Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне, И, кажется, довольны мы вполне!

      У Рейллис в последние несколько лет выработалась несколько дурная привычка выходить на балкон старых покоев Рейниры, который смотрел на оружейный двор, чтобы поглядеть, как замковая молодежь учится воинскому делу. Ей нравилось смотреть, как оруженосцы шлепаются в грязь от умелых подножек, как нелепо и очаровательно мальчишки машут деревянными палками с утяжеленными гардами, как у настоящих боевых мечей, как новопосвященные рыцари короны колошматят друг друга или наскакивают на кинтаны, красиво правя конями. Нравилось иногда, среди прочих, встречать на тренировочном поле принца Эймонда, который легко, как думала девушка, совсем не разбиравшаяся в сражениях, разоружал даже белых гвардейцев, беспощадно приставляя тем валирийский клинок к горлу.       Жалко, больше Эймонда не видно: принцесса отчего-то решила, что после так называемого «инцидента в Штормовом Пределе» брату захочется пощекотать кого-нибудь мечом в тренировочном бою. А Рейллис со зловещим ехидством и самоуверенностью посмотрела бы, как тот грациозно пляшет с Ночным в руках, крикнув затем с балкона что-то вроде: «Мой принц, вообще-то я здесь»… Зачем только ей это? Девичьи глупые мечтания быть замеченной плохим мальчиком, дергающим ее за косички.       Она была уверена, что не хочет его видеть. Хотя… иногда, забывшись, искала его силуэт среди лиц во дворе.       Прошло долгих семь дней с возвращения Рейллис и Эймонда в Королевскую Гавань. Принцесса полагала, что оба они за эту дипломатическую поездку поняли, что друг друга на дух не переносят. А если и не поняли, то она успешно убеждала себя, что ненавидит брата. Рейллис поручили одни дела, Эймонду, как принцесса была уверена, зная, что ему после успехов у Баратеона дали место в Малом совете, другие — словом, им было чем заняться, лишь бы не пересекаться. По правде сказать, она все еще вообще не видела Эймонда, даже издалека, и была рада этому — мало ли чего она могла наговорить ему сгоряча: и плохого, и излишне хорошего для такой скотины.       И, по правде, принцесса вовсе не горела встречей с Эймондом — многовато нервов ей стоил их последний диалог, и обратный перелет до столицы дался с долей труда. Она чуть ли не до смерти загнала бедного Дараксеса, чтобы тот поспевал за монструозной Вхагар, которая хоть и была стара и огромна, но летала отнюдь не медленно, и несчастный ржавый дракон кое-как догонял ее гигантский зеленый силуэт. Рейллис чувствовала настоящий страх и за свою жизнь, и за Дараксеса, но продолжала «доставать» Эймонда с Вхагар, то подлетая слишком близко, то намеренно исчезая из поля его зрения. Ей было очень весело и легко тогда на время забыть о проблемах, которые принц Эймонд доставил своим вмешательством, забыть, как она злилась, и отбросить все гнетущие мысли.       Рейллис в Штормовых землях только и хотела, чтобы братец увидел, как она хорошо управляется с драконьими поводьями… Зачем только ей хотелось доказать ему это? Она так хотела крикнуть ему что-то, кружа на Дараксесе вокруг неповоротливой Вхагар, тем самым взбешивая и драконицу, и ее всадника: хотелось разделить задор и умиротворение, так нужные им после пережитого стресса. Оба хороши, нечего сказать. Зачем она ушла тогда, когда только появился шанс нормально поговорить на отдохнувшие в полете и остывшие головы?       Неважно, у принцессы в замке была куча обязательств, зачем же думать о прикосновениях Эймонда сейчас? Она оторвала собственные пальцы от лица, словно обожженные: Рейллис неосознанно повторяла его ледяные прикосновения, заправляя блестящий белый локон за ухо.       С каждым днем в ней росло противоречивое чувство. Она ненавидела Одноглазого принца за его вмешательство, за бессмысленные инфантильные игрища, на кону которых тогда могла стоять ее жизнь. За принца Люцериса, которого, по счастливому стечению обстоятельств, ей удалось прогнать из Штормового Предела. А если бы не удалось? Ненавидела за то, что ублюдок играл на ее ощущениях, использовал грязные запретные приемы. Но принцесса ловила себя и на том, что не могла не тосковать по этому дразнящему присутствию Эймонда, едкому и деструктивному, которое так обостряло унылый вкус ее серой жизни среди Зеленой погани.       