A destiny's grace

Роди — человек занятой. Каждую секунду его жизни на его плечах лежит куча дел — поменьше, побольше и очень больших — тоже. Его делу поменьше скоро исполнится семь — и тогда оно закономерно перейдёт уже в дело побольше. Делу поменьше нужно купить подобающий подарок — например, красивую куклу, а ещё — несколько первых школьных книг. Рост дела поменьше несёт за собой ряд проблем — ведь с ним нужно будет обязательно начать заниматься. Возможно, часть этой обязанности можно переложить на его дело побольше. Его нынешнее дело побольше — настоящее спасение: ужасно понимающее и очень самостоятельное, и вдвоём они наверняка смогут что-нибудь придумать. А очень большое дело Роди — это следить за тем, чтобы оба его дела поменьше всегда были сыты, одеты и хотя бы немного — но счастливы — и ради этого он старается изо всех сил. Сам же он в этой классификации дел отсутствует — потому что тогда бы ему пришлось быть чьим-то делом, а это — совершенно исключено. Роди человек чертовски занятой — и у него нет времени на судьбу. Красные, жёлтые — да хоть зелёные, все эти разговоры про нити — та ещё чушь. Верить нужно в материальное — в полученный им сверху стольник чаевых, на который можно купить микроволновку, в приготовленный его чудесными помощниками ужин, в потрёпанную, видавшую виды книгу, которую они так любят читать перед сном- В горящие огнём пятки и негнущиеся колени, в трясущиеся от страха и адреналина руки, в понимание: сегодня меня чуть не поймали, я должен быть осторожнее. У Роди хватает дел и помимо судьбы — и он с ними справится как-нибудь без неё, уж спасибо. У кого-то она появляется, у кого-то нет — кто-то может её видеть, а кто-то не видит, но чувствует, что она есть — сказок про это ходит много. Роди за последние годы побывал много где — а наслушался и подавно больше. Не убавляет скептицизма то, что большинство этих разговоров рождались из бутылки — или рюмки, кружки и бокала. Кто-то берёт за это деньги. Вот так — заявляет, что видит нить и может указать направление, в котором следует за ней идти. Найдёт ли наивная душа то, за чем подалась, уже дело третье; главное — что карман приятно шуршит от своего содержимого. Люди бывают очень странными. Слепо бежать за двусторонним поводком — разве это предел мечтаний в жизни? Окажись Роди одной из игрушек судьбы, он бы развернулся в другую сторону — и побежал со всех ног. На Роди нет поводка — но на нём висит удавка, и каждый чёртов день она натягивается, перекрывая ему воздух, стоит сделать лишний шаг. Даже если бы Роди был глупым наивным романтиком — он бы не смог пойти вперёд. Даже если бы Роди верил в судьбу… его судьба уже держала его на цепи — с нитью или без неё. Роди не верит в нити и предначертанное — но, возможно, он верит в случай. Он знакомится с Деку по воле случая — совершенно абсурдной воле больного на голову случая. Роди будто попадает под обвал, безуспешно пытаясь увернуться от каждого летящего ему на голову камня. Маленькое упрямое зеленоволосое недоумение — жаждущее справедливости и верящее в непоколебимую силу добра. Которое так хочется взять за шею и нежно тюкнуть в настоящую жизнь — из самых благих побуждений. Но у Роди уже есть дела — поменьше, побольше и большие. А чего у него нет — так это времени брать на себя ещё одно дело — совершенно неклассифицируемое, ко всему прочему. Поэтому он всеми силами старается избавиться от своего назойливого друга — который тоже очень старается, нужно отдать ему должное, сделать так, чтобы они не разлучались. Когда на них разом наставляют несколько десятков пушек, Роди вдруг оказывается чрезвычайно рад, что его компаньону хватило прыгучести за ним поспеть — конечно, побег от летящих в спину пуль и чёртовых, мать