нужны имена, а значит, можно обойтись без подробностей. С другой стороны, этот человек слишком умен, и он сможет понять, что я говорю о нем. А мне сейчас меньше всего хотелось очередной неловкой ситуации.       — Он был единственным.       Эдвард резко опустил взгляд на свое правое запястье, а потом накрыл его ладонью, но было слишком поздно: я заметил, что лампочка на его браслете, горевшая зеленым во время моего допроса, покраснела.       — Что это? Что это такое? — спросил я и посмотрел на собственные браслеты. На них не было лампочек, и они казались вполне безобидными, но… Я попытался их снять, но Эдвард тут же меня остановил, коснувшись пальцами моего браслета.       — Освальд, прошу тебя, ответь честно на последний вопрос. — В его голосе явно слышалась мольба. — А потом я расскажу тебе все, что ты захочешь. Я клянусь тебе.       Чтобы остановить меня и мои безуспешные попытки снять браслеты, Эдвард вскочил со стула и оказался совсем рядом со мной. Достаточно было протянуть руку, и я мог коснуться его щеки. Пальцы Эдварда соскользнули с браслета и задели кожу чуть ниже запястья, заставив меня мысленно вздрогнуть. Я посмотрел ему в глаза.       — Освальд, пожалуйста… Прошу, доверься мне…       — Это что? Какие-то детекторы? Что ты делаешь со мной? Зачем все это?       — Я же сказал, что ты обо всем узнаешь, сразу же. Прошу, не упрямься.       Нотки нетерпения в голосе Эдварда сделали меня чуточку смелее.       — Я отвечу на твой вопрос, как только ты ответишь на мой, — заявил я. — Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что я имею право знать, почему меня допрашивают вот с этим.       Несколько секунд я отчаянно выдерживал холодный взгляд Нэштона, а в голове проносились искорки сожаления: почему бы мне не сделать то, о чем он просит? Ответ и в самом деле ни к чему не обязывал.       — Ты можешь ответить на мой вопрос одним словом: да или нет. Это занимает секунду. А ответ на твой вопрос займет гораздо больше времени. Прости за детекторы, это всего лишь для чистоты эксперимента, а не потому, что я тебе не доверяю. Освальд, одно слово. Ты испытывал это чувство снова или нет?       — Да.       Я прикрыл глаза и вздохнул. Сопротивление Эдварду Нэштону было изначально обречено на провал. Его гипнотический взгляд работал лучше любых детекторов. Я сказал ему правду, которая ничего для него не значила, но которая далась мне с большим трудом. Зеленый свет на браслете лишь подтвердил мои чувства к этому человеку.       — Спасибо, Освальд.       Он снял браслеты и сложил их обратно в коробку, затем убрал туда же свои и унес в открытую ячейку шкафа. Я наблюдал за его дальнейшими действиями, ожидая очередных мучительных манипуляций, но он всего лишь направился к аппарату, в который он ранее вводил какие-то данные. Пока Эдвард молча изучал разноцветные таблицы на экране над приборной панелью, у меня было время подумать о произошедшем. Мне стало стыдно. Его вопросы хоть и были личного характера, но мое личное пространство они не нарушали. Меня задели детекторы на запястьях, а точнее обман Нэштона, но скажи он мне о детекторах, и я бы нервничал в сто раз сильнее. Тогда бы эксперимент, чем бы он ни был, провалился. Пожалуй, стоило умерить свое упрямство.       Вскоре Эдвард закончил изучать таблицы и вести записи. Теперь он выглядел немного озадаченным, и все его действия несли на себе отпечаток глубокой задумчивости. Он выключил все приборы, машинально схватил листок со стола, сложил его вчетверо и положил в карман черных брюк. Оглядевшись, он постоял некоторое время посреди лаборатории, словно вспоминая что-то, а затем подошел к входной двери.       — Идем, Освальд. Угощу тебя кофе, как договаривались. Заодно утолю твое любопытство.       Через десять минут мы сидели в уютном заведении под названием «Загадка» недалеко от дома Нэштонов. Эдвард выбрал столик в самом дальнем углу, чтобы нам никто не мешал, и я был особенно благодарен ему за горячий кофе, которого я был лишен сегодня с утра. Часы в кофейне показывали половину двенадцатого. Мы пробыли в лаборатории чуть больше часа, и за это время я чуть не забыл, что существует реальная жизнь, существуют такие заведения с мягкими креслами и приятно согревающий все тело кофе со сливками.       