Он приносил эмоции: и позитивные, и смертельно-болезненные. Смотрел на нее совершенно не так, как полагается брату смотреть на сестру. Зачем ей этот взгляд, мертвым камнем прожигающий насквозь, лишающий уверенности, как будто брат, этот незнакомый мужчина, видит в ней то, чего принцесса сама не знает?       Иногда она ловила себя на мысли, что дрессированная послушная ненависть, которой она так старательно кормила свою душу, кажется, пробита невидимыми трещинами. Что за нелепое притяжение? Почему каждое воспоминание о брате сопровождалось не только гневом, но и странным, почти мучительным ожиданием?       Или, может быть, это была злость на саму себя за то, что ей все еще хочется смотреть на его изрезанное лицо?       Рейллис тряхнула головой, словно хотела выбросить эти мысли прочь. Но в тишине замка и своих комнат все, что она слышала, было гулким шумом крови, отзвуками их последней встречи и стуком своего же сердца.       «Я не хочу этого чувствовать».       Но сердце Рейллис Таргариен, проклятое этой ложью, упорно рвалось к тому, кого ей по долгу крови следовало бы возненавидеть.       Порученные девушке дела, по большей части, состояли в том, чтобы не высовываться, не привлекать лишнего внимания обитателей замка, не мозолить глаза Хайтауэрам и в целом сводились к одному: «Миледи, вам сейчас лучше побыть в отдалении от двора».       — Спасибо за вашу службу короне, Его величество ценит ваш вклад. Хоть и пользы, принцесса, вы принесли ровно столько же, как если бы сидели в Королевской Гавани, — степенно говорил сир Отто Хайтауэр.       В тот день он принял ее второй, сперва выслушав об обстоятельствах выполненной миссии у Эймонда, а тот не оставил сестре ни единого шанса. Рейллис давила внутри поднимавшуюся злобу.       — В первую очередь вы дали Железному трону понять, что готовы служить истинному королю Вестероса.       — Разумеется, милорд.       — Но достаточно ли лишь одной готовности? Преданности на словах и бездействия? — сир Отто смотрел сквозь нее с не большим интересом, чем на пустое место. — Принц Эймонд даже не должен был оказаться там, но и ему удалось прибыть раньше вас и все уладить, заполучив для дома Таргариен нового могущественного союзника.       — Но он… — ей не дали договорить, а ледышки вместо зрачков Хайтауэра уж очень походили на такие же, какими на нее обыкновенно смотрел Эймонд.       «Проклятая порода».       — Вы и сами знаете, в каком положении находитесь. Мне не нужно ничего напоминать вам, Ваше высочество, не так ли?..       Ее руки теперь снова и снова вонзали иглу в ткань. Стежок, еще один, кривой завиток.       Злость Рейллис при воспоминании оживлялась, наполняя этот глупый процесс едким чувством бесполезности и беспомощности. «Боги, а я ведь даже вышивать по-человечески не умею».       — Нет, милорд — отвечала Рейллис. Десница одним своим видом, этой жидкой бороденкой, жуткими узловатыми пальцами вызывал у нее тошноту. И страх.       Прокручивая в голове тот разговор снова и снова, она горько, с язвой, усмехалась, вновь и вновь продевая иглу сквозь канву своей неумелой кривой вышивки — суке-королеве, деснице и Зеленым Таргариенам не хватит смелости сослать ее из столицы, поэтому она торчит в этом душном вонючем городе. Принцесса при всей своей безобидности слишком опасна для текущей войны, пусть теперь весь Малый совет втихую посмеивался ее неудаче, которую Эймонд, несомненно, преподнес, как нечто жалкое и потешное. Она ясно видела, как лживый монстр с кожаной нашлепкой поверх шрама раскачивается на резном стуле в палате Совета и издевается над ней.       Она пыталась представить, как он говорит с лордами: резкий, язвительный, с этой ледяной насмешкой в голосе, которая моментами так будоражила Рейллис. Принц, конечно, наслаждается ее унижением. Еще бы… Эймонд умел не только красиво и подло побеждать, но и делать это так, чтобы все вокруг помнили его триумф.       «Я никогда не стану марионеткой при вас, Хайтауэры. И тебе, маленький Эймонд, я это еще докажу».       