Функция дыхания

Каждый день – ругань. Крики за стеной раздавались за несколько минут до начала обращения Администратора. Содержание речи, которую транслировали на протяжении года, осело в подсознании липким слоем, и слова, некогда несшие смысл, а теперь ставшие не более чем набором звуков, лились бесперебойным потоком, заменив Велимиру сны. Что-то про благополучие… потом – хвала Покровителям… Так начинался день; пробуждение служило кратчайшей заминкой между речью во сне и речью в реальности. Ругань же появилась после того, как отцу перестали платить в “Мэнхэк Аркаде”. Многие из тех, кто уходил в это заведение, рано или поздно лишались рассудка: люди не могли думать ни о чём, кроме игры; она не просто отвлекала от будней в Сити-31, но будто бы делала игроковсчастливыми. Чтобы в семье было что есть, отец скрепя сердце отправился в “Аркаду”. Платили достаточно, и отец держался столько, сколько мог; рассказывал, как игровые автоматы оболванивают жителей, как Альянс буквально уничтожает человеческий интеллект, давая вместо реальности упрощённую, но привлекательную картинку, без последствий войны, разрухи, оккупации. Такой картинкой казался Велимиру самСити-31. Альянс вымарывал из горожан память, и мало кто мог сказать,какойэто был город. Как в бреду, люди принимали действительность такой, какой её писала пропаганда, а город выступал случайной декорацией, фоновой заливкой – без истории и прошлого. Единственным же, что вселяло в Велимира надежду на нечто подлинное, что не поддавалось дисциплинарному гнёту жизни в городе, были пустоши, раскинутые за окраиной. Те земли объявлялись заражёнными, без специального оборудования и разрешения властей выходить было запрещено. И правда, после войны, короткой, но столь интенсивной, что армии мира успели задействовать бОльшую часть арсенала, многие территории на планете вымерли: на месте лесов тянулись поля из пепла; реки пересохли, обнажив подобные трещинам русла; поменялся климат… Вне городов жизни почти нет — только слабые напоминания о былой эре. Везде радиация, биохимическое загрязнение. Будто мир заодно с людьми неумолимо деградировал, растворяясь бесследно в ничтожающей тьме безвременья. Но пустоши влекли к себе Велимира так же, как влечёт будущего преступника нарушение закона: ведь там, за чертой, наверняка кроется ответ, что же находится за пределами отупляющего городского быта… Это как заглянуть за край реальности. Однажды Велимир заметил, как улыбнулся отец по возвращении из “Аркады”. Обалделое, белое лицо утратило известную живость естественного выражения; отец смотрел будто бы сквозь некую поволоку – таким казался его взгляд – взгляд абсолютно немых, замкнутых в себе глаз. Это продолжалось несколько мгновений, но Велимир поймал их, эти улыбку и взгляд, это выражение – образ тотального забвения, который постепенно овладевал отцом. Кожа похолодела. Как никогда отчётливо Велимир осознал подступающее отчаяние: отец умирает, но не смертью физической – нечто внутри отживает последний срок, теряя силы в сопротивлении тому безумию, что происходит в играх “Аркады”... Каждый вечер отец начал жаловаться на головную боль. По его словам, будто череп трещит. Первое время боль вскользь проскакивала в разговоре, но несколько недель спустя отца уже терзали приступы агонии: он бился в истерике, кричал, вёл себя, как нерадивый ребёнок, и всё потому, что Велимир с матерью заставили его пойти в “Аркаду”, ведь он единственный, кто в силах помочь семье выжить. От этих слов Велимир цепенел – перед ним теперь не отец, а кто-то другой. Или, что ужаснее, уженикто. Чёрная безмолвная пропасть в оболочке знакомого тела. Тем не менее, отец ещё сопротивлялся; матери кое-как удавалось отыскивать неврологические препараты, временно заглушавшие боль. Но затем у отца обнаружились провалы в памяти. Он с трудом вспоминал, как они встретились с матерью, свадьбу. Прошлое рассыпалось в труху. Вдруг боли прекратились. Тогда же, когда отец вернулся из “Аркады” абсолютно счастливым. Тяготы быта стали ему безразличны. Он больше не видел проблем в той жизни, которую обустроила власть Альянса. Отец просто не понимал, почему мать и Велимир не могут принять столь совершенный мир. – Главное, что ему там платят, – причитала мать, и Велимиру становилось тошно. Впрочем, после войны многое изменилось. *** Подростки каждый день, кроме понедельника, должны были посещать специальную школу, где вместо уроков прокручивались многочасовые записи выступлений Администратора. К часу дня “занятия” завершались, после чего детей сгоняли на фабрики по производству различной техники – от сканеров до крематоров. Всё время одно и то же. – Зачем они учат нас? – спрашивал Куто, одноклассник Велимира. – Если они всех людей и так бесплодными сделали… – Чтобы больше неучей не осталось, – отвечал Велимир. – А кому передадим знания тогда? Мы последнее поколение… Велимир отмахнулся и продолжил работать. В цеху было прохладно. Проходя во время сборки деталей мимо большой чёрной печи, в горниле которой светилось жаркое пламя, Велимир пытался как можно больше впитать обжигающего тепла. Сегодня ГО-шники привели класс в секцию крематоров. Велимира и Куто поставили за станки, на которых делались головы этих существ. Велимир вставлял в белые приплюснутые сферы “глаза” и передавал изделие Куто, тот же ставил на нём серийный номер и отправлял голову дальше. Устройство завода в целом было далеко от понимания Велимира; за лязгающим шумом цеховых машин скрывалась отдалённая и страшная истина, что и погружала сознания горожан и сам город в блаженство ядовитого неведения. Велимиру с Куто было по пятнадцать лет, и хоть