Богам не подобрать слов для приличных извинений

Фэн Синь человек действий. Но он знает, что сейчас ему нужны и слова. За последнюю вечность он сказал их достаточно, грубых и непростительных, так что теперь закономерно ищет в своём лексиконе другие – те, которые наконец будут правильными. Он тихо бормочет их себе под нос, пробуя на слух и хмурится, мотая головой, пока движется кругами по горе Тайцан, наворачивая их вокруг лагеря павших всех разом небожителей. Тот, кому посвящены ещё не сформулированные слова, тоже там, шьёт по белой ленте Его Высочества, колет пальцы острой иглой и ругается, – Фэн Синь может легко представить эту картину в своей голове, но с трудом может сказать, что он думает по этому поводу. Возможно, ему стоит наведаться в палатку, что служит складом для спасённых свитков из дворца Линвэнь, или к какому-нибудь богу культуры. Он ставит маты под запрет для будущей речи. А потом ни с чем возвращается в лагерь и весь вечер наблюдает за тем, как ветер колышет плотную ткань, служащую занавеской-дверью в одну конкретную палатку юго-западного бога войны.

–

Фэн Синь действительно обнаруживает себя среди свитков с художественными текстами лучших писателей всех веков. А слова все устаревшие, неправильные, льстивые, неподходящие. Он материт и авторов, и свитки, и палатку, и Лин Вэнь. И себя. Он вспоминает: Му Цин выглядел безупречно. Се Лянь с улыбкой стоял перед ним и толкал ему навстречу парня, который, смущённый и раздражённый, на мгновение отпустил руки из сложенного на груди положения, чтобы удержаться на ногах в метре от него. Потом снова сложил, как только сделал шаг вперёд и со взмахом длинных чёрных ресниц поднял глаза, быстро отводя их прочь. Парень нервно вскидывал аккуратный подбородок и смотрел куда-то на деревья за его спиной, а Фэн Синь только на него. Парень был красив. Невероятно красив, так что если бы у Фэн Синя была лишняя секунда на размышления, он потратил бы её на клятву, что ещё никогда не встречал кого-то настолько красивого. Он сомневался в реальности этого человека. На его тёмной одежде не было ни складочки, ни пятнышка, ткань мягко облегала чужое худое тело и даже не намекала на то, что материал был груб и дешев, постиран триста раз перед этим днём. Фэн Синь не видел изъянов. Фэн Синь видел обхват чёрного пояса на талии и хотел зачем-то положить туда свои руки. Эту мысль сбило дуновение ветра вместе с тёмной прядью чужих волос, обращая внимание. Фэн Синь обращал. Смотрел, как незнакомец всё-таки поднял руку к лицу, как задрался рукав, оголяя белоснежную кожу, и как тонкие пальцы заправили прядь обратно за покрасневшее ухо. У незнакомца был аккуратный короткий хвост, чуть ниже макушки перехваченный красивой заколкой, женской будто бы. Фэн Синю хотелось потрогать. Парень перед ним сжимал губы в тонкую полоску и наконец позволил ему заглянуть в глаза.  Фэн Синь медленно хмурил брови, пытаясь понять, что с ним такое творится, и заставить это прекратить твориться. Глаза у незнакомца были по-настоящему чёрными, отражали блеск ясного неба и затягивали вглубь. Фэн Синю хотелось подойти ближе, чтобы узнать, есть ли там вообще радужка и где она начинается, сможет ли он разглядеть своё собственное отражение, если подойдёт ближе? Он бросил взгляд ниже, чтобы оценить вздёрнутый нос и окрашенные алым щёки. Скулы у незнакомца что надо, – подумал, – можно ли пораниться, если потрогать? Он нахмурился только сильнее, когда наконец обратил внимание на губы. Почему ему так хочется, чтобы незнакомец перестал их сжимать и показал их нормально? Он запоздало понял, что его поведение неприлично. Нельзя так пялиться ни на женщину, ни на мужчину тем более, за такое получают звонкие пощёчины и обвинение в непочтительности. Ещё хуже этого было понимание, как выглядит он сам рядом с этим человеком – после какой-то тренировки, подолы в пятнах от прилипшего песка, причёска скорей всего растрепалась, да ещё и пялится, как дурак. Он счёл заслуженным поднятую в требовательном раздражении тонкую бровь на красивом лице, но не ядовитые слова, которые сорвались с мягких на его взгляд губ. Возможно, смущение слишком быстро заставило его разозлиться, но он смог положить руки на тонкий чёрный пояс ещё до того, как узнал чужое имя, когда они сцепились в драке под шокированным взглядом Его Высочества. Сейчас он ясно видит в этом воспоминании смущение Му Цина и собственную, самую первую ошибку. Ему не стоило так пялиться. Он стыдливо старался забыть эту встречу от греха подальше, но она отпечаталась в нём не оставив ему ни шанса. Он рад, что это так, потому что теперь может понять, чего Му Цин взъелся на него тогда. Он ведь даже не понял. Му Цин как обычно предположил худшее, обвинял же его целую вечность в том, что Фэн Синь якобы с первого взгляда оскорбил его, выразил пренебрежение слугой и посчитал недостойным. Он даже не знал, что у Фэн Синя в этом первом взгляде жизнь перевернулась. Да он и сам не лучше, ни слова не сказал и решил, что его отвергли. Фэн Синь полагает, что они действительно похожи друг на друга больше, чем ему казалось, как и говорил иногда Его Высочество, желая их примирить.