Ее злость затухала, сменяясь странной смесью усталости и решимости. Когда Эймонд в следующий раз посмотрит ей в глаза, он увидит там не только ярость, но и что-то, что заставит его усомниться в собственной непогрешимости.       Каждый день она просыпалась с ощущением, что время ускользает прямо у нее из-под ног.       На нее плевать хотели в замке и городе короля Эйгона, да и на Драконьем Камне у Рейниры бестолковой сестричке уже не найдется места. Никому до нее нет дела, но никто не хотел оставить ее в покое!       Днями принцесса размышляла над вопросом племянника, который тот задал под проливным дождем у Штормового Предела, и на который у Рейллис все еще никак не находилось подходящего честного ответа. С кем она?       Ей следовало бы без сомнений поддерживать законную королеву Рейниру, родную сестру, любимую старшую наставницу, подругу и самого близкого, последнего в этом мире действительно родного человека… Но мысль о переезде на Драконий Камень все еще, как и много лет назад, обжигала. Что она там забыла? Новая семья Рейниры, ее супруг, принц Деймон, даже ее дети всегда воспринимали принцессу как вторую тень — малозначительную фигуру, девушку, чье мнение ничего не значило. Они были ее кровью, но Рейллис не обязана терпеть к себе подобного отношения.       В глазах Рейниры она была лишь частью прошлого, напоминанием о временах, которые больше не вернуть. На Драконьем Камне, унылом, зловещем, и среди Черных никогда не было ее дома, не было тепла.       Но и здесь, в Королевской Гавани, ее участь была ничуть не лучше. Ее не воспринимали всерьез, избегали, игнорировали. Зеленые предпочитали не замечать ее существования, пока она оставалась тихой, незаметной и безвредной. Но в том-то и дело — ее молчание не означало подчинения.       Вопрос раздирал ее на части. Сердце говорило одно, долг диктовал другое, но разум — он вовсе смеялся над обоими. Какой смысл выбирать сторону, если ни одна из них не заслуживала ее лояльности? Вслух Рейллис клялась одним, про себя — вторым. Обитатели Красного замка, конечно, считали, что она уже сделала свой выбор, что одно ее присутствие на территории Зеленых — знак ее верности. Никто не понимал и понять не мог: Рейллис сама чертовски запуталась.       Она ловила себя на мысли, что могла бы сыграть роль, угождать каждому, быть удобной и для Рейниры, и для Эйгона. Перетекать из одной руки в другую, принося временную выгоду тем, кто сильнее. Но разве не так уже все к ней относились?.. Принцесса вздыхала, нервничая и сходя с ума. Разве ее душа согласится на такую пустоту? С кем она?       Этим утром она была с королевой Хелейной из дома Дракона, супругой скоморошьего короля. Младшая сестра навещала ее и раньше, или Рейллис сама заглядывала к ней и детям. Им всегда находилось, о чем побеседовать за чаем в горнице или мороженым молоком с медом в саду, пусть даже и о самых мелких повседневных мелочах. Можно ли было считать Рейллис и Хелейну подругами, даже самой принцессе, спустя годы таких взаимодействий, не было ясно, но общество королевы, так или иначе, скрашивало ее дни в ненавистном Красном замке, а сама нежная и добрая Хелейна казалась отдушиной среди фальши и желчи королевского двора.       Драконьи дочери могли свободно болтать всего на несколько безопасных тем: придворные мероприятия вроде скромных «семейных» пиров, скачек или турниров оруженосцев во внутреннем дворе, погода, собаки и лошади, дети королевы и ее отношения с королем-засранцем. Никакой войны, политики и дворцовых интриг.       Хелейна в небесно-голубом платье грациозно возлежала на кушетке, принцесса была одета в ночное платье, лишь для видимого приличия накинула поверх плотный бархатный халат. Они пили бергамотовый чай, блюдце со свежими ежевичными пирожками стояло почти не тронутым, оранжевое солнце осеннего рассвета ласково освещало платиновые локоны сестер.       Принцесса и королева обменивались не слишком глубокими разговорами, которые, казалось, были своего рода заслоном от бурь, как физических, так и эмоциональных. Сестра излучала странное сочетание кротости и отрешенности, словно все происходящее вокруг касалось ее лишь поверхностно, но никогда не проникало вглубь.       