Шалом, православные

— Шалом, православные, — это первое, что говорит Петр Юрьевич Хазин, злобный фэбос из Москвы, объявляясь в петербургском главке. — Вы еще живы? Федор Иванович с неделю стращал, что приедет какой-то столичный зубоскал и пооткусывает всем ебла за косяки с Чумным доктором. А приезжает не то что не мордоворот, а какая-то прилизанная шавка, гоняющая в деловых костюмах между всеми перекурами на смене. Петр Юрьевич выглядит охуевшим только на первый взгляд. На второй он оказывается наглухо ебанутым. Лезет в чужие дела, тыкает пальцами в улики и всячески мешает Игорю продолжать расследование. Петр Юрьевич в отдел всегда приходит не вовремя. Вваливается с улицы, отряхивает светлое пальто и цепляется в участке к каждому, кого может поймать по дороге. И только всласть доебавшись до простых работяг, он, пританцовывая, доходит до Игоря. Подставляет стул к его столу, садится как в стриптиз-клубе, широко раскинув ноги в стороны, и раздражает одним своим присутствием. Петру Юрьевичу хочется въебать еще до того, как он открывает рот. Это исключительный талант, который триггерит Игоря раз за разом. Потому что Петр Юрьевич нихуя не помогает и ставит палки в колеса до самого конца. Когда Игорь все-таки закрывает Чумного доктора за решеткой, то Хазин первым говорит в интервью, что он всегда знал, за кем на самом деле справедливость в этом городе. Петр Юрьевич («зови просто Петей, ок, дядя?») так широко улыбается в камеру, будто бы он лично вязал Разумовского в башне. И в этот же кадр он пихает Игоря, буквально повисая у него на руке. Говорит Петр-Петя-Юрьевич за них двоих. И на удивление, делает Игорю отличную рекламу. Так начинается их странная дружба. Странная, потому что они даже толком не дружат. Но так проще объяснить окружающим, что происходит. Не надо отвечать на вопросы о том, почему Хазин-Петя-Юрьевич пишет про майора Грома книгу. Почему знает его домашний адрес, номер СНИЛС и количество служебных выговоров. Петя Юрьевич лезет не в душу Игоря, а глубоко в его задницу и под лупой разглядывает все, что Игорь может там прятать. Спортивный, казалось бы, интерес, но Хазин копает с профессиональным рвением и в какой-то момент начинает не только бесить Игоря, но и его веселить. — Шалом, православные, — Петя широко улыбается, наклоняясь к микрофону на презентации своей книги. — Вы еще живы? Петя холено раскланивается, подбирает под каждую встречу уникальный лук и напрочь игнорирует личное пространство Игоря, высылая ему с десяток напоминалок о следующей автограф-сессии. Петя использует его как живой щит от всех проблем и трудностей. Потому что приезжал он в Питер таким же майором, а теперь, спустя год, катается подполом. И, видимо, поэтому решает повесить Игоря на свою шею как трофейный значок. Еще одна звезда к погонам. Разгон личности у Хазина не приведи господь. Он сладко заливает всем про рейды, которыми раньше командовал, пока не прикрыли лавочку ФСКН. Блатует своими связями в аппарате, грин-картой в ФСБ и громкими делами, где самое Гром-кое завязано на Игоре. Петя о себе кричит во весь голос. И за этой шелухой он прячется, ни с кем не сближаясь по-настоящему. То, что Петя Хазин употребляет, Игорь узнает случайно. Поначалу он просто шутит: — Ты никак под спидами, — потому что Хазин постоянно взвинченный, на гиперактивных вайбах и с такой же кислотой между губ, которой он щедро поливает Игоря при каждом удобном случае. Подозрения закрадываются постепенно. Что-то в Хазине выдает наркопотребителя со стажем. Возбужденный и летящий взгляд. Порой такой голодный, будто бы Петя его может сожрать вместо очередной дороги. Хазин то радостный, то удивленный, но чаще всего агрессивный и доебистый. Можно сказать, что у него просто сучий характер, противный до опиздинения, и это тоже не будет ошибкой. Но Игорь наблюдает за Петей целый год и видит, как того прокатывает от эмоциональных пик до дроченных хуев бессонницы. А потом Хазин приезжает к нему в шубе из клуба (как потом выяснится, то ли краденной, то ли перепутанной в гардеробе) и лезет мокро целоваться уже на пороге. — Да я же прям сейчас могу тебя принять, — возмущенно выдыхает Игорь, отталкивая от себя Петра-дядю-Хазина. А тот только разводит руками