Перегорел

      Олег не волнуется, когда Саша не отвечает на его звонки — знает, что старший настолько завален работой, что иногда до телефона добирается только ночью, когда сам Олег уже спит и видит десятый сон; Олег не волнуется, когда сообщения в телеграме, отправленные несколько дней назад, висят непрочитанными — Саша не самый продвинутый пользователь соцсетей; Олег не волнуется, когда Саша не открывает дверь, когда он заезжает за однажды забытой футболкой, и решает, что его просто нет дома, и уезжает, решив, что футболка ему не так уж и нужна; Олег не волнуется, когда ему звонит мама с вопросом «ну как там Сашка?», на что он раздраженно закатывает глаза, понимая, что мама его не увидит — Саша иногда отрезал родителей, когда терпеть навязчивое внимание становилось невмоготу; но когда Олегу звонят из редакции с вопросом «где брат?», который не явился на съёмки, а в Мастерской говорят, что он не появлялся уже больше недели, волнение вмиг достигает апогея — Саша — трудоголик до мозга костей — не мог на работу забить.       Сжираемый плохим предчувствием, бешеным зверем вгрызающимся в самое сердце, Олег мечется по квартире, подрагивающими от нервов руками запихивая всё необходимое в рюкзак и по пути вызывая такси до сашиного дома. Через пару минут хлопает входная дверь, и Олег, успевший в последний момент захватить ключи от чужой квартиры с брелком в виде ворона, любезно предоставленные самим Сашей, ведь «это и твой дом, Олеж, приходи, когда хочешь», и вот, забытые и покрывшиеся пылью, они дождались своего своего часа.       Дорога проходит как в тумане, Олег, затерявшийся в круговороте бушующих мыслей, настолько абстрагируется от реальности, что не замечает, как оказывается у до боли знакомой двери. Машинально нажимает на кнопку звонка и ждёт, почти прижавшись ухом, чтобы уловить малейшие шорохи внутри — приглушенно играет мелодия, оповещая о его прибытии, тихо шуршит какой-то прибор, слышно, как кашляет сосед сверху и … ничего. От Саши — ничего. И это вселяет ужас до дрожащих коленок и потных ладошек.       Олег дёрганно достает ключи из кармана и бесполезно тычется в замочную скважину, проклиная немеющие руки, ворон на цепочке стучит о дверь, раздражая еще больше, а долгожданный щелчок, раздавшийся в тишине лестничной клетки, звучит настоящим благословением.       Дверь с силой распахивается, гарантированно оставляя вмятину на обоях, и Олег врывается внутрь, тяжело дыша — паника сковывает легкие ледяными лапищами, мешая сделать спокойный вдох. Защита на мгновение вяло окутывает теплым коконом, прощупывая, и, признав своего, отступает. — Саша! — кричит, — Саша, ты дома?       Ответа нет, но Олег его и не ждет. Спешно срывает с себя куртку, швыряет куда-то на пол, кроссовки летят туда же, все же Саша не любит, когда в уличной одежде по дому ходят, а Сашу надо уважать. Сначала бросается почему-то на кухню, сканируя пространство глазами, Саши там нет, зато есть пара тарелок в раковине, на которых уже начала развиваться жизнь, своим белёсо-пушистым телом покрывшая местами керамическую поверхность; чай в чайнике на столе уже помутнел, а сам чайник покрылся тонюсеньким слоем пыли. Саши на кухне нет и, судя по всему, не было уже давно.       Олег пробегается по другим комнатам, подсознательно избегая Сашиной комнаты, знает, что найдет там, знает и боится до жути. С каждой распахнутой дверью панический ком в горле становятся всё больше, мешая дышать, а руки трясутся все сильнее, и, стоя перед последней закрытой дверью, Олег молится всем богам, чтобы найти не то, что он ожидает, не того, не таким.       