Линии защиты

      Не слушай, что дьявол нашёптывает на ухо, не позволяй ему вести тебя под руку, но он найдёт детали, чтобы явить себя человеческому взору: дверь машины, слишком резко захлопнутая на стоянке при лечебнице, шаг чуть поспешней привычного, утомлённый взгляд, прикованный к охраннику, в бог знает который раз перепечатывавшему данные паспорта, — зоркий глаз отметил бы, что кто-то пустил когти в грудь Ганнибала Лектера. Он на ходу прикрепил бейдж посетителя к карману пиджака. Сотрудники безопасности и санитары запомнили его лицо, поэтому немого приветствия слабым наклоном головы достаточно, чтобы перед ним отворялись двери.       Уилл узнает шаги, разносимые пустотой тёмного коридора прежде, чем слышит голос. Он всегда ощущал его присутствие и, должно быть, кожа его пошла мелкой рябью, как это было, когда Ганнибал имел возможность выдыхать в катастрофической близости от неё. Должно быть, поэтому Уиллу так тяжело поднять глаза на доктора Лектера: снова встретиться лицом к лицу со скорбью по тому, кем был для него Ганнибал, и с чувством, перед которым непозволительно складывать оружие.       — Похоже, у вас появился поклонник.       — Думаете, поклонник послал мне ухо?       Нет. Самый искренний и верный ответ — «нет», но Ганнибал говорит полуправду:       — Если трактовать это послание вне границ общепринятых норм, можно расценить его как жест помощи.       — Как далеко зашли бы вы, чтобы помочь мне? — Уилл старался сохранить спокойствие, смотря на Ганнибала, но губы предательски дрогнули в мученической улыбке.       — Прислать вам ухо я бы не додумался, но я благодарен тому, кто это сделал, — во взгляде и в интонации, в углубившихся бороздах под глазами кроется то, что нельзя облечь в слова, но Ганнибал хотел бы, чтобы внимание Уилла не миновало детали и ясности его разума хватило, чтобы наречь сокрытое верным именем.       — Благодарность быстро испаряется, — отрезал Уилл.       — Как и сомнения, — Ганнибал сглатывает ощущающуюся на языке горечь обороны. — У меня новые мысли насчёт того, кто вы. Вполне может быть, что есть другой убийца.       — Я бы хотел, чтобы так было, но ощущаю себя взбирающимся по скале без страховочного троса, — губы снова кривятся. Он чувствует на себе внимание Ганнибала, чуткое к каждому полутону голоса, к каждому движению тени на лице в надежде увидеть, как рука Уилла, которую он вблизи него всегда мысленно держит на кобуре, медленно спадает вниз. — Мне пока везёт, потому что каждый раз, срываясь, я цепляюсь за новый выступ, но, — зубы сжимают нижнюю губу, и он чувствует слабый металлический привкус, — я не знаю, как скоро на ладонях не останется живого места.       — Что под вашими ногами, Уилл?       Он делает паузу, уязвлённый требованием дать столь очевидный ответ, и не сразу находит силы произнести его вслух:       — Ад.       — Что-то в вас ещё подозревает меня.       — Я больше не знаю, кто и на что способен, кто привёл меня сюда и кто поможет вернуться, и в первую очередь не знаю, на что способен я сам, — Уилл отворачивается и снова берет паузу. Никто и никогда не ранил его больнее Ганнибала, мучительно выжидающего теперь каждое его слово. — Но я знаю, что улик против вас нет.       — И не было.       — И я выгляжу сумасшедшим, когда вас обвиняю, — Уилл качает головой, кажется находящимся на грани сардонизма и отчаяния: никто не ранил его больнее Ганнибала, но куда хуже, когда он шьёт наживую, распускает шов и начинает сызнова. — Но я не сумасшедший. Больше нет.       — Может, вы и невиновны.       Уилл разочарованно выдыхает. Ганнибал снова предпочёл проигнорировать соль его слов и, подходя ближе к решётке, уводит в дебри.       — Ухо, присланное вам, это шанс. Если кто-то стоит за вашими преступлениями, возможно, он хочет, чтобы это обнаружили.       — С чего бы ему хотеть этого сейчас?       — Мы наблюдаем за игрой с разных позиций, Уилл, и ваша — наиболее уязвима.       — Сомневаюсь, что мы когда-либо были на одной.       — Но даже на самой неудобной позиции порой находится место для манёвра, позволяющего увидеть арену под новым углом.       — Переступив границу общепринятых норм, — едко шепчет Уилл.       — Мысленно. Увы, это важная часть наших ремёсел.       — Наших ремёсел? Всё, что ты пытаешься выдать за точку нашего соприкосновения, предельно далеко друг от друга. Мне намного проще мыслить, когда рядом нет тебя, — он наконец смотрит в глаза Ганнибала прямо и долго. Его рука вернулась к оружию. Зрачки мерцают в темноте, и линия нижней челюсти объята едва заметной мелкой дрожью. Ганнибал молча и сдержанно кивает ему на прощание, с усилием разрывая зрительный контакт, и чувствует, как нечто с новой силой вонзается в его тело под левым лацканом пиджака.       Уилл ложится на койку под звуки отдаляющихся шагов и, когда в конце коридора лязгает дверь, отворачивается к кирпичной стене и прячет лицо в край матраса. В его планах превратить место Ганнибала в собственном сердце в выжженное поле, даже если он успел занять его полностью, даже если оно навсегда останется бесплодным, — потому что лучше быть одиноким, чем любить зверя, — но пока проступающие слезы тяжелят ресницы и черный смог подступает комом к горлу. От него невыносимо тяжело дышать, и Уилл вспоминает руку Ганнибала, сжимавшую шею властно, но без тени угрозы, нежно уходившую за ухо, путавшуюся в его волосах. Он ведёт лицом по матрасу в сторону, как вёл им по этой руке, медленно, сначала сжимая губами мягкую кожу ладони, затем касаясь зубами безымянного пальца и сомкнув их на его кончике. Ганнибал усмехнулся где-то рядом с правой лопаткой Уилла и крепче прижал его спину к тёплой груди. Ганнибал позволял чертовски много, и воспоминания о нем иногда становились осязаемыми, забирали Уилла, собирали душу воедино, но всегда возвращали туда, куда привел Ганнибал, туда, где всё холодно и зыбко.