–

Он обнаруживает себя за беседой с богом культуры так же неожиданно, как и в палатке-импровизированной библиотеке. Небожители устраивают конкурс среди гражданских богов в поисках счетовода и того, кто сможет заменить дворец Линвэнь в новой перестроенной Небесной Столице, Фэн Синь там же ведёт свой собственный отбор. Тот, кого он ищет, должен бы обладать наибольшим словарным запасом и умением красиво выражаться, может, будучи писателем при жизни или даже критиком литературных гениев. Он ведёт беседу с каждым и оценивает себя ниже всех по речевым способностям, однако и их навыки признаёт недостаточными. На роль счетовода все единогласно выбирают дотошного Му Цина, напоминая Фэн Синю, что этой черте его характера ему никогда не угодить, даже если он уйдёт на десятилетие под обучение самого культурного божества Небесного Пантеона. Фэн Синь просто удручённо читает произведения нескольких богов, а потом бросает свитки с горы Тайцан в приступе ярости на самого себя. Надо же было всё так испоганить, чтобы теперь не подобрать даже ни одного подходящего слова.

–

Когда Се Лянь рассказывает ему, что заколка с первой встречи на Му Цине была от его матери, Фэн Синь глубоко вздыхает и долго смотрит в окно. Или мимо окна. В любом случае, перед глазами он видит совсем не оконную раму. Он не планировал, но всё равно скатился к разговорам о Му Цине, каким-то образом упомянув их знакомство, и Се Лянь с удовольствием вколотил дополнительный гвоздь в крышку его гроба: – Когда мы спускались в город, помнишь? Пусть Му Цин не пустил нас в дом, я заметил его матушку в окне, на ней была та же заколка, что он надел на встречу с тобой. В тот день он был наряднее обычного. И Фэн Синь почти бьётся головой об стол. – Ваше Высочество, что бы ты сказал, если бы хотел выразить, что ты очень сильно облажался? – спрашивает он, наконец высказывая своё намерение вслух, – Если бы ты… хотел перед кем-то извиниться? Се Лянь понимающе мягко улыбается и складывает руки на столе. – Я бы признал свою ошибку и рассказал, о чём сожалею. – Что, если это целые века ошибок? – удручённо мотает головой лучник. Слов просто недостаточно. Нет ни одного подходящего слова. Он не может таких найти.