Дверь открывать страшно, но Олег понимает — надо, никто сейчас не придёт, закрывая худой спиной от всех проблем, никто не обнимет, вселяя надежду на лучшее, никто не скажет «да ерунда, Олеж, не парься», потому что не ерунда, потому что этот «никто» предположительно находится за этой самой дверью, а Олег встретиться с ним не готов совершенно. Но надо. И он толкает дверь, затаив дыхание, боясь почувствовать отсутствие жизни, но комната встречает его неожиданной свежестью и прохладой, из-за чего его руки тут же покрываются мурашками; Олег уже привычно просматривает пространство, замечая пыль, открытое настежь окно и тело, неподвижно лежащее на кровати. Весь воздух покидает легкие, заполняя их отчаянием до краёв, а с губ срывается задушенный вслхип; Олег на негнущихся ногах подходит ближе и садится, почти падает, рядом.       Саша лежит к нему спиной, так что лица его Олег не видит, да и не хочет сейчас видеть; слёзы скапливаются в уголках глаз, но он упорно не плачет, до боли стискивает зубы и руку свою на братское плечо кладёт, чтобы убедиться, чтобы в последний раз почувствовать, а потом уже позвонить в скорую, в полицию, родителям сообщить, (или что там, блять, делают в таких случаях?) а потом закрыться в своей квартире и рыдать до потери сознания. Но вместо ожидаемого холода чувствуется живое тепло, а плечо под пальцами едва заметно, но движется; и тут же все мысли уходят на второй план, Олег рвано выдыхает и резко тянет брата на себя, переворачивая на спину, и встречается с мутным взглядом голубоватых глаз. — Саша, блять… — почти воет и валится на чужую грудь, вцепившись мёртвой хваткой в футболку, что впитывает в себя пережитые эмоции, катящиеся из закрытых глаз, и чувствует в волосах руку, вяло перебирающие пряди. — И тебе привет, Олеж, — голос у Саши тихий, слабый и трескающийся, как иссушенный временем лист, совсем не такой, каким Олег его помнит. И когда наконец он отрывается от измятой футболки и смотрит в родное лицо, он понимает, что Саша вообще не такой, как он его помнит. Старший похудел, и так достаточно стройный, сейчас он выглядит почти истощенным, кожа потускнела, стала нездорово бледной, почти что сероватой, губы, застывшие в легкой улыбке, потрескались от натяжения и кровили, на щеках появилась щетина, чего Саша никогда раньше не допускал, тени под глазами углубились, стали едва ли не чёрными, что придавало ему сходство с персонажами Тима Бёртона, но самое страшное — глаза, глаза, в которых раньше плескались эмоции, которые искрились и сияли, которые метали молнии и темнели от гнева, которые краснели от слез и сужались раздраженно, сейчас смотрят на него совершенно мутно, пустые, и Олег с ужасом понимает, что такие глаза видел у смертников. — Саш, — шепчет, почему-то говорить в полный голос сейчас кажется неуместным, — что с тобой, Саш?       Голос у него дрожит, потому что страшно, страшно смотреть на Сашу, который не Саша, страшно видеть старшего настолько сломленным, настолько раздавленным, что кажется, что он уже не сможет вернуться; Саша просто не может быть таким, не его старший брат, кто угодно, но не он.       Саша голову отворачивает, глаза прикрывает, полупрозрачные веки его подрагивают, и, проведя сухим языком по кровавым губам, отвечает: — Всё хорошо, — звучит глухо, горечью отдаётся на языке. — Нет, — Олег до сжимает худые плечи, головой трясёт в отрицании и все продолжает шептать, — нет, не хорошо, Саш, это не хорошо. Блять, ты себя вообще видел?       Олег морщит лоб и часто-часто дышит через нос, пытаясь не сорваться; Саша молчит, отворачиваясь еще больше. — Саша, — тянет жалобно и за плечи легонько трясет, — не молчи.       Но Саша не отвечает и всем своим видом показывает, что вообще говорить не намерен.       