Охота.

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Пастернак

       Тридцать семь! Тридцать восемь! Резиновый мячик ударялся в стену, отпрыгивал от кочки и летел прямо в руки.        — Жанчик, пойдёшь со мной играть?        Весёлый взгляд, красные губы, ровные белые зубы. Жан с удовольствием пересчитал бы их кулаком, но вместо этого отворачивался и ронял озлобленный взгляд вниз.        Это была пытка, в которой они все оказались заперты.        — Не хмурься, — шикнула Маркелла и, подбросив мяч невысоко вверх, хлопнув в ладоши дважды, поймала. — Жанчик, я тебе секрет расскажу.        Так его называла только мать. Жан, который всегда огрызался на это уменьшительно-ласкательное, и не думал, что его, по-настоящему взрослого, снова доведёт «Жанчик» до сжатых от злости кулаков.        — Да что ты хочешь?! — вырвалось у него.        Она снова ударила. Сорок, сорок один…        Мячик устало плюхнулся, покатился дальше от дома, и Маркелла, приподняв подол, засеменила за ним.

***

       Два дня назад Жан сидел в небольшом душном кабинете на втором этаже, уткнувшись глазами в деревянный пол из тёмно-коричневых досок, — в каждой по четыре гвоздя. Он пялился так, словно пытался взглядом выкрутить их. Армин же мерил шагами кабинет, поднимая руки при каждом озадаченном восклике, потом опуская их совершенно беспомощно. — Они не имеют права... Это нарушение всех конвенций и соглашений! Нужно срочно искать адвоката! — руки дважды поднялись, словно Армин упрямо пытался взлететь.        Жан вздыхал.        Он ведь вообще не должен был сюда ехать. Приглашение на одного человека, но в последний день Хистория по-дружески попросила его помочь, вдруг решив, что с Блэком вдвоём сладить будет проще.        Барон в молодости был известным меценатом, затем резко ушёл в тень, и несколько лет казалось, что он совершенно исчез. Но вот пару месяцев назад прошёл слух о том, что Блэк планирует пробиваться в марлийскую политику. Новость хорошенько обмусолили политики на Парадизе и решили, что эта ставка может оказаться выгодной. Порылись в старых ящиках, куду скидывали приглашения на разные мероприятия, которые доставлялись к Хистории и её приближённым. И вот же: это был пятый конверт. Корреспонденция от барона. Трёхдневное празднование его юбилея.        Как же здорово сложилось...        — Ты точно ничего не помнишь?        Армин остановился и уставился на Жана огромными внимательными глазами, как лампа на допросе.        — Да в том-то и дело, что я помню абсолютно всё.        — Может, ты выпил и забыл?        Жан сел удобнее, расправив спину, и с недоверием покосился на Армина.        — Слушай, было совсем немного… Погоди, ты, что, меня подозреваешь?        Армин поднял брови и, защищаясь, выставил ладони вперёд.        — Я просто хочу понять, что у нас есть.        — А правда не годится?! — ощерился Жан. — Ты же меня знаешь! Я бы никогда!..        Армин подошёл и опустил руку на плечо друга:        — Да мне-то зачем говорить? Я тебе верю, Жан. И думаю, отправить письмо Хистории с просьбой о помощи. А вообще, есть кое-что, что мне прям очень не нравится… — почесал подбородок Армин. — Этот детектив слишком быстро приехал. Вот, если прикинуть: от Либерио до сюда… по болотам…        Армин схватил с кресла бежевый хлопковый пиджак и бросился к двери. На пороге обернулся:        — Ты будь осторожен, ладно?        Жан медленно кивнул.        — Без глупостей! — крикнул Армин и, как только дверь за ним захлопнулась, Жан, закрыв глаза, откинулся назад в кожаном кресле.        Все глупости уже совершены.        Если судить по марлийским законам, его могли бы приговорить к пятнадцати годам заключения или к десяти работы на рудниках. Отвратительно, отвратительно. Жан сжал кулаки и стал бить себя по лбу, вновь прокручивая в голове тот день — их прогулку, поцелуй.        — Будь он проклят, — прошептал он.        В какой-то момент между совершенным восторгом и неким смущением ему показалось, что её поведение немного странное, но в то же время Жан был совершенно очарован ею. Ничего выдающегося. Милая, забавная девушка, очень красивая — идеально для лёгкого романа.        — Как же всё это паршиво, — выдохнул Жан, поднимаясь.        В тот день он вернулся, налил немного и выпил. Ничего более. Только крепкий сон, который, как очень надеялся Жан, продолжается. Алкоголь был из общих запасов, бутылка закупорена, поэтому вариант с тем, что ему что-то подсыпали, исключён сразу. Жан всегда уважал женщин, воспитываемый матерью, и относился к ним как к принцессам. Каждая девчонка, будь она другом, товарищем или романтическим интересом, получала от него всё самое лучшее. И тут огромный кинжал в спину за всё хорошее...        Ситуация выходила щекотливой. Если бы Жан оказался поданным Марлии или стран Альянса, его бы немедленно арестовали и доставили в ближайший департамент полиции. В лучшем случае его ожидала бы тюрьма, в худшем он бы остался в крошечной каменной клетке. После Дрожи Земли марлийские города были подвержены мародёрству и грабежу, тюрьмы оказались переполнены, а к судам вела большая очередь. Многим арестованным приходилось гнить в кутузках годами, ожидая приговора.        Но Жан был частью дипломатической делегации, важным лицом в отношениях между Парадизом и остальным миром. Его нельзя было просто схватить, выворачивая руки, и запихнуть в каталажку. Это дело требовало аккуратности, расторопности и прежде всего — неторопливости.        Политические мотивы столкнулись со здравомыслием в лице детектива, когда барон Блэк предложил оставить Жана в доме.        — Это прежде всего не безопасно, — утверждал Огюст, глядя на барона своими круглыми бледно-зелёными глазками. — Не говоря уже о самой абсурдности ситуации: человек, да к тому же иностранец, который обвиняется в изнасиловании, останется в доме рядом со своей жертвой? Что это за нонсенс?! Барон вздохнул, потëр манжетом позолоченную брошь, добавил, что если это в рамках Верховного закона, значит, тревожиться незачем. Его странное поведение взволновало не только детектива, но и Армина, который внимательно слушал этот странный разговор.        Когда детектив Огюст окончательно сдался и потерял веру в здравый рассудок барона, тот, поджав губы, объявил, что не потерпит полицейских на территории своего замка. Поэтому все, кроме самого Огюста, должны немедленно уйти.

