Танцуй со мной

Басы гремят так, что хочется прикрыть уши. Вокруг сплошные блики неонов и ярких огней, что беспрерывно бьют по глазам. Рыжий смотрит издалека на хорошо знакомую высокую фигуру, наблюдает волком за тем, как та грациозно движется на танцполе, периодически отходя к бармену, не скупясь, оставляя чаевые, прося повторить все новый и новый коктейль. Какого хуя ему, семнадцатилетнему, вообще наливают? Рыжего уже ничего не удивляет. Он лишь продолжает молча, с кислой миной наблюдать за тем, как тот выпивает откуда-то взявшийся в руке шот чуть ли не залпом, резко ставит стопку на стойку и уходит снова в толпу людей, качая головой в такт музыке, двигая бедрами. Этот придурок продолжает блядски качать своими бедрами из стороны в сторону, поднимая руки так, что рубашка задирается, открывая вид на голую, блестящую от пота кожу, на косые линии мышц. Рыжий смотрит, наблюдает за движениями, как за гребаным маятником, беспрерывно, будто под гипнозом, следуя взглядом за каждым движением: как Хэ закусывает губу, как хмурит брови, как раскрывает рот, подпевая под тупые модные треки, что ставит диджей. Задирает голову, открывает шею. Сука, просто заебал. Рыжий не понимает, нахуя он приперся сюда. Как у Цзяня вообще получилось его затащить в это чертово логово, душный адский филиал разврата? Сидел бы дома, в приставку играл. Нахуя, спрашивается, пришел? Может, потому что Цзянь сказал, что он будет там, может, потому что сказал, что с ним творится что-то странное, может, потому что они не говорили с Хэ уже неделю. Потому что Хэ сам игнорировал его всю неделю, делая вид, что Рыжий — пустое место. Потому что между ними так и осталось какое-то чертово напряжение. Оно появилось после последней ленивой стычки в школе, когда вместо того, чтобы ударить в ответ, хотя бы съязвить в ответ, стянуть с себя рассевшегося на нем Рыжего за шкирку, (как всегда это бывало) с так и застывшим кулаком над рожей, Хэ почему-то вдруг отводит взгляд в сторону. И улыбается фальшивой, неровной улыбкой проигравшего. Сдавшегося без боя. Рыжий тогда уже нихуя не понимает, просто сидит и втыкает, почти успевая вытолкнуть из себя тупое: «чо случилось?», как Хэ поворачивается обратно, как в замедленной съемке, возвращая взгляд на Рыжего, с легким румянцем на скулах, обожеблятьчто, скашивая взгляд на то место, где сидит Мо. И вот тогда до Рыжего доходит. Доходит, почему впервые в жизни ебучий Хэ почувствовал себя не в своей тарелке, почему с таким видом отвернулся, будто произошел конец света. А он блять и произошел. Потому что до Рыжего, сука, дошло, что ему сейчас упиралось в задницу сквозь плотную ткань штанов. Что тогда, что сейчас он думает об одном, — какого хуя? Какого, мать вашу, хуя, у пацана, который нещадно пиздил его каждый божий день, колом стоит на него? Слишком сильно по еблету прилетело? Мозг перепутал реакции, вместо ответного замаха, врубив на всю стояк? Рыжий действует на инстинктах, доводя до цели застывший кулак, несколько раз проезжаясь по роже. Чтоб выбить нахуй все, что в тот момент возникло в этой темной во всех смыслах голове, и что ответкой начало проникать в его собственную, Рыжего, голову. Капельно-воздушным, сука. Заразная, блять, псина. Нет. Нетнетнет. Костяшки в кровь, лицо в мясо. Он с испугом в глазах отшатывается от Хэ, понимая, что тот даже не дает сдачи. Все, на что тогда хватает Рыжего, это злостно, хрипящим от напряжения голосом припечатать: «хватит», позорно сбегая домой. Даже сумку забыл, блять. И вот где он сейчас. Побег никогда не помогал. Никогда не был способом решения проблем. Рыжий знал это и забил хуй. Знал это и всё равно сбежал, вот и получай проблемы в два раза больше, в два раза пизданутее. А в случае с Хэ, еще и в несколько раз пьянее и безумнее. И теперь он мрачно пялится на эту проблему, как ебаный коршун, влипает в долбанутого Хэ, делая медленные глотки из полупустого бокала. Рыжий практически не отводит от него взгляда, залипая на каждом шаге, на каждом плавном, грациозном движении тела под громкую музыку. Белая рубашка давно