Олег его отпускает и проводит руками по лицу, пряча в ладонях поступающую истерику, сидеть рядом становится совсем невыносимо, и он уходит на кухню, машинально доставая телефон, чтобы позвонить человеку, способному решить все проблемы в мире. Трубку поднимают почти сразу: — Привет, сынок. — Мам, — голос предательски дрожит, — мам, это Саша… — Господи, Олег, да говори ты прямо, что стряслось, — Олег слышит панические нотки, проскальзывающие в материнском голосе, понимает, что заставляет её волноваться, и от это становится еще хуже. — Мам, я пришёл к нему домой, а он просто лежит… Мам, он просто лежит, он даже разговаривать со мной не захотел, я никогда не видел, чтоб ему так херово было. Он как неживой совсем. — к концу голос немного срывается, и Олег спешит глубоко вдохнуть через нос, чтобы не шагнуть за край. Но мама в трубке почему-то облегченно выдыхает: — Боже, Олеж, я думала серьезное что-то случилось, напугал ты меня.       Внутренности сковывает холод, в голове разъяренным роем жужжат вопросы. Серьезное? Саша, лежащий, как сломанная кукла, на кровати, Саша, не реагирующий на внешний мир, Саша с глазами, как у мертвеца — это все не серьезно?       Но произнести удается лишь хриплое надрывное «что?». — Ну, у него раньше все время такие закидоны были, ты, наверное, не помнишь — мелкий тогда был. Закрывался у себя в комнате и лежал сутками, даже есть не выходил, я и ругалась, и угрожала — все как об стену горох, пока сам не перебесится, ничего от него не добьёшься, — на том конце провода посмеялись, будто ностальгируя по ушедшим моментам, — я уж думала, что он это перерос. Ты не переживай, сынок, ничего с ним не будет, сам отойдёт.       Дальше Олег уже не слушает и, нажимая на отбой, понимает с болезненной ясностью — справляться придётся самому.       Возвращаться к Саше не хочется, и Олег всячески пытается себя занять: моет грязную посуду, протирает везде пыль, морщась, выливает старый чай и заваривает успокаивающий сбор и, оставляя его настаиваться, идёт набирать старшему ванну. В ванной он тоже торчит непозволительно долгое время, ответственно выбирая бомбочку, соль для ванны, добавляя аромамасла и взбивая пышную пену, чтобы вода дольше сохраняла тепло, и наконец идёт за братом, идёт, как на эшафот, боясь увидеть вновь голубую муть глаз.       Саша лежит там же, где Олег его оставил, только опять перевернулся на бок, прижав руки к груди, в такой позе он кажется совсем маленьким, и Олег закусывает губу, подходя ближе, — ну не должен он выглядеть так. Во второй раз за день садится рядом на кровать и кладёт руку на плечо, легонько встряхивая: — Саша, я тебе там ванну набрал, пойдём, а? — Саша не отвечает, даже не подаёт виду, что услышал, — ты меня слышишь?       Олег аккуратно перевешивается, стараясь не давить на старшего, чтоб заглянуть ему в лицо — стеклянные глаза широко открыты и смотрят прямо перед собой. Олег вздыхает, возвращаясь на место, и облизывает пересохшие губы, прикидывая, что делать дальше. Достучаться до Саши сейчас кажется провальной идеей, поэтому Олег мягко тянет его за плечо, переворачивая на спину, а потом обхватывает чужие руки и манипулирует им так, чтобы тот принял сидячее положение. — Вот так, молодец, Сань, сейчас посидим немножко и пойдём, да? — Саша даже сидя немного шатается, Олег приобнимает его за плечи и прижимает к себе, чтобы обеспечить хоть какую-то устойчивость.       Когда они встают, у Саши подкашиваются ноги, и он не падает только благодаря Олегу, успевшему вовремя его подхватить. До ванной он его практически тащит, там сажает на бортик и, удостоверившись в его устойчивости, начинает раздевать. В этих действиях нет ни грамма пошлости, ни толики смущения и неловкости, он помогает брату, как много лет назад брат помогал ему. Под конец Саша даже немного оживляется и залезает в воду практически без посторонней помощи. Без одежды его нездоровая худоба бросается в глаза еще сильнее, на что Олег хмурится и мысленно делает пометку заняться этим после купания, но вслух никак не комментирует.       