assorted

За столом звенящая тишина, но принц с завидным аппетитом уплетает за обе щеки. Он старательно разделывает каждый кусок, тщательно прожевывает, и затем запивает сладким разведенным, слегка подогретым вином. Он избегает смотреть на омегу по правую сторону от себя. Намджун не настолько успокоился. Да и намеренно сконцентрировался на еде, что не придушить Хосока за столом. Четыре года. Столько он потерял из-за скрытности омеги. Да и что тот заявляет? Намджун его взял силой? Будто была такая надобность! Он детально помнит ту ночь, таких случайных сексов у него никогда и не было, что спутать с другими случаями! Омеги всегда приходят к нему по собственному желанию, с определенными намерениями, естественно: близость, а взамен небольшая услуга. Обычно это пригласить кого-то из членов семьи ко двору, а дальше суетливые аристократы сами вершат свою судьбу. Как бы там ни было, Намджун вернулся в свои покои и обнаружил там такого же пьяного, как и он сам, омегу. А дальше дело пошло по исторически заданному пути, но наследник помнит, нет, отлично чувствовал отзывчивость омеги, как его самого обнимали в ответ, а не отталкивали! Не прозвучало ни единого слова остановиться! Тарелка трескается под его напором, заставив омегу крупно вздрогнуть, принц с силой отбрасывает нож и вилку с нанизанным мясом. Хосок буквально заставляет себя здесь сидеть, потому что сына уже уложили, а наследник еще не отступил от дневного приказа. — Черт подери! — в душах восклицает, все еще не в силах уместить в голове, что ему еще четыре года назад родили ребенка. Хосок не изменяет себе, сидит холодным каменным изваянием: не поднимает взора, хотя щеки и нос красные и воспаленные от продолжительных слез. Переминает пальцы на коленях, очевидно, ждет, что дальше скажет принц, но принц уже определился: он заберет своего сына с собой. Кого-кого, а вот в правомерности действий императорской семьи сомневаться не приходиться, тем более право наследства не будет нарушено — Сонхо его первый ребенок. Пусть и бастард, но чистота крови не нарушена. Намджун — следующий император, Хосок — бастард герцога, соответственно, Сонхо аристократической крови. Имеет ли право сам герцог предъявить претензии или еще кто-то помимо него? Нет. Потому что император назвал своим наследником его, Намджуна. А Намджун, в свою очередь, еще не сел на трон, следом, не признал будущим наследником кого-то еще. Никого из детей. Да и посмеет ли кто-то рискнуть жизнью? Да никогда! В этом вопросе Намджун полностью в своем праве, это даже если не учитывать простое правило: императорской семье закон не писан. — Ваше Высочество, — у Хосока голос дрожащий. Несмело положив такую же дрожащую, будто от холода, руку на руку принца, виконт поднимает свой потухший взгляд. — Умоляю…отдайте мне моего сына… — все, абсолютно все в империи стремятся во дворец, даже вторая по властности семья герцога поселилась там, а вдовствующий виконт не осознает власти в своих руках. Не умеет использовать это в своих интересах. Не не умеет, а не хочет. Ему хочется подальше и спокойнее. Но с принцем спокойно не выйдет. — Моего сына. — поправляет он. Хосок прерывисто вздыхает. Слезы вновь собираются в уголках глаз. Намджуну всегда казалось, что в юношестве бойкий и боевой Хосок, а в замужестве — холодный и отстраненный, — сильнее и крепче стали. Оказалось, вон, слабее хрупкого стекла. — Он настолько явно мой сын, что смешно, что ты надеешься уехать вместе с ним в какие-то виконтские дали. — Хосок думает буквально пару секунд. У Намджуна сердце ноет от покладистости омеги: от него бегал как от чумы, а ради сына готов на все крайности венценосного извращения. — Тогда заберите меня с ним… Я…умоляю… — сжимает чужую руку сильнее. — Я…сделаю все для вас. Перепишу земли, дома, абсолютно все! — Намджун усмехается на такое смехотворное заявление. — Ты знаешь, что мне нужно от тебя. — секунда, и глаза Хосока вспыхивают пониманием, а затем — облегчением. Нет, он действительно улыбается, поспешно стирая непрошенные слезы. — Мое тело? Оно ваше навеки. — выдыхает счастливо, полностью уверенный, что добился своего. Он не верит, что столь мало нужно сделать, чтоб добиться цели. Не осознает, насколько больно и неприятно делает альфе в данную минуту. Значит, Намджун ему настолько противен, что Хосок согласен с ним лечь только при условии, что ему позволят быть рядом с сыном, с единственной душой на всем свете, кого он безоговорочно любит. Принимать такое потребительское, взаимовыгодное отношение от других омег вообще не волнительно, но с Хосоком так почему-то не работает. Намджуну тошно. — Поднимись наверх. — Хосок сразу же нетерпеливо встает. Он уверенно поднимается наверх, идеальный в своем послушании. Намджун идет следом за ним. Альфа то сжимает, то разжимает кулаки, сбрасывая напряжение в теле, то это совершенно не помогает. — Приказано никого не впускать. — долетает до него суровый ответ двойки стражи на дверях. Хосок беспомощно озирается назад, и успокаивается, когда видит идущего к ним принца. Намджун подходит к двери, открывает ее, затем обращается к страже. — Приказ тот же, меня не беспокоить. — и закрывает дверь, заглушив растерянный возглас брошенного омеги. Такого предательства и унижения тот явно не ожидал, но не думал же он взаправду, что Намджун сможет заняться сексом после такого потрясения? Что Намджун простит его, как только он ляжет под него? Да и не встанет у него еще месяц от всех переживаний, это как минимум. — Нет! — долетает тихий протест омеги сквозь дверь, но Намджун прямо в одежде падает в постель без сил, решив не обращать внимание на оставленного, уязвленного Хосока. Жестоко ли это в отношении омеги? Да. Омеги, что его обманул и прятал сына? Нет. Эта маленькая месть, чтобы привести того в чувства. Насколько все по другому было, если бы Хосок хоть словом, хоть взглядом дал понять, что тогда, пять лет назад, с ним был именно он, а не герцогский сын. Или хотя бы когда узнал, что носит плод той ночи в себе. Настроение окончательно портится, когда перед глазами встает лицо вскользь упомянутого супруга. — Черт подери. — шипит, закрывая рукой глаза. В душе что-то ноет и требует впустить омегу, извиниться и принять извинения, но умом понимает, что это явное предательство так легко прощать не следует.