Be my guest

Иногда меня заебывает весь этот дроч с ролью рассказчика и первым лицом. Постоянно быть собой охуеть можно. Бывает, что я скучаю по простому, ни к чему не обязывающему второму лицу. Или даже, чем черт не шутит, по третьему. Когда я лежу в своем холодном углу, как унылое говно, я с мазохистским кайфом позволяю чужим нарративам рубить правду-матку обо мне.

***

У Принца на его корабле была только одна по-настоящему важная задача — быть хорошим хозяином и делать так, чтобы обе его гостьи не скучали. С каждым месяцем посреди космической пустоты это становилось все сложней. Когда они отпраздновали первую годовщину путешествия, у дам уже было чувство, что вечеринка затянулась. Лучшие байки рассказывались по второму кругу уже даже тогда, лучшие шутки становились заезженными, список доступных развлечений подходил к концу, а им было лететь еще не один год. Может быть, даже не одно десятилетие. В зависимости от космического везения, Провидица Разума могла по вполне естественным причинам не дожить до пункта назначения. Не то чтобы Принц сильно бы тосковал без нее, но он сомневался в том, насколько он в одиночку сможет справиться с вездесущим отчаянием, которое только и ждало, как бы накинуться на Провидицу Света из каждого угла. Разгонять это отчаяние, ловить его на подлете и вычищать его малейшие следы было его повседневной работой, изнурительным бытовым трудом. Она действительно была близка ему, как минимум в этом. Стоило на пару дней оставить ее без присмотра, как она слишком надолго застывала у иллюминаторов, слишком пристально изучала показания своего спящего живого тела и начинала ходить в своей памяти по спирали, которая с каждым витком доставляла ей все более изощренную боль. Принц чувствовал ее самобичевания в облаке смыслов, подхватывал их и начинал ходить по спирали вместе с ней, из-под полы размывая ее границы. Он не знал, как еще ее утешить, когда это он и был виноват. Просто не думать о плохом, делать вид, что все хорошо и правильно, ко всему относиться с непроницаемым юмором — это то, к чему он принуждал не только ее, но и себя тоже. Он огородил определенные места в своей голове сигнальной лентой, как место преступления, и старался лишний раз туда не заходить. Чтобы правильно лгать, нужно было самому верить. Однако, как бы он ни старался, каждый раз происходило что-нибудь, что напоминало ему о правде. Ему хотелось думать, что корабль был их общим. Он позволял Провидице Света строить курс, а Провидице Разума брать на себя управление. Он позволял им строить быт так, как они хотели, он их слушался и разрешал делать из себя дурака. Тем не менее, когда они хотели пожаловаться на тяготы путешествия, ответственным лицом они безошибочно определяли именно его, и это он убеждал их, что все хорошо и не напрасно. Он собирал их вместе и придумывал им занятия, выбирал, что показать в кинотеатре, и смиренно слушал, как они всегда были недовольны его выбором. Своих предложений у них, как правило, не было, потому что они вообще не выбирали это все. Это был его корабль, его дом, и он в нем был хозяином, а они были скучающими почетными гостьями в том же смысле, в котором схваченные в бою средневековые аристократы были почетными пленниками, пирующими с хозяевами и ездящими с ними на охоту в праздном ожидании выкупа. Каждый раз, видя это, он не чувствовал себя в праве злиться на них. Правда была и в том, что даже их безынициативность и подневольность, язвительные подколки — протест слабых — не мешали ему наслаждаться их компанией. Он всегда был тем, кто ходил за напитками, когда они заканчивались. Ему хотелось думать, что Провидица Света относилась к нему так же, как он относился к ней. Во время разговоров с ней почти всегда был момент, часто даже не один, когда он застывал после ее слов и не знал, что ответить, потому что ее слова превосходили его ожидания. Он не мог к этому привыкнуть. Каждый раз ее свежий инсайт, легко и без усилий глубокий, как нечто само собой разумеющееся умный, изящный, поражал его и сбивал с мысли, иногда даже с дыхания, заставляя думать только о восхищении и любви. Он ловил себя на том, что ему гораздо больше нравится подбрасывать ей темы и просто слушать ее, нежели вести монологи, как он делал раньше всегда. Это было таким же новым и удивительным, как