***

       Жан сперва даже обрадовался. Возможно, барон Блэк оказался не таким уж плохим человеком и, более того, не глупым. Барон сразу понял, что за картина перед ним, и решил обсудить всё тихо, без чужих ушей.        Но полицейские покинули территорию замка, а барон, даже не взглянув на Жана, вернулся в свой кабинет.        В целом, в доме ничего не изменилось, если не считать того, что Жан ощущал себя оплёванным и избитым скотом. Холодная тревога обволакивала его.        Даже Армин уехал без вопросов, прихватив с собой врученный кухаркой сверток с солёной рыбой и белым румяным хлебом. Казалось, для жителей замка не произошло ничего важного: барон работал в своём кабинете, и изредка оттуда доносился стук печатной машинки, прислуга занималась хозяйственными делами, а Маркелла даже не пыталась изображать жертву — она игралась с ярко-красным мячом.        Пятьдесят четыре, пятьдесят пять!        Жан сначала наблюдал за ней из окна, прячась за занавеской, а потом вдруг осознал всю комичность ситуации. Ему казалось, будто он один стал свидетелем всего, что произошло, и от этого его охватили злость и досада. Пальцы сами сжались в кулак, и, стукнув рукой об стенку, Жан торопливо сбежал вниз по лестнице. Распахнув дверь, он, тяжело дыша, выскочил в сад.        Маркелла только что поймала мяч и вздрогнула, когда дверь хлопнула о стену. Довольная она развернулась к Жану с самой счастливой из улыбок.        Маркелла выглядела так беззаботно и радостно, что Жан удивлённо подумал: быть может, это всё ему правда привиделось? Или страшный сон всё никак не закончится? Потому что не может быть в нормальном мире, что после столь страшных обвинений люди продолжали жить так, словно ничего не случилось. Должна же быть хоть какая-то логика в происходящем или же малейшее угрызение совести у той, что так беззаботно и жестоко поступила с невиновным. Но, проведя уже два дня с грузом тяжелейших обвинений, Жан с ужасом лицезрел, как для остальных вокруг ничего не переменилось, и мир оставался ясным как солнечный день. Улыбка Маркеллы и блеск её глаз не померкли, а лицо при виде Жана не приобрело ни каплю сожаления или, как полагалось бы после этих обвинений, испуга.        — Жанчик! — весело позвала Маркелла.        Ни тени грусти, ни капли раскаяния не было на её лице, только светлая радость.        Жан впился пальцами в волосы, пытаясь справиться с нарастающим напряжением. Нужно просто отойти, найти тихое место и немного подумать. Но дом словно был пропитан этим смехом и чëртовым мячом. Шестьдесят! Шестьдесят один!        Сделав глубокий вдох, Жан развернулся на каблуках и быстрым шагом пошёл по узким дорожкам сада подальше от Маркеллы, но звук ударов мяча всё бежал рядом с ним у ног, как дворняга, требующая немного еды и ласки.        Он шёл, задевая брюками кустарники, и, наконец, выбрался к крошечной беседки, внутри которой горела одна лампада, мягко освещая пространство.        Жан сел и, стиснув кулаки, уставился на дрожащие руки. Подле него словно сидели две сестры — Злость и Ярость, обнимающие его за плечи.        Он не знал, что делать. Мысли о побеге из замка кружились в голове, но Жан даже не знал, как это осуществить. Сбежать через болото? Или, может быть, просто взять лошадь и незаметно исчезнуть, а потом попытаться вернуть всё на круги своя? Однако, каждая мысль об этом только добавляла тревоги, как будто Жан делал всё ещё хуже.        