Вендетта Чоу Чанг

— Здесь нельзя поворачивать! — Не на шутку перепуганная возможным столкновением с туристическим автобусом, Чоу мертвой хваткой вцепилась в потолочную ручку над пассажирским креслом. — Можно, — невозмутимо парировала Мариэтта, будто и не было никакой гигантской красной махины, всего мгновение назад грозящей отправить их к праотцам. — Ограничительный знак никто не ставил, — резонно отметила она. — Условно все правила соблюдены. — Нам сигналили! — Это еще что, — с деловым видом заключила подруга, — дегенератов на дорогах полно! А я, между прочим, давно сдала на права. Просто доверься мне. Сердце колотилось в груди, как при забеге на дальнюю дистанцию вместо комфортабельной поездки на автомобиле. Чоу, все еще борясь с подступающей тошнотой, осуждающе уставилась на Мариэтту, почему-то ей казалось, что главный дорожный дегенерат сидел за рулем старенького Ниссана и усиленно делал вид, будто той темной истории с экзаменатором и Конфундусом просто не существовало. Впрочем, ей действительно стоило посидеть молча, преисполненной благодарности, потому как весь этот вояж был задуман исключительно из-за самой Чоу, точнее ее личных нужд. Вчера — технически сегодня, — когда она вернулась за полночь домой, то обнаружила несколько пропущенных звонков от папы, а также текстовое сообщение, в котором он просил дочь заехать в больницу к матери. Даже радость из-за судьбоносной записки Лестрейнджа ушла на второй план, уступая место безграничному счастью: маме, должно быть, стало значительно лучше. Выходит, не зря отец ввязался в эту историю с экспериментальным лечением. Потому сейчас, в утренний час пик, они пробивали себе путь по переполненным дорогам туманного Лондона в госпиталь Святой Марии, наплевав на похмелье и явный недосып. — Ну и кто он? — быстро взглянув на карту, которую они заблаговременно уложили на колени Чанг, как бы между делом спросила Мариэтта. — Никто, — буркнула Чоу в ответ, все еще питая пустые надежды отвязаться от неудобных вопросов. — Заедем за кимчи? Мама любит. — Хорошая попытка, но тему ты переводишь зря, — философски заметила Эджком и заговорщическим тоном продолжила: — Между прочим, Томас тоже интересуется. Рассказывай уже, — она, не сводя глаз с дороги, чуть наклонилась влево и толкнула Чоу в плечо, словно такая форма дружеского физического насилия могла развязать ей язык. Что же, могла. Если вчера, едва она покинула особняк, дальнейшие планы Лестрейнджа на нее еще не имели никакой четкости, то после записки все приобрело кристальную ясность — отныне они любовники. Скорее даже любовники при исполнении, раз уж оба теперь трудились на благо Магической Британии. Такого великана в посудной лавке долго прятать не удастся, и хоть об их связи в «Пророке» не напишут, — все же Министр женат и вполовину старше избранницы, — наверняка часть населения страны про них прознает. Тяжело выдохнув, она морально готовилась к бурной реакции Мари. Мерлин, пусть это будет легче, чем рисовало воображение. В конце концов, Мариэтта должна была слушать вполуха, изо всех сил стараясь не прикончить их в какой-нибудь чудовищной аварии, которые сутками крутили по BBC2. — Да нечего рассказывать. Просто мужчина. Он несколько старше. — Подруга понимающе кивнула — неплохое начало. — Женат. — Брови Эджком выразительно поползли вверх. — Сидел. — Вовремя нажав на педаль тормоза, Мариэтта чудом сумела избежать столкновения с Фиатом, тем не менее со всех сторон им сигналили недовольные участники транспортного движения, те самые дегенераты за рулем. Глубоко вдохнув, Чоу поспешила выдать последнюю деталь, замалчивание которой приравнивалось к покушению на многолетнюю дружбу: — Министр. Не оборачиваясь, словно они были на дороге одни, Эджком круто вывернула руль влево, как по волшебству проскакивая меж других машин, и кое-как припарковалась у обочины. Невольно зажмурившись, Чоу выкрикнула несколько крепких словечек, готовая проститься с жизнью в свой самый первый рабочий день. Мари же, видимо, совсем растерявшая остатки рассудка, порывисто развернулась к Чоу и не скрывая возмущенного удивления переспросила: — Министр?! — Мариэтта, тут пожарный