–

Когда он оказывается на миссии с Мингуаном, он точно не собирается об этом говорить. Тот сам начинает, а это уже и не в счёт, так что Фэн Синь только слушает, пытаясь выцепить крупицы ценных слов. – Весь Пантеон выражает свои благодарности за то, что южные боги не пытаются уничтожить наше временное лагерное поселение в своих драках, но я всё же осмелюсь спросить… Вы долго ещё будете пялиться друг на друга и ждать, когда другой первым начнёт разговор? – И о чём нам, по-твоему, говорить? – защищается Фэн Синь и ведёт диалог в нужную сторону. Пэй Мин фыркает, не подозревая, что генерал Юго-Востока задаёт этот вопрос в грубой манере абсолютно искренне. Этот генерал несведущ в теме разговоров и красивых слов, никогда не говорил ничего достойного, расширяя словарный запас только лишь витиеватыми матерными выражениями, которыми щедро поливал другого южного бога на протяжении столетий как из ведра. – Да хоть о погоде, Наньян, если это будет значить, что вы перестали бесполезно тратить время на свою брань. Фэн Синь разочарованно бубнит. – Нельзя в один день говорить слова о ненависти, а в другой вдруг сказать «погодка сегодня хорошая, правда?», – сокрушается он, перенимая для этого случая Муцинов сарказм в тоне голоса. Пэй Мин изучает его долгим взглядом, хмыкает и раздумывает ещё пару секунд. – Так и скажи, что вражда ваша была твоей самой великой ошибкой, – начинает он высокопарно, но, – И ты готов просить прощения на коленях, – усмехается, мерзавец, намекая на непотребства. Фэн Синь мгновенно хмурит брови, отталкивая его от себя прочь, и будь его воля – скинул бы вслед за свитками в жанре прозы прямо с обрыва горы. – Вали к чёрту, извращенец, – возмущается он, получая очередной бесполезный и глупый совет. И почему все называют это «ошибкой»? Фэн Синь топает ногами, устремляясь подальше от хохота собеседника. Ошибка – это когда буквы в слове перепутал, а это… это в тысячу раз хуже, и у Фэн Синя нет для этого даже одного подходящего слова!

–

Он сталкивается с Му Цином лицом к лицу сразу после того, как получает ранение на этой идиотсткой миссии с ещё более идиотским Пэй Мином. – Ты весь в крови, – возмущается тот, как будто это личное оскорбление, а не кровоточащий бок Фэн Синя под драной тканью ханьфу.  Фэн Синь хотел бы оскорбить его теперь в самую последнюю очередь. В первую идёт Пэй Мин, и он не собирается держать это в себе: – Больше не пихай меня в пару с Мингуаном, – ворчит он, и, чёрт возьми, это первые слова, что он скажет ему после Тунлу? – Ты, конечно, слишком занят бухгалтерией, чтобы таскаться со мной на задания, но я бы даже один справился лучше, чем с этим. Сейчас Му Цин почти полностью в одиночку замещает весь дворец Линвэнь, не находя себе дела, пока его руки и ноги после двух попыток утонуть в лаве заживо не исцелились. Он быстро поймал за хвост возможность утонуть теперь в бумажках и организационной работе с головой, раздаёт всем указания направо и налево, управляя не только своими младшими служащими, но ухватывая и контроль над богами войны. Когда это стало очевидно, все ждали, что генерал Наньян начнёт возмущаться громче всех и будет отказываться брать задания из рук соперника, небожители как идиоты, глядели на него в несколько десятков пар глаз на импровизированном собрании посреди широкой опушки. Он никогда так сильно не хотел закатить глаза и украсть у Му Цина этот жест, как в тот момент. Принципиально кивнул и молча выжидал, пока эти гляделки закончатся. И задания послушно брал. И не жаловался, до этого момента. – Привык, что я прикрываю твою спину, и умудрился подставиться? – хмыкает Му Цин, не выказывая в тоне или словах своего беспокойства, но всё же скользя к раненой стороне сбоку и пытаясь разглядеть степень тяжести ранения. – В своём отчёте я выскажу всё, что я думаю об этом пошлом извращенце, – ворчит Фэн Синь, прижимая руку к боку покрепче. – Я заставлю тебя его переписывать, если увижу хоть одно бранное слово. Дай посмотреть, – и хватает его за руку, чтобы поднять и расправить на боку окровавленную ткань.  Когда он приходит к выводу, что это недостаточно действенный способ рассмотреть рану, тянет за ворот и настойчиво говорит: – Ты должен это снять. Фэн Синь несколько раз моргает, обрабатывая требование, пока его тащат в сторону палаток, и слышит «хо-хо» ублюдка Пэй Мина за спиной. Он очень уверенно и, возможно, чересчур агрессивно дёргает свободную руку вверх, разворачиваясь на ходу и показывая богу амурных дел неприличный грубый жест, пока Му Цин цокает и с силой одёргивает его за уже схваченный локоть.

