Незавершённость

Крэйг держит в руках фотографию в увестистой деревянной рамке, заторможенно поворачивая под разными углами, словно мог бы заглянуть за пределы снимка. Вновь пережить тот солнечный день, с которого так неожиданно быстро прошло уже десятилетие. Или даже больше? На фоне Старкова пруда, этой застойной, словно подёрнутой пылью воды, их детские лица выглядят живыми и до странного радостными. Будто в этом чёртовом городе, куда он не хотел больше возвращаться, могли бы быть поводы искренне улыбаться. Сколько им здесь — десять, двенадцать? Губы невольно вздрагивают, когда он держит в ладонях прошлое, обнаруженное на дне коробки. Красный бомбер на плечах Клайда тоже кажется пыльным на уже выцветшем фото, но Такер явственно помнит тот цвет, помнит качество материала, словно всё ещё прикасается к нему рукой. Когда это было в последний раз? Он со вздохом вынимает фото из рамки, бросая её обратно на дно коробки. Гладит снимок, осторожно очерчивая детские силуэты, словно картинка может вздрогнуть и навсегда исчезнуть. Как исчезает всё прочее, что так давно было оставлено позади. Тогда он думал, что это к лучшему. А сейчас мысли заторможенно кружат, образовывая червоточину, в глубине которой бьётся такое болезненное «А что было бы если?» Если бы он не уехал за несколько сотен километров, навсегда сделав вид, что дороги обратно больше не существует, что её объял тёмный лес, сквозь который уже не пробраться. Вот он — зубчатым сводом темнеет на той стороне пруда, оттеняя радость на детских лицах. Многого стоило снова вернуться сюда. Но, в конце концов, это похороны его отца. Крэйг хмурится, не помня, когда разговаривал с ним последний раз. По ту сторону леса уже не слышны ничьи голоса. Голос матери, надломленный, тихий, долетает как брошенный в воду камень. — Дорогой, нам уже пора. Он кивает, выпрямляясь. Смотрит на мутное стекло в старой оконной раме, за которым идёт мелкий хрупкий снег и тарахтит мотор катафалка, стоящего на подъездной дорожке. Что-то заканчивается, так и не начавшись. Сунув старую фотографию во внутренний карман пиджака, он сталкивается взглядом с Тришей, стоящей внизу на лестнице. Её густо подведённые чёрным карандашом глаза заторможенно моргают, не выражая никаких эмоций, кроме усталости и пустоты. В конце концов, это она, а не он была здесь всё это время и, наверное, слышала последнее слово, видела, каким был последний вздох. Крэйг отводит взгляд, не зная, что чувствовать. Потому что он не чувствует ничего. Мать осторожно прикасается к его плечу, едва слышно повторяя: — Спасибо тебе, что приехал. Он хотел бы не приезжать. Только увидев сообщение от сестры, он моментально почувствовал, что случилось что-то плохое. Просто так им бы не было причин связываться, ведь эту стену молчания, выстроенную ещё в детстве, ничем уже не разрушить. Никто из них не пытался. Но матери нужно было время, чтобы оправиться, и Триша написала ему сама. Теперь он уже понимает. Потому что присутствие сына должно было бы помочь. Но сейчас он не знает, правда ли это помогает. Не знает, как долго ему следует здесь находиться, чтобы после исчезнуть на ещё одно навсегда. На улице сыро. Мелкий снег растворяется под подошвой, смешиваясь с липкой грязью. Повсюду серые листья, давно опавшие, но ещё не успевшие сгнить в земле. Взгляд обегает вершины деревьев и рельеф гор. Давно сменившиеся вывески на знакомых улицах. Тот самый квартал, где раньше жила вся его компания. В мыслях странно всплывает лицо миссис Донован, и Крэйг отворачивается. Это первые и последние похороны, что он запомнил. Запомнил, как Клайду, что был ребёнком, было тяжело это пережить. Как так же мерзко и холодно было в тот день, и как он так же не знал, что чувствовать. Сейчас ему кажется, что всё повторяется. Кто-то так же переживает о чьей-то смерти, пока сам он остаётся к ней безучастным. Даже если теперь это его отец. Мысли медленно кружат под гул мотора, неконтролируемо поднимая на поверхность обрывки воспоминаний — никак не связанных с его семьёй. Пальцы касаются фотографии через ткань кармана, и, в отличие от всего остального, что его окружает, это странно вызывает какие-то чувства. Ощущение