Он чувствовал, что ситуация окружает его, словно плотный панцирь невозвратности, и в итоге, ему казалось, что проще было бы забраться в петлю, не дожидаясь приговора.        Каждый из возможных вариантов оказывался хуже предыдущего. Побег, например, мог привести к увеличению срока заключения и к окончательно испорченной репутации. Мысль сидеть и ждать здесь приговора просто сводила с ума, а более того Жан был готов сдирать с себя кожу, просто не понимая, как такое могло с ним случиться.        Сзади клацнули железные ножницы, и Жан вздрогнул, словно ему перерезали шейный позвонок. Оглянулся.        — Чего пугаешься? — спросила лёгким звенящим голосом Кайла, поправляя подвёрнутые рукава своей серой холщовой рубашки. Её жилистые руки с выпуклыми венами были на виду, а на шее блестели капельки пота.        — А я тебя не услышал.        — Отдыхаешь тут? Хорошее место. Надо бы только скамейку помыть. Жан развернулся так, чтобы сидеть к ней корпусом, нахмурился.        — Меня обвиняют в тяжком преступлении, — произнёс он, закинув ногу на ногу. — Вот пытаюсь понять, где тут повеситься.        Кайла рассмеялась:        — А это хорошо, что ты не теряешь чувства юмора. Знаешь, как говорят, смех и на войне помогает.        Она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони.        — Слушай, — начал Жан неторопливо, — давай не будем ходить вокруг да около. Скажи мне всё, что думаешь, прямо в лицо.        — А что я думаю? Меня сейчас только этот куст волнует. Видишь, как ветка криво пошла?        Кайла одним ловким движением срезала верхушку, словно умелый цирюльник чуб клиенту.        — Пойми правильно: меня беспокоит, что ты ведёшь себя так, словно ничего не случилось.        Кайла не повела бровью, только наклонила голову, внимательно смотря на куст боярышника.        — Что-то случилось?        Жан тяжело задышал, как будто рёбра разломились и проткнули внутренности. Он вытер указательным пальцем пот над губой.        — Ты не думай, что я к тебе жестока и не понимаю твоей ситуации. Положение скверное... На самом-то деле, хреновое. Но мы здесь такие ужасы повидали, что, кажется, сейчас ничему не удивимся, — сказала Кайла, сдвинув брови.       — Что ты имеешь в виду? — нахмурился Жан.        Она села, широко расставив ноги, и уперлась локтями в колени:        — Такими обвинениями здесь никого не испугаешь. Дьявол меня подери, изнасилование… — Кайла выдвинула вперёд нижнюю челюсть. — Мы тут столько горя перемололи, что теперь всё кажется мелочью.       Жан почувствовал, как с одной стороны это его успокаивает, а с другой — какая-то странная дилемма из-за несправедливости кольнула его. А если Маркеллу правда кто-то трогал? Не Жан, конечно...       Он запустил пятерню в волосы, распушив их. Хотя, вспоминая о беззаботном поведении Маркеллы, становилось всё легче и легче.       — Знаешь, мой тебе совет: не пытайся убежать или искать что-то особенное. Замок, он как моллюск: как бы ты ни старался, не откроешь его. Можешь хлопать, ножом пытаться, а ничего не выйдет, — заметила Кайла. — Я раньше на побережье жила и знаю хорошо о чём говорю. Ты пытаешься понять, что происходит, но для этого тебе стоит искать правду в доме. Не здесь, — она вдруг коснулась пальцем лба Жана, — а там, — кивок в сторону замка. — Поговори с людьми, понаблюдай. И, ради всех святых, не ходи с лицом мученика.       Она немного помолчала, потом кивнула, встала, покрутилась, разминая затекшие мышцы спины, и, словно приободрившись, добавила:       — Так ты и жизнь настоящую увидишь.

