assorted

Сельский магазин представляет из себя одно большое помещение с полками на всех четырёх стенах и двумя большими стойками посередине, которым очень гордятся стоящие в очереди сельчане, которые, в свою очередь, искоса смотрят на чужака-Сокджина. Деревня маленькое, все друг-друга знают, и за 8 лет полностью забыть Джина было бы невозможным, да и он сам припоминает некоторые личности, хотя ни с кем особо не общался до всего этого, — не из-за высокомерия, нет. -Это всё? — уточняет паренёк за кассой, и Джин кивает, затылком чувствуя взгляды любопытных. Ким пытается отвлечься на что-то более важное, к примеру, что ему нужно искать работу, и за неимением транспорта, скорее придётся выкручиваться внутри посёлка. Он многие работы переработал, однако к тяжёлой полевой — не подготовлен; да, цены тут более приемлемые, чем в той же столице, но расслабляться не стоит. Забрав полупрозрачный пакет с продуктами и мороженками, Сокджин выходит наружу и тут же достаёт мороженое. Хоть и весна, но солнце уже палит нещадно, ещё он одет не по погоде: у него были только джинсы и свитера. Наверное поэтому на него так глазели? Думать так намного легче, чем вспоминать прошлое и прикидывать, какое именно из тех событий вспоминают эти люди тоже. -Эй, привет! — Сокджин резко переворачивается на незнакомый голос, раздавшийся из проезжающей машины и откусывает слишком большой кусок холодного. Ну как машины — монстр чистой воды. -Залезь, подвезу. — Хосок высовывается в окно и с прищуром улыбается, мол, не ломайся. Кто ещё ломается! Сокджин просто на duster загляделся, мощный транспорт. -Давай, мороженое растает. — его ещё уговаривать будут! -Ты не маньяк, залезающий в чужие дома и подвозящий своих жертв? — уточняет Ким, обходя машину и залезая в высокую кабину. -За те две минуты до твоего дома я вряд ли что успею. — фыркает Хосок, с рёвом разворачивая машину. Он же наверняка куда-то ехал, по делам, но Сокджин топчет свою совесть на корню — это ему предложили подвезти, он не нарывался. -Кстати о доме. Эти две недели я спал очень плохо. — не решаясь слизать подтаявшее мороженое, просто выкидывает его в окно и вытирает руку о джинсы. -Там салфетки. — кивает на бардачок, краем глаза заметив его махинации. -И что? Смена места? — предполагает, наивно решив, что Ким пытается поддержать светскую беседу. -Ключи. Ключи от моего дома у левого чувачка, ещё неизвестно, не маньяк ли он или извращенец, залезающий в чужие дома. — Хосок коротко хихикает, резко тормозя перед чужими воротами. Сокджин делает пометку пристегнуться в следующий раз, если того раза будет. -Я вернул их твоей тётке. Это же она мне дала. -Бабушка. Она моя бабушка. -Да-а? — удивлённо растягивает, неожиданно внимательно разглядывая Сокджина. — Думал, тётка. — и ты пойми, это комплимент старой карге или оскорбление внешности Джина. -И я должен поверить тебе? — Хосок беззаботно пожимает плечами. -Не верь, позвони и спроси её. — затем кивает на пакет на дне кабины. — Растает. — тонкий намёк, чтоб проваливал. -И позвоню! — вредно куксится Сокджин, выходя из машины и громко хлопая дверью. -Спасибо, возьми…— бурчит, доставая из пакета подтаявшее холодное, но Хосок качает головой. -Не люблю сладкое. — и уезжает, светя жизнерадостными щёчками. Сокджин, естественно, не звонит бабушке. Он не позвонил, когда с утра нашёл у себя на кухне незнакомца, сейчас тем более не будет. Если Хосок сказал правду и действительно отдал ей ключи, и это древнее ископаемое не стала хоть как-то связываться с ним, значит так тому и быть. Оставив пакет на столе, но забросив мороженое в морозилку, Сокджин заходит в единственную комнату, и тут же стягивает с себя джинсы. Вторую комнату, смежную, он запер на ключ. В доме вещи отца лежали как и при его жизни, словно тот вышел по делам, разве что запах давно выветрился, к счастью. Видеть его вещи Джину не хотелось категорически, тем более — жить среди них. Поэтому пришлось запереть их в дальней, оставив в пользование единственно оставшуюся комнату. Надо будет отвезти потом старой карге одежды её сына, но потом как-нибудь, когда Сокджин машиной обзаведётся. Хотя, вполне можно поднапрячь Хосока в качестве его искренних извинений, которых он так и не удосужился принести.