война заставила ребят повзрослеть в экстремально сжатые сроки, юношеская мечтательность и бравада не покинула их сердца, наоборот, друзья часто обсуждали, что может находиться за пределами Сити-31. Действительно ли там безжизненные земли… или Альянс врёт… Есть ли вообще другие города? Между Сити курсировали поезда, однако, никогда ещё те, кто покидал город, не возвращался, словно пассажиры исчезали где-то в неизвестность, окружавшей город. – Может, мы просто умерли все, а это – лишь предсмертная галлюцинация? – предположил Куто. – Одна на всех? – спросил Велимир. – Не… Может, ты умер, а я – проекция твоего угасающего сознания? Может, и не было ни штормов, ни вторжения… – Это, получается, я в ад попал, что ли? – Фиг знает. Не ад, наверное, а чистилище. Мозг очень гибкая штука, он сочиняет реальность, даже несколько реальностей, как ему вздумается, ты и не заметишь подмены. – Брось, Куто. Создавай я реальность, то точно выбрал бы другой вариант. – Ты умираешь, забыл! – Куто рассмеялся. – Всё, что ты видишь, агония. – Агония-агония! Вот же завёл пластинку-то. Слова друга, всё же, заставили Велимира вновь задуматься об отце – о пустых глазах и блаженной улыбке. Лицо родного человека стало фасадом уничтоженных сознания и личности. Отец видел тот же мир, что и все, но это был радостный и безмятежный мирок. Вероятно, это и есть смерть. Чистое забвение. Вновь по коже пробежал холодок, и Велимир отправился домой. Над крышами нависало тяжёлое пасмурное небо. Мрачно горели фонари. Едва различимая дымка тумана плыла над асфальтом, а дома хранили тягостное, угрюмое молчание, как монументы древней, легендарной цивилизации. В самом центре площади возвышалась колонна с десятками мониторов, с которых безостановочно лилась пропаганда. Уоллес Брин располагал к себе, излучая ауру добродушного и милого старика, но с течением времени, когда прежний посыл повторялся вновь и вновь, образ лишался заложенного в него содержания, мутнел и рассыпался, обнажая те же гладкие монолитные конструкции Альянса, что поглощали город, иссушая память и стекаясь к Цитадели как олицетворению окончательного забытья, где не ни жизнь, ни смерть более не имеют значения. Речи Администратора погружали людей в гипнотический транс, не оставляя выхода даже в фантазиях; и реальность, и сон слиплись в однородную вязкую массу. В школе было много тех, чьи родители решили пойти в “Мэнхэк Аркаду”; таких ребят задирали, дразнили, били. Но, как понял Велимир, причина была не в отвращении к слабовольным взрослым. Подростки есть подростки. В растущем организме энергия бьёт ключом, и даже тотализирующий режим Альянса не мог окончательно подавить бурлящий поток пубертатных тел. И сам Велимир тоже дрался и никогда не мог ответить себе, почему поддавался, как и все, тихому зову молодой крови, бросаясь в очередную потасовку. Так однажды он серьёзно поколотил Куто. Когда наваждение схлынуло, Велимир ужаснулся – в приступе бесконтрольной животной ярости он видел не друга, но абстрактного врага, с которым во что бы то ни стало необходимо было расправиться. Окровавленное лицо Куто надолго вьелось в память. Он простил Велимира, но тот продолжал корить себя, понимая, насколько хрупки человеческие принципы, и дело даже не в бесшабашной юности, но в самой человеческой природе, в её бескомпромиссной тяге к насилию, которую в былые времена рядили в религиозные и политические одежды. И пока Брин глаголил о том, что вид Homo Sapience вот-вот преодолеет ту эволюционную ступень, где властвуют иррациональные инстинкты, люди, сброшенные в волчью яму, сильнее поддавались рвущейся изнутри беспредельной агрессии, что выражалась в любых формах. Человек ни перед чем не остановится в процессе самоистребления. Будто уничтожение – заветная мечта отдельного вида, когда-то подчинившего себе планету. Альянс держал население в ежовых рукавицах; там же, где гнёт системы был ослаблен, люди не находили силы для того, чтобы дать захватчикам отпор, а грызлись друг с другом, точно осатанелые дикари, насиловали и убивали тех, с кем должны были бы объединиться… Наибольшим произволом упивались ГО-шники. Их не модифицировали, как солдат, и они в обмен на лояльность Альянсу получали привилегии и щепотку власти, которая возводила жестокость в превосходную степень. Сотрудники Гражданской Обороны были везде: на улицах, в школах, больницах, вокзалах, предприятиях… Им не нужен был повод, чтобы досмотреть человека, допросить; достаточно было малейшей придирки, чтобы ГО-шники перешли к настоящим карательным мерам, извращённость которых варьировалась как угодно. Злость и ненависть стали воздухом, окружающей средой, нормой жизни. Школы походили на ад. ГО закрывало глаза на все зверства: ребята калечили друг друга, насиловали, и в этом присутствовала некая бесчеловечная, сверхъестественная витальная энергия. Прежние запреты, служившие основой этики старого, довоенного мира, вскорости рушились, оголяя ужасы бессознательных влечений и желаний. Люди катастрофически быстро превращались в стадо, которое, если нужно, можно было выдрессировать на выполнение однозначных команд. ГО-шники только потакали общему безумству, делая из детей рабов, что под страхом наказания исполнят любой приказ. Нигде нельзя было почувствовать себя в безопасности. Даже дома. Родители объясняли Велимиру, что даже если весь мир сойдёт с ума, необходимо оставаться человеком, только так есть шанс не оскотинеть, но чем дольше парень наблюдал за происходящим, тем невыносимее было терпеть этот кошмар. Его масштабы разрастались так широко, что невольно закрадывались сомнения в бесспорности этических предписаний. Альянс