Девушки общались на полутонах, Рейллис своим ласковым шепотом справлялась о здоровье принцессы Джейхейры, а не о том, как Эйгон вечно игнорирует девочку, выделяя лишь наследника, Джейхейриса. Хелейна с натянутой живостью интересовалась пережитыми ею ливнями в Штормовых землях. Не тем, как она пересеклась в замке Баратеона с Эймондом, и как они плевались друг на друга, выясняя отношения. Да, однозначно проще и удобнее для всех было болтать о шалостях, которые вовсю творили старшие дети Хелейны и Эйгона, которые хоть и родились наполовину Хайтауэрами с обеих сторон, все же были славными ребятишками и нравились Рейллис, пусть она не проводила с ними много времени.       — …помнишь, как мы заблудились в саду, когда ты была совсем маленькой? — спросила Рейллис, продолжая тему глупостей детских лет. Ей было десять, Хелейне всего пять, но они неплохо ладили.       Хелейна, слабо усмехнувшись, покачала головой, ее нежные черты освещал солнечный свет, словно она была окутана волшебным сиянием. Бледные лиловые глаза девушки всегда были немного сонными.       — Как же забыть тот день, — говорила она, — когда ты обещала, что мы выйдем к фонтану, а вместо этого завела нас в неубранный терновник. Мне до сих пор жаль того испорченного платья… Я все ждала, когда же из кустов явятся те самые кровожадные слепые демоны из снов и приберут нас в темное и мертвое пекло, чтобы разодрать в клочья и сплести ожерелья из зубов и волос.       — Демоны? Они скорее прибрали бы все наши сладости! — шутливо возразила Рейллис на мрачную реплику сестры, от которой у непривыкшего человека застыла бы кровь в жилах.       Ей иногда ужасно хотелось пообщаться с Хелейной, как с той маленькой тихой девчушкой с огромными глазами. Она воздержалась от тычка Хелейне в нос, вспомнив, что перед ней не просто маленькая сестра, но еще и королева ее самого злейшего врага.       В будничном общении Рейллис и Хелейны всегда сквозила нотка легкой тоски, будто друг в друге они, не будучи даже особенно близки, пытались укрыться от бушующей в мире за стенами замка непогоды. Каждое шутливое подначивание от старшей или меланхоличные замечания младшей словно защищали их от правды, которую обе знали слишком хорошо — жизнь в дворцовом окружении была полна ненависти и предательства, скрытых за маской вежливости. Хотелось сказать Хелейне что-то легкое, ободряющее, даже глупое — просто ради того, чтобы увидеть на ее нейтрально-потерянном лице улыбку, не отягощенную тенями. Но сейчас Рейллис не могла этого сделать. Величественное спокойствие Хелейны, ее тихий голос и мягкие манеры все чаще напоминали Рейллис, что перед ней уже не просто сестра, но королева. Не по своей воле, возможно, но все же королева врага, к которому принцессе долженствовало испытывать только злобу и презрение.       Хелейна мягко рассмеялась на шутку, ее звенящий смех прозвучал почти как музыка — тихая, мелодичная. Она осторожно взяла один из пирожков с ежевикой, но лишь немного откусила, задумчиво жуя, будто утратила вкус к сладкому.       — Забавно, как легко ты тогда завоевывала мое доверие, — задумчиво проговорила королева. — Я ведь всегда считала тебя почти неуязвимой. Даже в детстве.       Рейллис подняла брови, слегка наклонив голову.       — Меня? Неуязвимой? — ее голос звучал с долей удивления и сарказма. — Маленькая сестрица, это же я царапала руки в кровь на этих терновниках, пытаясь тебя вытащить. И, если ты помнишь, мне тогда влетело от лорда Лионеля.       — Но ты не плакала, — просто ответила Хелейна, задумчиво глядя на чай в своей чашке. — Ты никогда не показывала, что тебе больно.       Рейллис почувствовала, как в ее груди что-то неприятно сжалось. Она отвела взгляд, наблюдая за солнечным светом, который мягко танцевал на поверхности белых колонн, дорогих ковров и золотистого паркета горницы.       — Это потому, что я слишком упрямая, чтобы плакать, — просто ответила принцесса, словно это могло объяснить все.       — Возможно, — не стала спорить Хелейна, но ее взгляд, как всегда, казался более проницательным, чем хотелось бы.       Вдруг за нервным стуком в покоях возник сир Аррик Каргилл. И, как каждый раз при появлении рядом белого шерстяного плаща любого из королевских гвардейцев, Рейллис вздрогнула и подумала, не поведут ли ее в пыточный каземат. Наконец-то. Она отпускала по этому поводу галлоны шуток ежедневно, наверное, успев надоесть всем гвардейцам и стражникам замка.       