Мыть Сашу совершенно не кажется неправильным, будто Олег отдает долг за все то, что тот делал для него; он проводит мочалкой по плечам и спине, кусая губу при виде выступающих позвонков, намыливает руки и каждый палец отдельно, переходит к груди и впалому живут, но дальше спуститься ему дают — тонкая рука слабо перехватывает чужое запястья с четким посылом: «я сам». Олег улыбается — гордый, даже в таком состоянии не теряет достоинства. Он поливает Саше голову, заботливо прикрывая ладонью глаза, чтобы в них не попала вода, и долго пенит дорогой шампунь на отросших волосах, массируя кожу, — на это получает довольный тихий стон, что считает своей заслуженной победой.       Когда с мытьем закончено, Олег переходит к самому сложному — бритью. Прямой необходимости в этом не было, но видеть брата с щетиной было настолько дико, настолько неправильно, что он решает это сделать. На раковину кладет все необходимое и приступает: выдавливает пену для бритья себе на ладонь и касается нежно Сашиной щеки, второй рукой придерживая его за подбородок; Саша не сопротивляется, дышит спокойно и размеренно и наблюдает из-под прикрытых век — доверяет; далее идет бритва — Олег работает аккуратно, не спешит, чтоб ненароком не порезать, стряхивает сбритые волосы в раковину и продолжает дальше; в конце он вытирает остатки пены влажным полотенцем и смотрит на результат — Саша выглядит лучше — не хорошо, далеко не хорошо, но однозначно лучше.       Едва дойдя до комнаты, Саша с тихим вздохом валится на кровать, его мокрые волосы раскидываются по подушке и прядками спадают на лоб, Олег же занимает уже привычное положение рядом. — Саша, не спи, пока, я там сбор заварил, да и поесть тебе надо. Саша роняет ладонь на лицо и отворачивает от Олега голову с тихим «не хочу». — Что значит «не хочу»? Надо, Саша. Ты на себя посмотри, ты ж не ел ничего хуй знает сколько времени. — Я ел, — бурчит недовольно, отворачиваясь еще больше. — Что ты ел? У тебя посуда, блять, уже плесенью покрылась, — начинает раздражаться.       Саша неопределенно машет рукой в сторону, и Олег, проследив на движением, обнаруживает на полу одинокий фантик от шоколадного батончика. — Ты серьезно? Сникерс? — эмоционально всплескивает руками, — ну да, теперь я абсолютно спокоен, ахуенное питание, Саш.       Олег опять тянется к плечу, но едва дотрагивается, как Сашу будто током прошибает, он дергается и резко разворачивается к нему лицом, неуклюже садясь. Мутные раннее, голубые глаза смотрели с такой необъяснимой яростью, что Олег опешил и замер, открыв рот от неожиданности. — Да отъебись ты от меня! Че ты вообще приперся? Кто тебя просил? — толкает в грудь, и Олег немного пошатывается от напора, — я всю жизнь без тебя справлялся, какого хуя ты сейчас пришел?       Саша кричит, его голос дрожит от гнева и боли, что солёной пеленой застилает глаза; его руки трясутся, как в припадке, когда он бьёт Олега в грудь, и Олег позволяет ему это делать, пусть потом будет в синяках ходить, пусть, главное, чтоб сейчас Саше стало хоть чуточку легче. — Уходи, Олег, уходи, уходиуходиуходи… — повторяет, как мантру, устало привалившись лбом к плечу младшего, слёзы уже текут по щекам, и Саша рыдает, не сдерживаясь. — Саша, блять, — сам чуть не плачет; Олег прижимает к себе худое тело, пряча в изгибе плеча, и гладит теплой ладонью выступающие позвонки, чувствуя, как вздрагивает от рыданий чужая спина.       Истерика Сашу выматывает, и он так и засыпает, прижавшись к груди младшего. Олег его укладывает и, накрыв одеялом, ложится рядом, нежно поглаживая растрепанные полусухие волосы и с грустной улыбкой наблюдая, как лицо старшего разглаживается во сне, делая его непривычно уязвимым.       