сорвал маску со всех скрижалей, представив истинное нутро человеческой души: охочей до крови, злобной, жестокой, пронизанной глобальной ненавистью и желающей уничтожить всё живое. Захватчики покончили не столько с материальными достижениями человечества, а с идеалами, и это поражение было самым страшным. Вернувшись домой, Велимир узнал, что в “Мэнхэк Аркаде” отцу перестали платить. Но тому было плевать. Игра выгрызла мозг полностью; отец и слышать не хотел о том, чтобы бросить её. Мать истерила. Пайки больше получать не на что. – Мы просто сдохнем! – кричала мать. Отец повторял, как мантру: – Всё хорошо. И улыбался. Поняв, что до мужа теперь не достучишься, мать перебросила гнев и панику на сына: – А ты что, а? Не видишь, как отцу плохо?! Подумал бы хоть раз о семье. Господи, кого я воспитала! Выродок! Ты ничего не можешь! Ублюдок! Слабак! – Лицемерка, – процедил Велимир. – Тупая сука. – Что ты сказал! Звонкая пощёчина – и в глазах немного почернело. Велимир заплакал. Мать продолжала проклинать сына, пока не пересохло горло. Спустя несколько дней без еды женщина решила отдать себя ГО-шникам взамен на мало-мальские краюхи. *** Пустоши. Вероятно, там – свобода. Дом, где жила семья Велимира, находился в отдалённом спальном районе, и окна квартиры выходили прямо на необозримые территории, обезвоженные, ржавые – всё, что осталось после победы Альянса. Город окружала сеть сооружений, в которых заражённый воздух из внешнего мира проходил фильтрацию и попадал в городе очищенным и безопасным. Воздухообменники, как назывались эти сооружения, вызывали среди горожан параноидальные настроения: вдруг в воздух что-то подмешивают? Вдруг в нём какие-то концентраты, что нарушают внимание, память, сознание? А вдруг не только воздух отравлен? Вода? Они что-то растворяют в питьевой воде, нечто, что стирает воспоминания и о далёком прошлом, и о вчерашнем дне… Велимиру это казалось чушью. До вторжения люди и без примесей жили, как марионетки – в погоне за деньгами, успехом, властью. Просто эти желания приняли гиперболизированную форму. А парень всё думал о пустошах. Об этих запретных землях. Кроме них ещё кое-что занимало его мысли. Одноклассница, которая последние месяцы почему-то приковывала к себе всё внимание Велимира. Нечто влекло к ней. Неопределённое чувство. Велимир держал это в тайне, но думая о ней, что происходило практически постоянно, парень едва сдерживался, чтобы не начать всем и каждому рассказывать, какая эта одноклассница чудесная. Причём чудесная именно для него, для его сердца. Девушку звали Гизела, и Велимир решил, что влюбился. Он не упускал ни малейшей возможности поглядеть на неё; это и радовало, и огорчало парня, потому что Гизела словно и не замечала Велимира. Логично, ведь девушки своенравны и круты, и столь красивы, что никогда не буду воспринимать таких, как Велимир, всерьёз. До Куто дошло, в чём дело. Он напрямую спросил друга: – Тебе нравится Гизела? – Нет! – Ты с неё глаз не сводишь. Всё ясно как божий день. – Иди ты. – Ну-ну! Ты втюрился. – Много ли ты знаешь, Куто? – Знаю! А ещё знаю, что тебе просто сперма в башку ударила. Подрочи – и забудешь Гизелу. Дрочил Велимир и до этого – почти каждую ночь. Переполненное сексуальными образами подсознание порой провоцировало и поллюции. Но влюбившись в Гизелу, Велимир ждал ночного комендантского часа, как маны небесной, чтобы во тьме призрачных видений заниматься с Гизелой сказочным сексом; фантазия худо-бедно дорисовывала то, что скрывала гражданская роба, а дальше, перед самой разрядкой, образы развоплощались, претворяясь чистым кайфом. Кончив, Велимир ждал, пока трусы немного подсохнут, и вновь принимался за дело. Сердце билось, как локомотив, парень старался не издавать ни звука, даже не дышать – ведь родители могли услышать шорохи рукоблудия. Но сами они не стеснялись заниматься любовью, думая, что сын спит. Когда мать начала ходить по участкам ГО, предлагая мужчинам себя за еду, Велимир стал осторожнее относиться к мастурбации. Почему-то к образу Гизелы прибавился образ матери; картины того, как ею пользуются несколько мужчин, сами собой возникали перед внутренним взором, и то лицо матери искажалось в выражении оргазмического экстаза, то лицо Гизелы. Два образа сходились в одной бесформенной волне похотливого наслаждения, что ввергало Велимира в ужас – и не столько из-за картины разврата, сколько из-за факта того, до чего возбуждающей была идея смешения представлений. Парень начал сопротивляться желанию подрочить, думаю, что так он оскверняет само имя матери. И на Гизелу он старался больше не смотреть. *** Шло время. Истекали дни. Ничего не менялось – кроме количества людей, которых Надзор отправлял в тюрьмы. Ходили слухи об организации, которая хотела восстановить прежнюю человеческую цивилизацию и свергнуть Альянс. Никто не верил в это. Власть Покровителей казалась абсолютной, а те, кто выражал несогласие, бесследно исчезали. Отец пропадал в “Аркаде”. Он играл, играл, играл, играл, перестав различать иллюзию и реальность. Мать страшно похудела и напоминала живой труп. Тем не менее она кое-как поддерживала семью в целости. Велимир ходил в школу и работал на фабрике. Парня подбадривало только общение с Куто. Тема разговора обычно не имела особого значения – друзья просто говорили друг с другом, радуясь такой мелочи. Но в один день на фабрике по отладке сканеров, куда Велимир попал вдвоём с другом, один из ГО-шников заметил что-то, на его взгляд, странное в работе Куто. Парень побледнел, понимая, что отвертеться не выйдет. К надзирателю подошёл другой, и поток претензий увеличился. Куто обвинили в том, что из-за его