–

На следующее утро Фэн Синь обнаруживает себя перед зеркалом, когда глупо глядит на свой надёжно перевязанный бок. В пульсации раны, о которой позаботились, он чувствует необходимость. Му Цин зашивает Жое своими заживающими, всё ещё не лучшим образом слушающимися руками для Его Высочества, потому что хотел быть ему другом. Вчера вечером он зашивал рваные края раны над его, – его собственными! – рёбрами, почему?  В этой мысли он чувствует срочность. Слов никогда не будет достаточно, но действий тоже, и если их объединить – даже так, этого всё равно будет мало. У него нет плана, нет речи, однако он впитал в себя все советы о правильных, – и неправильных тоже, – извинениях, как губка, и собирается воспользоваться всем, что узнал. Прямо сейчас. Он надевает одежду, пряча бинты под ней, и хватает свой лук с пола, чтобы поскорее выскочить из палатки, позволяя ногам быстро двигаться в направлении вниз с горы.

–

Через пару часов он ожидаемо обнаруживает себя в храме Юго-Западного бога войны. Он преподносит этому богу своё духовное оружие в дар, прямо на стол для подношений перед завораживающей своей красотой статуей. Это меньшее, что он собирается сегодня отдать. Он становится на колени посреди последователей и служителей храма, не скрытый божественным сиянием, не спрятанный под человеческим обликом младшего служащего. Он касается лбом пола, и позволяет этому звучать громко в шокированной тишине помещения. Зажигает палочку благовоний касанием пальцев и аккуратно ставит её на алтарь. Пускай его руки дрожат. Он непоколебим. – Я молюсь Совершенному Владыке Сюаньчжэню, – произносит он уверенно и ровно, – Я молю генерала о прощении. Я прошу этого бога об отпущении моих грехов. Смертные образуют вокруг него круг и стараются расслышать слова. Он закрывает глаза и склоняет голову перед статуей. – Я молюсь о благосклонности и милосердии генерала Сюаньчжэня, и теперь я знаю – он обладает этими качествами сполна, и даже большим. Этот недостойный считает знание благословением и сожалеет о своём грубом неведении. Этот недостойный признаёт свою неправоту перед лицом бога и готов понести любое наказание, какое Сюаньчжэнь только посчитает справедливым.  Он делает вздох, чувствуя чужое присутствие в храме. Му Цин здесь. Он не прерывает его. Хорошо. – Этот.. – отчего-то вдруг хриплым голосом продолжает Фэн Синь, собираясь с мыслями, – Отдаёт свою судьбу в руки бога, в которого уверовал. Этот приносит в качестве подношения себя самого, со всей своей искренностью и решимостью. Дальнейшее он добавляет тише, чтобы не слышали другие, но точно знает – в голове единственного нужного слушателя этот шёпот прозвучит ясно, как белый день за стенами этого храма: – Ты знаешь о моей решимости всё. Ты знаешь меня всего. Теперь позволь мне узнать тебя, – Му Цин впервые в жизни его не перебивает, и сейчас, обычно совсем не красноречивый, Фэн Синь вдруг не может заткнуться, – Пожалуйста, – просит он, произнося это слово впервые для этого человека, – Я знаю, как глупо сказать «я ошибся», я знаю, это не одна ошибка, а восемь столетий непрерывных грехов, но люди живут меньше, они не придумали слов, которыми я смог бы правильно выразиться. Мне никак не обличить моё раскаяние в слова, и всё, что я говорю, я считаю недостаточным. Недостойным. Я тебя не достоин, Му Цин, но всё же прошу – я прошу о прощении, я прошу тебя забрать всё, что мне отведено с этой минуты, я прошу забрать мою жизнь. Я прошу позволения