в стороны и хохочет: — Так принимай. Таким, как есть, Гром. Они не то чтобы трахаются, это совсем не похоже на секс. Петя будто бы дрочит об него. Насаживается крепко и со стоном, но по факту делает это механически, лишь бы отлететь головой. Пете все равно под кого ложиться, он блуждает своими пьяными глазами по телу Игоря, но наверняка даже не осознает, с кем ебется. Пете просто надо кончить. Игорю же хочется кончить Петю ударом с локтя в нос. Раз и навсегда. На утро Петя всегда другой. Молчаливый и отстраненный, он на кухне Игоря курит в форточку и гасит окурок на дне чашки. Затем смотрит немного в стену, трет сухие глаза пальцами и с силой вдавливает их в веки. — Это не я, — хрипло говорит Петя, стараясь собраться. У него не получается. Петя отмалчивается еще больше, снова злится и пьет воду из-под крана, забывая обо всех своих богатых привычках, которыми щеголяет в участке. Когда Петю отпускает очередной приход, то от него самого остается ровное нихуя, намазанное тонким слоем. Только тело, что тупо болит, и оно обязательно переживет Петю Хазина, от которого здесь разве что одно название и погонные звезды. Игорь смотрит ему в глаза (зрачки нормальные, реакция есть), грубо хватает за лицо, не церемонится с Хазиным, не нежничает, не старается его очаровать и отвечает: — Нет, это ты, Петя. Вот такой, как есть. Смирись уже. Так и получается, что Игорю приходится принимать Петю любым. Пока себя он, кажется, не вывозит совсем. Петя в такие моменты уязвим куда больше обычного, но он к Игорю прислушивается — или, по крайней мере, делает вид — и кивает с просьбой отпустить. Трезвый Петя не лезет целоваться, не жмется под боком, не ходит с протянутой рукой, выпрашивая хоть какого-то тепла. Ширяется он только дешевым кофе из саше. И не оставляет ни на намека на толерантность, к которой склонен в обычной жизни, когда раскатывает несколько дорог для настроения. — Такие плохие фэсэры, как я, хорошо не заканчивают, — вдруг делится Петя, когда просматривает закрытые дела Игоря и набирает себе материалы для сиквела. — А я всегда по тоненькой хожу, однажды оступлюсь. Петя говорит об этом со знанием дела. Будто бы жизнь его уже опускала башкой в канаву и прокатывала лицом по самому днищу. Игорь приглядывается, но не замечает на Пете шрамов. Тот ведь отлично умеет закрываться на косметический ремонт — вешает ширму поперек хлебала и улыбается. Никто в нем не заподозрит человека. Разве что самую последнюю мразь. — Нормально делай, и нормально будет, — отвечает Игорь. Но он сам отчего-то не верит, что для Пети припасен хороший вариант. Он-то и сейчас не то чтобы у бога за пазухой, действительно держится из последних сил, но ноги скоро протянет вперед из управления, лакированными ботинками наверх. Дурацкое предчувствие не оставляет Игорю ни одного шанса. И очередной ночью, когда Петя — обдолбанный и счастливый — возит губами по его плечу, Игорь старается хоть немного себя заземлить. Лохматит волосы Пети ладонью, чертит косые по его лопаткам и сжимает эти худющие бока, пока натягивает на себя (Петр Юрьевич ебаться изволит только в благородной позе наездницы, иначе не по понятиям). Игорь соглашается с этой акцией щедрости, потому что знает — время у них заемное. Того и гляди, отберут. Если загуглить «Игорь Гром фотографии», то на первое место вылезут кадры с задержания Разумовского. На втором месте окажется инстаграм Пети Хазина, где Игорь светится в каждой второй сторис и стоит, как приколоченный, к забору фотографий в профиле. Хазин так понтуется своим эксклюзивным доступом к Игорю, что в твиттере (запрещенном на территории Российской Федерации) собирает целую фанбазу. Петя играется с фансервисом как умеет: зачем-то называет себя «осетром», лепит кинковые разгоны под этим псевдонимом и вдруг хохочет, когда вычитывает про громоботтом в сети. — Это что еще за зверь? — хмурится Игорь, не выкупая модных приколов. — Боттом — типа дно? И как это ебать? Хазин искрится так, будто в него прилетает электрозарядом. — Хочешь, на кукле покажу, дядь? Петя Хазин ебливый, в меру смешной и уж точно поехавший. И он обещает, что на следующий год выпустит долгожданное продолжение книги, а потом свалит со службы, ни разу не сожалея о