нерасторопности партия выйдет бракованной, а мальчик, давясь слезами, силился что-то ответить, и даже если ему бы это удалось, иногда исхода всё равно не случилось. Куто коротко взглянул на Велимира. Посмотрел на других детей. – Эй, куда пялишься? – рявкнул ГО-шник. – У тебя друзья тут есть? Они тоже филонят? Велимир спрятал взгляд, убеждая себя, что ничем не может помочь Куто. Такова жизнь. Таков мир. Но ещё больше Велимир молился, чтобы надзиратель не обратился и к нему. Страх сковал тело так, что не пошевелиться. Все мысли обращены к одному: только бы ГО-шник не подошёл. – Пойдём, поговорим. – Надзиратели повели Куто в комнату охраны, которая находилась в правом крыле. Велимир не отрывал глаз от станка, только ухватывая на слух, как в фабричном шуме рассеиваются шаги надзирателей и плач Куто. “Нет, всё будет хорошо, – подумал Велимир. – Они с ним просто поговорят. И отпустят. С Куто всё будет в порядке”. Трусость вкупе со слабостью пробуждали в парне неизведанные до сих пор способности к логическим манипуляциям; всё для того, чтобы ослабить чувство вины и снять с себя ответственность. Куто сам виноват, убежал себя Велимир. ГО-шники так просто не подошли бы. Должна быть веская причина. Руки тряслись так сильно, что едва ли слушались парня. Неровен час, что и с него спросят, откуда в деталях дефекты. Тогда Велимира тоже поведут в комнату. Что там? Закрытые двери и гул машин затуманивали рассудок, ведь тайна остаётся тайной – однако все прекрасно понимали, что и с парнями, и с девушками вытворяют ГО-шники, и зверства эти оправданы законом. Преступление – это норма. А раз оно норма, то насилие прекращает быть преступлением, потому что преступать нечего. Велимир пытался успокоиться. Но сердце разрывалось на части. Взгляд Куто – молящий – засел в памяти и заражал её, точно инфекция, обрубая Велимиру пути к отступлению в те области, где ещё можно было заставить себя поверить в то, что твоей вины тут нет. А ведь Куто говорил, что этот мир – ненастоящий; что это – агония умирающего сознания, последнее шоу на фоне некроза. Но раз так, то почему этот взгляд былтаким настоящим?Не пустые отцовские глаза, по ту сторону которых уже ничего не осталось от личности, а эти глаза – чей взгляд безмолвно кричал в последней надежде на помощь. Но Велимир выбрал то, что выбрал. Такова жизнь. Таков мир. Куто вернули на рабочее место. Надзиратель похлопал мальчика по плечу и засмеялся. От искажённого фильтрами респиратора хохота по коже пробежали мурашки. Велимир снова застыл, ожидая, что и его заберут, однако ничего не произошло; работа продолжалась в прежнем темпе. Куто молчал и будто бы даже не дышал. Его руки действовали сами по себе, как отдельная часть механизма – сам же Куто стоял абсолютно неподвижно, не отрывая глаз от станка. Единственным, что выдавало в друге какие-то признаки жизни, было едва заметное шевеление губ. Куто беззвучно шептал, а Велимир несколько раз пытался окликнуть его – безуспешно. *** Следующие несколько дней Куто не появлялся на работе. Велимир ходил к нему домой, но родители друга всякий раз говорили, что Куто плохо, лучше его не тревожить. Потом он просто исчез. Люди частенько пропадали в Сити-31. Как если бы сам город похищал их, не оставляя ни единого следа. И вот – Куто. Конечно, Велимир никак не мог выяснить, куда запропастился друг. Нельзя задавать неудобные вопросы. Нельзя подвергать сомнению логику Альянса. Таким подавленным и одиноким Велимир не чувствовал себя никогда. Не ощущая ни грусти, ни досады, ни горя, он только всё дальше уходил в апатию, где далёким голосом звучало чувство вины. И во снах, которые с момента исчезновения Куто являлись довольно часто, Велимир видел ту самую картину, как неподвижный Куто еле шепчет что-то; звук тонет в подступающей тьме, становится холодно, и с пугающей ясностью Велимир понимает: нет больше никого и ничего вокруг; они с Куто пребывают в каком-то безмерном пространстве, и Куто шепчет – шепчет, не прекращая, и голос протекает где-то за пределами слышимого диапазона, сколько бы Велимир ни стремился разобрать, тщетно, и сам он, пытаясь докричаться до друга, лишь беспомощно и безмолвно разевал рот. “Ты… ты…” – слышал Велимир… слышал? Скорее, чувствовал. Кожа обращалась сверхчуткой тончайшей мембраной, восприимчивой к малейшим колебаниям извне, и Велимир постепенно растворялся в беззвучном шёпоте, теряя форму тела, но сохраняя сознание, которое и не давало покоя, вновь и вновь возвещая о непреодолимой границе между друзьями. Ты… ты… Каждый такой сон обрывался резким пробуждением в ночи и ледяным потом. Тончо неприкаянный призрак, образ Куто преследовал Велимира. Спасением были пустые, бессодержательные сны, похожие на смерть. Похожие на пустоши за окном. Смерть была изнанкой жизни в Сити-31, запретной стороной выстроенного миропорядка, откуда и правили горожанами. Никто не знает, что такое смерть. И что такое Альянс – тоже никому неизвестно. Забвение, что пропитывало здания и улицы, проникало и в самих людей, в память каждого, не оставляя в целости ни одного воспоминания о прошлой жизни. Велимир даже начал завидовать отцу. Тому не нужно было день ото дня переживать застывший в едином мгновении ад, не надо было задумываться, как наскрести ещё средств к существованию. Отец дышал, ел, говорил, будто ребёнок, его восприятие и понимание мира, совершенно чистое и без конца наивное, вызывало в сыне глубокую горечь и досаду – ведь грёзы это просто фальшь… Нет, фальшью был сам Сити-31, а вот за его пределами… Даже если там нет жизни, то, возможно, есть нечто более ценное – смысл этой жизни. Этим и манили пустоши – запретные