незавершённости. Словно что-то, что не случилось, теперь пытается о себе напомнить. Они были детьми. Даже в день выпускного. И в те пыльные летние дни после — до того, как разъехались по разным городам. Крэйг практически не думал, кем хочет быть. Он хотел быть далеко отсюда — вот и всё. Не хотел думать о том, что на самом деле значит их последний с Клайдом разговор. Что значит тепло его накинутого на плечи бомбера, которое он так хорошо запомнил. Каждый год бомбер менялся на новый, но тепло оставалось тем же. Как и многие вещи, которых он тогда просто не замечал. Могли ли они всё ещё существовать спустя столько лет? Он ведь даже не задумался о том, чтобы написать ему. Даже зная, что Клайд снова в Денвере, куда вернулся после Калифорнии. Такер молча следил за его соцсетями — от случая к случаю, не всегда. И никогда не обнаруживал своего присутствия. Быть неузнанным, никем не найденным — всё, что ему хотелось. Ему хватило внимания ещё в младшей школе, когда все взгляды были направлены на них с Твиком. Тогда он просто смирился с этим. И это продлилось непозволительно долго. По инерции, неосознанно. И так же странно закончилось, ни к чему в итоге не приведя. Твик жил теперь где-то в Джорджии, и Крэйга это никак больше не касалось. Оставаться непричастным и отстранённым — то, что он так хорошо умел. Что ненавидел в себе, когда задумывался слишком надолго, приходя к жалкой мысли, что остался совсем один и сотворил это собственными руками. Автомобиль тормозит у чугунной ограды храма, за которым простирается небольшое кладбище. Лица людей в тёмной одежде, выражающие сочувствие. Сыпящий мелкий снег. Тяжёлый гроб, украшенный белыми цветами. Комочки туши в уголках подведённых глаз Триши, что держит мать за руку и отрешённо отводит взгляд. Крики ворон, пересекающих пустое небо. Крэйг остаётся поодаль, глядя на собор, где начинается поминальная служба. Отстранённо достаёт сигарету. Время медленно тянется между затяжками, как неподвижные тучи, что должны разразиться густым настоящим снегом. Что заметёт к чертям этот город. Негромкий кашель за спиной, повторяясь, вынуждает нехотя обернуться. И в нерешительности замереть. — Соболезную. Знакомый голос чуть вздрагивает, звуча почти виновато. Краешек доброй улыбки, так хорошо отпечатавшейся в воспоминаниях, освещает теперь лицо Клайда, что снова кашляет, неловко потирая шею. — Не знал, как тебя окликнуть, прости. Мне так жаль. Его чёрный костюм выражает скорбь, и Крэйг кивает, ничего не произнося, и время вокруг словно замедляется. Он не знает, что сказать спустя столько лет, как подобрать слова, что были потеряны ещё тогда. Спасая себя от этого, делает ещё несколько долгих затяжек. Подойдя ближе, Клайд осторожно прикасается к его плечу, возвращая воспоминания и об этом тоже — об участии, тёплой близости. Обо всём, от чего так привычно было отгораживаться. Говорит совсем негромко, кивая в сторону церкви: — Чёрт, ненавижу это место… Такое жуткое, — он вздыхает и поджимает губы. — Я понимаю тебя. Крэйг хмыкает, зная, что это правда. В каком-то смысле правда. Может быть, Клайд тоже испытывал только пустоту, когда это были похороны его матери. Может, отсутствие чувств это тоже чувство. Потому что переживать его так же сложно. Метнув окурок в сторону, Крэйг сдержанно замечает, подавляя в себе растерянность: — Не думал, что ты будешь здесь. — Ну, я подумал, здесь будешь ты, — Клайд неловко улыбается, убирая руку. — Знаю, это не лучшие обстоятельства, но… Я рад тебя видеть, Крэйг. Внутри становится чуть теплее. Чуть выносимее переживать настоящее, к которому он никогда не хотел быть причастен. Не знает — хочет ли и теперь. Имеет ли на это право? Но всё же медленно кивает, искренне выдыхая: — Я тоже. Чуть тяжелее даётся сказать: — Наверно, мне стоило написать тебе. — Ну наверное. Клайд кратко усмехается и становится вновь серьёзным. Его лицо — повзрослевшее, как в детстве красивое, выражает сочувствие и ещё что-то неуловимое, чего Крэйг ещё тогда, когда это было важно, так и не смог принять. Когда они разговаривали последний раз. Когда Клайд не хотел, чтобы он уезжал. Когда, словно бы в шутку, много раз повторял, что они