своем решении. Игорь к нему привыкает. И даже не удивляется, когда Хазин без спроса делает дубликат ключей от его квартиры, прописываясь в ней на время своих командировок в Петербург. Теперь Игорь видит Петю везде. В ленте социальных сетей, в каких-то телеграм-каналах, где фанаты строят теории о кумовстве в силовых структурах, и на шторке уведомлений, потому что Юля ультимативно дарит Игорю смартфон со словами — «Хазин задолбал через меня слать тебе контент». Поэтому разглядывая бесчисленное количество фотографий на экране в телестудии, Игорь не сразу догоняет, почему фотография Пети находится в самом центре и с лаконичной, как клеймо, подписью — «подполковник ФСБ». Фотография еще такая дурацкая. С годовщины поимки того самого Разумовского, который теперь размахивает пистолетом прямо перед лицом Игоря. На фотографии шедевротабло Пети едва влезает в кадр, зато видно его щеку с нарисованным поверх зигзагом. «Ты издеваешься, это же молния», — так и сказал тогда Игорь, стараясь не смеяться вслух с народного творчества. «А я ебу, как гром рисовать, давай подскажи, раз такой умный», — весело огрызнулся Петя и довольно достал телефон, чтобы щелкнуть свое лицо и все-таки угорающего Игоря за плечом. — «В следующем году просто бахну твою фамилию поперек лба. Типа сигма будет, доволен?». Нет, не доволен. Потому что следующего года уже не будет. Рядом с «подполковником ФСБ» вдруг проступают координаты. Они сыпятся цифрами, как соль на рану, Игоря накрывает настоящей паникой, и она вьюгой закрывает ему глаза. Если я не увижу смерти, то она не произойдет? Если я не буду смотреть, то спасу его? Руки не слушаются, руки в царапинах и крови, руки пахнут войной, когда Игорь достает смартфон из кармана и разглядывает входящий вызов на экране. Фотография на контакте Хазина такая же, как и в расстрельном списке Разумовского, — с молнией, годовщиной победы и ржущим Игорем на фоне. — Шалом, блять, — заводится Петя, когда Игорь торопливо отвечает. Вместе с Петей в голову врезается сотня звуков, они заливаются в уши, режут перепонки на лоскуты. Выстрел среди них звучит громче всех. Отдача такая, что Игорь ее не слышит, но чувствует. Странное дело – портрет Пети на экране перекрывается крестом, а умирает первым Игорь. Холодеет за секунду, тело становится дубовым, отказывается слушаться. Он физически ощущает, как пуля убивает Петю, Игорь становится этим выстрелом и летит сквозь его кожу, вонзается внутрь, рвет Петю на части. Раз, и все. Тишина. Про живых по классике Петя не успевает спросить, его извечная шутка теперь остается непроговоренной и подвешенной в воздухе. Совсем как надежда Игоря услышать голос Пети еще раз. Крест с экрана переползает Игорю на сетчатку и выжигает слезы в уголках. Он все еще не слышит, но по-прежнему чувствует, какой широкой становится улыбка Разумовского, а мир вокруг ускоряется, словно в клипах тиктока. Кислород в глотке выгорает, поэтому Игорь перестает дышать. Шалом, шалом, шалом — стучит вместо сердца. Это все, что Петя успел сказать. Тот Петя, у которого были еврейские корни по матери, но он в жизни не слышал Хаву Нагилу. Петя, который думал, что слово «православные» происходит от «правы только славяне». Петя, который наверняка пытался найти его, Игоря, и поэтому звонил во все колокола. Дальше он, возможно, набрал бы Юле и залил сторис в инстаграм, подпаливая сигарету на фоне восстания машин в Петербурге. Петя. Петр, Петя Юрьевич. Хазин. Какой-то там осетр. Так себе фэбос, человек еще хуже. Делал не всегда хорошо, но и не всегда плохо — «пиздец, Гром, решил придумать мне эпитафию?». Знаю, выходит на троечку, не обессудь. Игорь слышит его голос так четко, будто бы Петя все еще на линии и отказывается мириться с тем, что сейчас происходит. Петя уже две недели как чистый. Он обещал Игорю в этот раз продержаться немного дольше обычного, хотя и попрятал свои зипы под все ковры в машине. Уже две недели Петя куда меньшая сука, чем обычно. Потому что он встал на другую дорожку. Дорожка — это когда идешь, а не занюхиваешь ее на обед. Петя обещал пойти и пошел — вперед, а не по накатанной. Петя сказал, что на следующий праздник купит кофемашину, потому что нехуй его больше травить. Петя действительно