территории хранили в себе то, что Альянс старательно отрезал от бытия и выбрасывал прочь – облики чего-то запредельного, мечты, того, зачем вообще стоит жить, а не пропадать в примитивных фантазиях… *** Шум в переулке отвлёк Велимира от обычной дороги домой. В квартал стянулись силы ГО. Парень спрятался за мусорными контейнерами, наблюдая за тем, как Надзор расправляется с несколькими людьми, которые, судя по нашивкам, относились к Сопротивлению. Велимир не боялся, напротив, внезапное событие, потревожевшее уже осточертевший уклад, привлекло всё внимание, устранив любые мысли, что Велимира также могут арестовать и усадить в каталажку. Раздались выстрели. Горожане попрятались по домам. Вечерело. Человеческие фигуры становились похожими на неясные мазки, то выступающие, то пропадающие на сереющем фоне. Один из ГО-шников запустил в подъезд, где засели повстанцы, несколько мэнхэков. Немного спустя выстрелы стихли, и отряд ГО ринулся в здание; остальные бойцы оцепили дом. Любопытство сменилось тревогой, и Велимир хотел было по-тихому смыться, как из окна первого этажа в торце выскочил человек в гражданской робе и с автоматом наперевес. Не разбирая дороги, он бежал в сторону Велимира, и когда человек оказался совсем близко, его нагнали несколько ГО-ошников. Завязалась драка. Судя по всему, патроны у беглеца кончились, и он принялся размахивать оружием из стороны в сторону, надеясь ударить хоть кого-нибудь. И у бедолаги получилось – с бойца ГО слетела маска-респиратор. Однако горожанина быстро скрутили и вчетвером уложили на асфальт. Их взгляды с Велимиром вдруг пересеклись, и парень обмер. Сейчас и его заберут. – Чёрт возьми, Асен, где маска? – Этот мудак сбил. – Ладно, хер с ней, новую дадут. Мы и так тут кучу времени провозились. Потащили. Человек не спускал глаз с Велимира, пока его не уволокли. Подождав, когда машину разъедутся, Велимир аккуратно выбрался из-за импровизированного укрытия. Стояла мёртвая тишина. Белеющая в мглистом воздухе маска как бы звала к себе Велимира тихо и ненавязчиво, будто тайна, до которой необходимо коснуться. С ней можно отправиться в пустоши и прервать злой сон, что всё больше поглощал парня. Надо только взять. Стоит ли мечта того, чтобы стать преступником? Сомнения грызли Велимира. Вряд ли из-за маски по его душу явятся бойцы и заключат парня под стражу. Никаких последствий. Эта маска – ненужная вещь. Мало ли что валяется на улице. Велимир начал подбираться к маске, как вдруг пространство огласил чудовищный рёв. Сработали системы заграждения в соседнем районе. Велимир закричал и машинально отскочил в сторону. Снова стало тихо. Велимир резко схватил маску и стремглав помчался вдоль переулка, в конце которого горели фонари. Главное, не нарваться на патруль. И не попасться сканерам. И… Раздался голос Администратора. Транслировали речь, после которой вводили комендантский час. Велимир побежал ещё быстрее, думая, что кто-то гонится за ним, но переулок был пуст. На площади, куда выбежал паренёк, никого. До дома спокойным шагом минут десять. Речь же длилась пять. Вслушиваясь в слова, Велимир пытался прикинуть, сколько у него в запасе времени, но поняв, что тратит так драгоценные секунды, сорвался с места, как олимпийский атлет. Холодный воздух жёг лёгкие. На глаза выступили слёзы, и пространство заволокло туманной пеленой. Улицы спального района пугали своей отрешённостью. Как персонаж чьего-то кошмара, Велимир бежал по дороге, чувствуя, как что-то вот-вот настигнет его. Администратор продолжал выступать, и казалось, будто в следующий момент прозвучат слова, после которых город погрузится во тьму. У самого дома Велимир заметил трёх ГО-шников. Те спокойно шли вдоль подъездов, о чём-то болтая. Речь должна была уже закончиться. Велимир не мог ждать, пока троица уйдёт, и, пробравшись вдоль стены, в тени, юркнул в свой подъезд. Почти получилось. Взбежав по лестнице, Велимир сунул маску под робу и вошёл в квартиру. Начался комендантский час. Дома был только отец; мать в это время находилась в ближайшем участке ГО, возвращаясь она обычно под утро. Велимир поспешил к себе в комнату, но в прихожей вдруг появился отец. Он улыбался. – Ой, привет! – Да, пап, здравствуй. Велимир старался не смотреть на отца. – Что это у тебя? Из-под робы как назло вылез конец маски. – Ничего, пап, безделушка. – Покажи. Дай посмотреть. Отец начал лезть к Велимиру, пытаясь выхватить маску. – Покажи! Покажи! – Иди нахрен, пап! – выпалил Велимир. – Давай, проваливай! Остолбенев, отец перестал улыбаться. Губы задрожали. Велимир никогда не позволял себе говорить с отцом, как с маленьким, однако сейчас, когда у него в руках была вещь, что могла позволить выбраться в пустоши, парень, не раздумывая, решился сделать шаг, который навсегда оставил отца в прошлом. Столь незначительное событие окончательно “похоронило” прежнего человека – теперь не было даже худо-бедно сложенной декорации, напоминавшей об отце. Его больше не было. Осталась пустышка, “болванка” с сознанием дегенерата. Отец разревелся и убежал на кухню. *** Бессонная ночь. Велимир разглядывал маску, осматривая внешнюю и внутреннюю стороны. Лёгкая. Немного большая, но вроде хорошо прилегает к лицу. Вдруг подумав о том, что в маске может быть какое-нибудь отслеживающее устройство, в панике Велимир начал искать деталь на корпусе, которая хотя бы отдалённо напоминала “жучок”, но в мутном лунном свечении взгляд терялся. Успокоила Велимира мысль, что, вероятно, заметь ГО пропажу, Надзор был бы тут как тут. А на улице тишина. Измученный волнениями, Велимир провалился в пустой и короткий сон. *** Снова речь Администратора. Снова – слова о