оба могли бы поступить в Денвер, жить вместе, играть в одной футбольной команде. А на каникулах ездить в Калифорнию и быть лучшими друзьями навеки. Потому что когда-то они и правда были ими. Пальцы сами скрываются в кармане пиджака, извлекая слегка помявшуюся фотографию, на которую тут же оседают мелкие снежинки. Клайд с удивлением смотрит, и Крэйгу нравится видеть мгновение узнавания на его лице. Как губы растягивает искренняя улыбка. — Вот чёрт, мы тут такие мелкие. Его смех плохо вяжется с окружающей атмосферой, с тем, что в нескольких десятков шагов от них происходит отпевание. С криками ворон, гнездящихся на голых ветвях, что, качаясь, пытаются исцарапать небо. Крэйг не знает, что чувствует, но сейчас это похоже на облегчение. Ладонь Клайда вновь оказывается на плече, и его взгляд такой тёплый — как будто не было пропасти в столько лет. Как будто что-то ещё не потеряно. Как будто что-то незавершённое могло вновь продолжиться с того же места. С того момента, где Клайд обнимает его, так по-детски не желая никуда отпускать. Какую пьяную ересь в тот момент шепчут его губы, находящиеся так близко, утыкающиеся куда-то в шею. Потому что это выпускной, после которого уже ничего не будет. Потому что это похороны их прошлой жизни. Крэйг с сожалением замечает вновь открывшиеся двери собора и процессию, направляющуюся через двор к кладбищу. Он должен быть там — вместе с семьёй. Должен нести этот чёртов гроб, провожая отца, о котором не мог сказать ничего хорошего. Или хотя бы держать руку матери, что могла бы плакать, зарывшись в его плечо. Или руку сестры, если бы он что-то для неё значил. Но он стоит вдалеке и сквозь сыпящую с неба крупу провожает их только взглядом. Ему не хочется оставаться здесь. Клайд с сочувствием смотрит, и уголки его губ подрагивают. Не прерывая молчания, осторожно поглаживает по спине, смахивая с пиджака снег. Крэйгу кажется, что примерно так же он и сам когда-то пытался его поддержать. Когда не знал, что ещё делать с этим витающим в воздухе чувством утраты. Он мог бы постоять здесь ещё немного — может, ещё одну сигарету. Просто дождаться, когда всё кончится. Когда мать, вся заплаканная, снова поблагодарит его за приезд, когда Триша, вытирающая платком расплывшийся вокруг век чёрный карандаш, отвернётся, не удостоив его прощанием, и он сможет вернуться обратно, снова забыв об этом городе — настолько, насколько сможет. Вдохнув сырой воздух, Крэйг щурится, стараясь не думать об этом сейчас. Повернувшись, он ловит взгляд Клайда, в котором теплится что-то ещё — что они оба когда-то оставили неразрешённым. Что-то, что ждало их так долго, лежало запрятанным где-то на дне коробки — старым фото, на котором они оба так странно счастливы. На фоне Старкова пруда, окружённого лесом, что после возрос стеной, на много лет оградив их пути друг от друга. Что опять пересеклись в этой точке невозвращения, куда они оба всё же вернулись, пройдя так много. Руки Клайда такие тёплые — как его старый бомбер, который, может быть, до сих пор ещё висит где-нибудь в шкафу, и Крэйгу хочется почувствовать это тепло. Хочется слышать его слова — такие простые, искренние. «Не уезжай». Возвращаться к мысли «Что было бы если…». И наконец-то позволить себе узнать. Держать его за руку, когда всё закончится, ведя по тропинке мимо пруда. Слышать смех, видеть крупный искристый снег, что так колко метёт в лицо, чтобы мягко растаять на приоткрытых губах. Чувствовать что-то, что не сможет поглотить и вобрать в себя пустота. Что-то, что всегда было в них, что жило и ждало момента, чтобы сбыться только сейчас. Щелчок камеры — новое фото на фоне тёмной воды и качающихся вершин, где они оба улыбаются, ещё не зная, что будет после. Окажется ли оно тоже где-то на дне коробки десяток лет спустя? Или, может, будет стоять на полке в старомодной массивной рамке, где-нибудь над камином, и они оба будут видеть его день изо дня. И заботливо протирать от пыли. Ездить на каникулы в Калифорнию, болеть за одну команду. Делать что-то ещё — без оглядки на то, сколько времени они потеряли. В конце концов, просто быть — никуда больше друг друга не отпуская. Этого было бы более чем достаточно.