Я сделал глоток и почувствовал себя значительно лучше. Эдвард молчал, и я наслаждался оживленной речью посетителей за столиками. Этот легкий гул оказывал на меня умиротворяющее воздействие. Еще ни разу в жизни мне не предоставляли возможность посидеть за столиком в кофейне, пропитанной завораживающим ароматом кофе. Время от времени над входом нежно звенел колокольчик, и вся эта атмосфера, начиная от снующих между столиками суетливых официанток до сидящего прямо передо мной Эдварда, задумчиво водящего пальцами по серебристой салфетнице причудливой формы, дарила мне невероятное ощущение спокойствия. Задавать вопросы я не торопился. По какой-то необъяснимой причине мое доверие к Нэштону возросло, и я не сомневался в том, что он расскажет мне обо всем, а пока я бережно лелеял чудесное мгновение, не желая его разрушать.       — Я удивлен, что ты до сих пор не набросился на меня с вопросами, — заговорил Эдвард. Его голос звучал мягко, гораздо мягче, чем обычно, но он не улыбался, и его взгляд был по-прежнему довольно холоден. — Пожалуй, я начну одну историю, а ты меня послушаешь. И если в конце у тебя останутся вопросы, ты их задашь. Согласен? Я отхлебнул кофе и кивнул. Эдвард еще немного помолчал, а затем рассказал то, что полностью перевернуло мое мировоззрение.       — Я начну с обращения к истории. Более сорока лет назад наш мир делился на множество независимых государств. Должно быть, тебе известно, что в 2089 году произошло Слияние, в результате чего в мире осталось всего три крупных государства: Европа, Азия и Америка. Все остальные территории на земном шаре попали под влияние этих держав. Европа объединила все бывшие европейские страны и стала единым государством, к ней же отошли Африка и Австралия, ныне именуемая Сейнпорт. Азия получила большую часть евразийского материка, а наша страна Америка образовала единый союз Канады и Штатов, завладев еще и Южной Америкой. Если тебе это было известно, то замечательно. Это лишь краткое введение.       Итак, после Слияния и раздела территорий появились новые проблемы в лице недовольных азиатских лидеров. Они полагали, что отведенные им земли слишком малы по сравнению с обширными приобретениями других держав. Несколько лет после Слияния их недовольство медленно зрело, пока в конце концов не вылилось в начало масштабных военных действий. Азиатское правительство разработало разгромный план нападения на Европу и Америку. Мощной техники и различных видов оружия было недостаточно, ведь все это имели и противники. Поэтому азиаты продвинулись дальше. Они разработали мощное химическое оружие, меняющее ДНК человека и лишающее его способности любить. Никаких привязанностей — никаких слабостей. Такие люди были идеальными убийцами.       — Бездушные солдаты, — прошептал я.       — Именно. Европа и часть Америки были захвачены через три года, но в отдаленных районах страны велась колоссальная работа. Мы наращивали свою мощь, но все равно проигрывали. Тейлор Броуден тогда был президентом, и он принял решение, которое навсегда изменило судьбу Америки.       С помощью разведки и светлых умов удалось воссоздать химическое вещество, ставшее залогом успеха азиатской армии. С разрешения правительства его стали вводить в кровь солдатам. Они ничем не отличались от других людей, но им больше были не опасны страх потери и боль утраты. Они не могли любить, они позабыли об этом чувстве. Они просто убивали. Понадобилось пять лет, чтобы отвоевать захваченные территории и подписать мир с Азией. Каждое государство осталось при своем. Разве что Европа в отместку откусила небольшой кусок Азии. Но сколько было жертв и разрушений… Да не сосчитать всего. Для Америки цена победы оказалась слишком высокой. Примерно за год до подписания мира в лаборатории, производящей «бездушный вирус» (или Фемиадес-818, как его называют в научных кругах), была допущена чудовищная ошибка. Объяснение до сих пор не найдено, зато мы все живем с последствиями. Случайно или нет, но воздействию Фемиадеса подверглось все население Америки. Вирус обрушился на страну и изменил ДНК всех жителей, всего лишь попав на кожные покровы. До территорий за океаном Фемиадес не добрался, а вот Америка все еще страдает и даже не подозревает об этом. Границы было приказано закрыть, и теперь мы живем в изоляции.       — Подожди, ты хочешь сказать, что все люди… все, кто живет в Америке…       — Не умеют любить? Да, именно так. Более того, поскольку вирус затрагивает ДНК, он стойко передается из поколения в поколение и не поддается лечению. Рождаемость значительно снизилась, но все же дети продолжали рождаться, не испытывая никакой любви к родителям и не получая ее от них. Стоит ли говорить, что произошел полнейший крах институтов брака и семьи? В отличие от множества детей я рожден и воспитан в полной семье, но это отдельная история. Мой отец занимается решением этой проблемы всю жизнь, поэтому иначе и быть не могло. Та самая вакцина для беременных, о которой ты слышал по телевизору, была создана моим отцом. Проект «Медальон» занимается распространением этой вакцины, но ее истинное назначение известно лишь единицам. Я рассказываю тебе об этом в надежде, что ты не станешь никому об этом рассказывать. Я могу верить тебе, Освальд?       — Конечно, я обещаю.       — Хорошо. Проект «Медальон» был запущен девятнадцать лет назад, когда моему отцу удалось создать сыворотку, способную возвращать людям утраченное чувство. Разумеется, все было не так просто. После окончания войны людям понадобилось время, чтобы восстановиться и осознать случившуюся трагедию. Прошло три года, прежде чем начались попытки исцеления. Когда к власти пришла Хелен Уайссманн, она обратилась к штабу ученых, который сейчас возглавляет мой отец, и попросила их серьезно заняться проблемой в масштабе всей страны. Они начали работу. Чтобы создать эту сыворотку, понадобилось почти десять лет, но ведь и она не стала панацеей. Сейчас я попробую объяснить. Прежде чем появился Катриум, было испробовано более пятнадцати сывороток, часть из которых приводила к летальному исходу. Приходилось применять их на людях, чтобы убедиться в их эффективности, и это еще одна темная страница во всей этой истории. Ничего не действовало. Постепенно отец понял, что вернуть ДНК людей к прежнему состоянию в нынешнем поколении невозможно. Вирус блокировал любые вмешательства у непосредственно зараженных людей.       Наконец нужная формула была найдена. Сыворотку следовало вводить беременной женщине, чтобы она попала в еще не сформировавшийся организм ребенка и вызвала изменения. Первая женщина, которой ввели Катриум, родила совершенно здорового ребенка. В его крови была обнаружена сыворотка, а вот сыворотку в крови матери полностью поглотил вирус. Но и тут не все так просто. Ребенок не был способен любить. Требовался еще один цикл, через который сыворотка бы окончательно стала частью человека и истребила вирус. Проект неспроста назвали «Медальон». Сыворотка словно создает внутри новорожденного человека код, и этот код совпадает с кодом другого такого же человека. Только с одним. Этих двух человек с совпадающим кодом можно представить в виде двух половинок одного медальона. Когда они соединяются, медальон снова един. Так и с людьми. Когда коды сыворотки соединяются, формируется привязанность и влечение между этими людьми. Каждый ребенок, матери которого была введена сыворотка, сначала взрослеет, а затем находит человека с совпадающим кодом. Про это я подробнее расскажу чуть позже.       Самое важное начинается потом: у этих двух половинок, искусственно соединенных Катриумом, должен родиться ребенок, и согласно формуле ДНК этого ребенка будет максимально приближена к ДНК довирусной эпохи. Проще говоря, ребенок будет способен любить. Сначала свою семью, своих друзей, потом своего избранника или избранницу и собственных детей. Ему будут доступны разные проявления любви.       