благополучии и труде. Но было кое-что другое – эту речь обычно транслировали по понедельникам. Велимир вскочил с кровати. Тот же вид за окном. Но что-то изменилось в нём, само ощущение, невидимое и неуловимое, проникало в далёкий пейзаж пустошей, наделяя иным, прежде неизвестным значением. – Сын, вставай, – раздался из коридора голос матери. – Тут завтрак. Главное, чтобы отец не начал жаловаться на Велимира при матери, иначе она узнает о маске. Спрятав находку под кровать, Велимир вышел к родителям, беспокоясь, что ненароком выдаст матери свой секрет. Но ничего не произошло: позвав сына, мать тотчас легла спать, а отец, сидя на кухне, что-то бубнил себе под нос. Он только коротко взглянул на Велимира, видимо, припомнив вчерашнюю обиду, и опустил голову. Наспех позавтракав безвкусным ГО-шным пайком, Велимир тихо прошмыгнул прочь из квартиры, прихватив маску. *** На улице было мало людей, но Велимир всё равно боялся. Хмурое небо шерстили чёрные тушки сканеров, и если попасться на камеру одного из них, всё – пиши пропало. Потому Велимир, затолкав маску под робу (понятное дело, так скрывать находку практически без толку), старался идти дворами, лишь примерно представляя, какой дорогой можно выбраться за пределы района и попасть в пустоши. Дул холодный ветер, пробирая до мозга костей, и почему-то Велимиру вспомнился адский жар, исходящий от гигантской печи в цеху. Между крайностями – прослойка пустоты, что осталась после оккупации. Никакой середины, никакой нормальной жизни. Люди грызут глотки друг другу и превращаются в безвольных тупиц. Впрочему, и до Альянса в мире было достаточно проблем, но поддерживалась видимость порядка; оказалось, что потрёпанный декор скрывал абсолютно чёрную, дикую, страшную человеческую душу. В школе, до начала портальных штормов, детям повторяли: человек это творец, и пусть порой он склонен разрушать всё вокруг себя, в нём неустанно действует воля к созданию чего-то нового и прекрасного. Но куда-то эта воля исчезла, и Администратор говорил: люди такими были с самого начала своего рода… Велимир выбежал на дорогу, за которой начинались пустоши. Вдалеке справа высились градирни Воздухообменника. Монументальное сооружение сильно выделялось на фоне ржавых, бесплодных земель; кругом оставленные авто, военная техника, вдаль простирается пейзаж столь бессодержательный, что у каждого бы что-то щёлкнуло внутри, тревожное чувство, будто сам человек растворится в чужеродном пространстве. Как во сне, что осаждал Велимира каждую ночь – когда тело уходит в вакуум безродной темноты, но всё равно остаётся частица сознания, сознания кошмарного, нечеловеческого отчаяния, рождённого от понимания того, что ты – навечно часть этой ледяной безбрежности. Ты никто. Ты один. И шёпот, твердящий “ты… ты…”, напоминает, не давая забыться в агонии: никакого “ты” уже нет, куда бы ни обратился твой взор, там ожидает тебя иллюзия, отравляющая фальшь, словно есть кто-то, кроме твоего замершего во тьме крохотного сознания истребляющего одиночества. “В пустошах я тоже буду один”, – подумал Велимир, замерев у обочины. Он знал, и почему-то это знание насквозь пронзило ум, пусть для парня оставалось непонятным,откудав нём это знание, что стоит выйти в пустоши, обратной дороги не будет. Что-то изменится после того, как преступит черту, изменится необратимо. Ступив на трассу, Велимир испугался; казалось, что качается земля, и ноги вот-вот потеряют опору. Может, это и есть последствия заражения? В животе мутит; воздух меняет запах, откуда-то тянет серой… Но в следующую секунду парень пришёл в себя. Он вспомнил о маске под робой – и прижал её к лицу; изнутри респиратор пах чем-то, что напоминало медицинские препараты. Вопреки ожиданиям, в окулярах не было ни цифрового интерфейса, ни специальной разметки. Обычное стекло, мутноватое и местами покрытое трещинами. Велимир вдохнул. Никакой разницы, что с респиратором, что без. Удерживая маску рукой, Велимир двинулся дальше, борясь со страхом, что за ним сейчас бросятся в погоню. Несколько раз резкие звуки вдалеке заставляли парня застыть на месте. Как только наступала тишина, он продолжал идти, пока не достиг противоположной стороны дороги. Велимир перелез через ограждение и спрыгнул на землю. *** Из-за рыхлой земли идти было тяжело. Дыхание постоянно сбивалось. В глазах иногда чернело. И всё равно Велимир шёл в глубь забытых богом территорий, шёл так, будто намеревался дойти до горизонта; и не важно, что там всё может быть в ещё большем запустении, наоборот, пустота идеально символизировала мотив движения – в никуда, просто идти, чистое желание, не направленное ни на что. Онемевшие от усталости ноги вдруг заплелись, и Велимир полетел вниз, в последний момент поняв, что маска выскочила из рук – и лёгкие наполнил воздух пустошей, запретных земель, где каждая пядь отравлена. “Я сейчас умру”, – пронеслась мысль. Велимир сжался, интуитивно дожидаясь того, как тело уйдёт под землю. Вверху шумел ветер. Вдалеке звучал голос Надзора, так обыденно, скучно, что никакой тревоги не вызывал. Просто обычная мелочь. Велимир лежал среди брошенных вещей, слившихся с оцепенелым покоем ледяной беспредельности. Что это было за вещи, не важно. Пустота разомкнёт любые цепи, разорвёт любые связи – “здесь” всё равно что “нигде” или “везде”. Переход от бытия к ничто и обратно стал мимолётным и незначительным. Смерть же не спешила забрать Велимира. Вместо неё раздался голос: – Привет. В пасмурном небе возник силуэт. Голос был знаком… – Гизела! – произнёс Велимир и тут же вскочил. Девушка смотрела на него непонимающим взглядом. С одной стороны, Велимир был очень рад