***

      Эхо от ударов мяча разносилось по всему дому. Жан, стиснув зубы, пересëк вестибюль и прошёл через крохотный коридорчик в кухню.       Экономка сидела, широко расставив ноги, и черпала из бочки деревянной ложкой квашенную капусту и запихивала её в банку. При этом она хмурилась, открывала рот и шевелила подкрашенными губами. Жан решился на разговор:       — На продажу?       Нора немного помолчала, глядя перед собой, а затем мотнула головой:       — Сами есть будем. Его светлость очень солёное любит. А ты присаживайся.       Экономка кивнула на деревянный табурет.       — Всё равно мне тут ещё долго работать. Будет с кем поговорить.       Жан кивнул и сел. Его уже не удивляло поведение обитателей дома.       — Если хочешь, налей себе что-нибудь, — кивнула Нора на деревянные подвесные шкафчики. — До обеда ещё долго.       — Мне бы поговорить, — сказал Жан после тяжёлого вздоха. — Честно говоря, не знаю с чего начать, но ваш садовник посоветовала мне поболтать с людьми, узнать, как и чем живёт дом. Возможно, это поможет в моей ситуации.       — Да, это правильно. Но ты только почему-то начал с меня, а не пошëл сразу к барону, — заметила Нора.       — Я боюсь, — признался Жан. — Что мне ему сказать?       — Прощение проси!       — Да за что? Я её пальцем не тронул, и в мыслях не было.       Экономка встала, открыла дверцу шкафа, достала миску, принюхалась к ней, покрутила в руке и вернулась, став раскладывать капусту.       — Я не советчик тебе в этом деле…       — Но вы мне одно скажите, — резко перебил её Жан. — Вам нормально со мной общаться? Если верить детективу, я такое натворил…       Она замерла, вскинув кучерявую голову, покрытую чепчиком, к потолку, тяжко вздохнула.       — Да-а, порченная девица теперь.       Жан растерялся и уставился на неё, ловя губами воздух. Он пытался придумать, что сказать, но ничего не получалось. Всё вдруг стало настолько бессмысленным. Он потерял всякую веру в результат. Ему резко стало жалко Маркеллу. Странно, но он наблюдал, как и Кайла, и Нора восприняли новость с долей пугающего равнодушия.       Жан задумался о том, как тяжело быть девушкой в этом доме. «Ведь что если бы кто-то правда её изнасиловал, и всем было бы действительно плевать? — подумал он. — Может, поэтому она ведёт себя именно так: Марка понимает, что никакой поддержки в этом доме не получит».       Вдруг это не жестокость сердца, а отчаяние и понимание собственного одиночества перед жестокостью мира и заставляет Маркеллу вести себя подобным образом? Она также, как Жан, видит равнодушие всех вокруг, но продолжает жить и играться судьбой, не потому что плетёт свои хладнокровные интриги, а от того, что ей страшно осознать насколько все остальные жестоки к её боли.       «Но, к чёрту! — нахмурился решительно Жан. — Всё ведь совсем иначе. Это она обвинила меня в том, что я не делал!»       И поэтому все остальные ведут себя вполне разумно, не поддерживая лже-свидетельницу.       — Во-первых, вы говорите ужасные вещи, — произнёс он тихо, — что бы не случилось, я категорически против таких слов. Во-вторых, я, слово даю, что у меня и в мыслях не было её как-то обидеть и уж тем более… — Жан неловко замолчал, бросая красноречивый взгляд на экономку. — Вот это вот всё, о чём говорит детектив. Но ведь Маркелла неспроста поступила так! Ну должна же быть причина её поведения.       Широко распахнув глаза, Жан вспомнил, какой чудесной и лёгкой сперва показалась ему Маркелла. Она была точно свежий морской бриз в жаркую душную погоду. Он не планировал, разумеется, ничего весомого и явно не метил ей в будущие мужья, но как же было приятно встретить её здесь. Она и радовала и пугала, казалась беззаботной, но в то же время до самых краёв заполненной пока не ясно откуда взявшиеся болью. После отвратительной реплики Норы Жан до сих пор находился в состоянии ужаса, потому что мысль о том, что жертва он, резко покинула его. Жан правда осознал всю жестокость ситуации. Ведь что, если кто-то действительно трогал Маркеллу, но вместо поддержки и понимания она получила только жестокое равнодушие со стороны тех, кто был рядом. Да она обманула, втянула Жана ситуацию столь кошмарную и жестокую, что он никак не мог увидеть выхода, но разве женщина в здравом уме поступит так? Непременно имелось что-то, заставившее Маркеллу поступить подобным образом.       — Даже если правда всё, то, может, мы этого заслужили? Чего на судьбу гневать?       — Вы как-то слишком все безмятежны.       Нора дëрнула плечом.       — А ты не суди.       — Хорошо, почему вы так странно относитесь к Маркелле? — спросил он, глянув в большие тёмно-карие глаза.       Отбросив ложку на стол, Нора кивнула на дверь:       — Пойдем-ка, поглядишь.       Когда они шли через просторные комнаты замка, заполненные пылью и обрамленными паутиной, Жан постоянно слышал стук резинового мяча и морщился, как от зубной боли. После длинного коридора, застеленного красным ковром, Нора остановилась у незаметной двери из тёмного дерева.       Она порылась рукой в кармане и выудила внушительную связку ключей. Пока Нора отпирала замок, Жан осматривался. Кроме раздражающего эха ударов мяча, больше никаких звуков не было.       — Вы знаете, где гости?       — Чтобы избежать лишнего шума, их увезли сегодня в деревню. Там есть опушка и на ней что-то вроде тира, — задумчиво нахмурилась экономка.       Она толкнула плечом дверь и пропустила его вперёд. Жан оказался в небольшой комнате, заваленной старой мебелью. Некоторые вещи были прикрыты пыльными простынями. Окна оказались заколочены досками, но всё равно проникал солнечный свет, в котором танцевала пыль.       