Саша спит, а Олег уснуть не может. Гладит брата по плечам и спине медленно, не выпуская из своих объятий, тихо шепчет что-то успокаивающее на ухо, когда Саша ворочаться начинает и даже во сне всхлипывает тихо. Сердце от этого сжимается больно, и приходит то, о чем подумать раньше просто времени не было. Приходит вина.       Яркая, отравляющая, она бьет под дых, заставляет молчаливо задыхаться под гнетом мысли — ты виноват, ты не заметил, ты промедлил, а если бы реальностью было то, что почудилось в первые минуты? Как бы ты жил дальше, Олег? Как бы смог существовать с мыслью, что твоему самому родному человеку было плохо, а ты просто не обратил на это внимания? Просто решил не обращать внимания на тревожащие звоночки, и что? Где ты теперь? Что ты теперь будешь делать, Олег?       Олегу не хочется об этом думать, но мысли терзают, не отпускают, не дают уснуть спокойно. Если бы что-то случилось, ты был бы тоже виноват. И никаких тебе поблажек.       Утро встречает Олега, очевидно, больной головой, словно после хорошей пьянки. Неудивительно, в сумме он проспал всего пару часов от силы, и теперь поднимается осторожно, чтобы не разбудить брата. Саша только подушку под себя подгребает, когда Олег поднимается с постели, чтобы заказать продукты и начать готовить завтрак. И сейчас даже помыслить о том, чтобы покинуть Сашину квартиру, оставить того в одиночестве, кажутся чем-то инородным и неправильным. Страшным.       Страшно, что он просто выйдет на десять минут в ближайший магазин, вернется и найдет брата бездыханным. Пожалуй, нет, такое удовольствие не нужно, серьезно, Олегу вчерашних долгих секунд хватило с лихвой. Теперь никаких ошибок, права на них у него нет.       Олег заказывает по минимуму, чтоб не испортилось, и ставит вариться овсянку. Когда-то, давно давно — в детстве и когда Олег уже был взрослым, жил у Саши — брат готовил ему вкуснейшую кашу. Олег овсянку ненавидел, мать всегда готовила ее на воде, лишь немного добавляя молока, для цвета, и получалась какая-то отвратительно вязкая жижа, которую Олеженька со всей своей нелюбовью размазывал по тарелке. Но вот когда за дело брался старший брат… Саша варил ее исключительно на молоке, добавлял опционально фрукты, орехи, иногда даже мед, что было в доме, и получалось невероятно вкусно. И только эту овсянку Олег принимал и был готов есть.       И вот теперь настала, видимо, его очередь. Олег находит рецепт в интернете и обращается ко всем возможным богам, чтобы это получилось хоть немного похоже на то, что готовил Саша. Каша, на его счастье, выходит густой, красивого молочного цвета, и он щедро режет туда фрукты в простой надежде на то, что Саша хоть немного да поест.       Он не так много знает о депрессии (о выгорании? или что это, черт возьми такое?), но из каких-то источников помнит, что приемы пищи тоже становятся проблемой. И это не особый секрет — он же держал Сашу в своих руках, он чувствовал, как и без того выпирающие кости теперь буквально впиваются в его тело, как обтягивает их сухая кожа, словно грозящая порваться в любой момент от неловкого движения. — Саш? Нужно поесть.       Брат уже не спит, просто лежит на кровати и молча, все еще молча смотрит на Олега. Вчерашняя истерика оставила некрасивые следы на лице в виде все еще покрасневших и опухших век, синяки под глазами меньше не стали, и Олегу все это хочется стереть. Вернуть брату здоровый, цветущий вид — как раньше, черт возьми. Жаль, что никакой ретуши в реальной жизни нет. — Не хочу. — Пожалуйста. Ради меня? — Не хочу. Отстань.       