увидеть Гизелу, но, с другой… Почему-то её появление тревожило и даже пугало, всё равно что Велимир увидел призрака. Может, так оно и есть? Может, Велимир так сильно надышался заражённым воздухом, что восприятие само стало рисовать картину реальности, далёкую от действительности? – Ты что, шлем надел? – Гизела показала на лежащую неподалёку маску; она выделялась белым цветом на фоне посеревших и потускневших вещей. Но Велимир молчал. – Эй! – Гизела повела ладонью перед лицом парня. – Ау! Шок спал, и Велимир выпалил: – Какой шлем? А, этот! Так это не мой. – Ясное дело, что не твой. Не бойся, я тебя ГО не сдам. И вообще, в пустошах воздух не грязнее, чем в городе. – В смысле? – Ну я ж без маски. – Я не об этом. Просто… Почему тогда стоят Воздухообменники? Зачем все эти истории о заражении? – Наверное, Альянсу это выгодно. Велимир заметил висящую на плече у Гизелы матерчатую сумку и спросил: – Что у тебя там? Девушка потупила взгляд, отвернулась, пробурчав, и начала уходить. Велимир поспешил за ней. – Погоди, Гизела! Постой! Пожалуйста… Вдруг девушка развернулась. Её глаза были красными от слёз. – Боже! – закричала она. – Почему ты здесь? Ты помешал мне! Идиот! Мысли о том, что Гизела – это видение, развеялись – укол обиды вмиг привёл паренька в чувство, и Велимир прокричал в ответ: – Что ты несёшь? Тебя тут быть вообще не должно! – Дурак. Парни придурки. Гизела уселась на траву, вернее, на то, что примерно напоминало травяной покров, и положила сумку рядом. – Да иди ты, – произнёс Велимир. Ему показалось, что Гизела унизила его, что, конечно, вызывало гнев, однако вместе с тем возникала мысль о том, что парень это заслужил. За то, как он пялился на Гизелу, как постоянно воображал её обнажённой. – Извини, Велимир. Я хочу сказать… Я пришла сюда, потому что некуда больше идти. – Не понимаю. – Скажи, а где сейчас Куто? Те же чувства – вина, стыд. И злость. Одного Велимир не сознавал, на кого же он злится: на Гизелу – или на самого себя? – Я не знаю, где он, – вымолвил Велимир, и в горле вдруг что-то задрожало. – Ты знаешь. Его забрали. Я видела вас в тот день, когда Куто увели на допрос. Я тогда очень испугалась. За себя. Такого страха я не испытывала никогда. – Прекрати. Будто не услышав просьбы, Гизела продолжала: – И моего отца, его задержало ГО. Он состоял в Сопротивлении. Он и рассказал, что Администратор вешает нам лапшу на уши. Что за пределами города нет заражённых земель. Но людям так промыли мозги… Что они верят в любую хрень, лишь бы их не трогали. А теперь я просто не знаю, что делать дальше. Гизела посмотрела на Велимира полными слёз глазами. – Я не понимаю! – закричала вдруг девушка. – Я хочу жить. Хочу наслаждаться жизнью. – Те, кто уходят в “Аркаду”, они… ну, мне кажется, они наслаждаются. – О чём ты? – Отец ушёл в “Мэнхэк Аркаду” и через какое-то время он стал… счастливым. Последнее слово вызвало дрожь. И отчего, парень не понимал: то ли от факта совершенного разрыва между реальностью и грёзами, в котором жил сейчас отец, то ли от того, что счастье оказалось так тесно сопряжено со страхом… – Мне жаль, – сказала Гизела. – Правда. Это жуткая участь. Велимир больше не хотел говорить об отце. – Чем я тебе помешал? – То есть? – Ну вот ты сказала, что я тебе помешал. А чем? Гизела вздохнула и засмеялась. – Забудь. Я… просто, знаешь, нервы, всё такое… я пришла сюда, чтобы… Семьи тех, кто состоит в Сопротивлении, тоже задерживают. И увозят. Завыл ветер, и над пустошами сомкнулось глухое небо. *** Парень и девушка брели куда глаза глядят, обходя оставшиеся со времён Семичасовой войны траншеи, ямы. Раскуроченные взрывами асфальтовые полотна под грузом времени напоминали творения сумасшедшего художника, пожелавшего изобразить мир, где не осталось никого и ничего – только следы сгинувшей цивилизации, пропавшей в одночасье, канувшей в небытие. Это не жизнь и не смерть – это своего рода орнамент абсолютной пустоты, в которой человек не чужак даже, а просто недоразумение, что будет вскорости забыто пустотой, если в ней время вообще имеет какой-то смысл. Может, Куто был прав, подумал Велимир. И на самом деле всё вокруг – проекция умирающего сознания. Нет ни Альянса, ни Сити-31, ни Куто, ни Гизелы, возможно, нет и Велимира, ведь мало кого может исторгнуть из себя сознание на пороге кончины. Если так, то нет ничего реального. Только фантазии, образы. Но почему именнотакиеобразы? Неужели нельзя, чтобы, как “Мэнхэк Аркаде”, восприятие наполнилось чувством бесконечного и бездонного счастья? Как ты ночные видения, в которой погружался Велимир… Но в гуще этих представлений вдруг проклёвывался облик чего-то поистине непристойного, ужасающе жуткого,реального…Выпить бы этой живительной воды, о которой рассказывают в городе, – живительной потому, что запрещает памяти запоминать и помнить, даруя взамен блаженное неведение, того рода неведение, которым наслаждались первые люди в раю, ведь не было до них мира, нечего было запоминать, а без воспоминаний не было и боли, а только песни счастья и благоденствия. Нет-нет, всё взаправду, и никуда из этой реальности не деться. – Я тебе нравлюсь? – спросила Гизела. – Не понял. – Ну… как женщина. Нравлюсь? – Наверное. – Что значит “наверное”?! – возмутилась Гизела. – То и значит! Ну и вопросы у тебя! Гизела приблизилась вплотную к Велимиру, но парень тут же отпрянул. – Стой! Я не кусаюсь! Парнишка замер. Он дрожал. От волнения или от холода. Гизела обняла Велимира и положила голову ему на плечо. Велимир почувствовал едкий запах сальных, грязных волос. Девушка посмотрела Велимиру в глаза и начала приближаться, пока их губы не соприкоснулись. Робко обняв