Задержать мгновение в движении стрелок

      Если слишком долго смотреть в одну точку, то постепенно изображение станет медленно расплываться перед глазами. Сначала оно потеряет свой очерченный резкий контур, а после и вовсе рассеется сияющим полупрозрачным пятном. Тоже самое происходит и с людьми. Если слишком долго смотреть на человека, со временем, зрение «сквозь» может не углядеть все-то внутреннее, что скрывается внутри него. В такой ситуации важно вовремя сомкнуть веки и лишь спустя пару секунд — открыть их, не вздрогнув, не отведя взгляда, посмотреть на знакомое изображение, чтобы увидеть не привычное для хрусталика сияющее пятно, а ускользающую объективную картинку человека-личности со всеми ее мелкими деталями и особенностями.              В ярко освещенном помещении было тихо. Выключен старый, жужжащий компьютер. Не работали и потрепанные настенные часы, возобновлению движения которых уже не помогало методичное постукивание батареек друг о друга. Но в помещении, помимо большого количества мебели, находился еще и рослый мужчина, чей облик подчас был неразделим с этим унылым пространством. Взгляд его был прикован к разложенным на столе бумагам, в которые он периодически вносил короткие записи синей ручкой. Но впечатление о тишине было общим, невнимательным наблюдением забредшего посетителя. На деле, кабинет жил и дышал. Было слышно, как жужжал крупный ночной мотылек, застрявший между москитной сеткой и створкой форточки. Легким шелестящим шуршанием величественно обозначал себя в комнате вентилятор — единственный противник, разливающейся по всему помещению, жары. Лето, несмотря на завершение своего сезона, все еще не теряя прежней хватки, раскидывало лапища-лучи и нагревало иссохшую почву. Было нестерпимо жарко. И хотя лето сохраняло свои права, — это была лишь формальность для устроенного человеческого мира. По меркам людским: наступала осень. Становление нового сезона было неизбежно связано с увеличением объема работы.              Тем не менее, ощущения тягости от предстоящих трудностей у задумавшегося мужчины не было. Он любил то, чем занимался. Работать в структуре милиции было всегда тяжело. Но поступить на службу было осознанным решением, несмотря на все нюансы и тонкости работы.              В глазах общества было две крайности восприятия сотрудников милиции. С одной стороны, работа блюстителей порядка была овеяна легким флером романтики. Из каждой телевизионной коробки в положенное время, когда вся семья собиралась дома за ужином, звучали привычные уху звуки начала телепередачи, где показывали их — бравых, молодых сотрудников, занимающихся раскрытием очередного опасного преступления, участвующих в массовых перестрелках и героически жертвующих собой во благо мирного населения. Реальная жизнь, хотя и имела черты сходства со своим киновариантом, была все же далека от него. Большая часть населения не считалась с милицией, не уважала ее сотрудников, именуя их не иначе как «мусора», и сваливая на их головы, плечи самые грязные оскорбления, часто несправедливые и неоправданные. Считалось, что милиция свою работу не выполняет, а если и делает это, то только тогда, когда произойдет серьезное резонансное событие, привлёкшее внимание общественности и СМИ.              Но ни одно из этих представлений не было верным, и не отражало реальных действий милиции, ее работы и структуры. Весь романтический флер слезал, как старая, облупившаяся краска на фасаде здания милиции, стоило обывателю узнать, сколько не героических, а подчас и пошлых вызовов принимала милиция. Сотрудники выезжали, чтобы разнять пьяные потасовки извечных сожителей-алкоголиков, разрешить мелкие кражи в гипермаркете или выгнать бомжей из жилых подъездов, аварийных зданий. Таких вызовов было большинство. Об отсутствии работы у милиции можно было забыть. Они сталкивались с титаническими переработками, зачастую неоплачиваемыми, с лимитированным значением бензина на сутки и с низкой заработной платой. Такова была система. И об этой системе нередко задумывался строгий властитель кабинета, променявший работу педагога на такую опасную и тяжелую работу в структуре Министерства Внутренних Дел.              Послышался глухой, дребезжащий звук соприкосновения маленьких камешков об асфальт. Мужчине, имевшему весьма чуткий слух, был знаком этот звук. Он поднялся из-за стола и аккуратно подошел к окну, скрываемый от всего мира плотной шторой. Взглянул на озаренную солнцем улицу. На бордюре, совсем недалеко от лестницы, ведущей к запасному входу в здание, сидел юноша, бросая разноформенные кусочки гравия. Лицо молодого человека казалось сосредоточенным на своем занятии, тем не менее, он неловко, то и дело бросал взгляд через плечо на зашторенное окно.              Суть нехитрого развлечения юноши заключалась в том, чтобы кинуть каждый следующий камень, что был зажат в кулаке, дальше предыдущего. Но кинуть так, чтобы он, улетев дальше, не упал в канализационный слив здесь же. Каждый удачный бросок увеличивал импровизированные очки вдвое, «недолет» уменьшал их соответственно. Попадание между прутьев решетки, в бурную канализационную муть, полностью аннулировало заработанные баллы и обозначало завершение игры.              Мальчику, коим он был только в глазах смотрящего, хотя и доставляла видимое удовольствие эта непроизвольная игра с самим собой, все же она была скорее условным сигналом, попыткой обратить на себя внимание. И немой свидетель этой игры все прекрасно понимал.              Отойдя от окна, и по привычке взглянув на настенные часы, время на которых давно уже остановилось на девяти часах и шести минутах, мужчина одёрнул себя и достал из кармана маленький серый телефон, чтобы посмотреть точное время. Официальный рабочий день закончился уже как полчаса.              