Саша порывается отвернуться, просто перевернуться на другой бок и укрыться с головой одеялом, но Олег не дает. Отставляет кашу на тумбочку, садится рядом и ловит холодные ладони в свои горячие. — Я не знаю, что случилось, — шепчет он. — Не знаю, как это произошло. Но я очень хочу помочь тебе из этого выбраться. Помоги мне? Помоги мне помочь тебе, Саш. Ты же знаешь, я не мастер красивых речей, и даже речь на финал моего сезона ты мне тезисно составлять помогал, но пожалуйста…       Саша на это улыбается. Точнее, это очень и очень сложно назвать полноценной улыбкой, если честно, у него лишь всего немного дергаются уголки губ, но на данном этапе Олег считает это своей весьма большой победой. Как и то, что Саша все же садится на постели.       Маленькими шажками они обязательно куда-нибудь доберутся.       Сашу приходится кормить с ложечки, и Олег гонит от себя мысли о том, насколько неправильно то, что сейчас происходит. Да, раньше, еще в далеком детстве, Саша также кормил его (все той же вкусной овсянкой), но теперь… Так не должно быть. Не должен его Саша, его сильный, смелый, уверенный Саша, так себя чувствовать. Не должен. Неправильно. — Ты молодец, я тебя люблю, — говорит Олег, когда Саша, осиливший всего ложек пять, качает головой и отворачивается. Да, не так уж и много, и каши в тарелке осталось больше, чем половина, но это уже какой-никакой, но успех. Олег не собирается давить. — Я заварю тебе чай, хорошо? Твой любимый.       Саша не отвечает, только ложится вновь, уставившись в окно, и только на кухне Олег понимает, что у него дрожат руки.

***

      Дрожь в руках становится чуть ли не постоянным спутником. Олег засыпает с ней, просыпается с ней, совершает какие-то дела по дому с ней, возится с Сашей, готовит еду… И все с дрожью, которую скрывает от брата. Потому что Саша вроде как даже реагирует, иногда бросает ему короткие реплики, пару раз даже пытается улыбнуться, и Олег засчитывает это в свои маленькие, но победы, но общее состояние брата практически никуда не двигается.       Стоит только Олегу перестать тормошить Сашу, как тот укладывается обратно на постель, заворачивается в одеяло и смотрит в стену. Или в окно. Он просто смотрит, и глаза его пугают Олега до одури. Абсолютно пустые. Мертвые. Такие же, как он увидел в первый раз, когда попал в эту квартиру.       И дрожь в руках от этого только усиливается, и сердце болью отдается где-то в горле.       Олег не знает, что делать.       Точнее, чисто теоретически представляет — нужно найти нужного врача, кто там таким занимается, психотерапевты? психиатры? Пусть посмотрят, может, таблетки какие выпишут, что вообще делают в таких ситуациях? Не в стационар же кладут, верно?       Он даже почти решается в один из дней. Понедельник — день тяжелый, и Саша, видимо, решает именно так, потому что есть отказывается категорически, взаимодействовать с Олегом как бы там ни было тоже, а глаза краснеют — хоть Олег и не видел, как брат плакал. Все это вновь сильным резонансом отдает по и без того натянутым нервам, и Олег заставляет себя глубоко вздохнуть и отставить чайник, чтобы не плеснуть кипятка себе на руки.       Да. Точно. Им нужна помощь, они не справляются, специалисты помогут.       Все просто.       Все просто, осталось только подойти к Саше, посмотреть в его воспаленные глаза и сказать, что им надо обратиться к врачу.       Делов-то.       Олег пытается прокрутить в голове предстоящий диалог, точнее, монолог, потому что Саша вряд ли ему ответит, но слова в голове путаются и отказываются собираться в нечто единое и логичное.       Саша лежит у края постели, сжимая в пальцах край одеяла, и Олег опускается перед ним на колени, глубоко вдыхая, чтобы начать этот крайне трудный для него разговор. — Саш, я тут подумал… — начинает он и осекается, потому что Саша на него смотрит. Смотрит доверчиво, открыто, чуть ли не впервые так за все эти долгие дни. Губы просто отказываются слушаться. — Ты можешь сварить куриный бульон? — едва слышно просит Саша. — Как в детстве мама варила.       