вашу, стрел, возможно, выбивает из него две трети души, но он, по крайней мере, остаётся при ней — как и при своей жалкой, единственной жизни. У Роди нет времени на новые дела — а судьба, словно в насмешку, подкидывает ему такое, от тяжести которого спина сгибается и ломаются ногти в попытке его удержать. Большую часть этого дела, однако, держит не он — а его очень справедливый, очень сочувственный, и очень несчастный знакомец. Судьба навешивает дело и на него — несправедливое дело о массовом убийстве, в которое поверит только последний дурак. Не может человек с такими глазами убить — ни человека, ни мышь, ни даже жука под ботинком. Смотреть в эти глаза действительно невозможно — от них в животе всё незнакомо переворачивается, а из головы выветриваются все кусачие ответы, и Роди, пробивая на кассе панамку, пытается устранить это возмутительное явление. Ну и видок. Потеха, честное слово — так бы и смотрел до бесконечности. Для смеха. Конечно для смеха. И поправляет он чужие завязки тоже для смеха — иначе бежать вместе будет ну совершенно невозможно. Роди не верит в судьбу — но когда в последний момент его худое застывшее тело выдёргивает из-под занесённой руки-молота, возможно, он допускает мысль рассмотреть такой вариант. Сразу после того, как закончит панически гипервентилировать в уголке, сожалея о том, что когда-то родился на свет — и трясущимися руками забинтует рану от стрелы, предназначавшейся ему. Он всё еще не верит — но Деку смотрит на него искренне и всё так же непоколебимо, пока держит свою слишком геройскую речь, и Роди… ведётся. Это его добровольный выбор — и всего-то. Дело совсем не в том, что ему хочется верить — не в том, что слова Деку резонируют с его сердцем, поднимая изнутри бурю — просто сегодня Роди щедр. Просто сегодня Роди впервые за эти ужасно долгие годы добровольно рассказывает кому-то про Пино — и ощущает облегчение, которое, казалось, уже разучился ощущать. Просто… в эту ночь в пещере, скрытое от глаз, его сердце отпускает тоненький корешок — и только встрепенувшаяся Пино замечает, что в Роди появляется… что-то новое. Сам он слеп и не видит этой новизны — но Пино обмануть невозможно. Пино видит, как Роди поправляет Деку ремень; Пино видит, как всю дорогу Роди краем глаза следит за ним; Пино видит, как Роди, не задумываясь, пытается утешить его — когда ему самому внутри так плохо, что за глазами у него — безутешная тоска и тревога, что не охватить никакой рукой. Пино видит, как в разлившейся радуге цветов, усыпающих поля, в глазах Роди проявляется оно — отблеск красного, робкий и дрожащий, ещё не осмеливающийся податься вперёд — пока он в тишине оранжевого заката наблюдает, как восторженно сияют рядом с ним зелёные глаза. Пино видит чуткость его пальцев, замерших над промокшей повязкой — слышит укоризненный тон и чувствует всё остальное, что остаётся несказанным — зато багровыми мазками вырисовывается на лице, когда Роди отворачивается от своего раздетого пассажира. Сердце Роди бьётся быстро — быстрее обычного, и Пино начинает бить крыльями, наворачивая круги; в Роди идёт отчаянная борьба, и, несмотря на его победу, победа эта неполная: Пино успокаивается, — но только тогда, когда гнездится в зелёных кудрях, зарываясь в них почти с головой. Роди ощущает интерес. Его привычное любопытство, в совершенно непривычных условиях — он хочет протянуть руку следом и узнать, что скрывает это касание, что случится, если дотронуться до этих волос — Роди отвергает любопытство, и его рука на руле лишь неуловимо дёргается, прежде чем вновь замереть. Пино призывно чирикает и слышит тихий смех — смеётся не Роди, но от этого звука руки Роди вдруг сжимаются изо всех сил — и Пино выпускает взволнованную трель. Возможно, Роди не верит в