гидрант рядом, нам не следует здесь останавливаться, — в подтверждение слов Чоу активно жестикулировала, привлекая внимание Эджком к гидранту. Даже если у нее и не было дракклового водительского удостоверения, кое-что о правилах дорожного движения она узнала еще от деда по материнской линии. — Умоляю, скажи, что это Блэр! Чоу виновато поджала губы: ну очевидно же, что судьбы ее и маггловского премьер-министра ни в одной из вселенных не могли пересечься. Впрочем, и с магическим-то вариантов было не в изобилии, но кто бы решился перечить Фортуне, установившей порядки столь своенравно. — Лестрейндж?! —взвизгнула Эджком. — Мерлиновы яйца, он тебя вынудил? — И как бы он меня вынудил? — осадила ее Чоу, не переносящая жалости, а уж отождествления с беззащитными девицами тем более. Еще в детстве при первых столкновениях с расизмом она четко уяснила простую истину: скромный рост, которым наградила ее матушка-генетика, непременно станет красной тряпкой для любого безмозглого отброса, существующего по примитивному принципу «сила есть — ума не надо». Оттого Чоу, сколько себя помнила, неустанно закаляла силу воли и стойкость духа, дабы при первом случае не струсить, а, напротив, уверенно натянуть портки на голову обидчику. — Думаешь, я такая слабачка? — продавливала Чоу, а где-то в мозгу пульсировало: «Да, такая». Теперь, после встречи с чертовски устрашающим Макнейром и сумасшедшим Яксли, выяснилось, что и ей не все схватки по зубам. — Нет, конечно, — Мариэтта, не ведающая правды, заметно сбавила обороты. — Как так вышло? Подожди, — до нее вдруг стало доходить, — он тебя вспомнил? — Вспомнил. Улыбку Чоу подавить даже не старалась. То, что дурно пахнущий мистер Руди ее вспомнил, накормило изголодавшееся эго сытнее, чем победа, которую она вырвала у команды Седрика на четвертом курсе. Особенно сейчас, когда он преобразился в лощеного, важного и властного зазнайку, гоняющего влюбленную секретаршу, как назойливого лукотруса. — И работу ты через него получила, — утвердительно покачивая головой, будто подтверждая свои мысли, заключила Эджком. Этот не самый приятный факт Чоу, увы, оспорить не смогла. Но казалось, Мариэтта вовсе не собиралась ее осуждать, потому задумчиво спросила: — Зарплата приличная, наверное? — Пока не знаю, но уверена, нам теперь будет на что развернуться. Моментально преобразившись, подруга задорно улыбнулась, скорее всего, прикидывая, какие процедуры с лицом могла бы сделать. Чоу знала, что голубой мечтой Мари была пересадка кожи, которая стоила баснословных денег. И то, что у них порой не всегда хватало даже на коммунальные платежи, никак не приближало подругу к желаемому. Однако, если у Чоу и правда появилась бы возможность слегка накопить, чего с ней не случалось со времен окончания Хогвартса, прежде всего она бы проспонсировала Мари, раз уж существует хоть малейший шанс вернуть ей первозданный вид. О тех событиях, как и о бесполезном сборище Армии Дамблдора в целом, Чоу беспрестанно жалела каждый день. Она до сих пор чувствовала вину, которая, словно коррозия, планомерно разъедала совесть из-за того, как все обернулось: эти нелепые поцелуи с Гарри, дважды искалеченная Мариэтта и, как результат их подпольной деятельности, — увольнение директора Дамблдора. Даже Поттер, который, по словам профессора, был ходячей благодетелью, под гнетущим каблуком Грейнджер без долгих раздумий отказался от Чоу, и если бы в ней зародилось сокрушительное чувство влюбленности, в копилке всех злоключений того времени прибавилась бы еще одна загубленная судьба. Но ей чертовски повезло, потому как Седрик случился с ней раньше Поттера, Томаса, Лестрейнджа и всех тех, кого случай когда-нибудь забросит в ее жизнь, а значит, сердцу ее не угрожало ровным счетом ничего. Невозможно взрастить сад там, где выжжена почва. Невозможно любить не Седрика. — Я совсем не понимаю тебя, Чоу. — Вернув обе руки на руль, Мариэтта отрешенно смотрела в одну лишь ей видимую точку на лобовом стекле. Солнце, высвободившись из плена вечных лондонских туч, заливало светом улочку, на которой они так некстати затеяли этот разговор, и вместе с тротуаром, иссохшимися за