Глаза моментом начинает жечь от слез, и Олег может только кивнуть. Конечно. Все, что угодно. Бульон? Да он же его в жизни не варил, но если Саша попросил… Вряд ли ведь там что-то сложное, так? Да даже если сложное, неважно — Саша что-то попросил! Сам! Впервые за это время!       Олег ему хоть стейк из единорога с драконьими яйцами приготовит, серьезно. — Конечно, сейчас сделаю, — он прижимается губами к косточке на запястье и едва выдыхает, потираясь носом.       Все, что Саша захочет.       Естественно, ни о каком обращении к врачам Олег больше не думает. Эта просьба с куриным бульоном дает ему надежду, что они сами справятся, что раз Саша начал чего-то хотеть, то они на правильном пути.       И знал бы он в тот миг, когда тщательно помешивал бултыхающуюся в кипятке курицу, что через несколько часов эта надежда вновь рухнет.       Они спят вместе. Олег просто страшится оставлять брата одного на ночь, постоянно бдит и почти не спит, проваливаясь только состояние дремоты. Правда, продолжаться так долго, конечно, не может, и усталость берет свое — убедившись, что Саша тоже уснул, он подгребает его к себе поближе, целует в макушку и отрубается.       Чтобы проснуться через несколько часов. Еще стоит ночь, свет не пробивается сквозь плотные шторы, и Олег сонно хлопает глазами, пытаясь нащупать Сашу рядом. Но вторая половина постели пуста, и сон слетает моментально под выплеском адреналина. Он пытается убедить себя, что паниковать не стоит, правда, ну куда бы Саша мог деться посреди ночи — только до туалета дойти, да и все, но горло все равно сжимает какое-то отвратительное предчувствие.       Что-то снова упустил. Упускает.       Туалет пуст, но в из ванной слышится журчание воды. Олег стучится, негромко, чтоб не напугать. — Саш, ты в порядке? Все хорошо. Ответа нет. — Саш, пожалуйста, ответь что-нибудь или я войду.       Ответа снова нет. — Я вхожу.       Благо, дверь не заперта, и яркий свет лампы режет по глазам так, что Олег не сразу сможет сфокусировать взгляд. Но когда это получается… Когда это получается, паника вновь затапливает с головой, потому что действительно — упустил.       Руки Саши алые от крови, и брат смотрит на него растеряно, будто не осознавая — впрочем, такое вполне может быть. Растеряно, напугано, словно затравлено.       Глаза не мертвые, но Олегу страшно до безумия, и, наверно, к подобному нельзя быть готовым, нельзя приготовиться, что однажды ты увидишь ночью своего брата всего в крови. Дышать трудно, пульс стучит где-то в висках, грохочет оглушающе, так, что Олег своего дыхания не слышит.       Да и дышит ли он в эти долгие секунды, тянущиеся словно вечность? Может, и нет. Потому что грудь сдавливает, зажимает в тисках, и ему до чертиков хочется, чтобы этот момент оказался лишь жутким кошмаром, от которого он проснется в поту и будет пялиться в потолок еще несколько минут, осознавая реальность.       Но это — чертова реальность, и с ней нужно что-то делать. — Родной, боже, — Олег сглатывает и осторожно берет Сашины ладони в свои, чтобы разглядеть поближе то, что творится от запястий до локтевого сгиба. Беглый осмотр раковины и близлежащих мест не выявляет режущих предметов, и Олег непонимающе глазами хлопает. — Я сам… — раздается едва слышный голос. — Просто… Расчесал.       На «просто расчесал» это, конечно, не тянет, потому что кожа красная, воспаленная, а на ней — кровавые полосы. Саша не просто расчесал, Саша буквально разодрал себе руки в приступе, и Олег, видимо, может только благодарить высшие силы за то, что брату не попалось что-то режущее. Полосни он так вверх по руке, кончиться могло очень и очень плохо.       Думать об этом — страшно. Наверно, если бы Олега попросили описать свое состояние, он бы назвал именно это слово. Страшно. И даже мысленно не получается произнести то, о чем он подумал в первые секунды, когда Сашу таким увидел, поскольку в голове есть нерушимый вроде как образ всемогущего старшего брата, которому плевать на все проблемы.       