Впрочем, этим утром борода Каргилла была настроена довольно дружелюбно, хоть он и казался чем-то огорошенным. Не выспался, наверное, или горюет по брату-перебежчику, ночами выплакивая глаза в белую-белую подушку в белой-белой башне Белого Меча.       — Доброго утра, сир. Чем обязана? — принцесса отставила чашку на столик и прилежно, как хорошая ученица, сложила руки на коленях, выпрямив осанку.       — Ваше высочество…       — Чаю, сир Аррик? — перебила его уже Рейллис. — Посплетничаете с нами, или сразу идем в каменные мешки? — Хелейна едва заметно улыбнулась едкой реплике сестры и тоже вежливо отставила в сторону свой чай.       — Нет, миледи. Моя королева, за вами послали, — как-то неуверенно произнес рыцарь.       Рейллис закатила глаза: опять этот урод вздумал воспользоваться супружескими правами. Видно, с утра пораньше прогнал из постели шлюху и вспомнил о жене. Она была достаточно осведомлена о том, с какой частотой их новый король использует свои супружеские права по назначению.       «И с каким качеством», — как горько, пряча чуть больную улыбку, шутила его сестра, жена и мать его детей.       — Эйгон? — скучающе осведомилась Хелейна, тонкие, украшенные венами веки ее были опущены.       — Принц Эймонд, Ваше величество, — еще больше смутился сир Аррик, желавший лишь исполнить приказ и передать послание, а не вести беседы и рассуждать о членах королевской семьи. Рейллис насмешливо и недоуменно выгнула бровь. — Что-то безотлагательное.       И давно ли это Эймонд так хамски посылает гвардейцев за королевой своего брата Эйгона, словно за какой-то собачкой, горничной или любовницей?       За долгие годы наблюдений, с самого рождения Зеленых детей Алисенты Хайтауэр, принцесса уже пригляделась ко всем четырем. Эйгон слабак и дурень, но в целом безобиден. Хелейна больна, но славная и добрая девушка, пусть не без таргариенского огня. Эймонд… Озлобленный, пугающий, нервный, бездушный. Дейрон, проведший последние несколько лет в Староместе, из всех ее единокровных родственников был самым терпимым и приятным, возможно, оттого, что ему было всего двенадцать-тринадцать лет на момент их последней встречи… Принцесса Рейллис изучила их, подобно занимательному таинственному роману. Она не могла не увидеть странностей в связи троих старших, но и узреть и выявить их причин тоже не была способна.       Что происходило между старшим Эйгоном, его сестрой-женой и их братом-любовником..? А любовником принц Эймонд являлся кому — Эйгону, или все же Хелейне..? Дейрона, не без издевки и иронии надеялась Рейллис, они в это не впутывали. В седьмую преисподнюю все валирийские обычаи, вольности и развязные нравы, в которых сам черт ногу сломит!       Тем не менее, тень ревности укоряюще кольнула душу принцессы. Беспочвенно, разумеется.       — Ты знала, — обратилась к ней сестра, оправляя платье и стряхивая с него крошки прямо в пушистый ворс ковра, — что его уже неделю не видно в замке?       — Кого? — не поняла Рейллис.       — Эймонда. Ну, помнишь, того длинного, лохматого. С выбитым глазом.       Рейллис прыснула непосредственности Хелейны: она всегда, если шутила, то делала это с таким лицом, что впору речи на похоронах читать. Не хватало только аккомпанемента из рыданий на фоне. Сир Аррик обратил глаза к потолку, чтобы не подслушивать семейных, да еще и дамских сплетен. Если бы было можно по статусу, он, наверное, еще и уши бы закрыл, да начал напевать во все горло несуразицу или свистеть.       — Нет, не знала.       — Его величество, Король таверн и борделей, говорит, как же… «Не явил своей задницы ни на один Совет, хотя из штанов выпрыгивал, как сильно хотел место», — лицо молодой королевы было непроницаемо, а глаза смотрели в пол. — До свидания, миледи.       — До встречи, милая сестра, — смешливо и легко мурлыкнула Рейллис, поднявшись, чтобы подарить Ее величеству скромный реверанс.       