сидит неровно, открывая слишком много голой кожи, сука, жарко ему, еще бы. Рыжий смотрит, смотрит, смотрит и ждет. Ждет, пока взглядом испепелит черную башку, что крутится и задирается вверх, пьяно качается из стороны в сторону. Черные, бликующие то ярко-розовым, то синим от неона волосы прикрывают глаза, и невозможно понять, что в них сейчас, какая эмоция спрятана, но Рыжий успевает к своему удовольствию отметить, что желтеющие синяки после той драки еще остались, что губа все еще разбита, и Хэ вечно ее прикусывает, слизывая выступающую кровь, улыбаясь будто бы зловеще. Пиздец. Он ни разу еще не посмотрел в его сторону, хотя Рыжий палил так, сука, долго, и так, сука, давяще, что Хэ со своим чутьем давно должен был понять, что за ним следят. Давно должен был посмотреть в ответ. Посмотри, сука. Посмотри же на меня. Посмотри так, как смотрел все эти дни, как смотрел до. Где же твоя хваленая смелость, где отчаянная, пизданутая гордость? С этими мыслями он вновь и вновь прожигает чужую макушку, чуть ли не умоляя про себя повернуться. И Хэ практически оборачивается, будто бы наконец замечая взгляд, упирающийся ему в спину, как в этот момент чья-то фигура возникает прямо перед ним, загораживая его от Рыжего. Фигура явно женская, и явно приглашающая Хэ танцевать. Рыжий не тупой, да и не требуется много ума, чтобы понять это. Всё видно по языку тела. Ну еще бы, блять. Она вертится около него, миленько виляя бедрами, а тот стоит как вкопанный. Смотрит на нее как-то потерянно, сведя брови. Чего ты застыл? В какой заднице потерялась твоя харизма, твоя вечно приклеенная улыбка? Хэ смотрит так, будто не на это рассчитывал. Будто бы другую. Другого. Хотел увидеть. Или Рыжему кажется. Он, конечно, не тупой, и много ума здесь тоже не требуется. Но… Но. Может Рыжий слишком много о себе думает. Он вновь неотрывно наблюдает за тем, как Хэ долгую минуту пялится на девушку перед собой, а потом… У Рыжего блять душа в пятки уходит, когда эта псина поднимает голову. Когда точно, прицельно, с первого взгляда находит сидящего за столом Мо. Когда смотрит так, сука, будто сожрать хочет. Рыжему не по себе. Но взгляда он не отводит. Не за тем пришел. Хэ тянет губы в легком, но пугающем оскале, не разрывая зрительного контакта. Приподнимает голову, кивая Рыжему, мол: «че палишь?». У Рыжего нет ответа. У рыжего нихуя нет, кроме странного зуда под кожей, — у плеча, где неделю не было чужих рук, под солнышком, где не чувствовались чужие ладони и костяшки, даже уши вечно хотелось потрогать, будто там, над ними, снова чьи-губы, что-то шепчут. И по-хорошему, нихуя не надо реагировать на эту провокацию, но Мо ведет за взглядом Хэ, как за магнитом. Он встает и идет прямо на танцпол. Прямо к этой псине в лапы. Бери, хули. Сцапай, разрешаю. Мне уже не так страшно. Псина почему-то удивляется. Глаза шире раскрывает, а оскал пропадает куда-то, брови снова непонимающе хмурятся. Как будто не ожидал, что Рыжий к нему сам, хоть когда-то сам добровольно пойдет навстречу. А он идет, пиздецки неуверенный, что это правильно. Хэ медленно отходит в сторону от толпы, не разрывая взгляда, встает так, чтобы никто не мешал, не загораживал. Спасибо, блять, это на руку, хоть толкать к хуям кого-то не придется, хотя он был уже готов, особенно ту девку, что все отиралась рядом. Медом ей что ли намазано. Рыжий близко, и сердце начинает стучать громче басов в зале, набатом отдаваясь в ушах. Он останавливается резко в шаге от Хэ, все также смотря в эти пьяные черные глазища, полные какого-то зловещего пиздеца, явно не предвещающие ничего хорошего. В этом Рыжий уверен. В себе — нет, в пиздеце в глазах Хэ — да. — Потанцевать решил? — Какого хуя тебя неделю не было? Рыжий решает начать без разминок, без тупых подколов, без тупых ответов на тупые вопросы. Сразу в лоб. Сразу контрольным в башку. Тянь не ожидает. Он точно не ожидает такого вопроса. Теряется. Заминается. Но быстро берет себя в руки, особенно для того, кто только что въебал приличную дозу алкоголя. — О, так ты скучал? Или нет, погоди, не хватило