пишет (писал?) вторую книгу, которую хочет (хотел?) сделать больше художественной, чем документальной. Петя говорил, что там будет что-то про болота, таинственные леса и пропажи туристов под вой местных. «А еще там будет мент, обязательно честный, и я срисую его с тебя, Гром. Охуенно, правда?». Пару дней назад Петя вдруг признался, что ненавидит своего отца чуть меньше обычного и «это странно, со мной такого давно не было». Петя пришел на похороны Федора Ивановича в самой парадной форме и выстоял всю службу от начала до конца, выстоял за Игоря, за себя и за них двоих сразу. А еще оплатил расходы на поминки, потому что на саму церемонию отстегнули из госбюджета. Петя познакомился с тетей Леной у гроба, а вечером въебал Игорю прямо в лицо за его поведение на похоронах. «Ты хочешь, чтобы он помнил тебя таким?» — «Да он меня больше вообще не вспомнит, неужели ты не понимаешь?». Петя мог оказаться в участке, если бы он поехал туда за Юлей или к Диме. Он мог быть на людной площади или около парковки, потому что, блять, в жизни не спускался в метро, так как вагоносостав там не пилотирует Скриптонит. Но это было тогда. До того, как Игорь взял трубку. До того, как на экране молния перекрылась крестом. До шалома и до всех православных, которые не всегда правы и не всегда славяне. Это было до того, как Игорь не смог ничего сказать, до того, как он открыл рот, чтобы прокричать — «уходи оттуда, беги изо всех сил». Но Игорю не хватило времени, чтобы Петю предупредить. И у них, тоже на двоих, остается только сейчас. Сейчас, где Разумовский и Волков танцуют на костях. Сейчас, где город в шаге от пропасти. Сейчас, где Петя мертв, его больше нет, вот вам всем крест. С какой скоростью эта новость разойдется по тредам в соцсетях? Внутри Пети пуля, и может быть, даже не одна. Игорь ее чувствует, у него это острие между ребер, и там оно рассыпается на осколки. Именная пуля Хольта, вылитая даже не специально для Пети, но нашедшая его без особого труда. Петя всегда начинал разговор со своего избитого «Шалом, православные!», а потом добавлял — «Вы еще живы?». Видимо, живыми надо было остаться после его охуительной шутки, которую все в главке слышали по десять раз на день. Но именно она крутится в голове у Игоря, пока он сжимает онемевший телефон в руках и представляет, как запихнет его в рот Разумовскому. Заставит прожевать вместе с защитным стеклом, а потом удушит своими же руками на сдачу. Игорь не был готов к смерти Федора Ивановича. Убийство Пети он не мог представить даже при худших раскладах. У них было мало времени, они его брали в кредит и под залог, но не потому что Петя должен был умереть. А потому что Игорь знал, что они однажды кончатся, так и не начавшись. Петя должен был закончить книгу, уехать в Москву и сидеть на даче у матери, вспоминая историю с дронами, Разумовским и его волчком как самую смешную байку. У него должен был остаться шрам на той самой щеке, потому что он бы обязательно увернулся, потому что Пете точно бы повезло. Зря что ли у него еврейская мать? Зря что ли он поцелованный судьбой в задницу и не боится ни бога, ни дьявола? Шалом — так звенит стекло, когда Игорь через него переступает, идет вперед, бьется с осколками насмерть, и им проигрывает. Шалом — это то, что вертится на языке, и петиным ядом, петиной кислотой всю эту ненависть хочется выплюнуть Разумовскому в лицо, чтобы стереть его ухмылку. Игорь проваливается в кроличью нору и летит следом за ней, теряя самого себя в этой погоне. Звонок сбрасывается несколько минут назад, потому что на линии не обнаружено активности. Дроны бегают по городу, как беспризорные псы. Они лакают кровь по углам, точат свои металлические кости о тела. Перед глазами Игоря целая галерея из знакомых ему людей. Еще пару шагов — и количество крестов умножается, дублицируется; искусство превращается в кладбище. А Игорь становится проводником. Он их всех отведет на тот свет. Юля, Дима, Бустер, случайные прохожие, Зайцева, другие коллеги, просто люди и те, кто не переживет этот день. Петя и его крест, который он тащил не только при жизни, но и забирает с собой после смерти. Красный крест на экране, он напоминает кровь. У Игоря по лицу бегут злые слезы, и он теряет