Интересно, думала она, когда Хелейна, шурша юбками, покорно ушла вслед за сиром Арриком, о чем же королева будет сплетничать с Одноглазым принцем — тоже ли о том, как у маленького принца Мейлора режутся зубки? Или так же беззаботно, как сейчас, начнет устало подшучивать уже над самой Рейллис? Что между ними? Принцесса отчего-то иррационально захотела, чтобы Каргилл зашел за ней, вызывая на аудиенцию к Эймонду… Она могла бы отказаться, поднять его на смех, сыграть гордость и драконий нрав, а могла стремглав побежать по первому зову, припрыгивая от радости. Да что уж теперь…       Чай остыл и без Хелейны стал совсем безвкусным, хоть запах трав еще распространялся по горнице.       — Просто игра, — прошептала она сама себе, прокручивая на пальце простое золотое колечко, — в которой я никаким толком не хочу участвовать.       Но внутренний голос кричал напротив — ей было интересно! Зачем это Эймонд напрочь пропал, оказывается, не только из ее поля зрения, но и из замка вообще? Почему его ледяной глаз искал не Рейллис, а Хелейну?       Злой, вечно надутый, упрямый, страшный, как сам Неведомый. Черствый. Обиженный, неуравновешенный, жестокий ко всем и к себе, просто сумасшедший. Принцесса знала: при рождении ее младшего единокровного брата монетка, которую подбрасывали боги, стукнулась о поверхность земной тверди ребром. А упала все же ближе к безумию, чем к величию. Тревожный и тревожащий, вспоминала она все известные слова, давала принцу характеристику, как в тех эссоских повестях. С сердцем и выражением чувств у Эймонда всегда были непорядки, это уж точно, но глупцом Рейллис его не считала. Во всей его амбициозности, в этих высокомерных страстях завоевать страх вместо любви девушка отражала лишь облик ребенка. Видела еще доброго, но уже дичающего понемногу, мальчика, которому не к кому было обратить ни одну возникающую эмоцию. Наверное, пришла пора развидеть?       За чувства Эймонда стыдили. Поэтому он нашел и находил что-то в Хелейне? Как и сама Рейллис, впрочем, вынуждена была признать она.       Принцесса не могла отрицать, с сожалением и ненавистью к себе, что теперь с каждым новым днем его отсутствие в ее жизни становилось все более заметно, и Рейллис, хоть и прекрасно понимала, как могла бы его игнорировать, терялась в предположениях. Становилось больнее, печальнее, скучнее… За что ей это? В своей безмолвной битве между пока не очерченным четко ее настоящей королевой долгом и желаниями она чувствовала себя донельзя уязвимой. Почему Эймонд все время оказывался в центре ее раздумий? Почему она была рада испытывать панику, которой одно существо ее повергало ее одним только словом? Одним прикосновением и грязным, недобрым взглядом.       Рейллис намотала прядь волос на палец. Она задумчиво потряхивала ногой, стирая голую кожу о грубую внешнюю обивку кресла. Внутренний голос, тот самый, который всегда звал следовать за истиной, на абсолютно животном уровне подсказывал ей, что между Эймондом и Хелейной существовали тайны, к которым ей не получить доступа… Королева была настолько далека от собственных страданий Рейллис, настолько… другая. Хелейна никогда не испытывала на себе ту неприязнь, ту ярость, с которой Эймонд смотрел на Рейллис. С Хелейной он был мягок, почти аккуратен, и это видели все. Возможно, даже по-своему счастлив. Кто смеет обращаться с женой брата таким образом?       Рейллис усмехнулась, но улыбка тут же угасла. Какая глупость. «Он счастлив? Эймонд не умеет быть счастливым». Его лицо будто высечено из камня, а его сердце — из черной валирийской стали. Но даже она не могла отрицать того факта, что рядом с Хелейной он выглядел не таким мрачным.       Рейллис могла живо вспомнить их раннее юношество, как весело они смеялись во время балов в чертоге короля, как Хелейна могла танцевать с совсем маленькими детьми Рейниры, как сама Рейллис тогда кружила на руках крошечного Дейрона, а тот заливисто смеялся. Рейнира, еще такая прекрасная и даже беззаботно, по-женски счастливая, замужем за сиром Лейнором, принц Деймон, хищно мотыляющий по залу супругу, леди Лейну. Счастливый воссоединению семьи, еще живой король Визерис. Отец. Ласковый свет воспоминаний перебегал по стенам комнаты принцессы, а она все еще путалась в своих чувствах как в ярком, но невыносимо запутанном клубке ниток. Было это важно сейчас? Нет.       