судьбу — но это нисколько не отменяет планов судьбы на Роди. Роди думает о нём. Пока отвлекает мнительного продавца, пока сидит в машине, висящей над пропастью крутого ската, пока они едут после проливного дождя, сменившегося завораживающей двойной радугой — он думает о нём почти без остановки, цепко выискивая признаки болезни после падения в реку, признаки воспаления в ране — что угодно. Роди очень заботливый — когда дело касается его брата и сестры. Какое ему дело до полузнакомого мальчишки, загнавшего его вместе с собой в это злоключение? Дело… это дело всё же умудряется стать делом Роди — пока, правда, скрытым от глаз, но только не от его сердца. С Роди без толку спорить. Деку пытается — тычет в карту и машет рукой, выглядя ужасно уверенно — пока Роди показательно не разворачивает её на девяносто градусов, насмешливо приподняв бровь. Деку краснеет — действительно краснеет, потом лепечет что-то на японском, прочесав пальцами волосы, и уже виновато глядит на него — Роди выдерживает четыре секунды, прежде чем запрокинуть голову и засмеяться. Сквозь смех он слышит тихий выдох — Изуку улыбается, качая головой. Их окутывает золото заката — вечер вступает в права, подначивая их поторопиться, но Роди ничего не может с собой поделать. Отсмеявшись, он встречается глазами с Деку — и тот, словно пойманный, резко отворачивается, направляясь к машине. — Ты голоден? — спрашивает Деку из машины, уже доставая их добытый на последней заправке ужин и протягивая ему. Роди тянется вперёд, и их руки касаются друг друга. Они… не отстраняются сразу. Какое-то ничтожное мгновение оба стоят как статуи, не поднимая глаз — отвыкшие за эти дни от человеческого контакта. Кажется, будто обоим это нужно — нужна эта приземлённость. Снова начинается дождь. Они вздрагивают, вырванные из этого странного состояния, и спешно рассаживаются по местам. Роди, держа сэндвич одной рукой, заводит машину — и в его руку вцепляется другая рука. Деку смотрит на него, позабыв про собственную еду, и пальцы его вопреки здравому смыслу обжигают. — Ты же не поведёшь одной рукой? — напряжённо спрашивает он, глядя Роди в глаза, и Роди вдруг кажется, что он стремительно куда-то падает — ощущая эти сжавшиеся пальцы, вглядываясь в расширенные зрачки, несправедливо отнявшие у него вид переливающегося зелёного. — Не бойся, — тихо говорит Роди, не разрывая контакта, — я буду осторожен. Всё в порядке, Деку. Мы будем в порядке. Деку боится не за дурацкий руль — и Роди вдруг понимает это совершенно отчетливо. Понимает ещё раньше, чем зелёные глаза мутнеют, вмиг наполняясь слезами — Роди прекрасно знает, каково это, когда выдержка подло толкает в спину. И ты падаешь, зная, что ничего не можешь с этим сделать — нет ни одного способа это остановить. Роди освобождается из хватки — а затем сам накрывает чужую руку своей. — Поспи немного, когда доешь, — говорит он, невесомо сжав, и Деку кивает; одна слеза всё-таки сбегает вниз по его щеке, и Роди отворачивается, сделав вид, что не заметил. Роди… чувствует. Чувствует волнение, чувствует потребность — потребность успокоить и вселить уверенность — ту, что отсутствует у него самого, но которую он поразительным образом находит для него. Роди убирает руку, не почувствовав слабого укола — это нить наконец-то обретает свободу, покинув грудную клетку и расправившись. Какое странное это ощущение — доверять кому-то свою жизнь. Мимо уха Роди со свистом пролетает стрела; затем вторая, третья — потом в игру включается второй — тот, который чуть не превратил его в горсть размазанных ошмётков в том лесу — он обрушивает им на головы чудовищных размеров металлические сферы — что за идиотская причуда, в самом деле- Когда Роди несётся с чемоданом в пропасть, он впервые