Нет мне сна с тобою

      Раньше Цубаки неохотно брала в руки нож, чтобы чистить овощи и фрукты — она предпочитала слушать зов собственного сердца, чтобы бегать и кружиться по быстро проносящимися улицам, а то и нечаянно падать на растущий рис. Даже её первым словом было «пла», а искренней просьбой к матери было «научи меня плавать!».       Едва Накахара вспомнила, как подруги её сбросили с лодки и сказали «плыви», она вздрогнула от острой боли. Лезвие ножа окрасилось в алый.       — Ты неправильно чистишь, Цубаки, — заметила Умеко с засученными рукавами. Цубаки виновато засунула палец в рот, но женщина схватила её за запястье. — Дай, обработаю. Ещё подцепишь заразу какую.       — Умеко, у вас какие-то проблемы? — перекричала кухонный шум Нори, нарезая шестой очищенный огурец. — Только не говори, что Цубаки даже яблоки чистить не умеет. Так мы не успеем приготовить завтрак на всех!       — Вполне умеет! Сейчас, только покажу ей кое-что и примусь за рисовую кашу, — крикнула в ответ Умеко так, чтобы её слова не утонули в шуме из чужих разговоров и звуков готовящейся еды.       — Только недолго! Что же, морить нашего господина основателя голодом? – крикнула Джун, отчего все громко и вульгарно рассмеялись. Шутливо закатив глаза и обречённо помотав головой, она не прекращала мелко нарезать лук фукая для очередных порций никуданго. — Воробьихи в брачный сезон.       — Ах! Что за слова, Джун, — Асаноха принесла соевый соус и саке и поставила их справа от Джун. — Если мы воробьи, кто тогда наш господин основатель?       — Он не птица. А дракон он. Дракон… — мечтательно вздохнула Нори, неся мыть использованную посуду. — И спустился он к нам с небес, рождённый луной!       — Цубаки, не отвлекайся, — Умеко легонько оттолкнула ойкнувшую Накахару бедром, занимая её место. Обмакнув руки в ведро с водой и стаканом отвара крапивы и мелиссы, она взяла яблоко и нож из рук девочки. — Смотри внимательно. Повторять не буду.       Взяв нож в правую руку, Умеко расположила первые два пальца на верхней части тупой стороны лезвия, а два последних на ручке ножа. Большим пальцем она придерживала зелёное яблоко. Проколов кожуру фрукта с помощью этого же ножа, она срезала её, двигаясь по спирали, используя большой палец левой руки.       Так она продолжала крутить яблоко, спускаясь по спирали, пока не достигла нижней части. Очарованная руками, Цубаки запомнила увиденное мельком, засмотревшись на пахнувшие тюльпаном и сливками ладони Умеко.       — Вот так. Проделай то же самое с остальными яблоками, — отложив всё, Умеко поставила руку на бедро и указала на стоящие пять вёдер из дерева. Крупные яблоки лежали в них с горкой. — А я пошла замешивать мёд и корицу в рисовую кашу.       Цубаки раздражённо закатила глаза. Святое дело.       Взяв нож в правую руку, девочка расположила первые два пальца на верхней части тупой стороны лезвия, а два последних на ручке ножа. Сама Накахара стояла на заранее поставленном табурете, успев слезть с него при приближении Умеко.       — Умеко-о! Вот так? — Цубаки большим пальцем придержала яблоко, повернувшись в сторону уходящей из кухни девушки. Та молча кивнула и ушла прочь.       Девятнадцатое. Двадцатое. Двадцать первое. Двадцать второе…       Вся красная от долгой и кропотливой работы, Накахара в перерыве на глоток воды быстро посчитала количество криво очищенных яблок. Наконец она поняла — нужно срочно расти и бежать отсюда, чтобы получилось выйти замуж за какого-нибудь важного человека. Повторной такой работы она не выдержит.       — Ну ты скоро там?! — Асаноха мигом очутилась возле озлобленной Накахары и схватила одно из очищенных яблок. — Умеко! Ты разве не показывала Цубаки, как надо чистить яблоки?!       Умеко перестала нарезать уже двенадцатый очищенный помидор, отдалившись от чем-то разъярённой и одновременно молча доделывающей дела толпы, и встала слева от подопечной. Её равнодушный взгляд упал на кучу криво очищенных яблок, которые предстояло разрезать на куски перед подачей.       Цубаки испытала не то что нежелание здесь находиться — ей нездоровилось от одного вида этой кухни.       — Ты посмотри! Совсем с головой не дружишь, Цубаки?! Как мы такое подадим на стол?!— Асаноха взяла самое последнее яблоко, повертев в руке. — Это ещё более-менее, но на два куска будет меньше! Ты! Мелкая!       Асаноха замахнулась до того, как Цубаки успела отойти на шаг.       — Дря… — Асаноха округлила глаза, заметив руку Умеко на своём запястье. — Умеко. Пусти. Не защищай тех, бред из чьей головы можно выбить лишь силой.       Накахара осторожно повернулась к мрачной Умеко, едва сдерживающей руку Асанохи — это было видно по её трясущейся руке.       — Цубаки, иди прогуляйся где-нибудь. Подмети пыль где увидишь, — Умеко смотрела в глаза багровой Асанохи, бросив взгляд на её ощеренные зубы. — Сегодня ты будешь без завтрака. Обедом займутся дамы третьего ранга, а ужином дамы первого ранга… На обед приходи. А ужин будет зависеть от твоих сегодняшних успехов.       Прислушавшись к едва уловимому урчанию живота, Цубаки опустила голову.       Лишить с виду столь роскошного завтрака за какие-то «попорченные» яблоки, когда можно было замесить мёд и корицу в рисовую кашу вместо Умеко? Накахара могла вполне справиться с такой простой задачей для начала. Неужели все здешние служанки — настоящие мастерицы, но за лёгкое дело на кухне они будут драться? Даже с десятилетним ребёнком?..       Поджав губы, Цубаки послушно удалилась из кухни. Остановившись на пороге, она округлила глаза — высвободив руку, Асаноха дала звонкую пощёчину покорно склонившей голову Умеко.       — Не можешь показать как надо — предоставь это дело другой! — Асаноха развернулась спиной к Умеко, отправившись к ящикам с овощами. — Ты тоже останешься без завтрака. Свободна!       Почему Асаноха посмела ударить Умеко?! Та же всё наверняка правильно делала — яблоки испортила Цубаки, а не эта несчастная женщина!       Зайдя обратно и незаметно взяв скалку, Накахара спрятала её за спину. Едва она дошла до спины Асанохи и замахнулась, как её скалку перехватила Умеко. Посмотрев на сузившиеся зрачки Накахары, Сакура указала на неё пальцем:       — Мерзавку бы в самураи отправить.       Когда Асаноха повернулась, скалка оказалась в руке Умеко. Последняя прикрывала собой Накахару, готовившуюся в любую секунду броситься в бой.       — Ты меня ударить хотела? — Асаноха презрительно скривила губы, глядя на попытавшуюся подойти Цубаки; нога Умеко не позволила этого сделать. Скрестив руки на груди, она посмотрела сверху вниз на девочку. — Что скажешь в своё оправдание, убийца недоделанная?       — Цубаки. Тебе же приказывали уйти из кухни, — Умеко истощённо нахмурилась, не сводя глаз с рук Асанохи. — Уходи. Сейчас же.       — Нет-нет, Умеко. Пусть рассказывает, как она только что попыталась состроить из себя ниндзя-убийцу, думая, что станет героиней в твоих глазах, — наклонившись перед лицом хмурой Цубаки, Асаноха взмела брови вверх и улыбнулась. — Не думаю, что господин основатель будет долго терпеть тебя.       Услышав мужские шаги, все тут же замерли.       — С утренним пробуждением, господин основате-ель! — бодро воскликнули женщины, поклонившись зашедшему Доуме.       Доума осмотрел не перестававших ему кланяться служанок, оценив сперва состояние кухни, а потом уже Цубаки. Древесина не исцарапана, странных и неприятных запахов не было, вода в бочках свежая. Накахара нехотя кланялась вместе со всеми, выглядя подобно остальным — очень ухоженно и опрятно. Наличие одного ребёнка может приносить немало хлопот, особенно если он болен.       — Вам того же, милейшие, — Доума держал в руках два розовых лотоса, милосердно улыбаясь.       Прислужницы побледнели: если Доума решил принести кому-то цветы лотоса, это значит, что он хочет кого-то переселить в отдельную комнату. Как только эти люди получат по лотосу — охрана по приказу господина основателя покажет нужную комнату. Именно комнату, ведь лотосы были одинаковыми!       — Я услышал, что вы ругались. Можно узнать, что случилось? — Доума подошёл к криво почищенным яблокам, эхнув одними губами. — Ого! Кто чистил эти яблоки?       — Я, — Цубаки выпрямилась, хмурясь от осознания собственного позора.       Тут девочка забилась в кашле, захлопнув рукой ладонью. Меж пальцев скатились алые капельки, упав на пол. Служанки боялись слово вставить, прикрыв рот рукавами.       Ещё раз посмотрев на яблоки, Доума обмакнул руки в воду. Взяв нож и яблоко, он принялся аккуратно, но до того искусно и быстро его чистить, что даже Цубаки затаила дыхание.       Почистив два яблока, Доума протянул одно Цубаки, а другое — бледной Умеко.       — Ваш завтрак на сегодня. Воды пейте столько, сколько хотите, — он мило улыбнулся, подняв ладонь на уровне своей груди: так он приказал остальным не смеяться. — На обед берите, что захотите. Но сегодняшний ужин попытайтесь заслужить.       Все женщины разом закричали, отчего всполошившиеся охранники поспешили зайти на кухню.       Цубаки застыла в позе броска, умудрившись почти попасть яблоком Доуме в левый глаз — он успел поймать фрукт прямо перед своим лицом.       — Цубаки, ты чего? — удивился Доума.       Невыносимо. Накахара не хотела умирать здесь — где угодно, но не здесь. Нельзя, чтобы её имя стало посмешищем для потомков её родословной.       — Вы пришли сюда зачем? — поинтересовалась Цубаки с пассивной агрессией, обратив внимание на Доуму: тот умиротворённо прикрыл глаза и достал пылинку с кончика одного из правых торчащих локонов. — Конфликты женщин Вас касаться не должны.       — Почему это? — ужаснулся Доума, прижав руку к сердцу. — Мы же одна семья!       — Не хотели портить Вам настроение. Оно нам дороже, — Цубаки скрестила руки на груди, за что получила подзатыльник от Умеко и понимающие смешки охранников со служанками.       Доума даже запутался: с одной стороны, ребёнок забавный. С другой, убить бы её, что ли, чтобы не мучилась…       — Ах, прошу прощения. Здесь слишком душно, — обворожительно улыбнулся Доума, но тут же опустился на одно колено под громкие охи и вздох и окружающих. — Цубаки, можно с тобой поговорить? Жду тебя у входа в наш сад в восемь вечера. Будь добра, найди себе одежду в швейной мастерской.