Эдвард немного помолчал, а я не смел прерывать тишину, осмысливая услышанное. На меня обрушили такое огромное количество информации, которая казалась нереальной. Я до сих пор многого не понимал, но терпеливо ждал дальнейших объяснений Эдварда. Уютная атмосфера кофейни теперь казалась такой далекой, словно мы унеслись куда-то далеко за ее пределы. Я заметил, что не допил кофе, и отставил в сторону чашку с остывшим напитком.       — Первые опыты были удачными, — продолжил Эдвард. — Это стало прорывом и подарило надежду. После того как установили, что сыворотка не вредит здоровью ребенка и его матери, ее стали вводить всем беременным женщинам. Некоторые дети умирали при рождении, некоторые матери тоже умирали, но отец доказал, что смерть многих была естественной. И вот сейчас подросло первое поколение элюров — людей, ищущих свои половинки. В компании отца ведется учет всех элюров. В возрасте пятнадцати лет они сдают обязательный анализ крови, который передают в лабораторию. Необходимые показатели добавляются в систему, и с помощью специального оборудования начинается поиск совпадающих кодов Катриума. Создание еще одного поколения элюров пока не начато, поскольку текущий результат неизвестен. Многие половинки уже соединены. У самых взрослых, которым сейчас по восемнадцать-девятнадцать уже родились дети, но пока слишком рано говорить о том, удался ли эксперимент и могут ли эти дети любить.       — И как они находят друг друга?       — Им в этом помогают, конечно же. Этим занимается компания, где я работаю. Люди по большей части живут в неведении. Информация о вирусе, отнимающем любовь, посеяла бы неразбериху и панику. Мы стараемся сделать знакомство элюров как можно более естественным. Для них организованы специальные секции, в которых они занимаются каком-нибудь любимым делом и параллельно узнают своих элюров. Для начала достаточно прикосновения, например рукопожатия. На этом этапе они начинают проявлять друг к другу интерес. А вот для того чтобы начала формироваться привязанность, необходим обмен совпадающими кодами Катриума. Такой обмен можно обеспечить двумя способами: естественно и искусственно. Сейчас это не так уж важно, и я не буду на этом долго останавливаться.       Всю эту историю, Освальд, я рассказывал тебе не просто так и вопросы в лаборатории задавал не из праздного любопытства. Мне пока сложно делать какие-то конкретные выводы, но кое-что я могу сказать совершенно точно. В твоей крови нет вируса Фемиадес-818, однако присутствует незначительная концентрация сыворотки в совершенно иной форме. Код Катриума словно бы открыт для любого другого кода, а не одного конкретного. Я никогда не видел ничего подобного. В теории такое возможно только у ребенка элюров. Твоего имени нет в системе, у твоих родителей, вероятно, другая фамилия, но сыворотка в крови говорит о том, что она была введена твоей матери. По идее ты должен быть элюром, твой возраст как раз подходит, но ты не элюр. Те ответы, которые ты дал мне в лаборатории, подтверждают это. Я мог бы предположить, что в твоем организме произошли индивидуальные изменения, но все карты путает еще один факт: ты из Бертро.       — Что не так с Бертро?       — Помнишь, я говорил, что некоторые матери умирали при родах из-за отторжения сыворотки? Их новорожденные не были нужны отцам, и их всех отдавали в Бертро. Как ты там оказался, Освальд?       — Я никогда не спрашивал. Мне говорили, что меня принесли в приют, завернутым в одеяло. А еще при мне был какой-то старинный перстень.       — Что за перстень? Он сейчас у тебя?       — Не в данный момент. Он остался в моей комнате в доме.       — Буду очень признателен, если ты покажешь его мне. Может, он даст хоть какую-то зацепку о твоих родителях. А пока ты остаешься самой настоящей загадкой. Эдвард замолчал. Услышанная история напоминала злую шутку, о которой хотелось поскорее забыть. В голове сразу забрезжили воспоминания из жизни в приюте. Я неоднократно думал о том, что с этим миром что-то не так, что люди и в частности дети слишком жестоки. Убийства и нападения в Бертро не были случайностью. Дети не чувствовали любви и не получали ее от других. Ничто не препятствовало их гневу и агрессии. Я подумал о Рут. Если вспомнить все моменты нашей дружбы в деталях, можно найти тысячу подтверждений тому, что она, как и все остальные, была заражена вирусом. Впрочем, учитывая, что я никогда не пользовался популярностью в Бертро по разным причинам, Рут относилась ко мне вполне сносно. Мы общались и подолгу разговаривали о всяких мелочах, она скрашивала мое одиночество и, несмотря ни на что, всегда готова была выслушать. Скорее всего, потому что и я всегда был рядом, чтобы помочь в трудную минуту. Я считал ее другом, но она не испытывала ко мне дружеской привязанности, поэтому так легко смогла попрощаться со мной. Теперь я это понимал.       А что же миссис Тремонт? Она так отличалась от всех моих знакомых. Я чувствовал ее любовь и заботу на протяжении всей жизни, и я видел слезы в ее глазах, когда пришло время попрощаться. Этот вопрос я и задал Нэштону.       — Марлен Тремонт приехала из Европы, — ответил Эдвард. — Вирус не затронул ее. Она давняя знакомая моих родителей, и отец несколько лет назад попросил ее позаботиться о детях в Бертро. Когда я говорил с матерью о твоем назначении, она сообщила, что миссис Тремонт особо привязана к тебе и настоятельно рекомендовала именно тебя в качестве лакея.       Теперь все встало на свои места. Миссис Тремонт любила меня, а я в ответ любил ее, словно родную мать, которую никогда не знал. Очень вероятно, что ей-то как раз я и не был нужен. Она бросила меня. Или же она умерла при родах.       Эдвард заплатил за мой кофе, когда официантка принесла счет и унесла недопитую чашку. Я по-прежнему чувствовал себя отрешенным от мира, будто меня крепко приложили по голове тяжелым предметом, но я при этом продолжал оставаться в сознании. Эдвард молча сидел напротив меня, позволяя мне прийти в себя от услышанного. Я был благодарен за то, что он не понесся сломя голову к машине, чтобы поехать обратно. Он понимал, а, может, видел по моему ошалевшему лицу, что мне нужно еще немного времени. А кто жеон? Эдвард тоже элюр? Это чуть ли не самый важный вопрос, который внезапно возник в моей голове. Ему так много известно, словно он сам всю жизнь только и занимался тем, что разрабатывал сыворотку и изучал ее воздействие.       — А где сейчас твой отец? — Это не тот вопрос, что я хотел задать, но пока что-то помешало мне спросить напрямую. Странный случай в первый день нашего знакомства тоже не давал мне покоя, но Эдвард об этом даже словом не обмолвился.       — Он в Крэйдл. Пришлось срочно уехать из-за последних происшествий. Ты наверняка слышал о массовом убийстве? Девушка убила пятерых человек в баре. Несколько месяцев назад она нашла своего элюра, а вот теперь неожиданная вспышка агрессии. Свидетели говорят, что дело в ревности, якобы одна из жертв оказывала знаки внимания элюру убийцы, а остальные четверо просто попались под горячую руку. Мы бы не придали этому значения, но этот случай уже пятый за последний год. Пять убийств совершены элюрами, и все они так или иначе связаны с их вторыми половинками.       — Сыворотка превращает их в убийц?       — Похоже на то, — вздохнул Эдвард. — Это индивидуальные проявления, они случаются не у всех, но мы не можем это игнорировать. В правительстве начали поговаривать о закрытии проекта. Сейчас отец пытается выяснить причину такого поведения, но пока, к сожалению, тесты не дают конкретных результатов.       — А может быть так, что элюр не найдет свою вторую половинку? Бывает так, что нет совпадающего кода или еще что-то?       — Это очень интересный вопрос, Освальд. Именно это и произошло со мной. Три года назад я сдал кровь, как все пятнадцатилетние элюры. До сих пор ни один из кодов, зарегистрированных в нашей системе, мне не подошел. Но определить своего элюра можно и другим способом. Это ощущение сложно объяснить… Дай мне руку.       