Нора подошла к стене и сняла простынь с висящей картины. Жан обернулся и замер. Это был портрет Маркеллы, но девушка выглядела совершенно иначе: кринолиновое жёлтое платье с белыми рюшами, кожа на пару тонов бледнее казалась полупрозрачной. Мастер изящно проработал цвет её волос, передав мягкость и оттенок. Но вот глаза вышли чуть светлее и потеряли свой озорной блеск. На портрете Маркелла выглядела очень печальной.       — Странно, что он висит здесь, а не там с остальными, — кивнул Жан, пытаясь указать на коридор, в котором хранились портреты родственников барона.       — Это Лоя Блэк, — объявила экономка, и Жан ошарашенно вскинул брови.       Тут-то он заметил отличие между портретной девушкой и Маркеллой: дело было даже не в бледности лица и не в глазах. Казалось, будто Лоя сидела много часов, уставившись в пустоту перед собой, а мысли её были где-то далеко отсюда. Грустный взгляд, опущенные уголки губ, печаль, что отражалась на её лице, казалась такой огромной, что даже смотрящему на картину становилось грустно и тяжело на сердце.       — Они невероятно похожи, — заметил Жан с неким восторгом. — Как это возможно?       Вдруг мяч ударился где-то совсем рядом, он вздрогнул и обернулся: Маркелла стояла у него за спиной.       — Лоя, — выдохнула она, подходя ближе. — Я уже познакомила Жана с ней. — Маркелла повернулась к Норе: — Я рада, что ты решила показать ему этот портрет.       Жан, переводя взгляд с экономки на Маркеллу и обратно, заметил, что Нора задышала тяжелее, будто само присутствие Маркеллы злило её.       — Я столько раз просила сделать мне копию, — Маркелла подошла к портрету и дрожащей рукой осторожно, как показалось Жану, с огромной нежностью коснулась пальцами бледной акварельной щеки. — Я бы носила её в медальоне.       — Это невозможно… — выпалила Нора, зажмуриваясь. — Послушай, — она вдруг схватила Жана за рукав, — хочешь правды и узнать, что здесь происходит? Просто спроси у его светлости, почему эти двое так похожи.       Как только Нора ушла, Маркелла тяжело вздохнула, её пальцы заскользили вниз по портрету, ощупывая острый подбородок, длинную шею и жемчужные капли серёг.       — Бедняжка очень тоскует по ней, — произнесла Маркелла, стоя так близко к Жану, что он чувствовал сладкий аромат её духов.       Жан чуть опустил взгляд и заметил, как её округлая грудь при каждом вздохе приподнималась под слегка спущенным вырезом алого платья.       Нахождение в маленькой комнате с человеком, который её якобы изнасиловал, совершенно не смущало Маркеллу. Жан в очередной раз сжал пальцы в кулак, чувствуя, как в нём закипает гнев. Он схватил её за плечо, развернув к себе. Она чуть пошатнулась и взглянула на него влажными глазами.       — Что ты наделала, дурёха? — выпалил он, резко встряхнув её. — Ты зачем такое сказала? Может, объяснишь?       Она посмотрела в сторону, а затем усмехнулась, уставившись на Жана:       — А что ты знаешь? Ты ни черта не знаешь.       — Так объясни мне! — его голос дрожал от эмоций.       Он был словно в паутине, и каждое движение могло ухудшить положение. Маркелла, что так вероломно обвинила его в изнасиловании, вместо того, чтобы, как в самом начале после слов детектива, вызывать гнев и отвращение, теперь же казалась даже большей жертвой, чем сам Жан. И это убивало его. Потому что разве её страдания — это его проблема? Почему он должен мучиться из-за лжи сумасшедшей девчонки? Но, смотря в её лицо и вспоминая всё, что слышал накануне, Жан не мог перестать жалеть Маркеллу, словно она была чудовищем, приговоренным к злодеянию и не по своей воле его исполняющим.       — У тебя был такой взгляд, будто ты считаешь меня сумасшедшей. А я всё поняла: ты бы уехал сразу, как только празднование юбилея закончится. И ты бы обязательно умер, как умерли другие!       — Да замолчи ты, — простонал Жан, зажмуриваясь. — Ты снова повторяешь одно и то же. Но никакого проклятия или, наоборот, благословения дома нет. Люди умирают просто так, и это нормально! Знаешь, я видел очень много смертей, и некоторые из них были ужасны. Но такова жизнь. Мы не можем этого избежать. Этот дом… Он не спасает и не защищает. Очнись!       Он почувствовал, как она застыла, словно заледенела, и это его испугало. Жан ощущал, как её плечи дрожат под его пальцами, а лицо казалось таким невинным, что сердце Жана пропустило удар. Может быть, он зря повысил голос? Надо было начать мягко и поговорить с ней спокойнее. Ведь всего несколько минут назад он размышлял об этой ситуации и пришёл к выводу, что разумная и счастливая женщина не поступила бы так, как сделала Маркелла. В конце концов она просто испуганная девочка, которой, как оказалось, совершенно не на кого положиться.       — Ты не понимаешь, — выдохнула Маркелла. — Только в доме мы можем быть спасены. — Она поджала губы и испуганно опустила глаза в пол. — Я должна была спасти тебя, спасти остальных… Но у меня ничего не вышло! Я бы не пережила, если бы потеряла ещё кого-нибудь…       Жан шагнул в сторону, мотнув головой:       — Послушай, — начал он и, взмахнув рукой, добавил, — ты мне правда понравилась. Я не буду врать, ты забавная и красивая. Но как ты рискуешь ради человека, которого знаешь всего пару дней? Если бы детектив Огюст арестовал меня, я бы сейчас был не здесь, а в камере. Ты хоть это понимаешь? Это жестоко!       Её симпатичное лицо внезапно изменилось, будто она мгновенно сбросила маску. Маркелла чуть подпрыгнула вперёд и яростно воскликнула:       — Да плевать мне на тебя! Совершенно плевать! Думаешь, весь мир вокруг тебя крутится, элдиец? Я о себе думала! Ты понимаешь, что значит быть виновной во всех этих смертях? Ты это понимаешь?!