зиму лужайками и драккловым пожарным гидрантом омывало своим желтым теплом и Мари. Лицо ее будто расцвело, и Чоу невольно залюбовалась: пусть гнойники, вулканами распростертые на покатом лбу, как и прежде смотрелись отталкивающе, сама Мариэтта выглядела почти заразительно счастливой. Впервые за долгие несколько месяцев затяжной тоски она искренне улыбалась, по-учительски отчитывала ее и вообще, судя по сброду на вечеринке, вновь примирилась с обществом, с головой вовлекаясь в людские проблемы. Хотелось верить, период затянувшейся душевной комы прошел и она снова ожила. Тем временем, оборвав солнечную тишину, Эджком продолжила: — Почему мы плетемся по пробкам в Святую, мать ее, Марию, а не в туалеты на Уайтхолл? Вот и развеялся момент любования внутренней красотой, которую она уловила в лучистой Мари. Чоу, мигом протрезвев от такой глупости, злобно глянула на подругу, как на умалишенную. — Потому что в, мать ее, Марии еще и моя мать. И на работу меня ждут к двум после полудня. Мариэтта, как будто от транса отошедшая, вновь нахмурилась, вернув себе привычное несчастное выражение лица, и с неприкрытым сочувствием уставилась на нее. Ее даже стало немного жаль, потому что вынуждать кого-то ощущать неловкость не доставляло Чоу никакого удовольствия. — Ради Морганы, прости, Чоу, я не подумала. Я такая рассеянная, может, и пьяная еще. — Ничего, — она примирительно перебила Эджком, ведь и сама задыхалась от гнетущего чувства вины: Чоу давно следовало сидеть подле матери, а не ошиваться по вечеринкам и тем более собеседованиям, предварительно насмотревшись безвкусной порнушки. Стыд, наспех прикрытый окклюменцией, по ощущениям уже вечность был неотъемлемой частью ее сущности. Даже в моменты, когда разум обязан был подчиняться условиям реальности, собственная голова сдавалась под гнетом зудящей цели — месть, какого-то дьявола, стала во главу всего. — И вообще, — поспешила добавить Чоу, чтобы не провалиться в трясину сожалений, — я планирую добраться до Министерства с помощью телефонной будки. — Не осуждаю. Сложно представить, что кто-то в здравом уме добровольно засунет себя в унитаз! Как вспомню — б-р-р. Чоу брезгливо поморщилась, автоматически блокируя тошнотворное воспоминание. На каком-то этапе ментальных практик у нее утвердилась привычка вот так запросто окклюменцией отгораживать пережитые неприятные эпизоды или нахлынувшие из глубин прошлого эмоции. Она, разумеется, отдавала себе отчет, что не в полной мере ведает, насколько искусственно отредактированной стала память и в каких конкретно объемах цепь жизненных событий подвергалась цензуре. Впрочем, Чоу такими вопросами всерьез не озадачивалась и при малейших сомнениях в правильности применения ментальной науки выкидывала эти мысли из головы, словно переполненный мусорный пакет. — Ладно, в Святую Марию, так в Святую Марию, — на выдохе, как итог их бесцельной беседы, произнесла Мариэтта и потянулась к замку зажигания, но было чертовски поздно — это Чоу сразу поняла, еще когда Мари только рот раскрыла. Ведь звук полицейской сирены разрывал спальный район своим пронзительным воем по их вине и никак иначе. — Пожарный гидрант, Мари! — не скрывая осуждения в шепоте, прошелестела Чоу, будто бобби, направляющийся в сторону старого седана, мог услышать их треп на таком расстоянии. — Ты вроде глава Отдела стирателей, — умоляюще начала подруга. — Завязывай, я в должность еще вступить не успела! Полицейский, не дожидаясь окончания их перепалки, аккуратно постучал в окно со стороны водителя костяшкой указательного пальца, недвусмысленно призывая опустить стекло. — Конфундус? — Прикусив губу, Мариэтта выглядела так, будто готова была расплакаться в любой момент. Доли секунды хватило Чоу, чтобы спрогнозировать неблагоприятный исход этой истории — буксировка, лишение прав, штраф, разочарование отца из-за вынужденной аппарации, скандал. Блядь. Отвечая офицеру сквозь стекло искусственной улыбкой, Чоу потянулась к бардачку, где вместе с правами Мариэтты и прочей грудой бесполезного хлама ждала своего криминального часа незарегистрированная палочка из боярышника. Моргана, она только вышла из изолятора!