Через пару минут за спиной сидящего юноши раздались уверенные шаги, мимо пролетел маленький камешек. Он, аккуратно преодолев положенные пару метров, упал, казалось бы, между железными прутьями решетки. Но, удивительным образом, остался лежать на одной из перекладин водосточного лотка, миновав падения в канализационный сток.              — И вот как понимать такой результат, Николай Всеволодович? – произнес юноша веселым голосом, задорно обернувшись, так, что вихрастые космы опустились ему на лицо. Глаза его сияли.              — Считать. Камень не упал же в сток, – ответил мужчина, названный Николаем Всеволодовичем.              — Тогда вам…барбариска! За победу, – подумав, произнес собеседник и, пошарив рукой в кармане протертых в некоторых местах шорт, извлек оттуда немного помятую конфету в красной обертке.              Николай не любил сладкое. А с барбарисками дело обстояло еще хуже. Молодой человек, так любезно предложивший ему угощение, носил их постоянно, и каждый раз не преминул угостить своего собеседника. За неделю мужчина мог съедать от одной до четырех конфет, при этом еще парочку всегда носил в карманах брюк, пальто, пиджака. Эта конфета приелась ему, и если бы он мог, то давно бы выпустил закон, запрещающий продажу этой сладости в их городе. Тем не менее, он из раза в раз принимал из рук юноши этот скромный подарок, чтобы лишний раз увидеть, как тот задорно мигает ему своими ямочками.              — Спасибо, Петр, – ответил он, положив шуршащий фантик себе в карман. Уголки его губ слегка приподнялись в подобии улыбки, он спросил: «Как твои дела? Ты загорел и, кажется, подрос немного?»              Тем временем, конфета оказалась во рту. На языке чувствовалось привычное, несколько приторное, ощущение сладости. Медленно тая, она рождала воспоминания, связанные исключительно со своим дарителем. Это было неудивительно, потому что от других подобные подарки Николай не получал. Он давно не чувствовал вкус леденца, и теперь ему показалось, что не такой уж он и неприятный. А ощущение треска карамели под зубами скорее забавляло.              — Это все, что вы скажете мне, спустя два месяца? – с некоторым инфантилизмом в голосе, воскликнул юноша, а после, смутившись, произнес: «Вырос. Совсем скоро буду с вами одного роста. Вы будете считаться со мной».              Ставрогина позабавила такая реакция, но он не стал более смущать молодого человека. Кивком головы он показал ему в сторону поворота на главную улицу. Они зашагали. Это был привычный для обоих маршрут, где Николай позволял себя проводить пару улиц, после чего они расходились — каждый в сторону своего дома. С Петром они не виделись некоторое время. Сначала мужчина уходил в отпуск, а после уезжал на обучение в Москву. Поэтому теперь, он с неподдельным интересом рассматривал своего подопечного. Их расставание позволило мужчине взглянуть на него свежим, не замыленным взглядом.              Рядом с ним шагал сухопарый, высокий молодой человек. Именно молодой человек, не мальчик, коим привык считать его Николай Всеволодович. Сомнений не было, Петр входил в период половой зрелости. Голос его грубел, тело крепло. И хотя волосы очаровательно вились, а в чертах лица было еще много мягкости, все же это был уже почти сознательный взрослый.              В их профессии иметь близкие привязанности было скорее недопустимо, а чаще всего — просто затруднительно. К ним в отдел попадали несовершеннолетние с провинностями разной степени тяжести, исправлялись и становились честными гражданами из них процентов тридцать. Но Николай был обычным человеком, еще не совсем опытным, молодым, и невольно он проникался глубокими симпатиями к отдельным судьбам сломленных детей, в числе которых и был Петр. Молодой юноша являл собой образец почти исправившегося правонарушителя, несмотря на тяжелые жилищно-бытовые и семейные условия. И к Николаю Всеволодовичу тянулся, как цветок к солнцу, за простым одобрением, вниманием и поддержкой. Стараясь не нарушать рабочую этику и дистанцию, Николай все же близко общался с подопечным и такие прогулки были для них привычными.              Петр говорил о себе мало, несмотря на все аккуратные вопросы старшего, старающегося узнать больше. Но юноша с большим интересом задавал вопросы сам. Его интересовало все происходящее в милиции. Он спрашивал об интересных делах и задержаниях, о трудовых буднях и обучении. И Николай Всеволодович рассказывал, но только ту информацию, которую имел право разглашать. Он был неплохим рассказчиком, но его собеседника интересовали даже сухие факты, чему мужчина не мог ни удивляться.              — У вас пуговица…, – неожиданно спокойно произнес молодой человек, прервав очередной рассказ сотрудника милиции. И не допуская промедления, он чересчур порывисто схватился за левую руку Николая, застегивая маленькую пуговку на манжете его белой рубашки.              Тон, с которым было сделано замечание, и порывистость действий, входили в резонанс друг с другом. Мужчина почувствовал себя некомфортно, скорее от неожиданности данного действия, чем от вызываемых ощущений. Он поспешил убрать свою руку, но его за нее держали.              — Все-таки, это невежливо. Вы могли указать на мой неопрятный внешний вид, а я бы, в свою очередь, все поправил, – сказал он, посмотрев прямо в глаза неловкому мальчику.              Тот промолчал. Николай Всеволодович продолжил: «Если Вы будете хватать людей за руки, когда вам вздумается, они могут посчитать ваше поведение некорректным. И право, отпустите мою ладонь».              — Обращайтесь на «ты», я вас очень прошу…Я не буду так больше, – отозвались ему несколько поблекшим голосом. Но руку отпустили.