***

      Дверь тяжело проскрежетала за спиной Ганнибала. Свет потолочных ламп звенит в ушах и больно бьёт в глаза, приспособившиеся к потёмкам, в которых держат Уилла Грэма. Пальцам передалась мелкая дрожь его подбородка. Они могли бы её унять. При этой мысли немели губы, по щекам и ладоням бежали фантомы штрихов, которые обычно чертила на теле колючая щетина. Он дал обет не винить Уилла за попытки защититься, с каким бы нажимом они ни вписывались в память, сохранить для него возможность одним шагом навстречу вымарать их все. «Что ты чувствуешь теперь?» — звучал в голове собственный голос. «Торжество определённости,» — тихо отвечал Уилл и снова целовал его, запуская большие пальцы под толстую кожу брючного ремня, притягивая к себе и стирая всякую дистанцию. Тёплая фланель рубашки сминалась и скользила под руками. От Уилла веяло жаром и жвачкой со вкусом перечной мяты.       От кабинета главного врача веет гордыней и скудоумием. Ганнибал дважды ударяет костяшками о дверь и, получив приглашение войти, отворяет её.       — Добрый день, доктор Чилтон, — его взгляд снисходительно засиял, губы вытянулись в прямой улыбке.       — Прошу, доктор Лектер, — Фредерик не указал на кресло для посетителей, рассчитывая, что Ганнибал не был настолько редким гостем, чтобы не знать своего места здесь.       — Я навещал Уилла Грэма.       — Вы больше ни у кого здесь не бываете, — Чилтон оглядывает Ганнибала вскользь, наскоро заполняя страницу журнала с синей кожаной обложкой. На тыльной стороне его правой ладони бликуют хаотичные порезы, кое-где ещё покрытые коричневыми корками. Ганнибал чувствует что-то отдалённо похожее на «торжество определённости», о котором говорил Уилл, когда видит их. — И мне докладывают о каждом посетителе мистера Грэма. Что вы о нём скажете на этот раз?       — Уилл ищет внутреннюю опору, — Ганнибал кладёт ногу на ногу. В его спокойном тоне — напоминание, что они с Чилтоном давно не разговаривают без причины, их общение больше похоже на обсуждение юридически неоформленной сделки.       Журнал оказывается закрытым и отложенным в сторону. Взгляд Чилтона темнеет, он плавно откидывается на спинку кожаного стула.       — Почему вы закрываете глаза на попытки обвести всех вокруг пальца и натравить следствие на вас?       — Уилл пытается использовать все доступные ему средства доказать собственную невиновность, несмотря на то что сейчас не в состоянии совладать с ними безукоризненно, — уклончиво отвечает Ганнибал. — Он имеет на это право.       — Похвальная позиция для друга, но опасная для профессиональной репутации. Вы рискуете обнажить некомпетентность перед судом, за работой которого следят тысячи.       — У суда ведь нет характеристики психологического состояния Уилла Грэма, верно?       — Есть.       — Она продиктована вами.       Для Чилтона это звучит оглушающе твёрдо. Он пытается прочитать что-то в неколеблющемся взгляде Лектера, но не находит в нем ничего, что могло бы дополнить озвученное.       — Хотите сказать, что предоставленная мной характеристика недостаточно обоснована, чтобы суд удовлетворился ею? — Чилтон подбирает каждое слово, будто они имеют вес, способный потянуть его чашу вниз.       Ганнибал отворачивается к окну и спрашивает с поддельной неуверенностью:       — Желаете меня переубедить?       — Это естественно: мы с вами по разные стороны процесса. А у Грэма есть два пути: смерть и лечебница. Какой же, по-вашему, наиболее предпочтителен?       — Вы бы хотели, — теперь его лицо изменилось, будто что-то глубоко опустошающее произошло за оконным стеклом, но не попало в поле зрения Чилтона даже краем своего отблеска, — сохранить его в своей коллекции, что похвально для именитого врача, но шатко во всех иных отношениях. Я бы не хотел ни того, ни другого. Это может значить, что, с моей точки зрения, ничто не обезопасит Уилла Грэма так, как судебный процесс против Уилла Грэма.       — Не стоит играть с весами правосудия, они не так просто устроены, как может показаться. Одно неточное движение, доктор Лектер, позволит вашей чаше потерять всякий вес. Стоит ли так рисковать в ожидании эфемерного чуда?       — Если мёртвые заговорят, доктор Чилтон, — отвечал он, поднимаясь с кресла, — мы оба потеряем контроль над весами, и тогда страусиное перо станет предпочтительнее любых доводов рассудка.