Гизелу в ответ, Велимир разжал губы, и поцелуй, в отличие от тех, что воображал себе парень ночами, был холодным и влажным, склизким, и только маленький язычок тепла тянулся изнутри, откуда шла вонь немытых зубов и больного желудка. Этот поцелуй не заключал в себе ни страсти, ни откровенных чувств, он был таким же пустотелым и бессмысленным, какими были пустоши. Отстранившись друг от друга, парень и девушка промолчали какое-то время и пошли дальше. *** – Чем бы ни была эта штука, – произнесла Гизела, – она точно не очищает воздух для города. Перед ними возвышалось гигантское, монструозное строение Воздухообменника. Чернеющие на фоне медного неба градирни выбрасывали тонны густого дыма. – Зачем же она тогда нужна? – спросил Велимир. – Отец рассказывал, что Альянсу важно выкачать все доступные ресурсы. Опустошить планету. Гизела вцепилась в сумку, будто решалась на какой-то отчаянный и сумасбродный поступок. Этот жест почему-то встревожил Велимира. Вдруг он захотел вернуться в город. Чтобы всё вернулось на круги своя. Чтобы этот поход в пустоши стал далёким и почти забытым сном. – Ты пойдёшь со мной? – спросила Гизела, заметив, как Велимир начал пятиться. Парнишка не знал, что ответить. – Ни я, ни ты назад уже вернуться не сможем. – Гизела будто читала мысли Велимира. – Ты ведь знаешь. – Моего отца в тюрьму не сажали. Он не в Сопротивлении. Я вернусь – и всё будет хорошо. – Раз ты здесь, то для тебя всё кончено. – Но зачем нам тогда идти к Воздухообменнику?! – Ты можешь идти куда хочешь, только не в город. А я хочу кое-что сделать. Велимир растерялся. Не желая верить Гизеле, парень прекрасно понимал, что больше не сможет вернуться в Сити-31, и пустоши стали его приютом с того момента, как он перебежал дорогу, покинув черту города. Вместе с тем, его обижала снисходительность в голосе девушки, правда, она говорила до этого, что Велимира не должно быть здесь, он мешает ей совершить какое-то дело. – Идём, – сказал Велимир, хотя внутри всё сжалось от страха. Воздухообменник вырастал всё больше по мере того, как они приближались, а кругом лежали, усыпанные толстым слоем грунта, остатки боевой техники, которую армия Альянса смела за считанные секунды. Казалось, что Альянс – пришелец на Земле, а они, Велимир с Гизелой, чужаки в собственном краю, в котором едва ли остались частицы воспоминаний о человечестве. Подступ к Воздухообменнику ограждал широкий и глубокий ров с частоколом металлических обломков на дне. – Чёрт, – прошипела Гизела. – Конечно, туда не добраться. – А что ты… – не успел Велимир закончить, как девушка вытащила из матерчатого мешка коктейль Молотова. – Стой! – закричал Велимир. А что он, собственно, пытался остановить? Глаза девушки блестели от злобы и отчаяния. – Я говорила ему, чтобы он ушёл из Сопротивления! – проревела Гизела. – Умоляла, чтобы он бросил эту затею! Но его убили! Велимир и заметить не успел, как в руках девушки оказалось огниво. – Но ведь ты этим ничего не исправишь, Гизела. – Не в этом дело. Несколько попыток спустя девушке удалось разжечь фитиль. Сделав замах, Гизела что есть сил швырнула бутылку в сторону здания. Она взорвалась, ударившись о противоположную сторону рва. Маленькой волной взметнулось оранжевое пламя в воздух, а потом всё стихло. Издалека послышался шум. Велимир узнал его. Тот же, что был, когда ГО устроила облаву на повстанцев. Рой десятка механических устройств. Это были мэнхэки. Они поднялись из-под земли по ту сторону рва и помчались тёмной тучей прямо к Велимиру с Гизел. От свиста циркулярных лезвий застыла кровь. Осознание полной безнадёжности приковало Велимира к месту, но тело само стремилось к тому, чтобы сорваться отсюда куда подальше. Едва поспевая за собственными действиями, в следующую Велимир секунду понял, что уже бежит, перескакивая ямы и ухабы, и где-то рядом слышится сбивчивое дыхание Гизелы. Она плачет. Смеётся. И где-то позади – нарастающий звук смертоносных машин. Заметив впереди открытый люк, Велимир быстро заскочил внутрь, оказавшись в промозглой металлической тьме, в которой застыл запах топлива и гари. – Помоги! – раздался крик Гизелы – и Велимир высунул голову. Он увидел рой мэнхэков. Они были на расстоянии вытянутой руки. Он увидел Гизелу. Она споткнулась и кубарем полетела вперёд. Машинально Велимир потянул руку в сторону и, почувствовав рукоять, потянул крышку за собой. Мгновение – и люк над Велимиром захлопнулся. Это был танк. Парень заметил раскрытый люк танковой башни – и не понимая, куда бросается, спрятался внутри. Механический вой бушевал по ту сторону брони – десятки мэнхэков терзали и резали Гизелу, и девушка вопила от нестерпимой боли. Вопли не стихали несколько минут, и Велимир ужаснулся, думая, что этот вопль проник под кожу, в самый мозг, пронзая каждую клетку. Крики стихли. Остался только вой бесконечного роя. И лезвия упрямо, но безуспешно чиркали танковую броню, не в силах пробраться внутрь. Велимир сжался и закрыл руками уши, но вой не прекращался, как и вопль… Внезапно всё прекратилось. Чей-то голос отвлёк парня. Падающий сквозь наблюдательное окошко тусклый свет выхватил из темноты очертания тела. Оно сидело напротив Велимира с опущенной головой. Парень долго смотрел на труп, пытаясь угадать, не он ли сейчас заговорил. Голос казался знакомым, но одновременно чужим, звучащим из далёкого детства, когда всё было хорошо. Велимир вглядывался в гладкий череп трупа, ожидая, что вот-вот мертвец заговорит, ведь это он заговорил, он сказал что-то пареньку, отчего шум прекратился, и сердце билось в глубине груди, как в глубине океана; парень всматривался в облик покойника. Снаружи постучались.