прошлого раза? Еще может врезать хочешь? Пожалуйста, милости прошу, прямо вот сюда, — он нагибается ближе, тыча несколько раз пальцем в скулу, ядовито скалясь. — Как же. Я. Тебя. Ненавижу. Сука — чеканит Рыжий, хватая его за влажные на затылке волосы, нагибаясь ближе, притягивая Хэ к себе, сталкивая их лбами, чувствуя чужую горячую кожу, чужое пьяное, заполошное дыхание. — Чтобы сказать это, — Хэ сглатывает, делая паузу, — Приходить не стоило. Это я и так знаю, малыш М… Тянь не успевает договорить, как Рыжий его грубо затыкает, сминая чужие губы, чувствуя кровь из той самой разбитой, чувствуя влагу и сладость алкоголя. Чувствуя, как Хэ застывает и одновременно ахуевает в его руках. — А ради этого? Ради этого стоило? Ебучие извинения принимаются? — Рыжий дышит еле-еле, из последних сил качая воздух в легкие, хрипя как ебаный умирающий, цепко хватаясь за чужие плечи, за шею, до боли впиваясь в него всего пальцами, как ебучий клещ. Думает, если отпустит, — взорвется, прямо здесь, на месте. Не отпущу, псина, не отпущу. Хэ тяжело, со свистом вдыхает. И, наконец, на выдохе произносит тихое, неожиданно нужное и решающее: — Да. И целует сам. Сильно, жадно, горячо. Обхватывая такими же обжигающими, как и губы, руками лицо Рыжего, мягко удерживая. Они целуются, не обращая внимания на шумную музыку, не обращая внимания ни на кого вокруг. Рыжий гонит страх, гонит нахуй свое сердце, которое кричит, воет ему о том, что сейчас выпрыгнет из груди, проломит ее к чертям собачьим и убежит в страхе. Он отвечает на поцелуй, кусая чужой язык, губы, облизывая ту, что с ранкой, слизывая выступающую кровь, впитывая чужой алкоголь, пьянее, дурея с каждой секундой все больше. Вызовите им психиатра, блять. Не успевает Рыжий окончательно ебнуться в этом бешеном космосе из неона, сладко-горьких губ и приятно-шелковистых черных волос, как Хэ вдруг останавливается, отстраняется, смазывая с уголка губ слюну. Общую. — Что вдруг изменилось? С чего такая щедрость на извинения? — и выходит это слишком трезво, слишком серьезно, и Мо с удивлением бы добавил, что даже обеспокоено. — Завали ебало. Рыжий не осознает, как сам тянется за поцелуем, за манящим продолжением, — он все уже решил, он все уже свое, сука, отбоялся, слишком много думал, не спал ночами и трясся, как сраный дворовой пес от тревоги. А его, блять, подумать только, останавливают. Откуда в пьяном Хэ столько выдержки? Тупости? Мозгов, задавать такие вопросы? — Нет. Объяснись. Да боже мой. Упертый же ты баран. — Завали свою ебучку, я тебя прошу. Он закатывает глаза, но это не помогает, — Хэ бодает его лбом. Молча, глядя своими черными пропастями, смотрит, прося дать ответ. И Рыжий прыгает в эту яму. — Просто пока тебя, долбоеба, неделю не было слышно, было время на подумать. — И ты понял, что влюблен в меня, малыш Мо? — Я только что понял, что хочу ударить тебя, — он несильно толкает Хэ кулаком в плечо, и тот потирает ушибленное место, делая вид, что испытывает невероятные муки боли. — Тех, кого любят, не бьют, знаешь ли, Мо-зай. — Это чтоб любовь крепче была, псина. Хэ смеется. И, наконец, это ощущается свободно, наконец, его смех не кажется сдавленным цепью хрипом, вымученной, вынужденной мерой. Наконец, это звучит так, как Рыжий хотел где-то глубоко внутри себя, еще очень и очень давно. Практически с самого начала. Чтобы ядовитый оскал, пугающий смех заменило вот это. Хэ хмыкает, замечая взгляд Рыжего, и что блять опять с ним не так? И снова его целует, продолжая улыбаться прямо в губы, кусая, чтоб тот начал отвечать. Требовательный козел. Они обнимают друг друга, продолжая неровно двигаться, имитируя танец, в который его потихоньку втягивают. На них падает свет ярких неонов, мягко освещая кожу. Мо постепенно сдается, оставаясь на месте, не уходя вновь в глубину клуба, где темно, спокойно и никого нет, он остается, двигаясь с Хэ, хоть и чувствует себя дураком. Музыка снова меняется, задавая энергичный темп, и Рыжий оглядывается по сторонам, смотря, как все новые и новые люди подходят, начиная танцевать, заполняя