за всё время убеждается, что готов — он готов отдать всё, чтобы это дело завершилось успехом. С тех пор, как пропал отец, Роди заботила только собственная шкура — его и его детей. Весь мир мог пойти прахом, и ему бы было всё равно — пока существовал маленький, нетронутый островок для них троих. Когда-то Роди не был таким — но злосчастная судьба быстро и методично вбила в него это мировоззрение — он нуждался в нём, чтобы не сойти с ума, оказавшись там, где он оказался. Роди видит, как очередная стрела отгоняет Деку в противоположную сторону — он не успеет. Он не успеет спасти Роди — но Роди на него почему-то не злится. В очередной раз он злится на свою судьбу — которая играючи отняла у него всё, что у него было, а сейчас решила его добить — в сотнях километров от его маленького, вшивого домишки, где его несчастные брат с сестрой остались совсем одни, не знающие, куда пропал их нерадивый брат — пропал, ничего не объяснив, как когда-то пропал отец. Наверное, от этой мысли ему больнее всего — а вовсе не от осознания, что через несколько мгновений его жизнь закончится. Роди смотрит на Изуку — и как никогда ясно понимает, что хочет победить. Пускай он сдохнет, как собака, прямо сейчас, разбившись насмерть — но эти ублюдки из Хьюмэрайз не получат своего. Собрав всю досаду, всю злость и спесь, Роди швыряет чемодан вверх — вверяя Деку завершить начатое. Вверяя ему самое большое своё дело — счастье его чудесного, красивого дела поменьше и доброго, не по годам смышлённого дела побольше. И, падая, он ощущает в груди рывок — рывок вперёд, вверх — и на мгновение ему чудится проблеск чего-то красного, отчаянно рвущегося в сторону Деку. Он не умирает. Поверить в это тяжело — но за последние несколько дней он научился верить во многое. Его трясёт от холода, охватившего тело после контакта с ледяной горой, выросшей из воздуха и спасшей его покалеченную душонку — и неотвратимо колотит от осознания произошедшего. Изуку падает перед ним со слезами в глазах, и Роди снова чувствует это — странный толчок в груди, который тянет его вперёд, к нему. В мыслях Роди, как в бреду, проскакивает одинокое, совершенно неожиданное спасибо. Спасибо, что я и дальше могу смотреть на него — могу видеть его глаза. Пино дрожит. Она не может шевельнуться — закованная страхом, паникой, окатившим, как волна, облегчением — она хватает клювом воздух, как рыба на суше, и ей ужасно хочется нырнуть туда — в мягкие кудрявые заросли, где можно спрятаться с головой и переждать этот кошмар. Но они далеки от конца. Код, разгаданный Роди, дарит им надежду — и открывает правду, которая разбивает его потрескавшееся сердце окончательно. Он сделал это ради них. Отец… папа сделал это ради них троих — эти гнусные, бездушные уроды приставили нож к его горлу — они посягнули на самое большое папино дело — и папа… Роди не плачет. Роди отстранённо созерцает экран — пока Пино на его плече тихонько умирает, а её слёзы безостановочно стекают вниз, теряясь в перьях. Роди думал, что разучился этому — разучился чувствовать… так. Боль. Он ощущает чудовищную боль — боль не физическую, но уничтожающую его морально. Облегчение. Страшное и долгожданное, от которого подкашиваются ноги — отец ушёл не из-за него. Идеология Хьюмэрайз никогда не была ему близка — и причуда Роди… никогда не была ему противна. Стыд. Его переполняет стыд — стыд за все те мысли, что годами роились в голове, пересиливая одна другую по своей гнусности. Голос обиженного ребёнка, не утихавший в нём ни на минуту — поддерживавший в нём злость, дававший ему силу рваться вперёд, сжав зубы. Ярость. Жгучая, совершенно не поддающаяся описанию — она загорается в нём адским пламенем, охватывая от макушки до кончиков пальцев. Впервые в жизни он