***

      Маркелла влюбилась в дом с первого взгляда. Ей понравилось абсолютно всё: и хмурый, молчаливый лес, окружавший замок и смотревший на него еловыми глазами, и неухоженый сад, в котором можно было случайно найти заблудившиеся среди кустарников цветы. Старую мебель, которая хрустела от каждого прикосновения, и запертые комнаты. Когда Маркелла переступила порог, она увидела столы, комоды и шкафы накрытые пыльными простынями. Окна второго этажа были заколочены, и вокруг царила непроглядная тьма, в которой, казалось, бродил призрак. Но это не испугало её, а наоборот заставило всем сердцем полюбить дом, словно милого старика, доживающего последние дни.       Маркелла никогда не забудет тот момент, когда, поднявшись по лестнице, в конце длинного коридора она увидела светлое пятно — фигуру в пышном платье, которая словно светилась изнутри.       Лицо Лои казалось таким бледным, что на его фоне накрахмаленные скатерти, которыми застилали стол перед обедом, выглядели серыми. Каждое её движением, каждая её поза работали в унисон с загадочным очарованием замка: идеальная осанка, медленный, неторопливый шаг, гордый поворот головы и грустный взгляд. Лоя говорила медленно и коротко, никогда никуда не спешила, и в ней была такая непроходящая печаль, что юная Маркелла решила развеселить её.       Маркелла преследовала Лою везде: сначала в саду, потом в спальне, стоя точно стража у порога. Когда Лоя спускалась обедать, Маркелла перепрыгивала через несколько ступенек и неслась за ней. Но Лоя ни словом, ни взглядом её не укорила. Обитатели дома, казалось, улыбались, и Маркелла всегда думала, что они радовались.       Только редкое отсутствие барона приносило Лое радость. Отец был до строгости заботлив, и в дни его отъездов Лоя словно приобретала крылья и начинала улыбаться.       Пару раз Маркелла из окна видела, как Лоя садится в седло, и её лицо преображается — она становилась весёлой и беззаботной, такой, какой, по сути, должна быть молодая аристократка.       Однажды Лоя вернулась из конной прогулки не одна. Рядом с ней на белом жеребце ехал высокий мужчина в модном костюме и с лёгкой щетиной на лице. Даже издалека Маркелла заметила румянец на щеках Лои и непривычное выражение лица, которое можно было бы охарактеризовать как счастливое, если бы хоть раз раньше дочь барона демонстрировала такую эмоцию.       Мужчина активно жестикулировал, о чём-то рассказывая, и было странно, как ему удавалось при этом неплохо держаться в седле. Раз его лошадь ослушалась, и мужчине пришлось схватиться за поводья обеими руками, но даже в этот момент он выглядел грациозно и уверенно. Маркелла, хотя и была ещё слишком юной, чтобы по-настоящему интересоваться мальчиками, не могла не обратить внимания на это новое знакомство Лои.       Когда барона дома не было, Лоя, взявшись за руки с мужчиной, попросила его остаться на ужин. Под красноречивые взгляды прислуги они вкусили запеченного фазана и картофельное пюре, а затем распили вместе бутылку креплёного хереса. Маркелла, подсматривая за ними с лестницы, ощущала радость и удивление, видя, как изменилась её подруга. Лоя смеялась и смотрела на мужчину с таким теплом, словно он был утренним солнцем, беззаботно освещающим её жизнь.       Несколько раз мужчина касался её руки, и Лоя, вспыхнув, не убирала её, а накрывала его ладонь своей. В этом жесте было столько нежности и понимания, что Маркелла начала ненавидеть этого мужчину. Ей казалось, что он просто хочет добраться до сердца Лои быстрее и расколдовать её. Маркелла столько сил вложила в то, чтобы обрадовать Лою и получить хотя бы каплю её любви, а тут появился он — чужак, тот, кого даже замок не должен был принять, но Лоя была столь учтивой и милой с ним, что это уничтожило сердце Маркеллы.       Через несколько дней мужчина вернулся, снял шляпу у порога и по-дружески поздоровался с прислугой. Маркелла, встретив его весёлый взгляд, высунула язык и отвернулась.       Он зашёл в кабинет барона, и вскоре оттуда донеслись страшные крики. Когда барон вылетел из кабинета, он был весь красный от гнева и, толкая мебель, кричал, словно всё назло лезло к нему под ноги. Его слова, прерываемые глухими ударами, раздавались по замку.       — Да как вам это вообще пришло в голову?       — Ради всего святого, послушайте…       — Нет ничего святого у тебя, проклятый элдиец! Как ты посмел прийти в мой дом и очернить его?! Мерзкое отродье!       Мужчина вздохнул, но в целом он выглядел совершенно спокойно.       — Я знаю о ваших взглядах, но поверьте…       — Лоя! Лоя! — кричал барон, закинув голову, и каждый раз вздрагивал, произнося имя дочери, словно его били по спине розгой.       Лоя, удивив всех, подбежала к барону и, упав на колени, схватила его за брюки, умоляя:       — Ну и что, что он чужак, он замечательный человек! Папочка, пожалуйста.       Барон посмотрел на неё с удивлением и гневом: в его взгляде было и разочарование, и ненависть. Он не понимал, как Лоя может не стыдиться своего выбора.       Затем мужчина, вызвавший столь бурное недовольство, резко схватил Лою за локоть, приподняв её. В его голосе звучала ярость:       — Я люблю вашу дочь и я её заберу отсюда.       Барон затрясся от злости:       — Не позволю. Тебе, тварь, придётся убить меня, иначе дочь не получишь.       В зале наступила тишина, и все вдруг замерли. Лоя, вскрикнув словно боль её стала невыносима, убежала прочь, и никто не попытался её остановить.       Мужчина, обращаясь к барону тихим, но уверенным голосом, сказал:       — Я работал как волк и всю жизнь надеялся искупить свои ошибки. Меня направили в вашу деревню помогать в бухгалтерии, потому что я недурно считаю. Однажды в магазине я увидел вашу дочь, и, поверьте, влюбился в неё. Она показалась мне самой грустной девушкой мире, и я заключил пари с самим же собою, что обязательно женюсь на ней, если смогу развеселить. Поверьте, — он стиснул в руке потрëпанную шляпу, — мне известно, что вы несколько раз выступали радикально против элдийцев… вы, кажется, даже пытались финансировать закон о кастрации таких, как я… И, конечно, для вас я хуже червя, но я люблю Лою всем сердцем.       Барон, не желая слышать ни одного слова, накинулся на мужчину:       — Ты — правда червь и гниль! Заметил, что она богата, вот слюнка-то и потекла.       — Ложь. Я не знал об её положении.       Глаза барона вдруг стали красными, а по вискам заструился пот.       — А я знаю таких, как ты. Направили тебя сюда, да? Сам небось напросился? Нализал кому надо, вот тебя и прислали в деревню в чистеньком кабинетике сидеть! Вы, элдийские ублюдки, — барон вскинул к потолку пухлый розовый палец, — должны жить в гетто и не высовываться!