***

      Будучи в тёплых одеяниях, Доума держал над головой чёрный зонт и шёл вплотную рядом с задумчивой Цубаки — так, чтобы снежинки или сам снег с зонта не свалился на неё. Оба спускались по каменной лестнице, обращая внимание на стоящую неподалёку охрану с копьями.       — Хорошей работы ва-ам! — Доума обворожительно улыбнулся охране слева и справа, получив их кивки.       Он был в том же одеянии, но с пятью слоями хаори — красном, синем, голубом, розовом, а поверх них красовалось чёрное хаори с золотыми знаками в виде буддийских монет. Красное символизировало кровь всего живого. Синее — вечернее небо. Голубое — воду. Розовый — цветы, которые активно дарят на день влюблённых женщинам. Этим Доума всем говорил «я пошёл убивать», отправив Накахару одеваться в пять слоёв хаори — четыре белых и одно синее с белыми лотосами. Здесь такое сочетание надевали только те, кого выгоняли из Культа Вечного Рая на улицу.       — Куда мы идём? — Цубаки подняла голову, бросив взгляд на висок Доумы. Не поворачивая головы, он перевёл взгляд на неё. Вскоре остановившись, Доума посмотрел на виднеющиеся вдалеке деревья с белыми шапками, меж двух которых была замёрзшая река.       — Цубаки. Прошу, расскажи, — от его улыбки ничего не осталось, когда он осторожно высыпал снег с зонта перед собой: — Как тебя воспитывали?       — В каком смысле? — Накахара пристально посмотрела на Доуму, стряхнувшего остатки снега.       — Ты даже яблоки чистить не умеешь. Правильно ли делали родители, что не хвалили тебя? — он снова взял зонт так, чтобы укрыть от снега обоих. — Не подумай, что я извращенец какой-то, но… Как по мне, настоящая женщина способна почистить яблоко аккуратно. Какой от неё будет толк, как от жены и матери, если она не сможет освоить даже кулинарное мастерство?       «Я вам ничем не обязана», — хотела ответить Цубаки, но вовремя вспомнила о своём сиротстве.       — Это была обязанность матери. Не моя, — призналась она, откашлявшись в рукав верхнего хаори. — Я хотела освоить кулинарию ближе к двенадцати годам.       Доума обратил внимание на её рукав, покрывшийся алыми каплями. Пахло не так уж и вкусно — тошнотворный запах отравленной болезнью крови похож на запах протухшего постельного белья и горячего молока. Запах крови стал чуть-чуть плотнее, перекрывая шлейф из топлёного молока и огня.       — С твоей болезнью… тебе лучше учиться всему и сразу, — выудив платок из рукава, он передал его покрасневшей от мороза Цубаки.       Дойдя до деревьев, оба посмотрели на каких-то трёх девочек напротив реки. Те лепили кролика, местами поправляя его через помахивания оранжево-золотыми веерами. Увидев Доуму, они порозовели в щеках и отвернулись.       — Хочешь туда? — поднял уголки губ он, обращаясь к Накахаре.       Девочки, увидев Цубаки, взяли в руки снег и распределили его по спине и правому боку снежного кролика. Их взгляды были очень грозными — даже Цубаки поняла, что, если бы не Доума, они бы её закидали снежками.       — Не хочу, — Цубаки присела на корточки, огладив лёд от снега. Остановив левую руку на правой стороне, она пыталась найти что-нибудь замороженное. — Я бы лучше запустила бумажные лотосы по воде… Кто-нибудь их однажды бы поймал и получил бы счастливые вести.       Проводив взглядом уходящих девочек, Доума вскоре оказался слева от Накахары и сел на корточки.       — Вести не всегда должны быть счастливыми, Цубаки. Например, сегодня пройдёт церемония смены твоего имени, — он нежно улыбнулся, столкнувшись с ошеломлённым взглядом серых глаз. — Не каждая наша женщина была морально готова к такому. По-твоему, смена имени — это и есть счастливая весть?       Цубаки на миг отвернулась к уходящим девочкам в цветных юкатах и хаори. Даже глаза зайчика, к верхним векам которого налип свежий снег, стал выглядеть грустным.       — Мне… Мне не говорили об этом, — Накахара посмотрела в закрытые глаза Доумы. — А что с женщинами, которые уходят из Вашего культа?       Положив ладонь на щёку, Доума внимательно посмотрел Цубаки в глаза. Всё его существо она воспринимало как огромную куклу, которая не может принести вреда ей и остальным. О нём так же думали в детстве — родители, несчастные гости. Приходили исповедоваться к нему, ведь «человек, рождённый с таким цветом глаз, является посланником божьим!».       Отняв руку от лица, Доума посмотрел на снежного кролика.       — Ах, извини. Ты же только вчера к нам пришла, — миролюбиво сказал он. — Женщины нашего культа изначально проходят церемонию обретения нового имени, после чего я им дарю шанс построить семью со своими друзьями.       — Вы их порода.! — едва успев вскипеть, Цубаки замолчала при виде указательного пальца у губ основателя. Она закрыла руками рот, виновато опустив взгляд: наверное, он бы её начал жестоко пытать, договори она это вслух.       Доума закрыл зонт и отложил его на снег. Охрана сама унесёт его в дом.       — Я выдаю их замуж во имя Бога. Ведь если их отпустить в вольное плавание, без мужской руки они пропадут. Сама знаешь. Законы не на вашей стороне, — взяв хмурую Цубаки на руки, он обнял её и положил подбородок на её плечо. Из его глаз невольно потекли слёзы, стоило ему вспомнить алые пятна на рукаве. — Поэтому, как мужчина, я обязан вас оберегать.       — Что Вы делаете, господин основатель? Побойтесь Бога, что о Вас скажут? — Накахара не могла передать словами, насколько странно себя ощущала: будто эта большая кукла с немного шершавой кожей схватила её, сохраняя комнатную температуру. Её попытка осторожно отстраниться закончилась провалом. — Кто все эти женщины для Вас?       Закончив плакать, Доума отстранился от плеча Цубаки.       — Вы все для меня мои дети. А ты — моя самая младшая дочь, которая так страдает от истощённых лёгких и невозможности чувствовать страх. Я счастлив, Цубаки. Я правда счастлив! Но как только ты получишь имя, которое дам тебе я, ты и я взаправду станем семьёй! — на щеках Доумы просочился румянец, стоило ему положить подбородок на девичью макушку. — У тебя такие прекрасные волосы, под стать снегу. Будто из него я тебя и слепил, прежде чем ты обрела человеческий облик! Ха-ха! Ты — мой самый любимый ребёнок, потому что младшие всегда должны быть самыми любимыми! И маленькие дети всегда должны быть под защитой своих отцов.       Огладив заинтересованную и одновременно поднявшую бровь в недоумении Накахару, Доума на миг зарылся носом в её макушку. Его мечта сбылась.       — Прошу, не думай что я извращенец какой. Ты до того маленькая, что у меня и задней мыслей не было как-либо «не так» трогать тебя, — строго сказал Доума, на миг сдвинув брови к переносице. Немного подумав, он счастливо рассмеялся и любяще прижал Цубаки к себе. — Я дам тебе такое имя, какое всегда хотел дать своей родной дочери! Обещаю, со временем я достану тебе самые милые игрушки и роскошные наряды, какие только увижу! В моём Вечном Раю для тебя всегда будет особое место, ведь сам Бог тебя послал мне!       Было в его смехе что-то горестное — Цубаки будто слышала мальчика, закрывающего уши и безмолвно льющего слёзы. Мальчик на миг рассмеялся, чтобы вновь скромно посмотреть на находку.       — У меня уже был отец. И он умер, — осторожно напомнила она, когда он потёрся шершавой щекой об её румяную щёку.       — Не сравнивай меня с ним. Узы между тобой и твоим покойным отцом — фальшивка, — Доума недовольно посмотрел на Цубаки, смягчившуюся в лице. — Раз он бил тебя, это было недалеко от более жестокого обращения. Думаешь, твой настоящий отец не знает, какими могут быть мужчины на самом деле?       — Под настоящим отцом Вы подразумеваете… — Накахара не смогла утаить интригу, ожидая услышать что-нибудь из рода вон выходящее: она бы не удивилась, подмени её где-нибудь во младенчестве.       — Я твой настоящий отец. Теперь им всегда буду, — Доума направился в сторону дома, позволив Цубаки обнять его за шею. — Ты была рождена порочными людьми, которые тебе даже должного воспитания не дали. Бедное, бедное ты моё маленькое дитя.       — Так ведь… Я, вообще-то, не могу быть Вашей родной дочерью. Мы не похожи даже! — Накахара окончательно запуталась, пытаясь отстраниться от него.       — Какой бред. Я освящал тебя при рождении, а потому ты моя родная дочь, — Доума зарылся пальцами в волосы Цубаки, зрительно сравнив их со снегом. — Все младенцы, кого я освящал при рождении, мои родные дети.       — А если взрослый человек захочет быть освящённым Вами? — Накахара послушно положила руки на его плечи, вглядываясь в появившиеся силуэты трёх мальчиков десяти-одиннадцати лет. — В таком случае, он станет для вас приёмным ребёнком?       — Разумеется, — Доума направился к лестнице, минуя потрясённых охранников. — Тем более, однажды я встречался с твоей матерью.