отдать тебе мою каждую следующую секунду и каждый вздох посвятить тебе. Я прошу тебя, позволь мне.. – Прекрати, – шипит Му Цин, наконец прерывая. Собравшиеся в храме смертные охают, видя прямо перед своими глазами своё почитаемое божество. Фэн Синь не лучше их, когда открывает глаза и тоже видит перед собой своё, – Ты должен немедленно это прекратить. Суровый, строгий и безапелляционный, красивый и красный от кончиков ушей и до самого ворота. Он хватает его под плечо, заставляя подняться на ноги, и выводит из храма, не обращая внимания на то, как люди вокруг них падают ниц. Не отпускает. Крепко держит своими руками и даже не толкает со ступеней вниз на грубую брусчатку. Фэн Синь покорно молчит. Му Цин ведёт их чёрт знает куда. – Ты… – начинает он, когда их след теряется в чаще ближайшего леса. Фэн Синь решительно пытается снова упасть к его ногам, – Прекрати, – Му Цин быстро прерывает его, по-прежнему удерживая в хватке. Он смотрит в его глаза, нервно изучает всё лицо и не говорит больше ни слова. Фэн Синь продолжает послушно молчать. Му Цину приходится первым разорвать напряженную тишину: – Скажи что-нибудь! И Фэн Синь говорит. – Я сожалею о каждом слове и каждом ударе, каждой мысли о тебе.. – Не это! – вскрикивает Му Цин, заново покрываясь румянцем и распугивая птиц, – Не говори мне таких вещей! – Тогда что ты хочешь услышать? – Я не знаю!  – Я имею в виду каждое слово. Му Цин сжимает ткань его ханьфу в кулаках до треска ткани. Его взгляд мечется, губы сведены в тонкую линию, а брови дёргаются, стремясь то вверх, то к переносице. – Ты идиот. Ты такой идиот, я тебя ненавижу, ты самый худший человек во всех трёх мирах, Фэн Синь, просто невозможно тебя слушать, невозможно с тобой находиться, – лихорадочной скороговоркой вылетает из его рта. Он хочет убежать и больше никогда с ним не встречаться. Он хочет ударить его. Он хочет обнять его так, что у лучника рёбра сломаются. Он хочет сам удариться лбом о его лоб насмерть. Фэн Синь видит, как его эмоции выплёскиваются через край, и полностью разделяет это чувство, поднимая ладонь, чтобы перехватить чужое запястье и заземлить их обоих касанием, позволяя выдохнуть. Му Цин тянется руками к его плечам, чтобы сжать их покрепче, дать своей нервозности выход, и жмурит глаза. – Я идиот, – повторяет за ним Фэн Синь зачем-то, и Му Цин скулит, не в силах этого выносить. – Я думал, ты всегда будешь меня ненавидеть, – сбивчиво переходит на шёпот. И Фэн Синь может лишь мотать головой в отрицании. – Я не ненавижу тебя. Я никогда больше не смогу тебя ненавидеть, – шепчет он, вырывая вздох. – Ты идиот.. – Да, – соглашается лучник. – Прекрати, – спорит Му Цин, всё-таки ударяясь лбом о чужой. – Позволь мне всё исправить, – просит Фэн Синь, и Сюаньчжэнь чувствует эту просьбу прямо на своих губах. – Я.. – он пытается, но только мотает головой, горько усмехаясь, – Смертные действительно не придумали никаких подходящих слов. – Мы можем попробовать действия? Ты можешь ударить меня, если это подойдет, – Фэн Синь пожимает плечами, как будто предлагает самую простую вещь в мире, тогда как сейчас – у Му Цина больше нихрена не поднимется рука. Только не для того, чтобы нанести удар. – Я не хочу бить тебя, придурок, – возмущается он и тянет на себя, обхватывает руками, прижимая ближе, хватаясь за лопатки, за шею и плечи, никак не находя точку опоры, неспокойно касаясь везде, куда только может достать. Фэн Синь выдыхает ему в ухо так, как будто с