***

С самого первого шага госпиталь Святой Марии произвел на нее более чем благоприятное впечатление: просторные светлые палаты, удобное расписание посещений и небольшие зоны отдыха на каждом этаже, где пациенты в спокойной атмосфере могли почитать, посмотреть телевизор или провести время за настольными играми. Отец, стоило отдать ему должное, не зря приложил всевозможные усилия, чтобы устроить маму именно сюда — казалось, в Святой Марии и стены были лечебными. Удивительно, но в такой огромной больнице мама нашлась весьма скоро. Она одиноко сидела на лакированном оранжевом пуфе с идеально прямой спиной и крутила в руках книгу, то беспорядочно перелистывая страницы, то возвращаясь потерянным взглядом к обложке. Чоу устало прикрыла глаза, подавляя в себе всплеск горького разочарования. Все напрасно. И пришла она тоже напрасно. Наверное, стоило тотчас уйти, потому как смысла в таких встречах она не видела, пусть все вокруг и твердили как заведенные, что для пациентки контакт с близкими неоценим. Но развернуться и убежать прочь, выкидывая это событие из памяти, как скомканный лист испорченного пергамента, тоже не получилось — словно к месту приросла, она стояла неподвижно и жадно разглядывала мать. — Здравствуйте, — голос, такой знакомый и чужой одновременно, лезвием резанул слух. — Здравствуйте, — умирающим эхом отозвалась Чоу. — Вы из доставки? — Она даже рот приоткрыла, до того вопрос вышел неожиданным. Но мама, вероятно, голодная, слегка кивнула на пакет и туманно объяснилась: — Пахнет божественно. Вполне возможно, она не помнила, когда в последний раз ела и ела ли вообще. Жалость иглой кольнула сердце, и Чоу, скривившись, мысленно отмахнулась от нее, как от проклятия. Только этого не хватало! Сократив расстояние физическое, раз уж в духовном плане между ними зияла пропасть, Чоу вытянула руку с пакетом вперед и смущенно улыбнулась. Это ведь первый их контакт за долгое время. Не убьет же ее обычный разговор? — Кимчи, кажется, верно? Мать растерянно кивнула. — Заказчик — мистер Чанг, — продолжила она прощупывать почву, узнает ли его? Лицо матери просияло, почему-то напомнив ей Мариэтту в лучах утреннего солнца, и сердце в груди сделало кульбит — так нестерпимо ей захотелось броситься в объятия маминых рук. И все же усилием железной воли она продолжала усмирять взыгравшие чувства. Как чудно, что Чоу обращалась к своему рассудку гораздо чаще, чем к сердцу. — Это мой супруг. — Счастливая, мама аккуратно приняла пакет из рук дочери и с нескрываемым удовольствием вдохнула аромат своего любимого блюда. Жаль лишь, что она не помнила ни блюда, ни дочери. Они не виделись около двух недель, может, чуть дольше, — приличный срок для Чоу. В представлении матери, конечно, они вообще не были знакомы, ведь в путаной памяти не сохранилось никаких следов детей, да и мужа до вчерашнего утра тоже не было. Как, впрочем, и жизни. Разумеется, делать столь леденящие душу выводы за маму она не могла, но, с тех пор как диагноз «деменция» разбил их семейное благополучие на мелкие осколки, Чоу потрудилась узнать про коварную болезнь все. Наивный папа еще питал какие-то сюрреалистические иллюзии относительно экспериментального лечения, но она чем больше посвящала себя исследованиям на эту тему, тем сильнее впадала в отчаяние: конец у деменции всегда один. Ирония жестокой судьбы, они сидят на идиотских пуфах друг напротив друга и ведут бессмысленную беседу — мать и дочь, женщина, теряющая память, и новая глава Стирателей. Оттого боль еще извращенней сдирала едва затянувшиеся раны на душе: Чоу, при всей своей любви к ментальным искусствам и неплохим достижениям в работе с памятью, помочь самому близкому человеку была, увы, не в силах. — Он очень заботлив, — вдруг разговорилась мама, и ее голос сделался почти таким, как Чоу помнила из детства, — легким и певучим. — Мы совсем недавно поженились. Простите. — Отложив угощение, она взглянула на дочь так внимательно, словно вот-вот всплеснет руками и закричит: «Чоу, моя