Я уставился на его ладонь, протянутую мне, и несколько секунд не решался на этот простой жест, а затем накрыл его ладонь своей и почувствовал, как пальцы Нэштона мягко сжали мою руку, а глаза внимательно следили за мной, словно наблюдая за реакцией. Я непонимающе посмотрел на Эдварда.       — Сейчас ты ничего не чувствуешь, и теперь я знаю почему. Тебе не нужен элюр, чтобы полюбить. Ты делаешь выбор самостоятельно. Код твоего Катриума открыт, и даже если чей-то код совпадет с твоим, ты не почувствуешь этого. — Проникновенный взгляд Эдварда и его рука, державшая мою, довершали и без того сумасшедшее утро и только усугубляли полнейшую путаницу мыслей.       — А что чувствуешь ты? — Вопрос сорвался с губ быстрее, чем я смог осмыслить его. До меня только сейчас начало доходить, что Эдвард не способен любить, а холодность и безразличие, застывшие во взгляде, лишь подтверждали эту горькую истину. Что бы ни чувствовал Нэштон, держа меня за руку, мои чувства все равно были сильнее.       — Я бы предпочел не говорить тебе об этом, но если уж рассказывать, то всю правду без утайки, — Эдвард убрал руку, и его движение показалось мне чересчур резким. — Ты мой элюр, Освальд. Я почувствовал это еще несколько дней назад, когда пожал тебе руку. Я знаю, что для тебя это было обычное рукопожатие, и не могу объяснить, что ощутил я. Это чувство невозможно описать, но именно оно называется первой фазой.       — Почему ты не хотел говорить мне? — Такая правда резанула по больному месту, и, хотя я догадывался, что подобное противоречит правилам проекта, заключающемуся в появлении потомства, я, как полнейший влюбленный идиот, позволил крохотному огоньку надежды поселиться в сердце.       — Есть несколько причин. Во-первых, я понял, что ты абсолютно независим и не нуждаешься в элюре. Так зачем рассказывать тебе об односторонней связи? К тому же ты влюблен в кого-то, и смущать тебя подобными деталями я считал излишним. А во-вторых, даже если бы тебе нужен был элюр и это был я, такой союз был бы изначально бесполезен. Думаю, ты и сам понимаешь почему. Впрочем, теперь уже поздно, и ты знаешь.       Бесполезен. Меня поразила холодная расчетливость, с которой говорил Эдвард. Надежда, которой я опрометчиво уступил место, развеялась, как дым. Моя рука по-прежнему лежала на столе, и, спохватившись, я торопливо спрятал ее под столом.       — Тогда зачем ты рассказал мне? — спросил я, заметив, как предательски дрожит мой голос. На основе моих собственных слов он сказал, что я влюблен. Мне не хватало духу признаться ему. Я был слишком слаб.       — Я надеялся решить эту проблему, — спокойно ответил Эдвард, словно речь шла о какой-то мелочи. — Судя по всему, разобраться без вмешательства отца не получится, а на это нужно твое согласие. Теперь когда ты все знаешь, мы сможем вместе исправить это недоразумение.       — Исправить? — пролепетал я. Внезапно Эдвард перевел взгляд на что-то за моей спиной и изменился в лице.       — О, только не это, — недовольно процедил он сквозь зубы. — Кажется, нам пора уходить, Освальд.       Я растерянно оглянулся и заметил трех человек, только что зашедших в кофейню. Среди них была молодая темноволосая женщина, одетая в бордовое пальто и высокие лакированные сапоги. Она сняла пальто и передала его одному из сопровождавших ее мужчин, в то время как одна из официанток суетливо подбежала к ней и начала о чем-то быстро говорить, после чего услужливо повела к одному из столиков.       — Освальд, идем. — Эдвард чуть ли не силой заставил меня подняться и толкнул к выходу. К его глубокому негодованию женщина заметила нас и помахала рукой. Она явно была хорошо знакома с Нэштоном.       — Эдвард, как я рада тебя видеть, подойди сюда! — Ее дружелюбный тон странно контрастировал с резковатыми чертами лица и слегка презрительным выражением. Женщина улыбалась, но улыбка выглядела черствой и искусственной. Удивительно, но теперь я отчетливо видел, что все люди ведут себя, словно бездушные куклы. С виду они кажутся обычными, но если приглядеться, можно понять, насколько загрубели их сердца.       