него свалился груз в виде всех обломков сгоревшей, утонувшей и развалившейся на куски Небесной Столицы. Груз восьми сотен лет. Он мгновенно хватается за его поясницу и обвивает крепкими руками, утыкаясь лицом в шею, чуть ли не отрывает его от земли. Му Цину остаётся только удерживать носки ботинок на траве в попытке не терять равновесие. – Хорошо. Это хорошо, – едва разборчиво звучит в кожу. Му Цин хватается за его затылок, путая пальцы в волосах и желая прижать его ближе к себе, ближе к коже, ещё ближе. Он чувствует, как неровные потоки духовной силы мечутся по меридианам и как искорки срываются с рук, но Фэн Синю плевать, он всё пытается своей большой ладонью обхватить его бок и трётся носом о воротник, шумно вдыхая воздух. – Фэн Синь, – настойчиво зовёт Му Цин, не имея ничего, что сказать, кроме этого имени. – Му Цин, – отвечает ему его же именем лучник, выдыхает это в алеющую кожу, словно мольбу неизвестно о чём. Му Цин издаёт совершенно недостойный для бога войны звук. Фэн Синь вторит ему то ли скулежом, то ли стоном, посильнее сжимая в объятиях. Недостаточно. Этого недостаточно. Придумало ли человечество действие, которого бы хватило? Му Цин с негодованием и отчаянием толкает лучника в плечи, отталкивает, пока не заставляет отстраниться, а потом хватает за воротник, требовательно притягивая к себе обратно. Фэн Синь едва успевает оторвать от него руки, как тут же прижимает обратно, чтобы отпечатать следы от пальцев на боках. – Этого недостаточно, – настойчиво заявляет Му Цин. Он тянет ладони к лицу лучника, берёт в них щёки, направляет ближе, заправляет выбившиеся пряди за уши, гладит по волосам и всё никак не уймётся, – Недостаточно. Фэн Синь не может спорить. Он чувствует нужду, потребность, какой не испытывал никогда и ни в чём, какой не испытывают даже в постели с любовником, – думается. Он прижимается горячими губами к линии чужого подбородка, пытаясь утолить это чувство, но даже если у него и был шанс, то точно не остаётся никаких, когда плечи Му Цина расслабляются в момент, и он выпускает вздох, весь притягиваясь навстречу. Чувства южных богов друг к другу всегда были взрывоопасны. Всегда выражались в самой крайней степени насилия, не сдерживались в жестоких ударах, всегда слишком много, слишком сильно, слишком плохо. И сейчас это меняться не планирует. Это больше не ненависть, но это хуже. Это целая чёртова дюжина эмоций такой силы, что может смывать города, это не может держаться внутри, и этому нужен выход. Фэн Синь находит его в поцелуе. Му Цин почти стонет ему в рот, наконец запуская руки обратно в растрёпанные волосы и сжимая, целуя в ответ, поддаваясь на носочках вперёд и почти заставляя потерять равновесие. Фэн Синь обхватывает его нижнюю губу своими, Му Цин не умеет целоваться, но всё же скользит в его рот языком просто чтобы оказаться ещё ближе, выразить ещё больше, и лучник сплетает его со своим.  К чёрту умения и навыки, это не имеет значения, когда верх над богами берёт эта неясная потребность. Они не делают ничего правильного здесь, никаких правил, никаких социальных норм и никакого, мать его, этикета, это никогда не было про них. Они всегда были дальше всех от приличий и пристойностей любого из трёх миров, всегда больше, чем то, что можно сказать или сделать, всегда неправильно для остальных, всегда дико, даже по меркам хищных животных. Фэн Синь всё-таки поднимает его над землёй, хватая под бёдра и вжимая спиной в ближайшее дерево, целуя