девочка!». Но, конечно, ничего такого не случилось. Вместо этого она застенчиво продолжила: — Я совсем вас заболтала своими глупостями. Как невежливо с моей стороны. Меня зовут Сунмин. — Чоу, — поклонилась она, сглатывая предательский ком в горле. — Чоу, — мечтательно повторила мать. — Какое прекрасное имя. Мой отец — японец. — Ей некстати сделалось неприятно: даже покойного деда, заносчивого старика, того еще сукиного сына по рассказам родственников, она помнила! — Знаете, если у меня будет ребёнок — девочка, я так ее и назову. Чоу. — Ее все станут называть Чжоу, и она будет очень злиться, — с грустной улыбкой она ответила честно, все равно эта Сунмин сотрет из памяти все откровения. — Кажется, в вас говорит опыт, — понимающе улыбнулась мама, и паутина глубоких морщин мгновенно расползлась из уголков ее теплых глаз. — Хотите совет, Чоу? Не следует обращать… — Не надо, — отрезала она настолько быстро, что не успела прикусить язык. — Извините, — сообразив, что натворила, Чоу мигом вскочила на ноги и низко поклонилась родительнице, но та уже потеряла нить разговора. — Мы знакомы? — глаза матери бегали от книги к кимчи, а потом к Чоу. Сама она выглядела испуганной и совершенно потерянной. — Я из службы доставки, — глотая непролитые слезы, прохрипела Чоу. Еще раз поклонилась, развернулась, зашагала прочь, как и следовало поступить с самого начала, чтобы избежать очередного болезненного знакомства. Но вдруг, дав сердцу редкую возможность проявиться, она замерла у самых книжных полок, глазами выхватила табличку с буквой «Ф» и, вытянув нужный роман, уверенно направилась к матери. Та по-прежнему рассеянно разглядывала обложку «Великого Гэтсби», и Чоу готова была поклясться на священных свитках Мерлина — мама силилась понять, от чего ее так тянуло к этой книге, но история не пронимала, как следовало бы. — Вот, попробуйте эту, — Чоу аккуратно положила на низкий столик обожаемую родительницей книгу, которую та перечитывала несчетное количество раз долгими вечерами у камина. — «Ночь нежна», — вдумчиво повторила мама название. На это Чоу лишь неуклюже качнула головой и поспешила покинуть это проклятое место, в котором стены, как оказалось, нихрена не лечат. А может, и наоборот, магглы только стенами и лечат! Ну как в двадцать первом веке чудовищный недуг оставался так мало исследован? — Чоу, — окликнул ее отец, мимо которого она в спешке пробежала по длинному коридору. — Дочка. — Где ты был? — подойдя к нему вплотную, с обидой выпалила она. Папа отвечать не стал, а вместо этого обнял ее так крепко, будто силился впитать в себя только что пережитое горе до последней капли. Теперь-то Чоу не нуждалась в самодисциплине и потому позволила себе разрыдаться у отца на плече. — Ну-ну, Бабочка, — гладил он ее по волосам, и от его монотонных движений истерика затухала, как догорающая свеча, — все наладится. — Она меня не узнала, — шумно втянув воздух носом, Чоу разочарованно поведала отцу о безнадежной встрече, — подумала, я из службы доставки корейской еды. Но тебя помнит. Отец с тоской посмотрел на нее, слегка облизав тонкие губы — он всегда так делал, когда собирался сказать что-то, во что сам не особо верил. Будь проклят аналитический склад ума, который проявлялся совсем не вовремя. Лучше бы соображала, когда Макнейр пересчитывал ей зубы! — Она вспомнит, Бабочка, вот увидишь. — И добавил более убедительно: — Вчера утром она едва ориентировалась во времени, а к вечеру я уже показывал ей твои фотографии. Мама помнит тебя сердцем, дорогая. Посмотрев себе под ноги, будто на острых носках лаковых сапог появились только ей видимые узоры, Чоу промямлила: — Ты прав, пап. Есть пара минут? — Она огляделась в поисках кофейни, вывеску которой заприметила еще на входе в больницу. Пусть отец проводил все свободное время около мамы, попросту опасаясь, что и его она потеряет в лабиринтах памяти, все же рассказать — без подробностей, разумеется — о своей новой должности она была обязана. — Конечно, Бабочка. По кофе?