рядом свободное пространство. Рыжий поворачивает голову и на свою беду видит, как девушки рядом с ним начинают умело двигаться. Он пропускает момент, когда за его взглядом следит Хэ, когда тот понимает, куда смотрит Рыжий. Он лишь ловит момент, когда в чужом взгляде читается страшное, — у Хэ возникла идея. Когда в этой голове возникает идея, ни-ху-я хорошего не ждите. У Рыжего, стремно признаться, но поджимается задница. Что этот хуй придумал? Хэ мягко отстраняется, прищуриваясь, возвращая на лицо снова ту самую улыбку-оскал с ядовитым привкусом. Если раньше Мо мог бы с уверенностью прочитать дальнейшие события, — он с точностью до секунды знал, что последует за этой безумной миной, — удар, смех, еще удар, — то теперь, в текущей ситуации, Рыжий абсолютно не знает, что может означать эта улыбка. И лучше бы его отпиздили, господи прости. Потому что Хэ творит худшее. Раз, и он берется своими длинными тонкими пальцами за верхнюю пуговицу на рубашке. Два, и он аккуратно вынимает ту из петель, переходя к следующей. Три, и Рыжему сносит башню, когда он осознает, что сейчас происходит. Кукуха нахуй улетает, и Рыжий маниакально всматривается в чужие руки, что расстегивают рубашку, оголяя все больше и больше кожи, — грудь, часть торса, пупок. Рыжий ебнулся. Окончательно. В тот момент, когда, вместо того, чтобы схватить чужие запястья и остановить, крича отчаянное «помогите», он облизывается, смотря, как выпадет последняя пуговка. Ебаный. Пиздец. Что-то, кхм, пересохло в горле. В этот самый момент, пока у Рыжего одновременно кома, отключка, инсульт жопы и ступор, Хэ продолжает плавные движения, включаясь снова в танец, — неспешный, сука, блядский танец. И всё-таки Рыжий кричит про себя то самое «помогите». Когда полы рубашки слегка расходятся, когда чужие руки медленно снимают рубашку с плеч, оголяя одну часть груди, слегка загоревшее блестящее от пота плечо, когда чужие бедра на такт раз-два движутся влево, а потом плавно вправо, когда чужая голова наклоняется к нему, и чужой рот что-то говорит, в его ушах все еще ебаный рулон ваты, а в собственном рту мешок песка. Поэтому он практически не слышит, что говорят раскрасневшиеся, тянущие улыбку губы, и просто на автомате хрипло выдает, все также смотря куда угодно, только не в глаза: — Ты что творишь, псина. — Я говорю, красиво же, м? Тебе же нравится? Рыжий переключается, наконец приходя в себя, отчаянно громко крича, перебивая музыку: — Нет! — А твои красные щеки и уши выдают тебя, братец Мо. Параллельно с этим Хэ снимает чертову рубашку, продолжая держать ее в одной руке, плавно двигаясь навстречу Мо, делая ебучие поступательные движения в его сторону, имитируя движения сраного наездника. Притираясь к его телу. Господи помоги, блять. — Откуда ты блять можешь видеть их, — Рыжий хрипит, стоически выдерживая чужие касания и движения. — Я чувствую, — Хэ проводит по хрящику губами, какие они горячие. Рыжий в ахуе, сердце бьется со скоростью тыща пиздецов в секунду, и он отталкивает Хэ, по-детстки прикрывая уши ладонями, пока тот усмехается, продолжая ему что-то говорить. Громкая ритмичная музыка заглушает его голос, и Рыжий непонимающе хмурит брови, мотая головой. Взгляд Хэ темнеет, улыбка становится шире, когда он наклоняется ближе, к самому уху Мо: — Говорю, что хотел бы видеть тебя каждый день. Рыжий сглатывает. Отвечает как можно спокойнее, глядя куда-то в сторону, перед глазами все размывается, и он уже нихуя не видит. Он только чувствует рядом с собой пышащее жаром тело, прижимающееся к собственному, и стоит только скосить взгляд вбок, как кукуха отлетит вновь и он за себя больше не отвечает. — Ты и так. — Таким. Хочу видеть тебя таким рядом со мной. Каждый день. Сердце Рыжего вновь ускоряет свой ритм, хотя, куда уж, сука, сильнее. И он оборачивается, смотря прямо в глаза своему личному пиздецу-пропасти. И говорит тихо. На грани слышимости, так, что за музыкой его слова теряют звучность, тон, — они полностью поглощены. И Хэ остается только читать по губам, на которые он так жадно смотрит. «Я тебя тоже».