глубоко и не позволяя вдохнуть в лёгкие воздух. А Му Цину и не нужен никакой к чертям воздух, он удерживает Наньяна за шею в этом поцелуе, лижет прямо в губы и принимает то ли грубость, то ли ласку в ответ. – Му Цин, – срываясь, шепчет Фэн Синь, едва ли отстраняясь для этого. Му Цин кусает в ответ и вырывает громкий стон из чужой груди. Фэн Синь сжимает руками его бёдра. Вдавливает его в дерево. Все чувства наконец притупляются и перестают так сильно разрывать грудную клетку, когда вспышка удовольствия, неожиданно яркая, перетягивает внимание на пах. Му Цин откидывает голову назад и стукается затылком, обсыпая кору сухого клёна, что путается в волосах. И наконец-то может сделать вдох. Это очищает мысли, и его на секунду сбивает с толку неожиданная пустота в голове. Фэн Синь влажно целует под подбородком, скользит к кадыку, всасывает кожу сбоку шеи и хватает зубами кожаный чокер, оттягивая его вверх, чтобы продолжить ниже. Это вызывает в Му Цине желание сдвинуть ноги вместе, но лучник прямо между ними, наслаждается давлением сильных бёдер и только толкается навстречу, заставляя ухватиться за предплечье и воздухом всё-таки подавиться. Му Цин на пробу сжимает пальцы на напряжённых мышцах и не помогает себе в том, чтобы восстановить своё дыхание. Фэн Синь широко лижет по яремной впадине и заставляет сорвать выдох стоном. Му Цин слабо дёргает его за волосы, осознавая, что ему стоит его остановить, но не желая этого делать. Лучник как-то понимает его жест и старательно, очень медленно и рвано выдыхает, прижимаясь к коже лбом. Сам теряет контроль над своими ногами и опускается на колени, усаживая на них Му Цина с неожиданной теперь нежностью. Он гладит по волосам, целуя шею и щёки, с каждым поцелуем меняя страсть на сентиментальность. Му Цин продолжает держаться за его руки и плечи, когда ловит его губы в мягкий и по-прежнему жаркий поцелуй. Фэн Синь широко гладит по спине, повторяя поцелуй трижды, закрепляя воспоминание об этом, связывая чувствами по рукам и ногам. – Этот мужчина благодарит Сюаньчжэня за его безграничное милосердие, – шепчет он, потираясь носом о щёку. Му Цин фыркает в ответ. – Моё милосердие не безгранично, – говорит. – Я был для тебя худшим человеком, но ты заставляешь меня чувствовать себя лучше всех, – уверяет лучник, покачивая головой и снова попадаясь в ловушку губ божества на своих коленях, – Если в твоём сердце есть милосердие для меня, значит ты имеешь целый неиссякаемый источник. – Я думаю, что всю жизнь копил его в себе для тебя, – признаётся Му Цин, – Не думай, что кто-нибудь другой получил бы такое моё прощение. Слыша это, Фэн Синь вздыхает с благоговением. Он получил прощение. Его божество точно слышало каждое молитвенное слово, точно как и каждое непростительное на протяжении веков. Это заставляет его продолжать: – Я бы отдал тебе все свои храмы и всех почитателей. Весь юг вместе с юго-восточным богом принадлежит тебе. Забирай всё и распоряжайся, как посчитаешь нужным, – бормочет он, целомудренно вдруг целуя в уголок губ. И получает подзатыльник. – Не нужен мне твой юго-восток, – возмущается Му Цин, заглаживая удар кончиками пальцев, – Я возьму только бога, – И вздёргивает подбородок, заверяя в своём решении. Фэн Синь вглядывается ему в глаза, замечая, как поднимается тонкая бровь, как будто её хозяин ожидает от него протеста, защищается. Лучник только тянется за поднятым подбородком, чтобы прижаться губами и шепчет в чужие: – Хорошо.