***

— Твой уровень — третий, — не взглянув на нее толком, заносчиво вещал Долохов. Сцепив руки за широкой спиной, он уверенно пересекал бесконечный коридор. Создавалось впечатление, будто ему было откровенно наплевать, успевала ли за ним Чоу. Но она успевала, ритмично постукивая набойками на тонких шпильках о мраморный пол, точно заявляя: «Хрен тебе, я прямо за спиной». Как профессионал, Чоу никогда не позволяла в себе усомниться, чем бы ни занималась — летала ли на метле, варила ли редкие зелья, сдавала ли экзамены. Даже столы в Трех Метлах, которые до тошноты стали ей ненавистны, она натирала с усердием и, как могло показаться со стороны, полной отдачей. Потому и сейчас, пусть этот тип с неприятным акцентом и выказывал к ней откровенное пренебрежение, а сама она за утро пережила и гундеж дотошного полицейского, и очередное знакомство с матерью, и обгаженную телефонную будку, Чоу с достоинством выдерживала его отвратительные манеры, попутно анализируя каждый шаг, каждое движение своего непосредственного начальника. — Аврорат расширился, теперь кабинеты и здесь, — продолжал он и, позволив себе издевательскую ухмылку, все же обернулся к ней: — Не переживай, мисс Чанг, изолятора на этом уровне нет. Очень смешно. Самоуверенный, бесстрашный, чувство юмора, правда, хромало, как, кстати, и он сам немного на левую ногу — боевое ранение, не иначе. В целом все в Долохове кричало о готовности в любой момент выхватить палочку и кинуться в горячее сражение. Устрашающий, но это лишь обложка книги, расходящаяся с содержанием. Даже то, что сегодня у него прослеживалось прескверное настроение, — судя по крошечным каплям кофе на манжетах, бил кулаком по столу, — Чоу без труда с него считала, пока он чувствовал себя хозяином положения. Что же, в шахматной партии, которую она посмела затеять, такую фигуру непременно стоило брать в расчет. — Я запомню, — Чоу рассудила, что немного показать зубы все-таки имело некоторый смысл: во-первых, очевидно, Долохов терпеть не мог трусов и слабаков, а во-вторых, он очень красноречиво сдерживался. Создавалось стойкое ощущение, будто солдафон, коим он являлся, беспрекословно выполнял приказ вышестоящего руководства, пусть и нехотя. Где было само руководство, правда, оставалось непонятным. Честно говоря, после того как стерла спину о жесткий ворс ковра гостиной Лестрейндж-холла, она как минимум рассчитывала на компанию Министра. Но у каминов ее ожидал не он. — Хорошо, — протянул он, внимательно осмотрев ее с ног до головы, будто только сейчас заметил. Выдержать его пронзительный взгляд не дрогнув было тем еще испытанием: в отличие от того же Макнейра, Долохов шрамов не имел, но устрашал покруче палача. После затянувшейся паузы, а может, и какого теста, только этому мужлану известного, он снова ухмыльнулся. — Delovaya, — добавил Долохов, покачивая головой, все еще открыто забавляясь то ли ситуацией в целом, то ли ее реакцией на идиотскую шутку. Чоу же слово иностранное запомнила, намереваясь по возвращении домой прошерстить от корки до корки все словари славянских языков. Тем временем Долохов круто развернулся и последовал дальше, на ходу равнодушно кинув: — В Аврорате всем заведует лейтенант Долиш. У тебя звания не будет, — зачем-то поспешил предупредить, словно Чоу из юбки выпрыгивала, как хотела стать военной марионеткой Министра. Впрочем, из юбки-то она уже выпрыгнула, да и в марионетку ее тоже попытаются обратить наверняка еще не раз. И все же чувствовала она себя уверенно, даже среди таких гигантов, как Долохов, младший Лестрейндж и плюющийся ядом Снейп: на ее жертвенную пешку — вовремя подвернувшуюся невинность — Лестрейндж охотно ответил, а значит, гамбит был принят. Игра началась по правилам Чоу, и если она не стушуется под гнетом соперника, то до конечной цели доберется скорее, чем Гарпии возьмут свой очередной кубок. — Твой Отдел, — Долохов, который большую часть времени просто шел молча, наконец закончил удручающую экскурсию, остановившись около неприметной двери с металлической табличкой «Отдел стирателей». — Иди, знакомься. У тебя двое подчиненных, крути ими как хочешь, но отчитываться передо мной будешь лично, усвоила? — последнюю фразу он фактически выплюнул ей в лицо, в сотый раз напоминая, кто здесь главный. Лысый Салазар, ну сколько можно! — Усвоила, — ровным голосом отозвалась Чоу, гордая от того, что узнала не только элементарные правила Долохова, но и самого его довольно неплохо. Кто смеется теперь, умник? Но он, конечно, не смеялся, а, напротив, по-прежнему оставался тверд как скала, да и о талантах ее знать ничего не мог. Это стало еще одним приятным сюрпризом: Долохов совершенно точно легилименцией не владел, так что, пусть и пытался напугать ее до скользких гриндилоу, оказался довольно безобиден — движения