семь лет назад, и ему казалось, что оно не перестанет быть таким даже через семьсот. Однако ни разу за все это время он не ловил ее саму на такой же влюбленной паузе, на вопросе, заданном только для того, чтобы услышать его ответ. И, обладая проклятой способностью в любой момент заглянуть в ее сердце, он отлично знал почему. Не нужно было даже глубоко копать, чтобы увидеть — и он каждый раз это видел, — что она не любит его так же, как он любит ее. Ей не скучно слушать его, иногда, и ей не неприятно смотреть на него, иногда, и она не чувствует себя чужой рядом с ним большую часть времени, но она точно не была бы готова пожертвовать всем, чтобы просто быть рядом с ним. Когда он впервые встретил ее, он понял, как безумно до этого он был одинок, но она — она одинока не была. Это он сделал ее одинокой. И даже его силы воли не было достаточно, чтобы не видеть этого, поэтому он утешал себя другой надеждой — на то, что впереди у них тысячелетия, в течение которых первородный грех их связи забудется, а сотни лет его обожания перевесят мимолетный миг, в который не было любви. У него было с чем работать, это не была пустота: он знал, что он нравится ей, хотя бы в какой-то мере. А пока он просто искал любой повод, чтобы лишний раз порадовать ее. Ее искусственное тело было большим проектом, страстная работа была вложена в каждую его часть. Он вылепил ее губы своими руками, прорезал в них мельчайшие складки и трещинки, сделал из своей скульптуры множество форм и залил силикон в самую удачную, а потом еще несколько часов полировал результат, и так было со всеми ее элементами. В качестве референса он взял свои собственные губы, для него не в новинку было целовать пластилин. И хотя он понимал, что рассчитывать на это легкомысленно, все равно он лепил эти губы с чувством, что он лепит их для себя. Поэтому когда они, предназначенные совсем для другого, решили поцеловать Провидицу Разума, это ощущалось как пощечина. Вполне заслуженная, если честно думать об этом, но чувство несправедливости было тяжело побороть все равно. Предельно осторожный и глубоко сознающий, что он не имеет на то никакого права, он не трогал ее, даже не подходил слишком близко без острой необходимости, и следил за тем, чтобы все скабрезные шутки инициировались только с ее стороны, по ее желанию. Он чувствовал себя оскорбленным. Недостаточно хорош для нее, недостаточно интересен, настолько, что даже грубая троллья женщина, не уважающая ее и на десятую долю от того, как ее уважал он, выигрывала в сравнении с ним. Он не мог даже высказать протест напрямую, у него не было ни права, ни возможности, потому что помимо прочего он понимал, что в борьбе с отчаянием и это было для нее необходимо. Провидица Разума пользовалась моральным авторитетом и не думала о том, как неизбежно настанет момент, когда она посмотрит Сильфу в глаза, а он думал об этом каждый раз, когда с жаждой смотрел на свою работу. Ему хотелось думать, что ему это не было нужно. Грубо говоря, в каком-то смысле это действительно было так. Не то чтобы он представлял себе ее в минуты, когда ему было физически одиноко, и даже не из-за гордости. Его чувства к ней были страстными, но почти полностью платоническими. Он хотел поцелуй как символ, не ради ощущения, но ради смысла, который вкладывается в поцелуи. На таком же уровне он хотел и всего остального. Ему было тяжело представить, чтобы он физически испытал что-то особенное от этого, но на уровне эмоций он испытал бы катарсис. Он представлял себе, как это чувство — что у него нет никакого права, что он занимает чужое место, что он украл что-то и ушел в бега — развеивается в один миг, когда он консумирует свои намерения как положено, очевидно и окончательно. Делая в своей голове неосторожный шаг и падая в пропасть бесплотной похоти, которую ни на каком уровне нельзя было удовлетворить, он чувствовал себя так, словно это у него не было живого тела, настолько эти вещи были друг от друга далеко. Ему хотелось заявить свои права на нее, любыми подходящими для этого методами, но когда он хотел ощущений, в его мыслях появлялся совсем другой человек. Ему хотелось думать, что этот челов…

***

Все, харэ, ребята. Для одного захода достаточно непредвзятости. Я ненавижу себя ровно настолько, чтобы продолжать хуячить.