всяческий контроль над ситуацией. За плечами студия разносится в щепки — это сцепились дед с батей, то есть Волков и Хольт, — но плохие парни не оборачиваются на взрыв, вот и Игорь не оглядывается. Сжать телефон в руках, открыть камеру, скривиться при виде чудовища, которое там отражается (у чудовища глаза Игоря и его побитое лицо). Пересечь этот брод на пути к Рейхенбаху. Схватить Разумовского за шиворот, скрутить, не бить, не убивать, не убивать, блять, Игорь, стой, не калечить, пока что оставить в живых. Щелчок искусственного затвора, Игорь снова за чьим-то плечом, лицо Разумовского расплывается по кадру. Не бить, не калечить, не убивать, держаться. Игорь, держись, остаются секунды. Их стеклянный хэппи-хаус осыпается прямо на головы. Крестов все больше, они сдавливают Игоря кольцом. Повторный прозвон Пете, в трубке тишина. Шалом — это что-то про мир и прощение, так Петя всегда оправдывал свое вхождение в хату с ноги. Повторный дозвон глухой, но Игорь отчаянно надеется на то, что Петя — ебаный трус и перестраховщик. Он мог надеть броник, как делал на автограф-сессии, мог прикрыться другим человеком или забиться под машину. Он мог сделать все, что угодно, но не уступить, не умереть и не пойти у Разумовского на поводу. Игорь так и слышит его насмешливое — «Ты думал, я так просто им дамся? Знаешь, сколько раз пытались меня убить?». Но звонок не проходит, Петя молчит, и на этот раз Игоря уже ничего не спасает. Телестудия рушится, Волков рычит в ее центре, как на арене цирка, Хольт прыгает блохой. Петя мертвый, он точно мертв — окончательно и бесповоротно. «А ты думал будет, как в кино, дядь? Меня за кадром отползут в сторону?». Игорь вообще мало думает, это его принцип — сначала бить, а потом спрашивать. Теперь жизнь бьет Игоря первая и почти что заботливо засматривается на него с вопросом. Нравится? Петя сейчас лежит где-то там. Мертвый и наедине с собой (то, чего он всегда так опасался). «Прикинь, наркоманы не боятся смерти, но боятся умереть одни, ты знал об этом?». Петя обещал ему быть бесстрашным и не долбить. Это значит, что примерно последние две недели, когда Петя был чистым, его не пугала смерть в одиночестве. «Не употребляешь» в сознании Игоря приравнивается к «не боишься сдохнуть в канаве, брошенный всеми». Может, Петя сейчас в управлении, если все-таки туда доехал? Может, на людной площади или на парковке, рядом со своей машиной. Точно не у метро. За Петю никто не будет стоять целую службу от начала и до конца, толпа в парадной форме не придет к его гробу. Зажгут всего несколько свечей, и Игорю придется просить выходной, чтобы смотаться в Москву и познакомиться с матерью Пети так же, как сам Петя недавно знакомился с тетей Леной. У гроба. Но сначала Петю надо найти. Потом опознать. Потом запаковать в мешок и отдать людям, которые совсем его не знают. Им будет похуй на то, что Петя раздражал одним своим видом, одним своим светлым пальто, которое в Петербурге носить не принято, иначе замараешься по уши. Петя выжирал в участке все сладкое, которое ему попадалось на глаза, и зачитывал Игорю отрывки из второй книги, прогнозируя ей успех и экранизацию. Петя держал на руле одну руку, пока второй пихал Игоря в плечо. Петя был недовольным каждую минуту своей жизни, но он любил ее, абсолютно точно любил и не умел жаловаться. Петя ругался с ГИБДД на дороге, материл ограничения скорости, ходил со своей ксивой нараспашку и старался ради Игоря, пускай и знал, что его усилия ни к чему не приведут. Это все было, оно, блять, существовало еще каких-то десять минут назад. А теперь Пети нет. И после него ничего не осталось. Дурацкая книга, написанная по фану и ради бабла, не в счет. Игорь снова берет телефон и снимает блокировку. Последний – а не крайний – звонок остается неотвеченным, новостная шторка уведомлений сходит с ума, Разумовский рядом хлопает ресницами и готовится взлетать. Недолго ему осталось. Петь, принимай гостей, только не особенно с ними церемонься. Они этого не заслужили. Никто из них не заслужил тебя. Шалом, православные! — пишет Игорь, загружая селфи с Разумовским в ленту Вместе. И про себя, содрогаясь, добавляет некрологом: Вы еще живы? [Точка, отправить пост] Объявляется минута молчания.