Эдвард нехотя двинулся в сторону своей знакомой, встреча с которой совершенно точно входила в список нежелательных. Следом за ним я поплелся к столику, занятому этой дамой и двумя мужчинами. Судя по их одежде и комплекции, они были ее телохранителями, но, возможно, я ошибался.       — Добрый день, мисс Маринетти, — поздоровался Эдвард без улыбки.       — Боже, ты так вырос, — поразилась она, продолжая улыбаться. Вблизи эта женщина выглядела старше, чем мне показалось издалека. Я плохо определял возраст, но ей можно было дать лет сорок-сорок пять. — И какой же красавчик. Поразительно. Отец уже нашел тебе подходящую партию?       — Мне всего восемнадцать, — прохладно ответил Эдвард. — В нашем обществе брак в столь раннем возрасте уже давно считается дурным тоном.       — Придерживаешься легенды при своем друге? — звонко рассмеялась Маринетти. Ее смех не был ни веселым, ни заразительным, скорее металлическим и не слишком приятным. — Какой милый мальчик! Может, представишь нас?       — Это мой коллега Освальд, — нехотя сказал Эдвард, чем немало меня удивил. Видимо, объяснить утренний кофе с коллегой проще, чем с лакеем. — Освальд, это мисс Ванесса Маринетти…       — Будущий президент Америки! — воскликнула она и снова засмеялась. Губы Нэштона едва заметно дрогнули, как будто он собирался возразить, но затем передумал. — Не удивляйся, зайчик, мир еще услышит обо мне. Боже, какой ты милый, крошка Освальд! Прости за фамильярность, но я буквально сражена.       — Она просто хочет, чтобы ты проголосовал за нее на следующих выборах, — хмыкнул Эдвард.       — Как грубо, Эдди, — протянула Маринетти и подозвала официантку. — Не присоединитесь к нам?       — Нет, спасибо, мы уже уходим, — отказался Эдвард.       — Очень жаль, — вздохнула Маринетти, но я видел, что ей совсем не жаль. Несмотря на ее показное дружелюбие, в этой женщине было что-то отталкивающее. Теперь я понимал, почему Нэштон так торопился поскорее уйти и остаться незамеченным. — Передавай привет Джеральду. Я знаю, что у него сейчас работы завались. Все эти ужасные происшествия… Бедняга. Была рада познакомиться, Освальд! Надеюсь, еще увидимся.       Мы вышли из кофейни и сели в машину, припаркованную прямо напротив входа. Слева стоял белый отполированный внедорожник, на котором приехала Маринетти. Когда Эдвард выехал с парковки, я поинтересовался личностью новой знакомой.       — Ванесса — редкостная стерва, от которой лучше держаться подальше, — выпалил Нэштон ледяным тоном. — Уже несколько лет она выступает против проекта «Медальон». Наши нынешние неудачи ей только на руку. Непонятно только, как она вообще узнала о том, что убийства связаны с проектом. Как будто кто-то ей докладывает… Не советую тебе общаться с ней.       — Не имею ни малейшего желания, — пробормотал я. — Почему ей не нравится «Медальон»?       — У нее всегда находятся причины покритиковать: Катриум опасен, Катриум нарушает права людей, Катриум нарушает естественный ход вещей и так далее. Кажется, ее вполне устраивает новая жизнь Америки, и она готова встать во главе хаоса, который сама же готова породить, добившись закрытия проекта.       По пути домой Эдвард пребывал в раздраженном настроении, и я не лез к нему с расспросами. Когда мы остановились у знакомой калитки, Нэштон кратко сообщил, что ему нужно ненадолго уехать, и на этом мы распрощались. Я вышел из машины и направился к дому. В голове копошились неприятные мысли. Сейчас Эдвард наверняка позвонит отцу и расскажет о возникшей «проблеме»…       Я просто не мог поверить. Он сказал, что я являюсь его половинкой.Я его элюр. Конечно, он ничего не чувствовал ко мне, ведь прикосновение — это только первый шаг, «первая фаза», но сам факт того, что нам суждено быть вместе, пусть даже таким искусственным путем, переворачивал все мое нутро и вызывал дрожь во всем теле. Я глупо позволил себе промолчать о переполнявших меня чувствах, позволил ему поверить в мое безразличие, а теперь… теперь он попытается исправить это недоразумение.