по-настоящему желает кому-то смерти — и обещает, что отомстит. Он отомстит за отца, чью жизнь так по-скотски отняли ни за что. Он отомстит за Роро с Лалой, которые никогда уже не узнают, что такое родительская любовь. Он отомстит за себя — за каждое мгновение своей ненависти и боли. За то, что смыслом его юной, шаткой жизни стало самое большое дело — дело, которое никогда не должно стать уделом ребёнка. Ради этого стоит взяться за руль истребителя, зная о нём только из книг. Ради этого стоит отпустить Изуку одного — доверив ему столько, сколько Роди никогда не доверил бы никому другому. Ради этого стоит сдаться в плен — а затем, отринув все чувства, сыграть свою роль. Предварительно разбив сердце своему герою — но не дав разбиться ему самому. Роди ловит его мягко, осторожно — не зная, что уже может быть сломано и повреждено. Пино закрывается крыльями, лишь бы не выдать их — он не помнит, когда в последний раз так злился за кого-то, кроме детей. Изуку лежит вниз лицом весь в крови — он умоляюще тянет к Роди руки, и часть Роди внезапно хочет потянуться навстречу, забыв про весь остальной план. Роди снова мерещится что-то красное — и ему кажется, что это кровь Изуку на его пальцах. Роди говорит и делает то, что должен — он смотрит в лицо существу, посмевшему считать, что понимает его — тому, кто так легко произносит имя его отца, пачкая, оскверняя его жертву и память. Роди говорит так много — и, как ни странно, слова эти рождаются из глубин его собственной души. — Вот так и предают людей. Со мной это тоже случалось… постоянно. Кричать тут без толку. Изуку… удивительный. Пожалуй, других слов у Роди нет — но и сам он отнюдь не плох; по крайней мере, Пино, вставившая ключ, однозначно заслуживает похвалы. Судьба — та ещё зверюга. Но, возможно, эти несколько дней — её неироничный подарок. Изуку — её неироничный подарок, и, истекая кровью у него на коленях, Роди не может перестать смеяться вместе с ним. Он держит его теплую, надёжную, скользкую от крови руку — и, даже теряя сознание чувствует, будто их руки наглухо связаны невидимой лентой. Прощание — это всегда непросто. Особенно непросто, когда рабочая всего одна нога — но он очень старается компенсировать. Очень удобно держаться за чужую спину вместо костылей, оперевшись на плечо — и беззвучно шептать совершенно невозможную просьбу, вслух говоря: оставайся в Японии, ладно? Оставайся, останься — пульсирует в голове, сердце, его собственной коже — Пино, горько плача, срывается с его плеча, и Роди задыхается — ему кажется, будто из него в это мгновение насильно вытягивают душу. Пино делает витки — один, второй, третий — слишком много витков — затем, завершив свой непонятный ритуал, зарывается в зелёные волосы, тяжело дыша, и Роди вдруг понимает, что не может пошевелиться. Они… наглухо привязаны друг к другу — тем, что невозможно увидеть глазами, но что так остро можно почувствовать, когда до расставания остаётся ничтожное мгновение. Роди привык жить с разбитым сердцем — но он никогда не думал, что что-то сможет сломать его безвозвратно. — Прости, — давит он сквозь зубы, не отрывая головы; он боится — боится увидеть в этих очаровавших его зелёных глазах тень неприязни и… равнодушия — жалости, стыда… отрицания. Презрения. Изуку сжимает его до треска в рёбрах. — Я думал, что схожу с ума, — шепчет он, и от его тона всё в Роди сладостно поёт. А затем они отстраняются — едва разлучаясь — и Роди, не сдержавшись, заливается неверящим смехом. Они стоят, обнимая друг друга, с ног до головы обмотанные красным — пока их сердца, соединённые невероятным течением событий, называемых судьбой, бьются в едином ритме. В конечном счёте, как показывает практика… возможно, стать чьим-то делом — не такое уж и плохое дело.