***

      Ни имени, ни лица элдийца Маркелла не помнила, только фамилию: Вебер. Каждый день до смерти Лои он приходил к воротам замка, стоял там, глядя на окна дома. Иногда Нора приносила ему воды, и они немного болтали, но после этого экономка возвращалась в дом с задумчивым выражением лица, как будто решала сложную головоломку.       Маркелла всерьёз боялась, что этот человек, вызвавший столько недовольства у барона, мог причинить зло всем жильцам дома. Её сердце особенно беспокоило состояние Лои, которая становилась всё бледнее. Сомнения одолевали Маркеллу, и она с вниманием следила за подругой, замечая, что Лоя словно растворилась в стенах дома. Она даже не переодевала ночную рубашку и не расчёсывала волосы; взгляд её всегда был направлен к воротам.       Вечером, за день до смерти Лои, Маркелла пришла в кабинет барона. Они редко общались, но Освальд всегда был к ней расположен. Улыбнувшись, он посадил Маркеллу на диван и предложил что-нибудь почитать. Она отказалась, удивив его своей рассудительностью, совершенно неуместной для её возраста, и перешла к делу.       — Мне кажется, Лоя хочет сбежать из дома, — заявила Маркелла.       Она не знала, почему говорит это, но в тот момент ей казалось, что только так можно спасти несчастную Лою. Широко распахнув глаза, Маркелла старалась донести свою мысль: ведь не просто так Вебер вечно проводит время у ворот.       Барон слушал внимательно и в какой-то момент даже кивнул, потому что насторожила его внезапная покорность дочери. Разве разбитое сердце может быть столь тихим? Он поблагодарил Маркеллу, пожелал спокойной ночи и на прощание крепко обнял её.

***

      Когда чёрный катафалк с телом Лои покинул территорию замка, мистер Вебер бросился к барону, игнорируя удивлённые взгляды.       — Вы её убили! — закричал он.       — Вы психопат! — развёл руки в стороны барон и, округлив глаза, осмотрелся в поисках поддержки, но траурная чёрная толпа молчала. — Как вы можете обвинять отца, потерявшего единственную дочь?!       — Она решила сбежать от вас, и вы, мерзавец, её убили.       Вебер тыкнул пальцем в грудь барона, будто пытаясь достучаться до сердца.       — Лоя ненавидела этот дом и вас. Ненавидела!       Барон покачнулся, и прислуга ахнула, словно боясь, что он свалится в обморок.       — Мы были так счастливы здесь втроём! — завопил он.       Барон Блэк развернулся и подтянул к себе Маркеллу, крепко обняв.       — Убирайся, убирайся, пока я не велел тебя хорошенько избить, — прорычал он.       Маркелла, прижавшись к нему, покосилась на прислугу. Все они выглядели грустными, но на их лицах было выражение, которое напоминало злость. И она была направлена не на опасного мистера Вебера, погубившего Лою, не на барона, устроившего шум в день траура, а именно на неё, на Маркеллу. Это так удивило девочку, что она задрожала от ужаса.