Но она помнила и то, как Эймонд себе под нос саркастично шутил о танцах с ней, всегда проявляя скорее интерес, чем враждебность, которую ведрами лил сейчас. А потом приглашал плясать Хелейну, жену своего брата. И это раздражало Рейллис — отвращение к тому, что она начала ощущать в сердце. В душе у Рейллис завязывались тугие узлы иррациональной невротичной зависти.       Отчего теперь тот мальчик с короткой серебряной косичкой и бархатной нашлепкой на глазу повторял ее имя с такой жестокой пренебрежительностью? Почему именно Хелейна, почему она и сегодня? Воспоминания о том, как Рейллис посмеивалась над его угрюмыми попытками казаться старше и серьезнее, вызывали у нее легкую улыбку.       Ее воспоминания вновь вернулись к тем дням, когда она впервые заметила изменения в нем. Около семи, шести лет назад?.. Когда Эймонд уже перестал быть тихим зашуганным щенком и стал мужчиной, который всем своим видом показывал, что больше не нуждается в ее одобрении или защите. На балах он перестал смотреть на нее со смущенной улыбкой, вместо этого его взгляд становился оценивающим, почти холодным. И каждый раз, когда жестокий взор единственного фиолетового глаза Эймонда пересекался с ее, в стекле зрачка отражалось что-то такое, что Рейллис не могла разгадать.       «Может, теперь он просто злится на меня за то, что я так часто его жалела? — размышляла она. — Может, ему противно, что я видела его слабости, те, которые он так старательно прячет от остальных?»       Но больше всего ее мучила мысль, что Эймонд, так или иначе, до этой выходки в Штормовом Пределе сознательно отталкивал ее. Что он видел в ней ту часть прошлого, которую сам хотел забыть. Возможно, его раздражало ее присутствие, потому что она напоминала ему о том, кем он был — не тем уверенным воином, каким его теперь видел двор, а мальчиком, которому приходилось бороться за право быть замеченным.       Рейллис прикусила губу. Она ненавидела эту свою привычку — думать о нем слишком много. Зачем ей это? Эймонд сам выбрал быть ее врагом. Его презрение — это его решение, его выбор. Тогда почему это ее так трогает?       «Может, я просто не могу принять, что он стал другим?» — вопросы кружили в ее голове, как воробьи в клетке. Каждый повторял одно и то же: ей нужно было просто-напросто прийти к Эймонду самой, по-взрослому поговорить, выяснить, что происходит. Одна только мысль об этом приводила к истеричному смеху. Рейллис прижала пальцы к губам, не узнавая себя, как будто хотела скрыть от себя то, что ей было его не только, как всегда, невыносимо жаль. Эймонд выглядел таким одиноким, словно тень, отбрасываемая при закате, — он был одновременно далеким и в то же время таким близким, как никто другой. Может, это ей тоже захотелось, чтобы брат пожалел ее, как жалел больную и вечно потерянную Хелейну?       Эймонд стал холодным к ней, жестоким, и, что самое болезненное, непредсказуемым. Его манеры колебались на грани изысканно-учтивых и по-солдатски хамских, слова были резкими, как клинок, а взгляд — наполнен огнем и ледяной злобой одновременно.       Рейллис все чаще ловила себя на мысли, что брат напоминал ей оружие, выкованное для убийства, — красивое, смертельное, но пустое внутри.       Ее раздражала эта пустота. Она злилась на него за то, что он так отчаянно скрывает то, что действительно чувствует, что прячется за стенами из презрения и фальши. Но еще больше злило ее, что она сама не могла понять, чего хочет от него. Почему каждый раз, когда его голос звучал поблизости, ее сердце невольно начинало биться быстрее? Почему она ловила себя на том, что ее глаза ищут его даже тогда, когда она отчаянно пыталась этого избежать?       «Я не хочу завидовать Хелейне, — думала принцесса, стискивая тонкие пальцы, пока ногти не врезались в ладони. — Не хочу ревновать ее к нему. Это нелепо, отвратительно. Но почему тогда мне кажется, что между ними что-то есть?»       Почему эта мысль теперь доводила ее до бешенства?       Несколько лет назад она могла получить на танец любого из десятков рыцарей и лордов, а сейчас, одиноко хлебая печальный бергамотовый чай, жалела, что не танцевала с калечным одноглазым парнишкой, который ростом даже до ее подбородка не доставал.