свои не маскировал, только мимику. — Я у себя. Сегодня заканчивай всю бумажную проволочку, завтра начнешь пахать. Ее ответа он дожидаться не стал — резко развернулся и быстро пошел прочь, от чего пожирательская мантия свободно развевалась на ходу. Опять же, ничего удивительного, так рисовались многие важные шишки Волдеморта. Чоу поморщилась, провожая его глазами, — на первый взгляд взрослые мужики, но, Мерлин, какие позеры! Поставив на паузу мысли о начальнике, Чоу аккуратно постучала в дверь и без промедлений вошла, нетерпеливо оглядывая пространство кабинета и застигнутых за работой коллег. Что же, места было немного даже для такого крошечного штата. Два небольших стола времен первой гоблинской стояли друг напротив друга, захламленные пергаментами, перьями и кружками. Шкаф, вероятно, предназначенный для документации, очевидно, был увеличен несколько раз чарами: его странные непропорциональные формы уродовали и так довольно невзрачное помещение, отвоевывая внушительную площадь кабинета. Широкое окно слегка искрилось, явно свидетельствуя о том, что никакого окна изначально и не предполагалось — сотрудники Отдела элементарно зачаровали стену. — Добро пожаловать, мисс Чонг, — кинулся из-за ветхого письменного стола к Чоу старичок неопределенного возраста: судя по белесой бороде, он был стар, как Мерлин, и словно являл собой воплощение всего Отдела — заброшенный и древний. — Чанг, — наигранно-вежливо поправила его Чоу, впрочем, отказавшись от идеи попросить коллег называть ее по имени, раз уж и с фамилией возникли сложности. — Извините, как неловко, — он сотрясал ее ладонь в дружеском рукопожатии так долго, что вибрации этих дерганых движений пошли по всему ее телу. — Я мистер Вудсток, но вы можете называть меня Олли. Олли был старше Чоу примерно на вечность, потому ни о каком панибратстве речи не шло. Вообще, учитывая его преклонный возраст, она скорее в три погибели будет склоняться перед ним, ведомая старыми добрыми корейскими традициями. — Теонис Паркинсон, — молодой, относительно мистера Вудстока, человек чуть склонил голову в почтительном поклоне, и Чоу мгновенно полегчало: во-первых, старик отпустил ее теперь уже потную руку, во-вторых, она не одна такая слабоумная кланяется по сто раз на дню. Оказывается, кому-то еще в Магической Британии присуща доисторическая вежливость. — Приятно познакомиться, — с искренней улыбкой ответила Чоу, видимо, одному из обедневших Паркинсонов, большая часть которых бежала из страны. — Взаимно. Разрешите показать вам офис. Чоу прыснула от смеха, совершенно не желая обидеть работников, но в то же время откровенно развеселившись от такого каламбура: два стола, два сотрудника, один напольный горшок с увядающим цветком и один громоздкий шкаф-урод, будто его кто-то притащил сюда прямо из магазина Горбина и Берка. Хорош офис, ничего не сказать. — Простите, — Чоу кое-как справилась с ехидной улыбкой, для отвлечения внимания расправляя невидимые складки на шерстяной юбке. — Но, кажется, тут все очевидно. Старик хитро улыбнулся. — Все, да не все, мисс Чанг. — Он указал кивком в сторону одной из стен, зачарованно искрящейся на манер окна. И как только Чоу этого не заметила! — Простой Алохоморы будет достаточно. Возгородившиеся Теонис и мистер Вудсток слегка расступились, позволяя ей самой распробовать магию нового места. Произнося заклинание, Чоу как завороженная смотрела на постепенно растворяющуюся кирпичную преграду, — наверняка какая-нибудь модная разработка Отдела тайн, — пока та и вовсе не испарилась, и наконец ступила в потайную комнату, которая моментально поразила ее воображение. Волшебство, так страстно полюбившееся ей с первого прикосновения к рукоятке палочки, сконцентрировалось здесь, в кабинете главы стирателей. Серые стены помещения опутывали различные по форме полки: будто плющ, они разрастались до самого потолка, а на них, как листья, тут и там виднелись сотни пузырьков с перламутровой субстанцией разных оттенков. Память, закупоренная в пробирки, ценнейшие знания поколений, картотека всевозможных воспоминаний — все это отныне находилось в зоне ее владений. Ошарашенная, Чоу и вдохнуть не смела, настолько ее потряс этот новый мир, двери в который для нее любезно приоткрылись. Ее подчиненные старались не напоминать о себе, вероятно, так и застыв услужливыми статуями за спиной. Обернувшись к ним, чтобы поблагодарить за помощь, — сама бы она эту стену искала до третьего пришествия Волдеморта, — Чоу чуть не взвизгнула от восторга: мистер Паркинсон и мистер Вудсток стояли у объемного сверкающего, как начищенный галлеон, думосброса. Мерлин, да чаша профессора Дамблдора по сравнению с этим чудом вспоминалась теперь древним корытом! — Думосброс 2000, — преисполненный гордости, сообщил Паркинсон. — Новенький, этим