***

      Жан, внимательно выслушав это воспоминание, оторопел. Винтики механизма внутри его головы наконец-то с громким щелчком встали на место.       — Погоди, — он отступил от Маркеллы, — мне давали небольшую информацию по поводу барона, но там не было ни слова об его радикальной ненависти к элдийцам.       Маркелла торопливо кивнула.       — Как я знаю. Когда наши страны заключили мир, он с помощью своих связей и денег исправил какие-то бумаги.       Жан задумался. Было ещё что-то, что вертелось у него в голове, не давая покоя. Он стал перебирать события последних дней: приезд в этот дом, странный шум за окном, прогулку с Маркеллой, могилу под деревом… Жан вздрогнул. До него наконец дошло.       — Ты же упоминала этого Вебера, верно? Он был в списке тех, кто умер. Как это случилось?       Маркелла зажмурилась.       — Этот мужчина умер через месяц после похорон. Он всё время был здесь, так и стоял у ворот, приходил каждый день, а потом исчез. Я спросила у Норы, что с ним случилось, а она сказала, что он уехал, а потом мы прочитали в газете о повозке, что застряла в болотах, и некий человек утонул. Полагаю, это и был мистер Вебер, — Маркелла раскрыла глаза, и Жан увидел в них стоящие слёзы, — быть может, если бы я не пришла тогда в кабинет барона, всё было бы иначе, и Лоя не упала бы с лошади, а мистер Вебер не погиб бы такой ужасной смертью.       Жан кивнул, но он думал совсем о другом. Как-то всё очень странно складывалось: отец, ненавидящий элдейцев, узнаёт о том, что его единственная дочка мечтает о побеге вместе с одним из них. Пока не ясны все подробности, но ведь совершенно понятно, что роман Лои с элдийцем мог бы подпортить репутацию аристократа.       Жан нервно облизнул пересохшие губы. Может, единственной мистической вещью в этом замке была хладнокровная жестокость барона? Жан уже сделал шаг к двери, чтобы решительно направиться в кабинет хозяина дома и честно поговорить с ним. Но вновь услышал удар мяча. Он бросил взгляд на Маркеллу, но она стояла смирно, и тут же Жан понял, что этот звук, который сопровождал его весь день, был намного громче, чем шлепок резинового мяча о камень, и это было даже похоже на тот шум, что потревожил его в первую ночь здесь.       Звук стал такими явным и громким словно поднялся по лестнице и теперь двигался в их сторону по коридору. Громкий и тяжёлый он бацал и клацал, заставляя сердце Жана заходиться в бешеном ритме. Жан аккуратно приоткрыл дверь и высунулся в узкую щель. Маркелла подошла ближе и схватила его за руку, переплетая их пальцы. Жан не оттолкнул её, хотя в первую секунду еë прикосновение показалось ему омерзительным. Он смотрел в пустой коридор, с нетерпением ожидая приближения звука.       — Пожалуйста, — прошептала Маркелла, — давай закроем дверь.       Жан повернул к ней голову и яростно выпалил:       — Чего ты боишься? Если есть, что сказать, говори сейчас же.       Маркелла крепко-крепко зажмурилась.       Из угла в коридор вступил высокий человек, облачённый в потемневшую от времени железную броню. Он казался огромным, но в то же время из-за серебристых узоров и тонкой работы кузнеца даже изящным. Человек шёл, и железо на нём громыхало, точно мечи во время схватки.       Жан вспомнил, что в старых сказках Альянса таких людей называли «рыцарями». И он даже не испугался, а удивился, увидев подобное в замке. Жан распахнул дверь и, несмотря на холодные пальцы Маркеллы, что всё ещё сжимали его руку, шагнул навстречу рыцарю. Не было ни страха, ни волнения. Жан, насмотревшись в своей жизни столько, что на десяток книг хватит, просто спросил:       — А ты кто такой?       Рыцарь, не замедляя шага, подошёл ближе и, когда они поравнялись, Жан почувствовал странную пугающую тоску, будто вновь на секунду оказался дома в раннем детстве, и впереди была целая жизнь: жестокая, невероятная, пугающая. Рыцарь, скрипнув своим облачением, повернул голову и поднял забрало.       На Жана смотрели светло-карие его собственные глаза.

***

      В год смерти Лои в декабре барон, словно найдя отдушину в Маркелле, стал почти всё время проводить с ней. Гоняя по опушке охотничьих собак, чтобы не потеряли прыти, барон Блэк предложил ей как-нибудь пострелять вместе с ним. Маркелла в притвором ужасе тогда отмахнулась и губами собрала с ладони алую чуть раздавленную клюкву. По вечерам уже холодало, а вот днём было всё ещё тепло. Небо такое голубое и ясное, что болели глаза, стало словно выше и подсветилось изнутри.       Она собирала ягоды в ладони, в некрасиво оттопыренные карманы, пачкала липким соком рот и коротко обгрызанные ногти. Всё время смеялась — весёлая, чудесная, пахнущая первыми зимними заморозками, терном и живым, настоящим солнечным светом.       Остальные смотрели из окон на неё волчьим взглядом. Ненавидели. Желали по-простому удавить в лесу, размозжить череп, придушить. Закрывали двери и окна, отворачивались, лишь бы грех на душу не взять, но руки так и чесались.       Могила под деревом была им всем уроком.