А оказывается… — Надо обработать, хорошо? — бормочет он, не отпуская братских запястий. — Перекисью. Хорошо?       Саша просто кивает.       И даже не морщится, когда Олег осторожно по царапинам ваткой проводит. Это тоже пугает до чертиков, как и то, что возвращается тот-самый-взгляд. Пустой. Мертвый. Саша просто смотрит в стол. — Почему ты это сделал? — спрашивает Олег, не рассчитывая на ответ. Просто, чтобы спросить, чтобы хотя бы попытаться вывести на диалог. Хоть на какой-нибудь. — Кошмары. — Кошмары?       Саша поднимает голову и смотрит на него несколько секунд. Выдержать такой взгляд, пусть брат и отводит глаза быстро, Олегу тяжело. Это что-то тяжелое, давящее, лишающее дыхание. — Кошмары, — повторяет брат, и этот обмен одним словом похож на диалог сумасшедших. Саша молчит еще некоторое время, и Олег уже было думает, что на этом все и кончится, но брат сглатывает. — Они… Постоянно теперь. Стоит мне закрыть глаза, и они тут. Лапы ледяные свои тянут, дышать не дают нормально, и я… Проще не спать.       Олег думает, что это — самая длинная фраза, которую брат ему сказал за все это время. Он растеряно гладит по тыльной стороне ладони, лихорадочно соображая, как можно помочь в такой ситуации. — Почему это началось?       Саша поджимает губы и отворачивает голову, всем своим видом показывая, что их диалог на этом можно считать завершенным.       Ладно, уже хоть что-то. С этим можно работать. Осталось понять как.

***

      Олегу бы хотелось сказать, что их дальнейшие дни текут плавно, но нет, это похоже на американские горки от регресса к прогрессу и обратно. В один из дней Саша может даже поддерживать диалог, пытаться улыбаться, осиливать целую порцию чего-то, приготовленного Олегом, а на следующий день вновь просто смотреть в стену и отказываться даже от чая. Единственное, что хоть немного успокаивает Олега — это то, что первых дней все же оказывается больше.       Он не особо старается считать дни, решает какие-то рабочие вопросы по телефону, разбирается с Мастерской, объясняя встревоженным менеджерам, что Александру Олеговичу просто нужен отдых, поэтому все вопросы сейчас — через него. Благо такая близкая родственная связь дает на подобное карт-бланш, да и совсем не чужой человек Олег в Мастерской брата.       Одно из многочисленных их утр встречает Олега пустой кроватью. Он старательно отмахивается от чувства дежавю, гонит прочь панику и поднимается тихо, чтобы найти брата. То, что Саша поднялся раньше него, весьма странно в сложившихся обстоятельствах — не то, что раньше, когда брат подрывался ни свет, ни заря, а потом еще и младшего журил, мол, сколько спать можно.       Из кухни доносятся непривычные звуки, кипит чайник, тихонько стукается посуда, и Олег едва улыбается сам себе, когда замирая в дверном проеме, наблюдает, как Саша медленно, очень осторожными движениями заваривает чай. Выходит слегка неуклюже, но руки помнят. — Доброе утро, — тихо говорит Олег, стараясь не напугать, но все равно пугает — Саша дергается, и из его рук падает чашка, в которую он только что налил тот самый чай. Осколки разлетаются по всей кухне, Саша напугано втягивает голову в плечи и смотрит на брата.       Словно Олег ругать его должен? Бред какой-то. Вероятно, просто не понял, что в кухне есть есть кто-то, вот и испугался. — Ничего страшного, — тут же отзывается Олег и осторожно переступает через осколки босыми ногами, чтобы Сашу к себе притянуть в объятия.       И выдохнуть протяжно, когда брат смыкает руки за его спиной.       Олегу все равно на разлитый чай, все равно на осколки, разбросанные по всей кухне, главное, что Саша, его Саша, живет.