утром доставили. — Подумать только, мы делали десятки запросов, наш Отдел даже выступал в Визенгамоте при обсуждении годового бюджета, но нас словно не существовало ни для кого! А тут — на тебе, какая удача! — причитал старик Вудсток. Отчего-то ей думалось, что удача, скорее всего, была не чем иным, как флиртом по-министерски. Чоу со всей нежностью и благоговением провела по кромке чаши кончиками пальцев. Сплав был идеален. Уголки губ приподнялись в довольной улыбке — непременно одним из лучших воспоминаний станет память об агрегате для воспоминаний. Сюр. И все же этот день на глазах преображался, о том свидетельствовали бабочки, щекочущие своими мягкими крыльями не только живот, как писали в бульварных книжонках, но, казалось, и всю ее изнутри. — А вот ваше рабочее место, мисс Чанг, — кое-как подавляя хихиканье, мистер Вудсток махнул рукой в сторону старого стола, такого же безобразного, как и те, что она видела в соседней комнате. Чоу едва сумела подавить разочарованный вздох. На сотрудниках Отдела экономили нещадно. По крайней мере, ее рабочее место еще было свободно от пергаментов и свитков всех размеров, находясь до поры до времени в ухоженном состоянии. Хотя, стоило ей немного поднять голову вверх, мысли об ухоженности испарились, как стена в ее кабинет: прямо над столешницей кружила стайка бесшумных бумажных птичек, сбившись в одно пестрое облако. — Что это? — повернувшись, удивленно обратилась Чоу сразу к обоим коллегам. — Это записки из разных Отделов. Так мы снабжаем друг друга информацией, и механизм Министерства Магии работает без сбоев, — деловито отозвался Паркинсон. Мерлин и наложницы, в этой стае было не меньше тридцати птиц! — Ну что вы, мисс Чанг, не унывайте, — добродушно рассмеялся в бороду мистер Вудсток. — Оранжевые обычно не несут никакого рабочего характера, — он выразительно взглянул на самую внушительную стайку рыжих пташек. — Всего-то сотрудники из других секторов желают поболтать с вами, познакомиться с новой главой, так сказать. Мы, знаете ли, как одна большая семья здесь, — раскинул он руки, а Чоу почему-то стало жутко неуютно — быть родственницей того же Долохова? Нет уж, увольте. — А остальные? — ее голос все еще звучал потерянно. — Зеленые принято отправлять по рабочим вопросам, рекомендую обратить на них внимание в первую очередь. А красная… — Паркинсон растерялся, глядя на одинокую алую записку, порхающую выше своих сородичей. — Я такую еще не получал. — Красная, — откашлявшись, заговорил старик Вудсток, — от Министра. — А потом зачем-то наколдовал Темпус и, переглянувшись с Паркинсоном, поспешил распрощаться: — Что ж, мисс Чанг, оставим вас наедине с собой, так сказать, разбираться со всем этим. Ну, обустраивайтесь. Ежели что — мы к вашим услугам. Поклонившись им, Чоу восхищенно пялилась на стену, в которой эти двое будто растворились. Эволюция чар дошла до максимальной отметки! Профессор Флитвик наверняка был бы в восторге, переживи он Битву. Окклюменция, мгновенно покрывшая грустное воспоминание плотной пеленой, высвободила Чоу из плена тягостных мыслей, позволяя сконцентрироваться на главном. От Министра, значит… — Ну, иди сюда, — зачем-то шепотом обратилась она к птичке, и та элегантно спикировала на раскрывшуюся ладонь. Чоу пробежалась по строкам ровных каллиграфических букв, выведенных непременно правшой. Как устроишься, загляни ко мне. Родольфус Л. Едва взгляд зацепил крайнюю «Л», записка воспламенилась и, лизнув ее руку еле теплым огоньком, рассыпалась черным пеплом. Чоу медленно опустилась на простоватый для должности главы стул, на мгновение задумавшись. Очевидно, Лестрейндж только что оставил ей вторую подсказку: для нее он Родольфус, иначе стал бы писать имя целиком, обозначив фамилию лишь заглавной буквой? Это немного ее порадовало, потому как обращаться к нему «мистер Лестрейндж» или «Министр Лестрейндж» было бы по меньшей мере странно, учитывая, как жарко он зацеловывал ее губы накануне. — Агуаменти, — наколдовала она себе сосуд с водой. Несколько прохладных глотков должны были гарантированно взбодрить ее и подавить зарождающуюся тревожность. К Министру придется прогуляться, как ни крути. Но, как смотреть ему в глаза после непристойной ночи, Чоу пока не представляла. Казалось, ни одна окклюменция не перебьет настойчиво пробивающийся стыд, который, к слову, мог испортить ей всю партию. Нет уж, следующий ход она намеревалась сделать точным, выдержанным и обдуманным. Он должен был стать достойным звеном всей стратегической цепочки, ведущей к сокрушительной победе. Никакого бездумного размена пешками. В конце концов, иных дорог не оставалось — фигуры занимали положенные места. — Вам придется подождать своего часа, ребята, — виновато улыбнулась Чоу зеленым птичкам, бесцельно парящим над ее головой.